Текст книги "Сон в красном тереме. Т. 2. Гл. XLI – LXXX."

Цзя Лянь также распорядился убрать как положено двор Душистой груши, перенести туда тело Эрцзе, положить в гроб, покрыть саваном и поставить у гроба восемь слуг и восемь служанок. После этого Цзя Лянь призвал гадателя, чтобы определить день похоронной церемонии. Гадатель сказал, что раннее утро следующего дня вполне годится для положения покойной в гроб, а погребальная церемония может состояться лишь на седьмой день.

– Ничего не поделаешь, – промолвил Цзя Лянь. – Моих дядюшек и братьев нет сейчас дома, а затягивать похоронную церемонию надолго нельзя.

Гадатель не стал возражать, написал свидетельство о смерти и удалился.

Пришел поплакать над покойной и Баоюй, а следом за ним – другие домочадцы.

Цзя Лянь отправился к Фэнцзе взять денег на похороны. Но Фэнцзе, увидев, что гроб унесли, сказалась больной и ответила:

– Старая госпожа и госпожа не велели мне, пока не понравлюсь, вставать, поэтому я не смогла надеть траур.

Только Цзя Лянь ушел, как она побежала в сад Роскошных зрелищ, тайком добралась до двора Душистой груши, постояла у стены, подслушивая, о чем говорят, и поспешила к матушке Цзя.

– Нечего слушать Цзя Ляня, – сказала матушка Цзя. – Тело умершего от чахотки сжигают. Неужели устраивать пышные похороны и освящать место для могилы? Раз уж она была второй женой, пусть гроб простоит пять дней, а потом надо отнести его на кладбище, зарыть или же просто сжечь. И чем скорее, тем лучше.

– Бабушка, я не посмею сказать это мужу, – улыбаясь, промолвила Фэнцзе.

В это время от Цзя Ляня пришла служанка и сказала:

– Госпожа, второй господин ждет денег!

Пришлось Фэнцзе возвратиться домой. Увидев Цзя Ляня, она сердито сказала:

– Какие еще деньги? Ты разве не знаешь, что с деньгами в последнее время туго? С каждым месяцем нам выдают все меньше и меньше. Вчера мне пришлось за триста лянов заложить два золотых ожерелья, и осталось всего двадцать лянов. Если хочешь, возьми!

Она велела Пинъэр принести деньги, отдать их Цзя Ляню, а сама снова ушла, сказав, что ей нужно поговорить с матушкой Цзя.

Цзя Лянь задыхался от гнева, но ничего не мог возразить. Он приказал открыть сундуки Эрцзе, однако там оказались только сломанные шпильки для волос да старая одежда. Цзя Лянь хотел было поднять шум, но не посмел – Эрцзе умерла при загадочных обстоятельствах. Собрав все ее вещи в узел, Цзя Лянь отнес их в укромное место и собственноручно сжег.

Пинъэр искренне горевала. Раздобыв где-то двести лянов серебра в мелких слитках, она отдала их Цзя Ляню и попросила:

– Ничего не говорите жене! Ведь можно поплакать украдкой! Не обязательно у всех на виду!

– Ты права, – согласился Цзя Лянь и, протянув Пинъэр полотенце, промолвил: – Этим полотенцем она подпоясывалась дома. Сохрани его для меня!

Пинъэр подальше спрятала полотенце.

Взяв деньги, Цзя Лянь немедленно распорядился заказать приличный гроб и распределил обязанности между слугами и служанками, которые должны были дежурить возле усопшей. Сам он тоже всю ночь не отходил от гроба.

Гроб стоял семь дней. Цзя Лянь не осмеливался устраивать пышные церемонии, но в память о своей любви к Эрцзе пригласил буддийских и даосских монахов, и они вознесли молитвы о спасении души умершей.

Неожиданно Цзя Ляню велено было явиться к матушке Цзя.

Если хотите узнать, зачем он ей понадобился, прочтите следующую главу.

Глава семидесятая

Линь Дайюй собирает поэтическое общество «Цветок персика»;

Ши Сянъюнь пишет стихи об ивовых пушинках

Итак, Цзя Лянь семь дней и семь ночей провел во дворе Душистой груши и все это время буддийские и даосские монахи читали молитвы по усопшей.

Матушка Цзя не позволила ставить гроб в родовом храме, и Цзя Ляню ничего не оставалось, как похоронить Эрцзе рядом с Саньцзе.

На церемонии выноса гроба были только родные из семьи Ван да госпожа Ю с невестками. Фэнцзе ни во что не вмешивалась, предоставив Цзя Ляню поступать по собственному усмотрению.

Год близился к концу, и ко всем прочим хлопотам прибавились новые – надо было женить восемь слуг, достигших двадцатипятилетнего возраста, а для этого отпустить служанок, отслуживших в доме положенный срок, чтобы выдать за них замуж.

Но не все девушки хотели идти замуж, и у каждой была на то своя причина. Юаньян поклялась никогда не покидать матушку Цзя. Она перестала пудриться и румяниться, даже не разговаривала с Баоюем. Хупо все время болела. Занемогла и Цайюнь из-за обиды, нанесенной ей Цзя Хуанем. Таким образом, замуж выдали всего несколько служанок, которых обычно использовали на черных работах в домах Фэнцзе и Ли Вань. Остальные служанки были еще слишком малы. Поэтому Фэнцзе посоветовалась с матушкой Цзя и госпожой Ван и решено было предложить слугам искать невест на стороне.

Пока Фэнцзе болела, хозяйственными делами занимались Ли Вань и Таньчунь, и у них не оставалось ни минуты свободного времени. А тут еще подошли новогодние праздники, дел прибавилось, и о поэтическом обществе все забыли.

Близилась весна, Баоюй теперь не был так занят, но пребывал в мрачном расположении духа. Уход Лю Сянляня в монахи, самоубийство Саньцзе, смерть Эрцзе и, наконец, обострившаяся болезнь Уэр после той ночи, когда она просидела под стражей, очень повлияли на Баоюя. Он даже стал заговариваться, нервы совсем расшатались. Сижэнь это беспокоило, но волновать матушку Цзя она пока не хотела и старалась сама как могла развлечь юношу.

Проснувшись однажды утром, Баоюй услышал доносившиеся из передней веселые голоса, шутки, смех.

– Иди скорее сюда! – позвала Сижэнь. – Посмотри, что Цинвэнь и Шэюэ вытворяют.

Баоюй быстро надел подбитую беличьим мехом куртку и выбежал в переднюю. Девушки еще не оделись, не убрали постели. На Цинвэнь была короткая салатного цвета кофточка из ханчжоуского шелка и длинная красная рубашка. На Шэюэ – красная сатиновая безрукавка и старый халат. На Фангуань красные штаны и зеленые чулки. Цинвэнь, растрепанная, сидела верхом на Фангуань, которую щекотала Шэюэ. Фангуань хохотала и дрыгала ногами.

– Ай-я-я! Две больших обижают маленькую! – со смехом воскликнул Баоюй, вскочил на кровать и принялся щекотать Цинвэнь. Девушка взвизгнула и оставила Фангуань, намереваясь броситься на Баоюя, но тут на нее навалилась Фангуань. Глядя на их возню, Сижэнь сказала со смехом:

– Смотрите, простудитесь! Одевайтесь скорее!

Вдруг на пороге появилась Биюэ и спросила:

– Никто не видел платка? Вчера вечером госпожа Ли Вань здесь его потеряла.

– Вот он! – отозвалась Чуньянь. – Я его нашла на полу, только не знала, чей он, поэтому выстирала и повесила сушить.

– У вас весело, – заметила Биюэ, глядя на Баоюя, забавлявшегося со служанками. – С самого утра возню затеяли…

– А вам кто мешает? – засмеялся Баоюй. – Вас тоже много!

– Наша госпожа в играх не принимает участия, а тетушки и барышни ее стесняются, – ответила Биюэ. – Барышня Баоцинь переселилась к старой госпоже, две тетушки уехали домой до зимы, барышня Баочай отпустила Сянлин, и в доме стало пусто и скучно. Больше всех грустит барышня Ши Сянъюнь.

Разговор был прерван появлением Цуйлюй, которая сказала:

– Барышня Сянъюнь просит второго господина Баоюя прийти почитать замечательные стихи.

Баоюй оделся и убежал. У Сянъюнь собрались Дайюй, Баочай, Баоцинь и Таньчунь. Они сидели рядышком и читали написанные на листе бумаги стихи.

– Долго же ты спишь! – воскликнули девушки, завидев Баоюя. – Наше общество не собиралось чуть ли не год, и за это время никого не посетило вдохновение! Скоро праздник Начала весны, все рождается вновь, хорошо бы и нам возродиться!

– Наше общество было создано осенью, потому и увяло, – промолвила Сянъюнь. – Ныне, когда все встречают весну, надо его оживить, пусть вновь расцветет. К тому же у нас есть чудесное стихотворение «Песнь о цветах персика», и я предлагаю название нашего общества «Бегония» заменить на «Цветок персика». Что скажешь на это?

– Вполне одобряю, – кивнул Баоюй и взял листок со стихотворением.

– А сейчас давайте пойдем к Ли Вань в деревушку Благоухающего риса и посоветуемся, как возродить наше общество, – сказали девушки.

Все вместе они направились в деревушку Благоухающего риса, и Баоюй читал стихотворение на ходу:

 
Персика цветы за шторой, – там,
Где восточный ветер лаской веет;
Персика цветы за шторой, – здесь,
Где служанка, сон сгоняя, млеет…
Там, за шторой, – персика цветы,
Здесь, за шторой, – я и все подруги.
Девушки и персика цветы
Льнут друг к другу, нежась на досуге…
Шторы так и сбросил бы с окна
Ветер, слыша наши разговоры,
Просятся цветы из сада к нам,
Но они открыть не в силах шторы.
Там, за шторой, – персика цветы:
Расцветают, как и прежде, дружно.
Здесь, за шторой, – им не пара мы,
Ибо не цветем, а лишь недужим…
Если бы нас поняли цветы,
То и погрустили б с нами вместе,
И за штору ветер бы проник
И принес нам радостные вести.
Штор тогда б раздвинулся бамбук,
Горница б наполнилась цветами,
К нам пришла б весна во всей красе!..
…Только грусть не разлучится с нами…
Дом уныл, лишайником порос,
В пустоте теряются ворота,
У перил грустит в закатный час
Одинокий и печальный кто-то…
При восточном ветре слезы льет
Кто-то одинокий на перила,
И украдкой персика цветок
К юбке прикасается пугливо…
 
 
Всполошились персика цветы
И смешались с нежною листвою,
У цветов румяны лепестки,
А листва прельщает бирюзою.
Но от взоров прячутся стволы,
Десять тысяч их – и все в тумане,
Все ж на стенах терема они
Оставляют отблеск свой багряный…
 
 
Пряха шелк небесного станка
Мне как весть счастливую прислала;
Зарумянюсь, отойдя от сна,
На своей подушке из коралла…[174]174
  На своей подушке из коралла… – Образ заимствован из стихов сунского поэта Чжан Сяня. Ему, в частности, принадлежит фраза: «Коралл-подушка греет человека, румянит щеки – словно во хмелю».


[Закрыть]
После из душистого ручья
В золотой несет служанка чаше
Персиковых, нежных вод настой,
Чтобы лик мой был милей и краше[175]175
  Чтобы лик мой был милей и краше… – По преданию, просвещенная супруга сановника Лу Шичэна (династия Северная Ци, 479– 501), умывая ребенка, изрекала: «В весенний день лепестки персиковых цветов пополам со снегом при омовении придают лицу красоту и свежесть».


[Закрыть].
Но зачем мне эта красота?
Что мне свежесть, щек омытых алость?
Яркий лик присущ цветам, а мне
Только слезы проливать осталось!..
Мне возможно ль персика цветок
Уподобить, если плачу горько?
Чем я дольше плачу – он пышней,
И ему не жаль меня нисколько!
Но когда влажны мои глаза, —
На цветок взгляну – слеза слетает,
Выплакала б слезы до конца,
Да цветы, к несчастью, увядают…
…Лишь на миг короткий приглушат
Муку бесприютности сердечной, —
И тотчас с ветрами улетят,
Оставляя в жизни тусклый вечер…
Пусть кукушка закукует вновь…
Нет весны, и в мире одиноко.
Тишина. За шторою окна
Лунное лишь не сомкнется око!
 

Баоюй прочел стихотворение, но громко выражать восторга не стал, а в задумчивости устремил взгляд куда-то вдаль. Хотелось плакать.

– Откуда у вас эти стихи? – спросил он.

– А ты догадайся! – улыбаясь, ответила Баоцинь.

– Конечно же, их написала Фея реки Сяосян, – сказал Баоюй.

– Вот и не угадал, – засмеялась Баоцинь. – Эти стихи сочинила я.

– Не верю, – засмеялся Баоюй.

– Значит, плохо разбираешься в поэзии, – заметила Баоцинь. – Ведь и Ду Фу не всегда одинаково пишет. Что, например, общего в строках: «Когда хризантема опять расцветает, я плачу, как в прежние дни», «Пурпуром пышным слива цветет под дождем» или «Кувшинок зеленая длинная нить под ветром в воде поплыла»? Ничего.

– Пожалуй, ты права, – ответил Баоюй. – Уверен, что старшая сестра не позволит тебе писать такие скорбные строки. Да и сама ты не станешь писать ничего подобного, хоть и обладаешь талантом. Наверняка стихи эти сочинила сестрица Дайюй в минуту грусти.

Все засмеялись. Они не заметили, как добрались до деревушки Благоухающего риса и, едва войдя в дом, показали стихи Ли Вань. Стихи ей очень понравились.

Они посидели немного, а перед уходом уговорились на следующий день, во второй день третьего месяца, собраться и изменить название общества. Главой общества решено было назначить Дайюй.

И вот утром, сразу после завтрака, все собрались в павильоне Реки Сяосян и первым долгом решили определить тему для стихов.

– Пусть каждый напишет стихотворение из ста строк о цветах персика, – предложила Дайюй.

– Не годится, – возразила Баочай. – О персике много писали, и, кроме подражания, у нас ничего не получится. Лучше придумать другую тему!

– Пожаловала тетушка, приглашает барышень, – доложила служанка.

Все вышли, поклонились супруге Ван Цзытэна, немного поговорили, затем поели, прогулялись по саду и, лишь когда настало время зажигать лампы, разошлись.

Следующий день был днем рождения Таньчунь. Юаньчунь прислала евнухов с подарками. Но о том, как праздновали день рождения Таньчунь, мы рассказывать не будем.

После обеда Таньчунь надела парадное платье и отправилась поклониться старшим.

– Мы не вовремя задумали открывать наше общество! – говорила Дайюй сестрам. – Ведь у Таньчунь – день рождения! Угощения и спектаклей не будет, но все равно придется пойти вместе с нею к старой госпоже и там пробыть до конца дня. Так что времени на стихи не останется!

Посоветовавшись, решили собрать общество на пятый день месяца.

Пришло письмо от Цзя Чжэна, и матушка Цзя, когда Баоюй пришел к ней справиться о здоровье, попросила прочесть письмо отца вслух.

После обычных вежливых фраз Цзя Чжэн сообщал, что в шестом месяце вернется в столицу. Письма от Цзя Чжэна получили также Цзя Лянь и госпожа Ван. Скорое возвращение Цзя Чжэна всех обрадовало.

Ван Цзытэн тем временем просватал свою племянницу за сына Баонинского хоу, и в пятом месяце ее должны были отвезти в дом мужа. Занятая приготовлениями к свадьбе, Фэнцзе по нескольку дней не бывала дома.

Как-то раз к ним приехала жена Ван Цзытэна и пригласила Фэнцзе, а заодно племянников и племянниц провести день у нее. Матушка Цзя и госпожа Ван велели Баоюю, Таньчунь, Дайюй и Баочай вместе с Фэнцзе поехать к жене Ван Цзытэна. Отказаться никто не посмел, оделись понарядней и отправились в гости. Провели там весь день и вернулись лишь к вечеру.

Баоюй устал и прилег отдохнуть. Сижэнь подсела к нему и принялась уговаривать, чтобы к приезду отца он привел книги в порядок, сосредоточился, собрался с мыслями.

– Успею, – отмахнулся Баоюй, подсчитав на пальцах, когда может приехать отец.

– Ну ладно, книги – дело второстепенное, – уступила Сижэнь, – но если батюшка спросит, что ты за это время писал, как ты отговоришься?

– Но ведь я все время пишу, – возразил Баоюй. – Разве ты ничего не собрала?

– Как не собрала? – вскричала Сижэнь. – Вчера, пока тебя не было дома, я пересчитала страницы, оказалось пятьсот шестьдесят. Неужели так мало ты написал за все эти годы? Вот что, с завтрашнего дня бросай свои шалости и принимайся за писание. Сколько надо, написать не успеешь, но если писать каждый день определенное количество иероглифов, по крайней мере будет что показать.

Баоюй внял совету, проверил все свои записи и пообещал:

– Отныне каждый день буду писать по сто иероглифов.

Они поговорили еще немного и легли спать.

Утром Баоюй сразу после умывания сел у окна и принялся уставным почерком писать прописи по трафарету.

Матушка Цзя заждалась внука и прислала служанку узнать, не заболел ли он. Но когда наконец Баоюй пришел и матушка Цзя узнала, что все утро он усердно занимался каллиграфией, она порадовалась и сказала:

– Не нужно навещать меня каждый день, побольше читай и пиши. И к матери можешь не ходить, только предупреди!

Баоюй поспешил к госпоже Ван и передал слова бабушки.

– Точить копье перед боем бесполезно! – заметила госпожа Ван. – Занимайся хоть день и ночь, все равно не наверстаешь упущенное, да еще заболеешь от напряжения.

– Не волнуйся, все обойдется, – ответил Баоюй.

– Напрасно беспокоитесь, госпожа, – говорили Баочай и Таньчунь. – Мы поможем ему, напишем сколько требуется, по одному разделу в день. И господин не рассердится, и Баоюй не заболеет.

– Это вы хорошо придумали! – улыбнулась госпожа Ван.

Дайюй, услышав, что возвращается Цзя Чжэн, больше не напоминала о поэтическом обществе. Пусть Баоюй не тратит времени на стихи, а занимается хорошенько. Таньчунь с Баочай выполнили свое обещание и каждый день переписывали для Баоюя по одному разделу уставным почерком. Сам Баоюй в отдельные дни переписывал по двести – триста иероглифов.

К третьей декаде третьего месяца накопилось довольно много исписанных листов.

Баоюй подсчитал их. Если написать еще несколько разделов, отцу не за что будет его ругать. И тут как раз Цзыцзюань принесла свиток. На плотной глянцевой бумаге мелким почерком были скопированы каллиграфические образцы Чжун Яо и Ван Сичжи[176]176
  Чжун Яо и Ван Сичжи – знаменитые ученые и каллиграфы времен династии Цзинь (III – IV вв.).


[Закрыть], причем почерк почти не отличался от почерка самого Баоюя.

Баоюй в знак признательности поклонился Цзыцзюань, а затем побежал благодарить Дайюй. Сянъюнь с Баоцинь тоже ему помогли. Какие-то задания, правда, оставались невыполненными, но об этом можно было не беспокоиться, и Баоюй принялся за чтение.

В это время в приморских районах пронесся ураган, пострадали какие-то селения, о чем государю был представлен доклад. Государь повелел Цзя Чжэну выяснить обстоятельства дела и оказать помощь пострадавшим… Таким образом, возвращение его откладывалось до конца седьмого месяца.

Баоюй снова забросил учение и проводил время в праздности и забавах.

Весна была на исходе, и Ши Сянъюнь загрустила. Глядя однажды, как кружатся на ветру ивовые пушинки, она сочинила стихотворение на мотив «Мне словно снится»:

 
Пряжи шелковый пух
не исчез ли уже безвозвратно?[177]177
  Пряжи шелковый пух… – Имеется в виду ивовый пух, а в подтексте – сомнение: «Неужели уже кончается весна?»


[Закрыть]
Я отдернула штору —
и вижу туман ароматный[178]178
  Туман ароматный – то есть летящий пух.


[Закрыть].
Пуха мне бы щепотку
принести, чтоб на память осталась, —
Только вызвать боюсь
у кукушки и ласточки жалость[179]179
  Только вызвать боюсь // у кукушки и ласточки жалость… – То есть, если даже «щепотку» пуха унести, весенние птицы проникнутся жалостью, ибо «пух» – это и есть весна.


[Закрыть].
Но весну попрошу:
Не спеши! Задержись у порога,
Пусть твой ласковый луч
мне посветит – хотя бы немного!..
 

Стихотворение ей понравилось, она переписала его и дала прочесть Баочай, а затем Дайюй.

– Замечательно! – прочитав стихотворение, воскликнула Дайюй. – И оригинально и интересно.

– Мы никогда еще не сочиняли стихов в жанре цы[180]180
  Стихи в жанре цы – стихи на одну из многочисленных древних мелодий; получили распространение в эпоху Сун (X – XIII вв.).


[Закрыть], – заметила Сянъюнь. – Почему бы на завтрашнем собрании нашего общества не написать хоть по одному стихотворению в этом жанре?

– Ты права, – с воодушевлением произнесла Дайюй.

– А может быть, воспользоваться хорошей погодой и собраться прямо сейчас? – предложила Сянъюнь.

– Не возражаю, – согласилась Дайюй.

Они распорядились приготовить фруктов и через служанок разослали приглашения всем членам общества.

Затем наклеили на стену листок, где написали тему для стихов: «Ивовые пушинки», а также наметили мотивы.

Вскоре все собрались, прочли написанное на листке, затем стихи Сянъюнь и стали наперебой выражать свое восхищение.

– Я не умею писать в жанре цы. Опять у меня какая-нибудь ерунда получится, – предупредил Баоюй.

После жеребьевки Баочай зажгла благовонную свечу и все погрузились в задумчивость.

Первой закончила стихотворение Дайюй. За нею Баоцинь.

– У меня тоже готово, – заявила Баочай, – но давайте сначала прочтем ваши стихи, а уж потом – мои.

– Свеча сейчас догорит! – воскликнула Таньчунь. – А я написала только половину стихотворения… А ты? – обратилась она к Баоюю.

Баоюй кончил сочинять, остался недоволен и решил заново написать. Но не успел – свеча догорела.

– Баоюй снова проиграл, – с улыбкой заявила Ли Вань. – А как дела у Гостьи из-под банана?

Таньчунь торопливо записала, что успела сочинить. Это была лишь половина стихотворения на мотив «Правитель Нанькэ»[181]181
  «Правитель Нанькэ» – новелла танского писателя Ли Гунцзо, основанная на предании о том, как некий Фэнь Чуньюй увидел во сне, будто бы он попал в сказочное царство Хуайнаньго, женился на дочери царя и был назначен правителем области Нанькэ. Через некоторое время он потерпел поражение в войне с соседним государством и был изгнан царем. Тут он проснулся и увидел, что лежит под деревом хуай, с его южной стороны, возле муравейника. Впоследствии выражение «правитель Нанькэ» стало употребляться в смысле – фантастический сон.


[Закрыть].

 
Не сдержать на ветках иве
эту шелковую прядь.
Эти шелковые нити
ни схватить, ни оборвать…
 
 
Разве мыслимо пушинку
вдруг не выронить из рук?
В жизни мы, как север с югом,
Отделимы друг от друга
неизбежностью разлук!
 

– Неплохо! – заметила Ли Вань. – Жаль только, что ты не успела закончить.

Баоюй бросил кисть и вместе с остальными стал читать написанные стихотворения. Прочитав незаконченное стихотворение Таньчунь, он вдруг воодушевился, схватил кисть и продолжил:

 
Потому-то увяданье,
Отрешенность и уход —
Неизбежные страданья,
Свой всему идет черед…
 
 
Все же бабочки весенней,
Резвой иволги тоска —
Тяготят, как знаем все мы,
Не извечно, а пока…
 
 
Так развеем же печали,
Только год один пройдет, —
Тем начнем, на чем кончали,
Подождем! Всего лишь год!
 

Все засмеялись.

– Своего стихотворения не придумал, так чужое решил продолжить! Но ведь оно все равно тебе не зачтется.

Дайюй написала стихотворение на мотив «Тандолин»:

 
В пространстве Края Ста цветов[182]182
  Край Ста цветов (Байхуачжоу) – название местности в горах Гусушань, где родилась Линь Дайюй.


[Закрыть]
Пушинки все летят, летят…
А в Башне ласточки иссяк
Весны душистой аромат[183]183
  Башня Ласточки – образ из романса-цы сунского поэта Су Ши на мотив Юнъюйюэ, начинающегося строками:
Как пусто в Башне Ласточки теперь!Куда же все красавицы ушли?  В «Трех стихотворениях о Башне Ласточки» танского поэта Во Цзюни описывается тоска женщины при воспоминании об ушедшей любви.


[Закрыть].
 
 
Пушинки – здесь, пушинки – там,
А коль столкнутся, – не разнять:
Летят вдвоем по небесам,
Не мысля на судьбу роптать.
 
 
Неудержим ветров поток.
Прекрасны о любви слова.
Но есть и для деревьев срок,
Конец свой знает и трава…
 
 
Недавно был расцвет – и вот
Уже седеет голова!
Что наша жизнь? Пушинок взлет!
Но кто их в вихре соберет?
 
 
…Уносится вослед ветрам
Моей мечты весна,
Тем, кто был близок и любим,
Я больше не нужна…
 
 
Одна пушинка взмыла ввысь,
Отбившись от другой…
Кричит вослед: «Не торопись!
Мне не летать одной!..»
 

Дочитав до конца, все одобрительно закивали и стали вздыхать:

– Что хорошо, то хорошо! Только очень печально!

Баоцинь сочинила стихотворение на мотив «Луна над Западной рекой»:

 
Садам и рощам дома Хань
Потерян, словно звездам, счет[184]184
  Садам и рощам дома Хань // Потерян, словно звездам, счет, – Согласно сохранившимся с тех пор (206 г. до н.э. – 220 г. н.э.) данным, при императорском дворце династии Хань было 36 садов, по берегам водоемов – множество ив и тополей.


[Закрыть].
Не описать плотины Суй
Всех совершенств и всех красот!
«Трех весен» жизненный удел
К ветрам восточным обращен[185]185
  «Трех весен» жизненный удел… – См. т. I, коммент. 66.


[Закрыть],
Краса луны и мэйхуа —
Извечный, беспрерывный сон…
 
 
Роняли в скольких теремах
Цветы весенний свой убор?
В который раз душистый снег
Волнует шелк оконных штор?
На юг и север от реки
Молвой все той же полон свет:
В разлуке близких дни горьки,
В разлуке утешенья нет!
 

– Здесь много грусти, зато как проникновенно звучит! – воскликнули девушки. – Особенно хороши строки, начинающиеся словами «Роняли в скольких теремах» и «В который раз душистый снег».

– Слишком много печали, – с улыбкой заметила Баочай. – Ведь ничего нет легче ивового пуха, вот и надо это воспеть в стихах, а не подражать другим поэтам. Я совсем по-другому поняла.

И она стала читать свое стихотворение, написанное на мотив «Бессмертный из Линьцзяна»:

 
Там, за Палатой белого нефрита,
Весною ярок хоровод цветистый.
В восточном вихре ивовых пушинок
Движенья то замедленны, то быстры…
 

– Замечательная строка: «В восточном вихре ивовых пушинок», – перебила Сянъюнь. – Более того, талантливая!

Баочай продолжала:

 
И бабочек, и пчел вослед за ними
Весенний ветер, разгулявшись, гонит,
И сколько их, не облетевших воду,
Подхваченных волной, безвинно тонет!
А разве в грязь их мало угождает,
Пушинок легких, в буйную погоду?
 
 
Хотя бросает в вихрь весенней пляски
Пушинки и цветки восточный ветер, —
Ствол ивы прям. Стоит, не изменяясь,
Покачивая лишь при ветре ветки.
 
 
Не смейтесь надо мной…. Для пуха ивы
Потерян ствол – и больше нет опоры,
А я хочу, подхваченная ветром,
Свершить полет в небесные просторы!
 

Все зашумели, захлопали в ладоши.

– Действительно, не похоже на другие стихотворения! Баочай лучше всех написала! В ее стихах столько же грусти, сколько в стихах Феи реки Сяосян, но они интересней, чем у Подруги Утренней зари. Баоцинь и Гостья из-под банана на сей раз проиграли и должны быть оштрафованы!

– Разумеется, – согласилась Баоцинь. – Но как оштрафуют того, кто сдал чистый лист?[186]186
  …сдал чистый лист. – То есть признался в своей неспособности написать сочинение (на экзаменах).


[Закрыть]

– Не волнуйтесь, – сказала Ли Вань, – для него штраф особый!

Не успела она договорить, как со двора, со стороны бамбуковых зарослей, донесся какой-то шорох. Испугавшись, все вышли посмотреть, что случилось. Но тут служанка доложила:

– В ветвях бамбука запутался длинный бумажный змей.

– Настоящий бумажный змей! – подтвердили остальные служанки. – Кто-то его запустил, но нитка оборвалась.

– Я знаю, чей он, – сказал Баоюй, выходя следом за сестрами. – Барышни Яньхун, которая живет во дворе старшего господина Цзя Шэ. Отнесите-ка змея ей!

– Неужели во всей Поднебесной у нее одной такой змей? – улыбнулась Цзыцзюань. – Вы, второй господин, слишком самоуверенны! Но мне все равно, могу отнести.

– Цзыцзюань жадная! – заметила Таньчунь, – Разве справедливо присваивать себе чужого змея?

– В самом деле! – вскричала тут Дайюй. – Пусть принесут наших змеев, и мы их запустим, чтобы отогнать от себя несчастья.

Услышав, что барышни собираются запускать змеев, служанки не могли сдержать радостных возгласов и бросились выполнять приказание. Вскоре они вернулись, неся змеев самой причудливой формы, от гусей до людей, а также все необходимое, чтобы их запустить.

Девушки стояли у ворот, а служанкам велено было выйти на открытое место и запускать змеев.

– Твой змей некрасивый, – сказала Баоцинь старшей сестре. – Лучше запустить змея третьей сестры Таньчунь, он большой, с крыльями, как у феникса.

Баочай попросила Цуймо:

– Принеси вашего змея!

Баоюй тоже послал свою служанку за змеем. Он был вне себя от восторга.

– Принеси того, что похож на большую рыбу, – наказывал он, – мне только вчера прислала его тетушка Лай.

Спустя немного девочка вернулась и сказала:

– Тот змей улетел, его вчера запускала барышня Цинвэнь.

– Но я ведь его ни разу не запускал! – вскричал Баоюй.

– Ну и что из того, что не запускал? – заметила Таньчунь. – Ведь Цинвэнь запустила твоего змея, чтобы отвратить от тебя несчастья.

– Тогда принеси того, что похож на краба, – приказал Баоюй служанке.

Девочка убежала и вскоре явилась с двумя другими служанками – они несли «красавицу» и моталку с нитками.

– Барышня Сижэнь велела передать, что «краба» отдали третьему господину Цзя Хуаню, – сказала служанка. – А этого только что прислала тетушка Линь.

Баоюй внимательно осмотрел змея – он был сделан довольно искусно. Очень довольный, Баоюй велел запустить «красавицу».

Тем временем принесли змея Таньчунь, девочки-служанки побежали на горку и оттуда его запустили. Баоцинь распорядилась запустить «летучую мышь», а Баочай – «цепочку из семи диких гусей». Только «красавица» никак не хотела лететь. Баоюй злился, ругал служанок, пытался сам запустить, но змей, поднявшись на высоту дома, падал.

Баоюй швырнул злополучного змея на землю и крикнул:

– Не будь этот змей «красавицей», я растоптал бы его!

– Да ты посмотри, – сказала Дайюй, – верхняя нитка плохо завязана. Прикажи служанкам покрепче ее завязать, и змей сразу взлетит. А пока запусти какого-нибудь другого!

Запрокинув головы, все следили за полетом змеев. От ветра они рвались вверх, и служанки обмотали руки платками, чтобы не пораниться ниткой, постепенно ее отпуская.

Дайюй отпустила моталку, и она свободно вертелась; но вскоре нитка оборвалась и змей улетел.

– Ну вот, улетели все беды и болезни Дайюй, – обрадовались девушки. – Теперь и мы отпустим!

Девочки-служанки перерезали нитки змеев, и то, гонимые ветром, вскоре понеслись вверх. Стали величиной с куриное яйцо, затем превратились в едва заметные точки и, наконец, вовсе исчезли из виду.

– Ой, как интересно! Просто чудо! – восклицали девушки.

Но вскоре пришлось разойтись. Настало время обедать. Теперь Баоюй уже не осмеливался, как бывало прежде, бросать учение. Не проходило дня, чтобы он не писал и не читал; лишь когда становилось невмоготу, шел играть с сестрами либо отправлялся в павильон Реки Сяосян поболтать с Дайюй. Сестры знали, что ему надо наверстать упущенное, и старались не мешать. Дайюй больше всех боялась, что вот-вот вернется Цзя Чжэн, будет ругать Баоюя за нерадивость, поэтому всякий раз старалась поскорее спровадить его под предлогом, что ей хочется спать. Таким образом, большую часть времени Баоюй проводил в одиночестве и с особым усердием занимался.

Не успели оглянуться, как наступила осень. И вот однажды от матушки Цзя прибежали служанки звать Баоюя.

Если хотите узнать, что случилось, прочтите следующую главу.