Текст книги "Поворот. Книга первая"

Глава 19

Пришла пора вступительных экзаменов. Всего их было четыре: французский, сочинение, история и русский язык, также учитывался средний балл аттестата, который приплюсовывали к четырём экзаменационным оценкам и выводили общее количество баллов, достаточное или недостаточное для поступления. Конкурс был огромен; первые два экзамена играли важнейшую роль в конечном результате, так как через них, как сквозь сито, просеивали основную массу абитуриентов, оставляя преодолевших эти два рубежа счастливчиков для дальнейшей борьбы. Основной отсев происходил, разумеется, на французском языке, а затем по результатам написания сочинения, что, впрочем, нисколько не умаляло сложность и значимость двух остававшихся экзаменов. Однако главнейшей задачей считалось справиться с двумя первыми испытаниями.

Не имея ни малейшего представления о репетиторах и фактически узнав об их существовании только из случайно услышанных разговоров моих конкурентов на одной из предэкзаменационных консультаций, я слегка запаниковала, но всё-таки взяла себя в руки и продолжила готовиться. Особое внимание я уделяла повторению фраз, оборотов и структур, которым меня научил мой одноклассник Эдик, живший какое-то время во франкоговорящей стране, и которые я в своё время тщательно записывала при подготовке с ним диалогов. Во-первых, они мне очень нравились по звучанию, во-вторых, мне почему-то казалось, что владение ими и их использование делает мою речь более живой и естественной, не говоря уже о правильности, в чём я не ошиблась.

Наступил день первого экзамена, день взятия Бастилии, как я его потом называла. По-прежнему стояла изнурительная жара. В квартире были открыты все окна нараспашку, но дышать было совершенно нечем. В коридоре громоздились мамины чемоданы, она по стечению обстоятельств именно в этот день уезжала в отпуск в Украину. Утром я, к своему ужасу, обнаружила, что мне совершенно нечего надеть в такую жару: летние платья были изношены, коротки и неуместны для такого значимого и официального мероприятия. Более того, во время моих предварительных поездок в институт я заприметила среди абитуриенток очень хорошо одетых девушек и поняла, что мне будет трудновато выглядеть хотя бы прилично на их фоне. Вся надежда была на смену погоды, на то, что спадёт жара и я смогу надеть новую водолазку и свою знаменитую миди-юбку. Но жара, как нарочно, не спадала, а даже несколько усилилась (хотя, казалось, усиливаться было уже некуда), и надеть мне было решительно нечего. Я металась по квартире, выворачивая шкафы в поисках одежды, под крики мамы, что раньше надо было об этом думать. Я вся горела; от жары, от этой вдруг свалившейся проблемы. Но не только от этого. Увидев моё пунцовое лицо, мама заставила меня измерить температуру, чем разозлила меня ещё больше. Ну какая температура может быть в такую жару! Но она оказалась права, и отчаяние, овладевшее мною, увеличилось, наверное, стократно, когда, держа в руке градусник, я увидела отметку 38,2º. Мамины крики стали ещё громче, она требовала, чтобы я осталась дома, мол, всё равно ничего у тебя не получится, хватит ерундой заниматься. На этом мои терзания не закончились. Я ещё раз засунула градусник под мышку: 38,5º. Градус отчаяния возрастал вместе с температурой. Апофеозом моих страданий стала вдруг ни с того ни с сего разразившаяся диарея. Просидев в ванной комнате около получаса, я выползла еле живая, выпила стакан марганцовки, всё-таки натянула на себя водолазку и свою единственную приличную джинсовую миди-юбку и под дикие крики матери: «Ненормальная, свалишься где-нибудь в метро, вернись немедленно!» – выскочила из дома.

Я спустилась в метро. К счастью, ехать было недалеко, но обтягивающая моё тело и горло водолазка вместе с высокой температурой душили меня. С трудом дотерпев до института, я первым делом ворвалась в туалет, а потом начала искать нужную мне аудиторию. К моему удивлению, языковые экзаменационные аудитории оказались маленькими-маленькими, меньше обычного класса в школе, а не огромными лекционными, которые я ожидала увидеть, насмотревшись кино про студенческую жизнь. Они располагались друг напротив друга вдоль длинного коридора, где на стульях сидели ожидающие своего жребия поступающие. Наконец я, обессиленная и обезвоженная, плюхнулась, почти что упала на стул перед дверью своей экзаменаторской. Из разных аудиторий передо мной вышло, наверное, двадцать или тридцать человек. И все с сокрушёнными лицами, ибо провалили экзамен. Он проходил в устной форме, и оценки объявлялись сразу. Словом, режим ожидания был тревожный и не предвещающий ничего хорошего, он никак не способствовал тому, чтобы собраться с мыслями и про себя хотя бы ещё раз проговорить выученные темы. Пока я пребывала в этом напряжённом и томительном ожидании, невыносимость которого усугублялась моими периодическими позывами отлучиться в уборную, из одной экзаменаторской в другую постоянно переходила маленькая изящная женщина, которая очень громко «цокала» шпильками по полу, чем раздражала меня неимоверно. В какой-то момент нервы мои совсем сдали, и у меня вырвалось:

– Извините, Вы не могли бы перестать тут ходить, совершенно невозможно сосредоточиться.

Женщина с величайшим изумлением взглянула на меня, но ничего не сказала и куда-то исчезла.

Меня вызвали. Дальше всё происходило как во сне. У меня было ощущение, что какая-то внутренняя сила руководит мной; словно внутри меня поселился некий кукловод, который двигает мною, заставляет меня, вялую и безжизненную куклу, открыть рот, произнести приветствие, подойти к столу, взять билет, назвать его номер и сесть готовиться. Текст показался мне не очень сложным, я поняла в нём всё до последней буквы, более того, язык его даже представился мне слишком простым, вернее, упрощённым, и я пересказала его, максимально усложнив лексику и начинив её выученными мною живыми разговорными фразами от Эдика. Когда я закончила, экзаменаторы переглянулись между собой и приветливо мне улыбнулись. Я приободрилась. Далее следовал лексико-грамматический перевод. На каждую фразу я выдавала сразу по несколько вариантов из своего замечательного арсенала, чем ещё более удивила и расположила к себе экзаменаторов. Когда же я рассказывала тему, в экзаменаторскую вошла «цокающая женщина», которая присела рядом с комиссией и стала внимательно меня слушать вместе с остальными её членами. Затем началась свободная беседа, и она лично задала мне несколько вопросов. Убедившись, что экзаменаторы остались довольны и даже удивлены моими предыдущими ответами, я окончательно успокоилась, и речь моя звучала естественно, стройно и плавно. Женщина слушала меня, как мне казалось, с интересом и даже с удовольствием, и, когда я ответила на её последний вопрос, она с улыбкой заключила: «Вам всё же удалось отлично сосредоточиться», – и покинула аудиторию.

Посовещавшись вполголоса буквально в течение нескольких секунд, экзаменаторы вручили мне карточку абитуриента с оценкой отлично.

Я шла по коридору и чувствовала себя балериной Большого театра, которой, стоя, рукоплещет зал после успешной премьеры. «Ну что?» – доносилось с разных сторон то и дело.

«Пять», – отвечала я, не веря своему собственному голосу. «Ух ты! Поздравляю!» – слышала я вокруг себя.

Я оказалась в дворике, присела на лавочку. Внутренний кукловод, убедившись в моей восстановленной дееспособности, покинул меня, и я как бы пришла в чувство. Я смотрела на экзаменационную карточку, на которой красовалась пятёрка, и начала постепенно верить своим глазам. Паническое состояние сменилось спокойствием. Я потрогала лоб. Он был совершенно холодным. Температура ушла вместе с нервным напряжением. Другие неприятные симптомы того знаменательного утра тоже оставили меня. Мне страшно захотелось есть, и я поспешила домой.

Когда, выйдя из метро, я подходила к дому, я заметила маму, стоящую на балконе. Возле подъезда её уже ожидало такси.

– Ну что? – крикнула она.

Я подняла вверх руку и показала пальцами «пять». Она радостно помахала мне рукой и через несколько минут уехала.

В день сочинения я была уже гораздо спокойнее, но, конечно, испытывала некоторое волнение. Мы писали его в огромной лекционной аудитории, между рядами которой сновали многочисленные экзаменаторы, причём, как мне показалось, их было, примерно столько, сколько и абитуриентов. Впрочем, меня это совершенно не расстроило. Шпаргалок никаких у меня не было, и все столь поощряемые цитаты из первоисточников я держала в голове.

Нам предложили три темы на выбор. Моя судьба в этот день пребывала в очень хорошем настроении и привела с собой ещё и свою подругу удачу. Среди тем была одна про творчество А. С. Пушкина, которое для своих лет я, можно сказать, знала в совершенстве, в течение года посещая кружок «пушкинистов» в школе и лекции в соответствующем музее.

Я писала сочинение с удовольствием от возможности приводить редкие факты, не входящие в школьную программу, а также цитаты из пушкинских произведений, которые я знала бесчисленное множество, по настоянию нашей учительницы литературы выучивая чуть ли не по сто стихов в год и зная почти всего «Онегина» наизусть.

С пунктуацией и синтаксисом я никогда проблем не испытывала, и нужно ли говорить, что оценка за сочинение была тоже «отлично», чему я, кстати, и не очень-то удивилась. Таким образом, после победоносного прохождения этих двух этапов мои шансы на поступление резко возросли.

Перед экзаменом по истории приехала бабушка, сварила мне супчик и с трудом меня заставила его съесть, сетуя на то, что с этим ученьем я совсем здоровье загублю, и дивясь количеству разложенных вокруг меня конспектов.

На экзамен по истории моя подобревшая судьба опять явилась под руку со своей подругой удачей, и мне достался билет про тот самый съезд партии, знание материалов которого в своё время так порадовал работника из РОНО. Это была уже третья пятёрка в моей абитуриентской копилке. Однако на русском языке судьбе, видимо, стало скучновато от такой идиллии, и она подставила мне подножку в виде одного каверзного вопроса, на который я не сумела дать исчерпывающий ответ. Судьба тут же опомнилась, и я всё-таки собралась с мыслями и справилась, но получила четверку. Тут меня спасли мои четыре с половиной балла за школьный аттестат, и в конце августа я увидела себя в списке зачисленных.

Никто из моего недомашнего окружения, даже очень хорошо знавшего мою простую семью, так и не поверил в отсутствие помощи при поступлении со стороны каких-то могущественных сторонних сил; как в то не верили впоследствии и мои будущие институтские друзья, ставшие студентами благодаря влиятельным родителям. Мама школьной подруги Жени, тот самый научный сотрудник, с помощью своих связей в Академии наук протолкнувшая дочку в медицинский институт против её воли, узнав новость о моём триумфальном поступлении в Иняз, плохо сдерживая ненависть, зависть и раздражение, сквозь зубы прошипела поздравление: «Ну, что ж, Настя, будешь теперь в Париж летать с делегациями, повезло, что ещё сказать. Работка непыльная, но нас туда не особо пускают», – добавила она, видимо, намекая на ошибки внутренней политики партии и на притеснения лиц еврейской национальности, представителем которой она являлась.

Все настолько не верили в отсутствие внешнего вмешательства в процесс моего поступления, что я устала что-либо доказывать и лишь кивала головой, когда кто-то начинал высказывать предположения о какой-то сторонней помощи. Много лет спустя, анализируя чудо своего поступления, я пришла к такому выводу: помимо моих крепких знаний и сопутствующей мне удачи, сыграл роль и тот факт, что в соответствии с политикой партии в вузах сохранялось определённое соотношение студентов-выходцев из рабочего класса и интеллигенции – об этом неоднократно с гордостью заявлялось на партийных съездах. И поскольку мой ответ был действительно хороший, в некотором смысле даже выдающийся, не оставалось никаких причин, которые могли бы воспрепятствовать моему поступлению, и все эти обстоятельства слились в благоприятный для меня результат.

Среди тех, кто обрадовался этой новости искренне (помимо моих родных, разумеется), была Анна Ивановна, которая купила большущий торт и позвала меня к себе. Мы просидели, чаёвничая, целый вечер, и она уверяла меня, что лучшей участи мне и не стоило ожидать, и обещала продолжить наши совместные походы в Дом кино, но уже не с профессиональной, а развлекательной целью.

Мои родители очень гордились мной, и мама, вернувшись из отпуска, оповестила весь дом о моей победе.

Последнюю неделю августа мы собирались с подружками, обмениваясь впечатлениями о прошедших экзаменах и полученном новом опыте. Из нашей компании поступили все: Наташа – в Институт стали и сплавов, Нина – в Химико-технологический, Оля и Галя – в Педагогический, а Женя, как я уже говорила, – в Медицинский. Узнав, что наша одноклассница и моя школьная соперница Марина Селивёрстова стала, как и Наташа, студенткой Института стали и сплавов, я сделала вывод, что она провалила экзамены в Иняз, но почему-то никому об этом не сказала, хотя внутри ещё раз испытала удовольствие от осознания своего превосходства. Эдик Лисциковски, как все и ожидали, поступил в МГИМО на факультет международных отношений.

Первого сентября на линейке при торжественном вручении студенческих билетов я с крайним удивлением обнаружила, что «цокающая женщина» оказалась деканом моего факультета французского языка, и испытала большую неловкость, когда получала своё удостоверение из её собственных рук. Впрочем, она, как я думаю, давно забыла о странном инциденте с дерзкой абитуриенткой, осмелившейся сделать замечание самому декану непосредственно перед вступительным экзаменом. Да и день был радостный и суматошный, и было, что называется, не до неприятных воспоминаний.

Глава 20

Я стояла возле окна, смотрела на разросшуюся после обильных дождей зелень и думала, что мне взять с собой в поездку. После путешествия по волнам своей памяти мне предстояло путешествие по волнам Средиземного моря на остров Корсика, прославившийся местом рождения великого Наполеона. Это была моя далеко не первая поездка в эту обитель совершенной красоты, но я всё равно немного волновалась, поскольку в силу жизненных обстоятельств когда-то дала себе слово никогда больше не возвращаться туда, однако теперь решила нарушить данное обещание и посмотреть, что из этого выйдет.

На столе лежала груда неглаженных вещей, и я уныло посмотрела на неё, но не смогла себя заставить приняться за эту скучную работу.

Позвонила моя дочь Валерия и поинтересовалась, как настроение и когда приехать покормить кота. Настроение было неопределённое, я действительно не могла понять, рада ли я, что возвращаюсь туда, смогу ли я справиться с нахлынувшими на меня воспоминаниями совсем другого характера в том случае, если они нахлынут, поскольку после судьбоносных событий прошло немалое количество лет. Моя дочь почувствовала эту неопределённость в моём голосе и попыталась приободрить меня, сказав, что надо ехать, у нас, мол, дожди льют не переставая, а там солнышко, красота, и вообще мне надо встряхнуться и стряхнуть с себя московскую пыль, с чем я безоговорочно согласилась.

На следующий день я сидела возле иллюминатора и разглядывала облака. Вперёд, Анастасия Николаевна, вперёд! Моя судьба свернулась калачиком под пледом на символично пустующем месте рядом со мной. Она мирно спала. Или притворялась, что спит. Впрочем, она может пробудиться в любой момент, как спящий вулкан – вернее, задремавший на время. Раскалённая лава продолжает тихо бурлить в её жилах и в любой момент может извергнуться. Вдруг я услышала низкий мужской голос: «Анастасия Николаевна, Вы ли это? А я ещё на паспортном контроле гадал, Вы или не Вы, но не решился подойти. Значит, летим вместе!» Я подняла голову и увидела склонившееся надо мной хорошо знакомое лицо, которое я уж никак не ожидала увидеть рядом с собой в самолёте, особенно на этом рейсе.

Моя судьба проснулась…