Текст книги "Лестница на небеса"

Мышка машинально взяла сигарету и прикурила от импортной зажигалки – тоже, по всей видимости, приобретенной у «олигархической верхушки».

– Каждый крутится как умеет, – философски заметила Маринка, с наслаждением затягиваясь. – Ну, хоть какая-то польза от комсомола…

Мышка ничего не ответила. Она была занята своими мыслями – отчего-то вспомнила очень ясно продолжение цитаты: «Если я гиена, то истощенная и голодная, и я отправляюсь искать себе корм».

– Это про них, – сказала она тихо.

Маринка к тому моменту уже перескочила на другие проблемы – например, она рассказывала Мышке, что стало негде развлечься и просто сходить потанцевать, потому что все танцы оканчиваются дракой, а сам ты, совершенно естественно, потом оказываешься в милиции, потому что ты-то всегда по стечению обстоятельств крайний…

– Про кого? – удивленно спросила она.

– Про Таньку. И про всех. Про Кузякину тоже. «Если я гиена, то истощенная и голодная, и я отправляюсь искать себе корм». Ты представляешь, что может произойти, если зверинец разбежится?

– Ничего, – пожала плечами Маринка. – Бросятся жрать, раз они голодные. А по дороге всех перекусают. И начнется круговое бешенство… К тому же, говорят, гиены никогда не наедаются и вечно голодные. Даже если слона схавают, все равно им мало. Так что жрать они могут до бесконечности, и все равно им будет мало… Кстати, с чего ты взяла, что гиена Кузякина скоро сдохнет?

– Не сдохнет, – поправила ее Мышка. – Про людей так не говорят. Она скоро умрет. А как я про это узнаю, я и сама не знаю. У каждого свой сигнал. Например, я часто слышу поезд…

– Да поезд-то и я слышу, – хмыкнула Маринка. – Тут же железная дорога недалеко.

– Это не тот поезд, – возразила Мышка. – Необычный… Как будто кто-то его направил на тебя. И надо обязательно попросить Бога, чтобы Он тебя защитил. Иначе все. Раздавит… А есть люди, которые видят лестницу, ведущую прямо на небо… И ангелы их встречают, и ступеньки из золотых нитей, которые выдержат твою душу, если ты легка и свободна от зла… Только я даже не знаю, что лучше… Конечно, я бы хотела увидеть эту лестницу, а не грязный поезд, но только я боюсь, что моя душа начнет разрываться на части – ведь ей захочется остаться на земле, к которой она привыкла, но и по лестнице подняться захочется… Хотя бы на секунду побыть с этими прекрасными ангелами, и к Богу хотя бы на минуту подняться… Жаль, что никто не смог спуститься.

Она так увлеклась, что почти забыла о Ленке. И Маринка слушала ее внимательно, слегка приоткрыв рот, потому что глаза у Мышки стали какими-то другими, точно она взяла да и увидела наконец эту самую лестницу и от радости теперь про нее, Маринку, забыла.

– Ну вот… Когда мой дедушка умер, – продолжала Мышка. – Я не знала, что он умирает, но тогда-то все и началось… Папа в больнице был, и мы ничего не знали. А у меня с двенадцати часов началось. «Господи, упокой его душу»… И ни о чем думать не могу, только сижу на кровати и твержу эти слова, даже не понимая, откуда они появились. Так и сидела, бормотала их до двух часов ночи. Потом пришел папа и сказал, что дед умер. В двенадцать часов…

Маринка невольно поежилась – ей стало страшно, как будто она прикоснулась к кромешной тайне, и хотелось заглянуть туда, поглубже, ощутить этот манящий воздух загадочности и даже попробовать угадать ответ, но она боялась.

– А с Кузякиной я и сама не поняла, почему это почувствовала… Просто вдруг увидела, что ее за плечо держит черная сморщенная рука с длинными когтями… Как на рисунках Гойи. Или Босха… И еще – я не знаю, как это произошло, но только эта рука и осталась пока снаружи, а остальное уже вошло в Ленку, понимаешь? Вошло – и смотрит из ее глаз…

– Брр, – не удержалась Маринка. – Как же ты с этим живешь?

– Я это вижу не часто, – улыбнулась Мышка. Сигарета потухла, и немного кружилась голова.

– Пора идти, – вздохнула она. – Дай Бог, чтобы с Ленкой у меня был просто мелкий и совсем не поучительный глюк…

Маринка ничего не ответила. Она все еще находилась под впечатлением Мышкиных рассказов.

– А просто будущее ты видишь? – поинтересовалась она, когда они уже поднялись в гору и шли мимо обшарпанного дома с магазином на углу.

– Иногда, – засмеялась Мышка.

– Ну, вот про меня, – попросила Маринка. – Никаких там черных рук?

– Ты будешь жить долго и счастливо, – успокоила ее Мышка. – Выйдешь замуж. У тебя будет трое детей. И хороший муж… Правда, туговато придется с деньгами, но это не самое главное…

– Это как посмотреть, – вздохнула Маринка. – Может, ты все-таки денежный вопрос в нашей будущей семье наладишь? Трое детей все-таки… Как-то надо их прокормить. Вырастить там, одеть-обуть…

Мышка ничего не ответила. На ее взгляд, вполне можно было обойтись и тремя составляющими счастья…

Маринка поняла, что глупо требовать от «джинна» чересчур много. Поэтому тоже замолчала, думая о своем. Например, почему Мышку все считают дурочкой. Говорить с ней Маринке было удивительно легко и приятно. И Мышка совсем не подходила под определение «дуры». Наоборот…

Они дошли почти до Мышкиного дома, и тут Маринка остановилась как вкопанная, присвистнув невольно от восхищения.

На лавке перед домом сидел принц. Таких Маринка прежде не видела… Даже на проспекте. Длинные волосы принца волной спадали по плечам, и были при этом чистые, расчесанные, и сам принц был какой-то… Маринка даже запнулась, подыскивая определения этой дивной красоте.

Он, наверное, иностранец, решила она. Но тут же подумала, что в их закрытом городе отродясь не было никаких иностранцев. Особенно иностранцев – хиппи. А этот, несомненно, был как раз из них.

При их появлении принц поднялся, скользнул по Маринке равнодушным взглядом и уставился на Мышку.

Маринка невольно оглянулась и увидела, что Мышка стоит опустив глаза. При этом она покраснела почему-то и старательно ковыряла носком туфли землю.

Принц тем временем подошел к ней и сказал:

– Привет…

– Привет, – эхом отозвалась Мышка.

Маринка хотела что-то сказать, чтобы тоже приобщиться к этой содержательной беседе, но вдруг поняла – она тут лишняя. Это больно ударило ее в самое сердце. Стало как-то пусто и одиноко. И в то же время надо было уходить.

– Я пойду, – сказала она, дотрагиваясь до Мышкиной руки.

Мышка посмотрела на нее, и у Маринки создалось ощущение, что для Мышки сейчас существуют два мира. И тот, где находится с ней этот принц, Мышке куда важнее, чем тот, где все остальные. Можно, конечно, обидеться, но ведь это так глупо…

– Пока, – кивнула Мышка. – Завтра увидимся…

Маринка пошла прочь, и ей было так грустно, что хотелось по-дурацки заплакать. И еще ей хотелось обернуться, но она старалась этого не делать. Ведь это…

И все-таки она не выдержала и обернулась.

Они стояли молча и глядели друг на друга. На минуту Маринке показалось, что они стоят, а вокруг них какое-то мягкое свечение, точно они и не люди вовсе, а два ангела… А потом она почему-то подумала – хоть бы с ними ничего не случилось… Потому что в этом… «зверинце» стопроцентно такие истории плохо кончаются…

– Здесь не любят ангелов, – прошептала она, пытаясь прогнать томительное предчувствие беды.

Он нежно убрал с глаз ее челку и что-то сказал. Она подняла на него глаза, все еще не улыбалась, оставаясь серьезной и немного грустной.

Маринка вдруг почувствовала, что как ни крути, а получается, что она за ними подглядывает. И хотя ей этого страшно не хотелось, она пошла дальше. Все больше и больше удаляясь от странного островка света и нежности, у которого ей так хотелось побыть подольше. Чтобы хоть немного согреться…

* * *

– Как дела? – спросил он, убирая челку с ее глаз. Она ему мешала, эта длинная челка. Мешала видеть ее глаза.

– Нормально, – пожала она плечами.

Он вдруг понял, что вопрос был дурацкий, и ответ такой же… Если бы можно было разговаривать молча, душами…

– Я думала, что никогда тебя уже не увижу, – сказала она, поднимая глаза.

– Я тоже думал, что никогда тебя не увижу, – рассмеялся он. – Сидел два дня и писал стихотворение… Вот, возьми.

Она развернула сложенный вчетверо листок и стала читать. «Маленькая Мышка, сидя на горшке, так прелестно пела, как поют везде… Мышку изловили, в клетку посадили, проволочной дверцей хвостик прищемили… Но маленькая Мышка все равно поет. Что может с ней случиться, пока она живет?»

– Странно, – сказала она. – Опустим мое сидение на горшке, предположим, я распеваю именно там… Но последние две строчки надо переставить. «Маленькая Мышка все равно живет. Что может с ней случиться, пока она поет?»

– Как скажешь, – развел он руками. – Хотя это говорит наша с тобой разница в возрасте. Мне важнее жить, тебе – петь…

– Жить и петь, – тихо сказала она, глядя ему в глаза. – Спасибо. Я не ждала от тебя такой… нежности.

– Я сам от себя не ожидал, – улыбнулся он. – Наверное, это закон нежности. Появляться именно там, где ее никто не ждет.

Он поднял голову и посмотрел на небо. Облака плыли над ними, и на секунду ему показалось, что не такие уж эти облака равнодушные. Будто они в данный момент довольно заинтересованно следили за ними. Как почетный эскорт для парочки идиотов, обреченных на вымирание, усмехнулся он про себя.

– Знаешь что, – сказал он. – Я должен тебе это сказать. Наверное, завтра я скажу тебе совсем другие слова, потому что слова меняются и настроение тоже… Но даже если завтра я сообщу тебе, что я тебя не люблю…

Он запнулся. Она терпеливо ждала продолжения, потому что понимала – то, что он собирается сказать сейчас, очень важно, и ему надо собраться с силами. Потому что именно сейчас, в эту минуту, они собираются бросить вызов целому миру.

– Так вот, – продолжал он. – Если я это скажу, не верь мне. Это будет неправдой. Я тебя люблю. С того самого момента, как увидел тебя на скамейке… Я тебя люблю и буду любить всегда. Наверное, даже после смерти. Потому что это сильнее меня. Этого не я хочу… Этого хочет Бог.

Она ничего не ответила. Только улыбнулась и обвила его шею руками, прижимаясь к его груди.

– Зачем? – простонал он.

– Потому что этого хочет Бог, – лукаво улыбнулась она ему. – Ты же сам только что сказал…

Часть вторая
МЫШКА

Дым на небе, дым на земле, вместо людей машины… Моя смерть разрубит цени сна, когда мы будем вместе.

Крематорий

Глава 1
РАЗРУБЛЕННЫЙ НАДВОЕ МИР

Апрель 1981 года от Р. X.

– Нет у меня никаких способностей к этой математике, – пробормотала Мышка, отбрасывая учебник. – Но, как говорится, на нет и суда нет…

Она лежала на диване, перевернувшись на живот, и болтала ногами, подперев руками подбородок. Учебник валялся на полу, и она невольно скосила на него глаза.

– Брр, – поморщилась она. – Скорей бы уж освободиться от всех этих катетов с гипотенузами…

Из приоткрытой форточки в комнату пробрался легкий и теплый весенний ветерок.

Девушка приподнялась на локтях, вдыхая воздух весны.

– Еще и весной сидеть в заточении и изучать всякие глупости, – проворчала она.

Она подошла к магнитофону и включила музыку. Похоже, именно этого ей и не хватало. Во всяком случае, она тут же закружилась по комнате, одним легким движением распустила волосы, освобождая их от гнета резинки, стягивавшей их на затылке.

– Иес, ай вонт ю, – подпела она басом, поскольку солист-то был мужчиной. – Энд спеллин…

Внезапно она остановилась и принялась рассматривать себя в зеркале. Придирчиво и внимательно.

– Какая жалость, право, что у человека никогда нет объективных представлений о своей внешности, – пробормотала она. – Как же мне определить тогда, кто я? Красавица или чудовище какое?

Так и не решив для себя этот вопрос, она показала своему отражению язык и назидательно произнесла:

– Какая разница? Главное – чтобы душа была пригожей…

И рассмеялась.

Теперь настроение улучшилось, портить его снова геометрией было совсем глупо. Она натянула джинсы, с удовольствием оглядев их, поскольку они были настоящие. Привезенные из Германии. Не сшитые мамой, а самые что ни на есть фирменные.

Потом надела майку. На майке была изображена томная дама в шляпе, и майка тоже была привезена из Германии. Волосы Мышка привычно снова забрала в хвост – честно говоря, так ей было все-таки удобнее, чем с распущенными, – и выскочила из квартиры с такой быстротой, словно все учебники мира грозились ринуться в погоню за ней, непокорной Мышкой, предпочитающей науке прогулки под солнцем…

Она шла по улице, тихонько напевая себе под нос какую-то песенку собственного сочинения, только что пришедшую ей в голову.

По пути она остановилась на минуту перед угловым магазинчиком.

Что-то пробормотала себе под нос, посмотрела на часы и покачала головой. В конце концов, время у нее было.

– «Они спросили у него, который час, и он ответил любопытным: „Вечность“, – процитировала она.

Наверное, вышло довольно громко. Женщина, идущая мимо нее, отпрянула. Мышка невольно рассмеялась. Быстро вошла в магазин.

– «Сахарная тростиночка, кто тебя в бездну столкнет?» – встретила ее музыка.

– «Чей серп на тебя нацелится», – тут же пропела она, подходя к прилавку. – Сашка, привет!

Продавец, юноша в очках, улыбнулся ей.

– Привет, Мышь, – сказал он. – Хочешь «Криденсов»?

– Не-а, – покачала она головой. – У меня полное собрание… Что-нибудь новое есть?

– Есть, – сказал он, доставая конверт. – Но дорого… Двадцать рублей. Две пластинки…

Она взяла. «Рыбников. „Юнона“ и „Авось“. Рок-опера».

– Давай, – сказала она, достав из кармана две десятирублевки.

Это были ее последние деньги, но… «Последние деньги понятие относительное», – философски рассудила она, мгновенно успокоившись.

– Пока, – помахала она рукой Сашке и пошла дальше, помахивая своим новым приобретением.

Проходя мимо школы, она не удержалась и показала серому зданию язык.

– Господи, – выдохнула она. – Скорее бы этот месяц прошел… И еще месяц. И еще…

И тогда настанет долгожданная свобода.

– Ах, скорей бы она наступила…

Мышка вдруг остановилась.

Ее мать о чем-то разговаривала с директрисой. Мышка невольно подалась в сторону, в тень, где ее никто не видел.

Ветер доносил обрывки фраз до ее ушей, она слышала, как повторили ее имя. «Они говорят обо мне, – подумала Мышка. – А я, выходит, подслушиваю…» Щеки невольно покрылись краской стыда, и Мышка развернулась, стараясь побыстрее исчезнуть, пока не заметили.

– Она просто другое дерево, – донес до нее ветер слова директорши. – И не важно, кем она будет… Только бы осталась этим другим деревом. Только бы не стала как все…

Она быстро сбежала по улице. Кажется, ее не видели… Почему-то ей было ужасно неудобно – ладно бы ей пришлось услышать о себе привычные неодобрительные отзывы… Но кто бы мог подумать, что о ней будут говорить так хорошо? Потом она снова подумала о свободе, ожидающей ее уже совсем скоро, и прибавила шагу, точно с каждым шагом она ее приближала.

Остановилась она только перед домом, в который направлялась. Перевела дух и столь же стремительно взлетела на последний этаж.

Дверь оказалась открытой.

Она вошла и осмотрелась.

В комнате никого не было. Только магнитофон крутился, рассказывая Мышке о том, что «все братья – сестры»…

– Эй, – позвала Мышка.

Никто не отозвался.

Она вздохнула.

– Хоть бы магнитофон выключали, – пожаловалась она. – Нечестно, право… Я пришла, а их никого нет…

– «Ты думал, что если двое молчат, то третий должен быть за», – пел Гребенщиков, и Мышка, которая лишь недавно узнала, что по-русски тоже можно петь, и совсем не про снег, который «кружится и тает», сладко зажмурилась.

– И ладно, – решила она, усаживаясь в кресло. – Это раньше тут никого не было. А теперь есть я…

Она, конечно, предпочла бы, чтобы кто-то тут был еще.

Она даже могла назвать этого «кого-то» по имени, но раз так вышло, она не станет предаваться отчаянию.

Она закрыла глаза. Правду сказать, просидеть в покое ей удалось недолго.

За ее спиной раздался осторожный скрип и голос произнес:

– Руки вверх!

Она хихикнула, но руки подняла.

– Вы арестованы, – сообщил ей Кинг.

– За что, начальник? – спросила Мышка.

– Не знаю, – задумался он. – Сейчас что-нибудь придумаю…

– Вот и думай вначале, – рассмеялась она. – А потом арестовывай себе на здоровье…

– Давай я тебя арестую за измену родине, – предложил он.

– А я ей когда изменила?

– Это как посмотреть. Живешь в странном мире. Павлика Морозова любишь?

– Не-а…

– Вот. Значит, изменила.

– Ладно, я больше не буду. Но Павлика этого я полюбить все равно не могу. Я другого люблю…

– Гражданка Краснова! – закричал Кинг. – Руки уберите!

Она спрятала руки за спину, но потом неожиданно боднула его головой в живот.

– Боже, – простонал он. – Кто ж так обращается с пожилыми мужчинами?

Испугавшись, Мышка опустилась рядом с ним на колени и осторожно погладила его по щеке.

– Бедненький, – прошептала она.

Теперь ее губы находились в опасной близости. За два года он так приучил себя вовремя увертываться, что это далось ему почти без труда.

Она заметила это и вздохнула.

– Интересно, – проговорила она, обращаясь к стене, – этот человек когда-нибудь заметит, что я выросла?

Он отодвинулся и прислонился к стене напротив. Пародируя ее, он точно так же адресовался к молчаливой противоположной стене:

– Интересно, эта девушка когда-нибудь поймет, что ее «выросла» немного не соответствует реальному положению вещей?

– Я вообще не соответствую реальному положению, – презрительно фыркнула она. – И слава Богу… – Она хмуро посмотрела на него и спросила: – Почему ты меня все время отталкиваешь?

– Не знаю, – пожал он плечами. – Может, ты для меня старуха… И тюрьма по тебе плачет, раз ты не соответствуешь… Все, на сегодня «счастливого детства» хватит.

– Объявляю, – сказала Мышка, грустно глядя в потолок. – Счастливое детство отменяется. Объявляется печальное сиротство…

Он старался не смотреть в ее сторону. Но сила ее притяжения была больше здравого смысла. Невольно он повернулся, уставший от постоянных сражений с самим собой.

Она сидела, опустив лицо на руки, сложенные как крылья. О Господи, вздохнул он, она такой ребенок!

– Хэй ю… – тихо сказал он, касаясь ее плеча. Она дернула им, сбрасывая его руку.

– Как хочешь, – согласился он.

– Мы начали ссориться, – грустно констатировала она.

– Такова жизнь, наверное.

– Я не хочу с тобой ссориться. Потому что мы можем поссориться навеки, и тогда у меня ничего не останется, – серьезно сказала она, поворачиваясь к нему. – Мне просто незачем будет жить. Я сразу умру. Тебе будет меня жаль?

– Наверное, я просто не допущу этого, – так же серьезно ответил он. – Потому что, если ты умрешь, мне тоже станет незачем жить…

Она пододвинулась к нему ближе, посмотрела на него внимательно и спросила:

– Правда?

– Правда, – кивнул он.

– Поклянись, – потребовала она.

– Чем?

– Ну, хоть упавшей звездой… Я же все равно тебе поверю, – призналась она.

– Упавшей – клянусь. И не упавшими тоже. Всеми. Если я соврал тебе, звезды сегодня все погаснут…

Она успокоилась. «Ночью, – сказала она себе, – я это обязательно проверю…» Хотя, с другой стороны, зачем? Она верила ему и так. За два года она так привыкла к его присутствию, что мысль о том, что он может исчезнуть, или соврать ей, или вообще жениться на ком-то, казалась ей такой нелепой и смешной, что даже думать не хотелось о таких глупостях!

Она даже не задавалась вопросом, как жила до встречи с ним, потому что ей уже казалось, что он был рядом всегда. Просто раньше он был… растворенным в воздухе. Окружал ее невидимо и охранял…

– А ты меня не бросишь? – вдруг спросил он.

– Я?!

От удивления у Мышки перехватило дыхание.

– Нет уж, – сказала она. – Этого ты никогда не дождешься…

Он промолчал. Иногда ему хотелось привязать ее к себе, потому что он и сам не рисковал признаться себе в том, что больше всего на свете боится ее потерять.

– Клянусь тебе всеми планетами, звездами и туманностями, – серьезно произнесла она. – Всякими астероидами и метеоритами… Никогда. Даже если ты сам меня об этом начнешь просить… Я жуткая, невоспитанная, назойливая. Змея, пригретая на твоей груди… Тебе придется терпеть меня всю оставшуюся жизнь, и потом – тоже… Потому что, так думаю, я сумею упросить Бога, чтобы он нашел для нас отдельное облако.

Она теперь оказалась рядом с ним и наматывала волосы на палец, наблюдая за его реакцией.

Он молчал, улыбаясь ей.

И она просто улыбнулась в ответ. Потому что за два года они уже научились этому – вкладывать слова в улыбку, боясь лишний раз произнести их вслух.

* * *

Чтобы сократить путь, Мышка пошла через гаражи. Уже начинало смеркаться, и все-таки надо было успеть выучить параграф хотя бы из этой невыносимой геометрии, поэтому она спешила. Вообще-то она ненавидела там ходить. Рядом была железнодорожная насыпь, то и дело мимо грохотал поезд, отчего Мышке казалось, что она растворяется в этом адском гуле, и хотелось убежать. Кроме того, там почти каждый вечер собиралась кузякинская компания, и, несмотря на то что теперь Кузякина старалась держаться от нее подальше, Мышке совсем не нравилось встречаться с ней.

Она боялась не Кузякиной, и уж тем более не ее друзей. Нет, она боялась того, что было у Ленки внутри. Потому что каждый раз, когда они встречались, Мышка обнаруживала, что это «черное» становится все больше и больше, заполняя Кузякину почти всю, как черная жижа расплывается в болоте.

Она шла быстро, хотя, к своему облегчению, и обнаружила, что в гаражах много народу, – видимо, в связи с потеплением, решила она.

Гараж Костика был открыт, как всегда, настежь, и оттуда доносились голоса, смех и какая-то совершенно невыносимая песня про Сивку-Бурку.

Мышка постаралась не смотреть в их сторону, чтобы не накликать беду. Сама же отказалась, когда Кинг предложил ее проводить…

Во всяком случае, хоть это хорошо, тут же подумала она. Они бы наверняка привязались к нему.

Дядька из гаража напротив посмотрел в ее сторону и продолжил возиться со своим «Запорожцем». Дядька был лысый, и Мышка немного успокоилась. Значит, если что-то придет в голову этому типу с маслеными глазками, Виталику, он не посмеет дернуться. Она уже определила, что этим «героям» присуща трусость.

Виталик как раз стоял у двери, скрестив руки на груди, и смотрел в ее сторону. Сердце Мышки тревожно забилось.

«Все в порядке», – сказала она себе, стараясь не показать виду, что ей страшно.

Она уже пыталась найти причину этого непонятного страха, ведь он ничего не делал. Даже не говорил ни слова. Просто стоял и глядел на нее. Мало ли кто так смотрит…

«Нет, – призналась она себе. – Так не смотрят… Могут просто издевательски смотреть. Могут смотреть похотливо. Могут надменно… А этот, без определения… Как будто он вообще не существует на самом деле. У него мертвые глаза».

Поняв внезапно, что этими рассуждениями Мышка только мешает самой себе, нагнетая атмосферу этого самого ненавистного страха, она решительно пошла дальше, стараясь все-таки смотреть в сторону.

«Вот бы подойти и спросить у него, что он на меня смотрит. Глупости, – призналась она себе. – Не сможешь ты, глупая Мышка, этого сделать. И правильно поступаешь. Потому что в этом взгляде и есть твоя… – она даже усмехнулась, – „мы-ше-ловка“. Опля, закрылась дверца, и нет больше маленькой Мышки».

Теперь она почти поравнялась с ним. Быстрее, подгоняла она себя. И не смотри… Если его взгляд в тебя проникнет, это будет как яд кураре…

– Привет, Краснова!

Она невольно вздрогнула. Обернувшись, увидела Кузякину. Ей показалось, что Ленка уже довольно пьяна, во всяком случае, на ногах она держалась нетвердо. Слегка покачиваясь, она шагнула в сторону Мышки, держа в руке бутылку какого-то дешевого вонючего портвейна, – Мышка почувствовала невыносимый запах даже на приличном расстоянии.

– Пошли, выпьем с нами, – предложила Кузякина.

– Не могу, – сказала Мышка.

– Не хочешь…

– Предположим, что не хочу…

Кузякина секунду обдумывала, как ей отнестись к этим словам, но винные пары уже заняли изрядное место в ее голове, а мыслей там осталось совсем мало, и сочеталось это все друг с другом как-то… тошнотворно.

Она хмыкнула и пробормотала:

– Ну, как хочешь… Мое дело предложить…

Мышка хотела уже идти дальше, но внезапно остановилась. С Ленкой было что-то не так. Она не могла понять, что именно…

Она остановилась, обернулась. Ленка стояла, привалившись плечом к этому типу с мертвыми глазами, и тот обнимал ее за плечи, одновременно лаская с такой откровенностью, словно никого, кроме них, в мире не было.

Но дело-то было не в этом.

Мышка зажмурилась, пытаясь понять, в чем же дело, но тут же одернула себя.

В конце концов, это Ленкина проблема.

Она пошла дальше и, только оказавшись уже возле дома, поняла, что ее так обеспокоило.

То черное. Смерть.

Смерть приблизилась почти вплотную.

Словно подтверждая ее мысли, где-то загудел поезд, и Мышке захотелось побежать, попытаться развести беду руками, но она знала – ей с этим не справиться.

Никогда ей с этим не справиться…

* * *

«Быть может, твоя легкая полуулыбка сохраняет меня живым… Я сам не знаю, зачем живу в этом мире. Тут раньше чего-то не хватало. Красоты. А потом появилась ты, но… Дальше как у Блаженного Августина. Я поздно полюбил тебя, Красота…»

Он перестал писать – к чему, все равно… Никогда он ей это письмо не отправит. Ничто и никогда не омрачит ее жизнь.

Во всяком случае, если это от него зависит, ни одна темная тень, промелькнув рядом, не осмелится коснуться ее.

В дверь позвонили, и он пошел открывать, ожидая увидеть кого-то из «бродяг».

– Мама? – На удивленном полу вздохе, словно в то время, когда он был ребенком. Покорным. Беззащитным.

– Привет, – сказала она, входя. – Ты не звонишь уже почти месяц… Вот я и прилетела…

Коснувшись его щеки губами, она прошла в комнату. Такая же, как всегда. Подтянутая, прекрасно выглядит, отметил он. Лет на тридцать, не больше…

– Я правда рад тебя видеть, – сказал он.

– Тогда поставь чайник… Ненавижу самолеты. Постоянное ощущение отрыва от земли, и как будто лишаешься защиты…

– У меня наоборот, – рассмеялся он. – Почему-то именно на земле я испытываю беспокойство и тревогу. Впрочем, ты права… Самолеты слишком тяжелые, чтобы дать полное ощущение свободы…

Она слегка усмехнулась, пытаясь скрыть за этой улыбкой свою тревогу и раздражение.

Он не изменился. Господи, сколько можно ждать-то? Она вспомнила, как еще вчера убеждала мужа, что все это – просто самоутверждение. Перебесится, в конце концов… Примет существующий порядок вещей, поняв, что ему не справиться… Появится женщина. Но теперь она начинала сомневаться в этом. А если и в самом деле – он просто болен?

– Стае, – тихо сказала она, испугавшись собственных мыслей. – Ты… Ты нашел работу?

– Да, – улыбнулся он. – Нашел. Как ты думаешь, откуда у меня эта квартира?

– Я думала, ты ее снимаешь…

– Нет. Я работаю. У меня очень хорошая работа, мне нравится…

– И кем же ты…

– Дворником, – улыбнулся он.

Она даже отшатнулась, глядя на него с ужасом.

– Ну да, – кивнул он. – А что в этом плохого, ма?

– Господи, Стае… Это ты меня спрашиваешь, что в этом плохого?

– Нормальная работа. Если я не могу заниматься тем, чем мне хочется, вполне нормальная… Всего три часа по утрам, нормально платят, и еще квартира…

– Стае! Я говорю о нормальной работе! В конце концов, ты же получил блестящее образование! МГУ!

– Ма, ты снова начала мычать. Ты же не корова… Ну и что мне прикажешь делать с этим твоим «м-г-у-у-у»? – Он рассмеялся. – Я, конечно, мог бы найти бочку и плавать по ней, как Стенька Разин по Волге. Но, увы, вряд ли кто-нибудь начнет оплачивать мои вояжи туда-сюда. Признайся, что философское образование до безумия нелепо. Как будто можно почесть философию профессией…

– А дворник?

– Дворник – это профессия, – лаконично отозвался он, разливая чай.

– Именно так ты видишь свое будущее…

– Я его, честно говоря, вообще не вижу…

– Оставь свой дурацкий экзистенциализм…

Ма, при чем тут это? Я просто сказал, что не вижу смысла заботиться о химере. В конце концов, Господь сказал, что Он сам позаботится о лилиях, которые не прядут… И знаешь, иногда мне кажется, что именно так и есть. Как бы Он снимает с себя заботу о тех, кто слишком уж заботится об этом самом будущем… А если его и в самом деле нет? Только настоящее… А ты тратишь это самое настоящее на такие химеры, как зарабатывание денег. Или там всякие накопления… Жажда власти, денег… Это все такие глупости, ма! Я думаю, люди, которые думают только об этом, просто несчастные существа! Потому что они, наверное, и слыхом не слыхивали про счастье. Вот им и кажется достижение каких-то там высот счастьем. А на деле… – Он махнул рукой. – Чай будешь? Ты же хотела…

– Наверное…

Он видел, что она расстроена.

– Ма, – тихо сказал он, опускаясь перед ней на колени и беря ее за руки. – Я тебя очень люблю. Просто иногда я не могу понять, зачем тебе это нужно – прятать свое лицо за маской… У тебя такое прекрасное лицо… То, настоящее. Такое не похожее на другие лица… А ты накладываешь гору косметики только затем, чтобы походить на окружающих тебя… Чтобы не выделяться. Так безопаснее, да?

Она едва не кивнула, повинуясь безотчетному порыву признать его правоту. Нет, это невозможно…

– Стае, – тихо заговорила она. – Я просто старею… И право же, все женщины пользуются косметикой. Чтобы лучше выглядеть.

– Я не понимаю зачем. Ты куда лучше выглядишь без боевой раскраски. Просто так кем-то положено. Надо быть похожими…

– Давай оставим эту тему.

– Давай, – согласился он. – Тем более чай остывает…

Она все-таки собралась с силами, чтобы сказать ему то, что должна сказать. Попытаться вернуть его… Хотя, видит Бог, это невозможно…

– Стае, как же быть отцу?

– А что, собственно? Я даже на расстоянии причиняю ему неудобства? – остановился он, обернувшись.

– Представь себе, что он должен говорить… Что его сын работает дворником?

– Ах, вот в чем дело, – рассмеялся он. – Ну, здесь мы квиты. Мне, знаешь ли, тоже неприятно признаваться, что мой отец… работает гэбистом.

* * *

У Ленки нестерпимо кружилась голова. Мысли путались, и она даже не пыталась привести их в порядок.

И отчего-то она разозлилась на Виталика, даже тошно ей стало, потому что этот козел всегда так пялился на Краснову, как никогда – на Ленку. И вроде бы не было ей особого дела до этого урода. Но все равно обидно…

– Чего ты к ней пристал? – спросила она, отпивая из бутылки новый глоток.

– Кажется, тебе хватит, – сказал Костик, пытаясь отнять у нее бутылку.

– Чего? – Она прижала к себе бутылку и прошептала: – Милая моя бутылочка… Нас хотят разлучить.

– Тогда не пори чушь, – сдался Костик. – С чего ты взяла, что…

– Я. Взяла. Я… – Она захохотала неожиданно громко. – Я взяла. С ума сойти… Он же всю дорогу пялится на эту Краснову, как будто в жизни ничего интереснее не видел!