Текст книги "Поворот. Книга первая"

Глава 11

Проживая в коммунальной квартире впятером в одной комнате площадью 19 кв. м, моя семья являлась очередником, то есть стояла в очереди на улучшение жилищных условий, которое в те времена осуществлялось государством. Но моя мама всячески пыталась ускорить этот процесс: собирала всех детей, и мы все вместе неоднократно ходили в райисполком – районный исполнительный комитет, отвечавший за распределение жилья. Сопровождали мы её, как я догадывалась, для того, чтобы выбить жалость у местных властей. Мы долго сидели с ней в длинной лихорадочной очереди и затем заходили в кабинет чиновника. Далее начиналось небольшое театрализованное действо, отдалённо напоминающее сцену сумасшествия Катерины Ивановны Мармеладовой из «Преступления и наказания» (но, к счастью, без танца с бубенцами и летального исхода), после чего сотрудник учреждения, находящийся на грани нервного срыва от всего увиденного, трясущимися руками брал очередное мамино заявление, обещал разобраться, а нас просил немедленно очистить помещение.

Но моя мама не унималась: она также писала то гневные, то письма мольбы в соответствующие органы, жалуясь о невыносимых жилищных условиях. Не могу сказать, что условия были невыносимые, но с определёнными неприятными вещами нам всё-таки приходилось сталкиваться. Угрюмые соседи-алкоголики с угрюмыми синими лицами сидели в своей комнате и тупо пили после работы, и, не доставляя нам особых хлопот, лишь изредка высовывали свои лиловые носы на кухню или прокрадывались в ванную или уборную, и, как мне казалось, побаивались мою маму. В маленькой же комнате после переезда моей бабушки и тёти поселилась престарелая одинокая пенсионерка. Она была не вредная, но страдала, по всей видимости, недержанием мочи и непрестанно оставляла отвратительные липкие жёлтые пятна на полу в коридоре после своего путешествия в кухню или ванную комнату и обратно. Это задавало дополнительных забот по уборке квартиры моей маме, поскольку наших алкоголиков санитарно-гигиенические условия вообще не интересовали, что приводило мою маму в страшную ярость. Она обличала соседей и в других гнусных делишках (то ей ложку соли в суп подсыпали, то стекло в творог, а то и вовсе хулиганы зелёнкой облили кипятящееся бельё!). И один раз в доме даже состоялся так называемый товарищеский суд, на котором мама возмущённо доказывала величину материального ущерба от испорченного зелёнкой белья, размахивая в воздухе позеленевшей наволочкой, и, кажется, ей даже удалось присудить себе некую компенсацию. Но никакие из этих мер не возымели воздействия на власти, и нам пришлось покорно дожидаться своей очереди.

Тогда моя предприимчивая и дальновидная мама решила пойти другим путём и ударить врага, что называется, с тыла. Когда мы, дети, уже все учились в школе, она устроилась работать в местный ЖЭК (жилищно-эксплуатационную контору) дежурным администратором. Звучит громко, но работа её была проста и заключалась в регистрации заявок жильцов на неисправность лифта и сантехники, приеме жалоб на перебои с водой, уборку подъездов, дворовой территории и прочие коммунальные проблемы, а также в организации их устранения.

Смена карьеры служила двум целям. Во-первых, мы были всегда у неё на глазах, возвращаясь из школы или гуляя во дворе. Более того, график работы был довольно гибким, и в течение дня она могла заглянуть домой, чтобы, например, разогреть супчик младшей сестре. Но её вторая, главная цель была далекоидущей. Работники ЖЭКа в те времена, кажется, имели некоторые преимущества при улучшении жилищных условий, а также доступ к информации, где, в какой коммуналке освобождается комната, когда квартиру расселяют. Очередникам вроде нас предоставлялось новое жильё в отдалённых строящихся районах, таких как Чертаново и Беляево. Самым большим желанием моих родителей было остаться в нашем районе, который к тому времени очень преобразился, окончательно выстроился, оброс неплохими магазинами и скверами для прогулок. Главное – нам очень не хотелось менять нашу школу при переезде. Школа тоже обустроилась, набрала молодых специалистов для преподавания ряда предметов на французском языке и стала весьма популярным образовательным учреждением, в которое старались отдать своих детей родители даже из других районов. Так вот, каким-то образом моя матушка разузнала, что в нашем же подъезде освобождается огромная комната, площадью целых 29 кв. м, так как очередникам, жившим в ней, предоставили отдельную квартиру. Комната эта имела такой большой метраж, потому что квартира была угловой и нестандартной планировки. Во второй комнате проживала одинокая пенсионерка. Переезд в эту комнату сулил бы нам явные преимущества по сравнению с тем, что мы имели, но задача была практически невыполнимой. Для кого угодно, но только не для моей отчаянной мамы.

Разведав, что бывшие жильцы съехали, моя мама в ЖЭКе раздобыла ключи от опустевшей комнаты, и в один вечер мы перетащили туда все свои вещи, то есть фактически осуществили незаконный захват жилья. Приходила и милиция, и представители райисполкома, и ещё какие-то уполномоченные лица, и казалось, что шансов остаться там не было никаких. Однако мама доходчиво разъясняла наше поведение тем, что как раз в том же году нам в любом случае в порядке очереди должны были предоставить новое жильё, а переезд в эту комнату был, так сказать, промежуточным вариантом. Каким бы невероятным это ни казалось, но доводы мамы взяли верх: мы получили официальную прописку в этой комнате. Когда же подошла наша очередь и нам уже предоставляли квартиру в отдалённом районе, моя непобедимая мама провернула следующую комбинацию: договорилась с соседкой, и та согласилась переехать в такую же освободившуюся комнату в другом подъезде, и мы заняли всю квартиру!

О, это был незабываемый праздник! Мы ликовали, закатили грандиозное новоселье! У нас с сестрой появилась отдельная комната, а большую разделили перегородкой на две, и там в одной половине поселились родители, а в другой – мой братец, и всем хватало места, ибо комната была, как нам казалось, невероятных размеров. Но самое главное, мы остались в нашей любимой школе и продолжили углублённое изучение французского языка.

Но не всем так повезло. Например, моя личная подружка не из нашей компании, Лиза Леонтьева, всё-таки уехала в новый отдалённый район в тот же самый год. Её отъезд я восприняла трагически и прорыдала несколько дней подряд, что вообще было свойственной мне реакцией на неприятности в том возрасте. Несмотря на то, что мы, как я уже говорила, не столь часто с Лизой общались, так как она ходила в другую школу, с ней у меня установился довольно интимный диалог на темы, интересующие всех подростков, но о которых почему-то не очень-то было принято говорить в моей компании. Пока Лиза ещё жила в соседнем доме и мы с ней виделись время от времени, я от неё узнала много интересного из жизни обоих полов. Дело в том, что у Лизы была старшая двоюродная сестра Елена Черепицина – девица уже лет шестнадцати-семнадцати, пользовавшаяся головокружительным успехом у местных молодых людей. Елена была высока и стройна, могла поистине гордиться очень смазливым личиком с мелкими аккуратными чертами. Носила она «офигительную», как все дружно решили, причёску наподобие той, что была у популярной французской певицы Мирей Матье, и которую мы почему-то называли «пажом», и о которой мечтали все девчонки помладше. Мама Елены работала продавцом в универмаге и могла «доставать», как тогда говорили, дефицитные вещи. Таким образом, Елена слыла первой модницей; справедливости ради следует отметить, что всё на ней смотрелось, как на манекенщице (как тогда называли моделей). Поскольку жили они на втором этаже, обалдевшие от Елены Прекрасной парни прямо по карнизу лазали к ней в окно, чем только вызывали её равнодушные насмешки. Елена и правда сразу после окончания школы стала манекенщицей. Однако она мгновенно вышла, скорее, выскочила замуж за темнокожего студента Российского университета дружбы народов, забеременела, (или, наоборот, сначала забеременела, а потом вышла замуж, об этом уже история умалчивает); но, к несчастью, потеряла ребёнка и после этого как-то растворилась во времени и пространстве, ибо сестра Лены Лиза переехала, и следы её затерялись.

Словом, Елена могла ответить на любой интересующий нас вопрос и фактически занималась нашим с Лизой сексуальным воспитанием, и я оказалась в этом вопросе гораздо более осведомлённой, чем мои школьные подружки.

Впрочем, не только Елена поспособствовала моему просвещению в данной сфере человеческих отношений и моей поверхностной вестернизации. Через несколько домов от нашей школы располагался на вид такой же обычный жилой дом, как и наш, но на самом деле очень особенный и, можно сказать, даже единственный в своём роде. Это был дом, в котором проживали иностранцы, преимущественно семьи сотрудников дипломатических миссий, главным образом из стран соцлагеря. Девочка из такой семьи, югославка Снежана Билянович, училась в параллельном классе, и так сложилось, что мы с Олей стали время от времени общаться с ней после школы и даже заходить к ней во двор, чтобы посидеть на лавочке и поболтать о том о сём. Без неё ходить туда мы опасались, поскольку в арке дома располагалась будка КПП со строгим милиционером всегда начеку, а дорогу преграждал шлагбаум, грозно предупреждавший: «Посторонним вход запрещён!» Однако в сопровождении Снежаны либо назвав её имя и номер квартиры, мы проходили беспрепятственно.

Двор был просторный и ухоженный, с аккуратной детской площадкой, несломанными качелями (в отличие от тех, что были у нас во дворе) и милыми клумбами, олицетворяющими робкие эксперименты в области ландшафтного дизайна. Этот дом всегда пробуждал у нас большое любопытство. Когда нам было лет по десять, мы украдкой проникали в его двор в поисках какой-нибудь заморской безделушки, случайно оставленной на детской площадке, или жвачки, которую часто удавалось найти прилепленной к качелям или к лавочке, отскрести и потом долго жевать, передавая изо рта в рот.

Теперь же нас интересовало многое другое по той простой причине, что резко отличалось от окружающей нас действительности. По двору проходили элегантно одетые люди, садились в автомобили и разъезжались по своим важным делам. Наблюдать за ними было крайне интересно, и, насмотревшись фильмов про советскую разведку и иностранных шпионов, мы с Олей, поджидая нашу новую подругу, пытались угадать, кто из них является резидентом, на какую встречу едет и где находится тайник, в который опустят плёнку с раздобытой секретной информацией.

Но тут во двор выходила Снежана и прерывала наше расследование. Она всегда выносила что-нибудь вкусненькое, например конфеты или печенье с фруктовой прослойкой, и рассказывала нам про различные вечеринки, которые проходили у неё дома. Один раз пришла её подруга. Она училась в восьмом классе, выглядела осень взросло, поскольку была довольно ярко накрашена и носила туфли на каблуках. Подруга буквально в каждом предложении произносила, как заклинание, слова «развлечение, развлечение» и всячески пыталась донести до нашего с Олей сознания то, как скучно и неправильно мы живём – так сказать, прозябаем – наши лучшие молодые годы. Девица хвасталась, как она ходила на день рождения к какому-то Иванке из Болгарии, и что там было аж семь парней, и все ею восхищались и её целовали, что ввергло нас с Олей в шок и искреннее недоверие услышанному. «Правда, правда», – подтверждала, кивая головой, Снежана и предлагала нас с Олей тоже познакомить с кем-нибудь из её компании. И хотя предложение выглядело чрезвычайно заманчивым, мы в один голос с Олей отказались, опасаясь непредвиденных последствий. Между собой мы ещё долго обсуждали, наврала ли девица про подобные вечеринки: я ей почему-то поверила, а Оля злилась и говорила, что всё это россказни, и мы так сильно поспорили, что чуть не поссорились. Но проанализировав ещё раз её рассказ и то, как она выглядит, мы решили, что это, видимо, и есть то самое моральное разложение, которым страдает западный образ жизни. Однако мы тут же дружно сошлись на том, что побывать на вечеринке с шампанским и семью парнями один раз всё-таки стоило хотя бы для того, чтобы потом осудить их аморальное поведение.

Однажды Снежана пригласила нас к себе домой. Масштаб квартиры поразил даже моё богатое воображение. Квартира занимала целый этаж (видимо, родители Снежаны были важными персонами). Гостиная внушительных размеров, очевидно, объединившая несколько комнат стандартной квартиры, блистала отполированными полами и белоснежными кожаными креслами и диваном. Мы что-то посмотрели по огромному телевизору и поели разноцветного мармелада в виде разнообразных фигурок животных. Потом Снежана сказала, что вот-вот придут предки, и во избежание лишних расспросов попросила нас удалиться. Она также обещала пригласить нас на день рождения, но почему-то не сдержала слова, а потом и вовсе прекратила с нами тесное общение, вероятно, всё же получив нагоняй от родителей за необъявленных гостей.

Был конец февраля, и мне исполнилось четырнадцать лет. Поскольку мы уже совершили переезд в новую квартиру и дома стало гораздо просторней, родители разрешили мне наконец-то (!) устроить настоящий праздник, на который я пригласила только девочек, поскольку пригласить мальчиков на день рождения в том возрасте никому и в голову не приходило, так как было бы расценено как дерзость. Да мне никто бы и не разрешил.

Собралась вся моя компания: Оля, Галя, Женя, Наташа (она усиленно занималась в ту пору лёгкой атлетикой и реже стала с нами общаться ввиду нехватки времени), Нина, ещё кто-то из класса. И, разумеется, я пригласила свою Лизу, которая тогда уже проживала в новостройке.

Мы повеселились на славу. И допоздна. И поскольку уже стемнело и была ещё очень плохая, промозглая погода, позвонив Лизиным родителям и предупредив их, мы оставили её ночевать, когда другие девчонки разбрелись по домам.

Ночью между мной и Лизой, самым непредсказуемым способом, произошло нечто невероятное. То, о чём я впоследствии вспоминала со смешанными чувствами, над которыми превалировало чувство вины и стыда. У меня появилась тайна. И никому не известно, к чему бы всё это привело, если бы не произошли следующие события.

Глава 12

Ещё в начале седьмого класса к нам пришёл новый ученик Эдуард Лисциковски. Носил он эту странную (вероятно, польскую) фамилию и на первый взгляд ничем особо не выделялся, разве что ею. Эдик был хорошо упитанный (но не толстый) парень среднего роста в больших иностранных очках. Имел он аккуратную модную стрижку из густых каштановых волос и уже мог похвастаться небольшими усиками над полными губами. Родители Эдика были дипломатами, как мы позднее узнали, и, вернувшись на родину после очередной длительной загранкомандировки, они устроили его учиться в нашу школу, которая к тому времени, как я уже упоминала, приобрела определённый престиж. Дядя Эдика, как выяснилось также позднее, был известным телеведущим, и его сыночек учился в нашей же школе в младших классах. Словом, Эдик принадлежал к весьма выдающемуся семейному клану. Более того, он уже свободно говорил на французском языке и даже немного на английском и легко мог бы воспользоваться всеми этими преимуществами, претендовать на роль лидера и вытеснить с пьедестала самого Рому Колесникова. Но это было ему совершенно не интересно и не нужно. Уравновешенный, спокойный, я бы даже сказала, умиротворённый и уверенный в себе, Эдик ни в ком особенно не нуждался (и, разумеется, ни в чём). Он как бы мирно сосуществовал с классом, жил некой параллельной жизнью в своей параллельной действительности и относился ко всему происходящему с улыбочкой и несколько отстранённо. Нет, он не был надменным, этого сказать нельзя, он был просто какой-то другой, не такой, как все.

Когда мы с Олей, бесконечно обсуждавшие разные события и новости где-то на средней парте в глубине класса, окончательно надоели нашей Дистрофе, она пересадила меня на первую парту к Эдику, который сидел близко к доске по причине своей близорукости. Сначала, будучи разлучённой с подругой, я запротестовала, как вербально, так и внутренне: во мне всё бурлило и клокотало от совершённой надо мной несправедливости, как мне казалось, потому что другие вели себя ещё хуже. Но вскоре я смирилась со своей участью и даже в некотором роде обрадовалась, обнаружив сильные стороны моего нового положения. Во-первых, просто посыпались, как из шляпы фокусника, пятёрки по французскому языку. У меня и так никогда не было никаких проблем с этим предметом, который мне очень нравился и к которому я имела очевидные природные способности. Эдик же, проживший с родителями какое-то время в дипломатической миссии то ли во Франции, то ли в Швейцарии, болтал на французском практически как на родном, и я нахваталась от него много разговорных фраз и идиоматических выражений (а схватывала я буквально на лету). Существенным образом улучшилось и моё произношение. Когда нам давали задание придумать диалог на какую-нибудь тему, нам не было равных в классе, все замолкали, слушая нас, потому что говорили мы бойко, уверенно, с хорошей дикцией и практически без ошибок, а у нашей учительницы разве что слёзы на глазах не выступали от радости и гордости за нас.

Но это было ещё не всё. Эдик знал очень много интересных вещей. В отличие от всех нас, он уже успел попутешествовать по миру и увидеть то, чего ещё не видел никто из нас. Когда случалось, что мы с ним скучали на какой-нибудь химии (а Эдик был чистым гуманитарием, как и я), он мог развлечь меня, рассказав что-либо забавное из своего богатого личного опыта. Кроме того, он был поистине галантный кавалер. В то время, когда кто-то из мальчишек мог ещё дёрнуть девчонку за косу или хвостик, Эдик подставлял мне стульчик, когда я садилась за парту. На восьмое марта было принято дарить подарок девочке, с которой сидишь за партой, чтобы не давать мальчикам выбирать и не поощрять соперничество девочек друг с другом.

Мой подарок, вернее подарок Эдика мне, был всегда самый лучший и необычный (и мне страшно в этот день завидовали одноклассницы): то он дарил мне какой-то невиданный в ту пору белый шоколад, то какие-то причудливой формы орешки в красивом пакетике и прочие диковинки, видимо, привезённые из-за рубежа. Один раз, уже в старших классах, он подарил мне крошечный флакончик настоящих французских духов, тестер, скорее всего. Реакция девиц в эпоху тотального дефицита была такова, что я боялась, что меня обольют этими духами и сожгут на площади. Словом, я выделила Эдика из толпы в то время, когда на него, в силу его отстранённости и отчуждённости от класса, никто особого внимания не обращал. Выделила и незаметно для себя влюбилась.

Но не только я. У меня, оказывается, была самая опасная соперница, какую только можно было себе представить. Раскрылось это совершенно случайно. Я лично натолкнулась на парочку как-то поздним вечером, когда мама отправила меня за хлебом, вдруг выяснив, что дома нет ни крошки. Они шли, романтично держась за руки. Я обомлела, быстро свернула за угол, чтобы остаться незамеченной, и почему-то никому из девчонок не сообщила об этом. Смелая и взрослая Марина Селивёрстова – вот кто ещё претендовал на сердце Эдика, а он и был тот самый парень, которому она строила невинные глазки, гуляя с ним по вечерам, как выразился наш учитель пения. В то время, когда со мной он шутил на уроках и составлял безупречные французские диалоги, вечером он держал Марину за руку и нашёптывал ей на ухо что-то приятное. Причём настолько приятное, что вид у неё при этом действительно был такой, словно она ничего не видела вокруг и была готова машину сбить у себя на пути, по словам того же учителя. И я, уже имевшая некий личный опыт сексуальных отношений, явно почувствовала, что не только нашёптывал и не только за руку держал.

На моё удивление, я быстро пришла в себя от увиденного и совершенно не расстроилась, а только утвердилась в правильности своего выбора объекта внимания. Если уж сама загадочная и непостижимая Маринка, такая взрослая и такая модная, в него влюблена, то мне и сам Бог велел, подумала я, и как ни в чём не бывало продолжила дружбу с Эдиком в школе, только стала каждый день принимать душ (а не раз в неделю ванную, как мои брат с сестрой) и накручивать свой пышный, шикарный, практически лисий рыжий хвост на мамины бигуди.

Так полный разного рода событий учебный год подошёл к концу. Я показала неплохие результаты на экзаменах, которые в то время сдавали после седьмого класса. Некоторые ученики, которые не справлялись с программой, ушли в ПТУ (производственно-технические училища, именуемые в народе «помогите тупым устроиться»), кто-то поступил в техникум. Наша Маша-пианистка была принята в музыкальное училище. В то же время школе предстояло в следующем учебном году наполниться новыми лицами, новыми учащимися, которые заняли бы освободившиеся в классах места.

Приближались каникулы. Мы с Олей собирались вместе ехать в летний лагерь, так как её папа обещал нам взять две путёвки. Я никому из подружек не рассказала о своём необыкновенном опыте с Лизой, потому что всё-таки испытывала чувство стыда и иногда мучилась угрызениями совести, что совершила что-то преступное, и он (опыт) постепенно стёрся из моей памяти.

В первый же день каникул, ничего никому не сказав, я отправилась в парикмахерскую и сделала себе стрижку «паж», таким образом, как я только теперь понимаю, существенно себя обезобразив, лишившись своего главного украшения – прекрасных волос. Когда парикмахер меня стригла, чуть ли не слёзы капали из её глаз. Когда же я вернулась домой, я получила от мамы такой нагоняй, в таких выражениях и с такими криками, что побоялась, что меня просто выгонят из дома.

Но я была довольна собой. У меня в арсенале была длинная модная джинсовая юбка-четырёхклинка, в которой в лагере можно было бы ходить на танцы, фешенебельная французская стрижка и прекрасное летнее настроение! Но самое главное, у меня наконец-то наступил долгожданный запоздалый месячный цикл, и я могла уже на равных с другими девочками, а вернее девушками, вести вполне взрослые разговоры.