Текст книги "Сон в красном тереме. Т. 2. Гл. XLI – LXXX."

Глава семьдесят девятая

Сюэ Пань берет в жены сварливую девицу;

Инчунь выдают замуж за жестокого юношу

Итак, едва Баоюй окончил церемонию жертвоприношения, как из зарослей лотосов послышался голос. Баоюй испуганно обернулся и, к своему удивлению, увидел Дайюй.

– Поистине необычно и своеобразно твое жертвенное поминание. Оно не хуже «Памятной плиты Цао Э».

Баоюй смутился.

– Мне кажется, жертвенные поминания нынче все на один манер, и я решил сочинить что-нибудь новое. Сделал это забавы ради, никак не ожидал, что ты подслушаешь. Впрочем, почему бы тебе не подправить неудачные места?

– Где черновик? – спросила Дайюй. – Надо прочесть его повнимательней. Ведь поминание длинное, и я не все запомнила. В памяти остались две параллельные фразы: «…сколь глубокие чувства юного отрока сердце волнуют за плотно задернутой шторой» и «сколь непомерно прискорбна судьба юной девы, засыпанной желтой землей». Эти фразы полны глубокого смысла, хотя «за плотно задернутой шторой» – выражение, в общем, избитое. Почему бы не написать о том, что ты видишь в данный момент?

– А что я вижу, по-твоему? – спросил Баоюй.

– Хотя бы наши окна, затянутые цветным флером, – ответила Дайюй. – Почему бы, например, не сказать: «…сколь глубокие чувства юного отрока сердце волнуют за окном, что затянуто розовым флером»?

– Замечательно! – вскричал Баоюй. – Только ты могла так хорошо придумать. В Поднебесной столько замечательного, оно у нас перед глазами, но мы, глупцы, не замечаем. И все же я хочу тебе возразить: в твоей комнате окна затянуты флером, в моей – нет. Поэтому предложенную тобой фразу я не могу принять.

– А что здесь особенного? – улыбнулась Дайюй. – Зачем так резко проводить грань? Мое окно можно считать и твоим, стоит ли друг от друга отдаляться? В древности даже чужие «дарили друг другу упитанных коней и теплые шубы» – что же говорить о нас с тобой? Мы ведь не чужие!

– Не только «упитанных коней и теплые шубы», но и «желтое золото и белую яшму», и при этом не скупились, – возразил Баоюй. – Но в данном случае речь идет о женских покоях, поэтому для меня подобное выражение неприемлемо. Пожалуй, в исправленных тобой фразах я заменю «отрока» на «барышню», и будем считать, что поминание написала ты. Ты всегда была так добра к Цинвэнь, и твоя фраза о «розовом флере» стоит всего, что я написал. Давай переделаем так: «…сколь глубокие чувства юной барышни сердце волнуют за окном, что затянуто розовым флером, сколь непомерно прискорбна служанки судьба, засыпанной желтой землей». Пусть эти фразы не имеют ко мне никакого отношения, я все равно останусь доволен.

– Цинвэнь ведь не была моей служанкой, – с улыбкой возразила Дайюй, – зачем же все исправлять? Да и слова «барышня» и «служанка» не очень к месту. Вот если бы речь шла о Цзыцзюань, тогда другое дело.

– Ты хочешь накликать на нее смерть? – засмеялся Баоюй.

– Это ты накликаешь, я сама ничего подобного не сказала бы, – заметила Дайюй.

– Я знаю, как надо переделать, – вдруг радостно воскликнул Баоюй. – И все будет в порядке! Лучше всего так сказать: «За окном, что затянуто розовым флером, я – утративший счастье; под желтой могильной землей ты – гонимая злою судьбой!»

Дайюй изменилась в лице. В словах Баоюя ей почудился намек на ее собственную судьбу, но, поборов волнение, она улыбнулась и промолвила:

– Неплохо! Впрочем, не стоит тратить время на исправления. Займись лучше делами поважнее! Только что матушка присылала за тобой служанку, и та сказала, что завтра утром вас всех приглашают к твоему дяде Цзя Шэ по случаю помолвки Инчунь.

– Зачем такая спешка? – воскликнул Баоюй. – Мне нездоровится, и я не знаю, смогу ли пойти!

– Опять капризничаешь, – упрекнула его Дайюй. – Постыдился бы, ведь уже не маленький…

Дайюй закашлялась.

– Ветер холодный, а мы стоим как ни в чем не бывало! – заволновался Баоюй. – Так и простудиться недолго! Пойдем отсюда!

– Мне пора домой, – проговорила Дайюй. – До завтра!

И она свернула на дорожку. Баоюй, опечаленный, зашагал было в противоположную сторону, но тотчас же спохватился и приказал девочке-служанке проводить Дайюй до дому.

Во дворе Наслаждения пурпуром Баоюй застал нескольких старых мамок. Мамки сказали, что госпожа Ван велела ему с утра прийти к Цзя Шэ.

Инчунь просватали в семью Сунь, которая была родом из области Датун. Предки Суней, крупные военачальники, некогда были ярыми приверженцами гунов Нинго и Жунго и могли считаться близкими друзьями рода Цзя. Нынче только один из членов семьи Сунь жил в столице и занимал высокую должность, доставшуюся ему по наследству. Звали его Сунь Шаоцзу. Рослый и сильный, он прекрасно владел искусством верховой езды и стрельбы из лука, слыл гостеприимным, ловким и хитрым. Богатый и знатный, в расцвете лет – ему было около тридцати, он в недалеком будущем ждал повышения в должности.

Вот за этого Сунь Шаоцзу, племянника старых друзей рода Цзя, равного по положению с Цзя Шэ, последний и решил выдать дочь замуж, о чем уже доложил матушке Цзя. Та осталась не очень довольна выбором, но, рассудив, что браки совершаются на небесах, не стала препятствовать, тем более что Цзя Шэ уже принял решение.

– Пусть будет по-твоему, – промолвила она.

Цзя Чжэн недолюбливал Суня, хотя Суни считались давнишними друзьями рода Цзя. Дед их, попав однажды в затруднительное положение, вынужден был просить покровительства у могущественных и влиятельных гунов Нинго и Жунго, после чего объявил себя их приверженцем.

Цзя Чжэн уговаривал Цзя Шэ отказаться от своего намерения, но тот и слышать об этом не хотел, и Цзя Чжэну пришлось смириться.

Баоюй никогда прежде не встречался с Сунь Шаоцзу и не имел ни малейшего желания с ним знакомиться. Однако не пойти к Цзя Шэ значило нарушить приличия.

Близился день свадьбы, и уже в этом году Инчунь предстояло уехать в дом мужа. Когда госпожа Син попросила матушку Цзя отпустить Инчунь из сада Роскошных зрелищ, Баоюй впал в уныние, стал рассеянным и задумчивым, а когда узнал, что вместе с Инчунь дом покинут четыре служанки, пришел в отчаяние.

– Сразу на пять непорочных дев у нас станет меньше!..

Баоюй теперь каждый день ходил на остров Водяных каштанов, смотрел на дом, где жила Инчунь. Там было пусто, никто не мелькал за окнами, выходящими на террасу. Камыш и осока на противоположном берегу пруда, казалось, потеряли прежнюю красоту и печально поникли, словно грустили о той, что еще недавно жила здесь. Однажды, под наплывом нахлынувших чувств, Баоюй сочинил песню:

 
Бесчинство возле водоема
Осенний ветер учинил:
Он лотос разбросал небрежно,
Нефрит каштана омрачил…
Как не взгрустнуть листве ореха
Или осоке водяной?
Роса на листьях затвердела,
А инея все толще слой…
…О, не забыть дневные бденья,
Движенья шахматных фигур!
А ныне? Пыль на крышке шахмат,
Жилище пусто. Сам я хмур.
И в древности страдали люди,
Расставшись с другом давних лет, —
Вот и теперь один печалюсь,
Все потому, что друга нет!
 

Он прочел стихотворение вслух, как вдруг услышал за спиной чей-то смех:

– Опять сочиняете всякие глупости?

Баоюй быстро обернулся и увидел Сянлин.

– Как ты здесь очутилась, сестра? – с улыбкой спросил он. – Давно я не видел, чтобы ты гуляла.

Сянлин всплеснула руками и захихикала:

– Не моя в том вина. Недавно вернулся ваш брат Сюэ Пань, и я уже не так свободна, как прежде! Наша госпожа только что посылала служанок за второй госпожой Фэнцзе, но сказали, что вторая госпожа в саду. Я попросила разрешения ее поискать, а девочка-служанка, повстречавшаяся мне дорогой, сказала, что Фэнцзе в деревушке Благоухающего риса. Я как раз шла туда, когда вдруг увидела вас. Я вот о чем хочу вас спросить: как чувствует себя сестра Сижэнь? И почему так неожиданно умерла сестра Цинвэнь? Чем она болела? А теперь вторая барышня Инчунь уезжает! Как опустел сад!

Баоюй молча слушал девушку, лишь кивал головой, а потом пригласил ее во двор Наслаждения пурпуром выпить чаю.

– Я должна найти вторую госпожу, – ответила Сянлин, – и передать ей то, что мне велено, а потом непременно приду.

– Неужели у тебя такое срочное поручение? – удивился Баоюй.

– Очень срочное! Речь идет о женитьбе Сюэ Паня.

– Да, это важно, – согласился Баоюй. – На ком же он женится? Уже целых полгода идут разговоры об этом. То хвалят девушку из семьи Чжан, то из семьи Ли, то доказывают, что девушки в семье Ван еще лучше. В чем провинились эти бедняжки, что все, кому не лень, перемывают им косточки!

– Сейчас уже все решено, и девушек наконец оставят в покое, – заметила Сянлин.

– Кто же избранница? – поинтересовался Баоюй.

– Недавно ваш брат отправился в поездку и по пути навестил родственников, – начала рассказывать Сянлин. – Эти родственники числятся по ведомству финансов в ряду крупнейших торговых домов. Известны они и в наших дворцах, а в столице все, от ванов до простых торговцев, называют их Ся – коричные цветы.

– Почему же их так называют? – удивился Баоюй.

– Род Ся чрезвычайно богат, – продолжала Сянлин. – Одних только коричных рощ у них несколько десятков цинов. Им принадлежат все торгующие корицей лавки в столице и за ее пределами. Даже вазы с коричными деревцами, украшающие императорский дворец, присланы в дар государю этой семьей. Отсюда и прозвище. Глава семьи умер, вдова его живет с единственной дочерью, сыновей нет. Увы, в такой почтенной семье нет потомков по мужской линии!

– Нет, и ладно, – прервал девушку Баоюй. – Ты лучше скажи, хороша ли собою барышня? Чем она так прельстила твоего господина?

– Судьба их свела, – ответила Сянлин, – это главное. Ну и, конечно же, каждому влюбленному его избранница кажется такой же красавицей, как Си Ши. Ведь связи между обеими семьями установились давно, наш господин Сюэ Пань еще в детстве играл с барышней Ся. Кроме того, он ей доводится двоюродным братом, поэтому нет никаких препятствий для брака. В последние годы они не встречались, и когда господин Сюэ Пань приехал, тетка, увидев возмужавшего юношу, обрадовалась ему как родному сыну. От счастья она и плакала, и смеялась, затем велела дочери выйти приветствовать гостя. За время разлуки девушка стала прекрасной, словно цветок. К тому же она была образованна и сразу приглянулась господину Сюэ Паню. Он даже остался погостить, и хозяева его долго не отпускали. А как только господин Сюэ Пань вернулся домой, – стал просить матушку сосватать ему барышню Ся. Госпожа, прежде видевшая барышню Ся и считавшая ее достойной парой для сына, охотно согласилась. Она переговорила со второй госпожой Фэнцзе, та послала в семью Ся сваху, дело сладилось. Господин Сюэ Пань торопит со свадьбой, поэтому у нас много хлопот. Я тоже хочу, чтобы господин Сюэ Пань поскорее женился, тогда в нашей семье прибавится человек, умеющий сочинять стихи.

– Хорошо, если все будет так, как ты говоришь, – усмехнулся Баоюй, – но меня беспокоит твоя дальнейшая судьба!

– Моя? – удивилась Сянлин. – Не понимаю!

– Что тут непонятного? Ведь после женитьбы Сюэ Пань охладеет к тебе.

Сянлин покраснела.

– Я с уважением к вам отношусь, а вы заводите какие-то странные разговоры! Недаром все в один голос твердят, что с вами нельзя дружить!

Она повернулась и пошла прочь.

Баоюй огорчился, долго стоял в растерянности, а затем, грустный, медленно побрел в направлении двора Наслаждения пурпуром.

Всю ночь он не спал, метался в постели, а на следующий день лишился аппетита, и у него появился жар.

К истории с обысками в саду Роскошных зрелищ, изгнанию Сыци, уходу Инчунь и воспоминаниям о Цинвэнь прибавилась простуда, схваченная Баоюем в саду, и он слег.

Матушка Цзя очень беспокоилась и каждый день навещала внука. Госпожа Ван места себе не находила от волнения, полагая, что сын заболел из-за Цинвэнь, и уже раскаивалась, что слишком круто обошлась с девушкой. Однако чувств своих не выказывала, лишь велела служанкам хорошенько заботиться о Баоюе и дважды в день присылала врачей. Только через месяц дело пошло на поправку, целых сто дней предстояло лечиться, правда, ему разрешили есть мясное и мучное и ненадолго выходить на прогулки.

Он мог развлекаться только у себя в комнатах, подходить к воротам сада ему было запрещено. Но прошло дней пятьдесят, а может быть, даже меньше, и к Баоюю вернулась прежняя живость – казалось, никто не может его удержать на месте. К каким только уловкам Баоюй ни прибегал, чтобы вырваться на волю, но матушка Цзя и госпожа Ван слышать ни о чем не хотели, и Баоюй в конце концов смирился.

Вскоре Баоюй узнал, что Сюэ Пань уже ввел к себе в дом жену, что на свадьбе у него было очень весело, что девушка из семьи Ся хороша собой и образованна, и очень досадовал, что не может увидеть ее.

А еще через некоторое время Баоюю сказали, что Инчунь переехала в дом мужа. Невольно вспоминалось то время, когда они жили рядом друг с другом. «Если даже нам доведется встретиться, – думал Баоюй, – не будет в наших отношениях прежней искренности». Мысль о том, что теперь он не сможет увидеть сестру когда пожелает, привела Баоюя в уныние. Но что поделаешь? И он старался забыться в играх со служанками. Узнай об этом Цзя Чжэн, он непременно заставил бы сына усиленно заниматься.

Находясь безвыходно дома, Баоюй едва не разнес двор Наслаждения пурпуром, он переиграл во все игры, какие только существуют на свете… Но об этом мы рассказывать не будем.

А сейчас вернемся к Сянлин. Она решила, что Баоюй посмеялся над нею, обиделась и избегала его. Она больше не приходила в сад Роскошных зрелищ и целыми днями хлопотала по дому. Сянлин была уверена, что с женитьбой Сюэ Паня положение ее в доме изменится к лучшему, ее освободят от некоторых обязанностей и у нее появится свободное время. Наверняка жена Сюэ Паня учтива и обходительна, ведь она не только красива, но и учена. И Сянлин ждала свадьбы Сюэ Паня, пожалуй, с большим нетерпением, чем он сам. А когда молодая жена переехала к мужу, Сянлин принялась прислуживать ей с усердием, на которое только была способна.

Следует сказать, что жена Сюэ Паня, несмотря на свои семнадцать лет, была не только образованна, но еще умна и смекалиста – под стать самой Фэнцзе. Только вот беда: отец ее умер, когда она была совсем еще ребенком, мать берегла девочку, словно драгоценность, холила ее и лелеяла, исполняла каждый каприз, прощала все шалости, и девушка выросла такой же жестокой, как Дао Чжэ[251]251
  Дао Чжэ – знаменитый разбойник древности. По преданию, убивал людей и съедал печень убитых.


[Закрыть]. Она привыкла к поклонению и совершенно ни с кем не считалась. Из-за всякого пустяка вспыхивала с такой же внезапностью, как налетает ветер или грохочет гром. Еще дома в минуты раздражения она бранила и избивала служанок. А сейчас, выйдя замуж, захотела стать полновластной госпожой. Теперь ей больше не надо было казаться ни скромной, ни учтивой. Главное – забрать власть в свои руки и держать в повиновении мужа. Но Сюэ Пань был упрям, и молодая женщина решила действовать, пока не поздно. Ее злило, что у Сюэ Паня красивая наложница, и она задумала расправиться с ней, как в свое время сунский Тай-цзу с Южной Тан[252]252
  …сунский Тай-цзу с Южной Тан. – Как гласит предание, сунский император Тай-цзу (960—976), собираясь в поход против Ли Юя, правителя владения Южная Тан, воскликнул: «В чем провинилась передо мной Цзяннань? Ни в чем! Но Поднебесная должна быть единой, и нельзя позволять кому-то спать у изголовья твоей постели!» В данном случае намек: Цэиньгуй ревновала Сюэ Паня к Сянлин.


[Закрыть]. В детстве дочь Ся называли Цзиньгуй – Золотая корица, но слова «золото» и «корица» она произносить запрещала и сурово наказывала служанок, если они случайно нарушали приказ. Однако Цзиньгуй понимала, что такие слова, как «цветы корицы», не могут быть под запретом, и решила назвать цветы по-иному. С коричными цветами была связана легенда о дворце Гуанхань и Чан Э, и Цзиньгуй стала называть цветы корицы «цветами Чан Э».

Сюэ Паню все быстро надоедало, но смелым он бывал, лишь когда напивался. Мало-помалу он стал во всем уступать своей очаровательной жене.

Вот что случилось уже на втором месяце их совместной жизни. После очередного возлияния Сюэ Пань стал о чем-то советоваться с Цзиньгуй. Они поспорили. Сюэ Пань вышел из себя, сказал жене несколько резких слов и поступил по-своему. Цзиньгуй расплакалась, отказалась от еды и притворилась больной.

Пригласили врача.

– У больной нарушены дыхание и кровообращение, – сказал врач и прописал лекарство.

– Никак не можешь остепениться, – ругала тетушка Сюэ сына. – Не думаешь о будущем ребенке. Твоя теща, словно феникс, растила единственную дочь, холила и лелеяла, как нежный цветок. А ты напиваешься, устраиваешь скандалы, мучаешь бедную девочку! Вот она и заболела! Теперь приходится приглашать врача, тратиться на лекарства! Сам себе нажил хлопот!

Сюэ Пань раскаялся и решил попросить у Цзиньгуй прощения. Поддержка свекрови ободрила Цзиньгуй. Она возгордилась и совсем перестала обращать внимание на мужа.

Сюэ Пань, не зная, как быть, только вздыхал. Как только он не ублажал Цзиньгуй, пока наконец снова не обрел ее расположение. Теперь он больше ей ни в чем не перечил и стал еще осторожнее.

А Цзиньгуй, прибрав к рукам Сюэ Паня, взялась за тетушку Сюэ и, наконец, за Баочай.

Баочай давно разгадала ее намерения и при всяком удобном случае намеками побуждала ее от них отказаться. Цзиньгуй же, поняв, что с Баочай не так легко справиться, стала выжидать, не допустит ли та какого-нибудь промаха; но этого не произошло, и Цзиньгуй на время смирилась.

Однажды от нечего делать Цзиньгуй позвала Сянлин и, болтая о всяких пустяках, между прочим спросила ее о родных местах, о родителях. Сянлин отвечала, что ничего не помнит. Цзиньгуй это не понравилось, она решила, что Сянлин от нее что-то скрывает.

– А кто придумал тебе имя Сянлин – Водяной орех? – вдруг спросила Цзиньгуй.

– Барышня, – ответила Сянлин.

Цзиньгуй усмехнулась:

– Ваша барышня образованна, а даже имени не может придумать!

– Вы так говорите, потому что не беседовали с ней, – вступилась Сянлин за свою госпожу. – Даже господин Цзя Чжэн ее хвалит!

Если хотите узнать, что ответила Цзиньгуй, прочтите следующую главу.

Глава восьмидесятая

Безвинная Сянлин терпит побои похотливого супруга;

даос Ван в шутку рассказывает о средстве от женской ревности

Итак, услышав слова Сянлин, Цзиньгуй скривила губы, шмыгнула носом и с холодной усмешкой воскликнула:

– Что за невежество! Да если бы у цветов водяного ореха был аромат, их нельзя было бы отличить от благородных цветов.

– Не только цветы водяного ореха, но и листья лилий, и коробочки лотосов имеют своеобразный едва уловимый запах, – возразила Сянлин. – Разумеется, не такой, как у благородных цветов, но довольно приятный. Даже водяной каштан, «куриная головка», камыш и корень тростника хорошо пахнут, когда выпадает роса.

– Послушать тебя, так можно подумать, что у орхидеи и корицы неприятные запахи, – заметила Цзиньгуй.

Увлеченная разговором, Сянлин забыла, что в доме запрещено произносить слово «корица», и спокойно ответила:

– Аромат орхидеи и корицы ни с чем не сравним…

Не успела Сянлин это произнести, как Баочань, служанка Цзиньгуй, тыча ей пальцем в лицо, закричала:

– Чтоб ты подохла! Разве можно произносить вслух имя барышни?

Сянлин спохватилась и, смущенно улыбнувшись, ответила:

– Простите, госпожа, я случайно.

– Пустяки, не обращай внимания, – успокоила ее Цзиньгуй. – Но все же «сян» – ароматный – в твоем имени следовало бы заменить. Не возражаешь?

– Конечно, госпожа! – воскликнула Сянлин. – Поступайте как угодно, отныне я принадлежу вам.

– Ты права, – промолвила Цзиньгуй. – Но что скажет ваша барышня?

– Вы просто не знаете, откуда у меня это имя, – сказала Сянлин. – Так меня нарекла барышня Баочай, когда я прислуживала ее матушке. Потом меня отдали в услужение господину Сюэ Паню. А теперь вам. К барышне Баочай я отношения не имею, так не все ли ей равно, как вы будете меня называть.

– В таком случае, я заменю «сян» на «цю» – осенний, – заявила Цзиньгуй. – Водяной орех цветет осенью, поэтому «цю» более уместно, чем «сян».

– Как вам угодно, госпожа, – улыбнулась Сянлин.

И с этих пор ее стали звать Цюлин.

Сюэ Пань был похотлив сверх всякой меры. Как говорится, «захватив Лу, зарился на Шу». Едва женившись на Цзиньгуй, стал заглядываться на ее служанку Баочань, покорившую его не только своей красотой и грацией, но и скромностью. Он то и дело звал девушку: то подать ему чаю, то воды. В общем, искал предлог, чтобы лишний раз перекинуться с нею словечком.

Баочань не была настолько наивной, чтобы не разгадать намерения Сюэ Паня, но не стала поступать опрометчиво, боясь навлечь на себя гнев госпожи. Цзиньгуй тоже все понимала и думала:

«Главное сейчас – поставить на место Сянлин, и то, что мужу приглянулась Баочань, как нельзя кстати. Пусть возьмет ее к себе. Это отвлечет его от Сянлин. Баочань не опасна, она моя служанка, а Сянлин я приберу к рукам, как только муж к ней охладеет».

Решив так, Цзиньгуй стала ждать удобного случая для осуществления своего плана.

Однажды вечером, изрядно выпив, Сюэ Пань приказал Баочань подать ему чаю и, беря чашку, ущипнул девушку за руку. Баочань с обиженным видом отдернула руку, чашка упала и разбилась. В свое оправдание Сюэ Пань заявил, что это служанка уронила чашку.

– Нет, вы, – возразила Баочань.

– Думаете, я дура?! – вмешалась тут Цзиньгуй. – Не понимаю, что происходит? – она усмехнулась.

Сюэ Пань смущенно опустил голову. Баочань покраснела и вышла. Наступило время ложиться спать. Цзиньгуй прогнала Сюэ Паня, сказав при этом:

– Иди, а то, чего доброго, заболеешь от похоти!

Сюэ Пань засмеялся.

– Если тебе чего-нибудь надо, говори прямо, не делай украдкой! – предупредила она.

Сюэ Пань был слегка пьян и, потеряв всякий стыд, опустился на колени на край кровати, привлек к себе Цзиньгуй и сказал:

– Дорогая моя! Подари мне Баочань, и я сделаю все, что захочешь! Прикажешь – раздобуду мозг живого человека!

– Не болтай зря, – засмеялась Цзиньгуй. – Приглянулась девушка – бери в наложницы, никто тебя не осудит.

Обрадованный Сюэ Пань принялся благодарить жену. В эту ночь он изо всех сил старался ее ублажить. А на следующий день не выходил из дому, дурачился с Цзиньгуй и Баочань, никто его не одернул, и он совсем обнаглел.

В полдень Цзиньгуй заявила, что ей нужно на время отлучиться, и оставила Сюэ Паня наедине с Баочань. Сюэ Пань начал заигрывать с девушкой. Приличия ради та поломалась и уступила. Этого только и дожидалась Цзиньгуй! Сюэ Пань как раз собирался «войти в порт», когда она позвала девочку-служанку Сяошэ.

Эта девочка с самого детства служила в семье Ся. Совсем маленькая она лишилась родителей, и с тех пор ее стали звать Сяошэ – Покинутая малютка. Ее держали в доме для всякой черной работы.

Так вот, Цзиньгуй позвала девочку и приказала:

– Скажи Цюлин, чтобы зашла в мою комнату за платком. Только не говори, что это я приказала.

Сяошэ быстро разыскала Цюлин и сказала:

– Барышня, госпожа забыла у себя в комнате платок. Не принесете ли его?

Последнее время Цюлин стала замечать, что Цзиньгуй придирается к ней, и старалась вернуть ее расположение. Поэтому она поспешила за платком. Ей и в голову не могло прийти, что Сюэ Пань нежится с Баочань. Он даже не счел нужным запереть дверь, поскольку Цзиньгуй была в курсе дела. Цюлин, густо покраснев, хотела улизнуть, но Баочань ее заметила и не знала, куда деваться от стыда. Она оттолкнула Сюэ Паня, вскочила и бросилась вон из комнаты, крича, что Сюэ Пань хочет ее изнасиловать.

Сюэ Пань с таким трудом уломал Баочань, а Цюлин помешала, и он обрушился на ни в чем не повинную девушку с бранью.

– Дохлятина! – орал он. – Чего тебя принесло?

Цюлин убежала. А Сюэ Пань пошел искать Баочань, но той уже и след простыл.

После ужина Сюэ Пань еще выпил и вздумал купаться. Но вода оказалась слишком горячей, и Сюэ Пань дважды пнул Цюлин, заявив, что она хочет его ошпарить.

Цюлин, не привычная к подобному обращению, растерялась и, затаив обиду, молчала.

Тем временем Цзиньгуй сказала Баочань, что нынешней ночью Сюэ Пань будет спать в ее комнате, а Цюлин позвала ночевать к себе. Цюлин стала отказываться. Цзиньгуй рассердилась, упрекнула девушку в том, что она брезгует ею, ленится прислуживать, хочет жить в праздности и довольстве.

– Твой «господин» бросается на каждую девчонку, – кричала она. – Отнял у меня служанку и тебя ко мне не пускает! Смерти, что ли, моей хочет?!

Сюэ Пань боялся, как бы Цзиньгуй не изменила своих намерений в отношении Баочань, и обрушился на Цюлин:

– Забыла, кто ты такая?! Не пойдешь куда велят, изобью!

Пришлось Цюлин собрать свою постель и идти к Цзиньгуй. Та приказала ей постелить на полу, и Цюлин не посмела возразить.

Не успела Цюлин уснуть, как Цзиньгуй ее разбудила и потребовала чаю, а затем приказала растереть ей ноги. Так повторялось несколько раз за ночь.

Что же до Сюэ Паня, то, завладев Баочань, он больше ничем не интересовался, словно обрел жемчужину.

Цзиньгуй ворчала:

– Понаслаждайся несколько дней, а потом я с тобой рассчитаюсь!

Одновременно она строила планы, как извести Цюлин…

Прошла первая половина месяца. Цзиньгуй вдруг заявила, что у нее болит сердце и отказали руки и ноги. Лекарства не помогали, и в доме стали поговаривать, будто она заболела из-за строптивости Цюлин.

Как-то раз, когда перестилали постель, из подушки вывалился бумажный человечек, на котором были написаны возраст и дата рождения Цзиньгуй, а в то место, где находится сердце, было воткнуто пять иголок. Служанки удивились и поспешили к тетушке Сюэ. Но та как раз была занята. Сюэ Пань переполошился и велел учинить всем служанкам допрос.

– Зачем обижать служанок? – сказала Цзиньгуй. – Все и так ясно. Не иначе как это колдовство Баочань.

– Но ведь она не бывает у тебя в комнате, – возразил Сюэ Пань.

– Кто же мог это сделать, кроме нее? – холодно усмехнулась Цзиньгуй. – Уж не я ли? Да и кто из служанок посмеет войти в мою комнату!

– А Цюлин? – заметил Сюэ Пань. – Ведь она теперь все время с тобой. Вот ее и надо допросить.

– Допросить?! – усмехнулась Цзиньгуй. – Кто сознается? Притворись лучше, что ничего не знаешь, и не поднимай шума. Что за беда, если я умру – женишься на другой! Говоря по правде, ты, Баочань и Цюлин одинаково меня ненавидите!

Она разрыдалась. Сюэ Пань в ярости схватил попавшийся под руку дверной засов и бросился искать Цюлин. Не дав девушке рта раскрыть, он набросился на нее и стал колотить, не разбирая, куда наносит удары.

Цюлин от обиды громко плакала. На шум прибежала тетушка Сюэ.

– Остановись! – закричала она сыну. – Раньше выясни, а потом бей! Эта девочка прислуживала тебе несколько лет и ни разу не сделала ничего дурного! Почему же ты решил, что она виновата?

Цзиньгуй испугалась, как бы слабохарактерный Сюэ Пань не внял словам матери, стала плакать и кричать:

– Он отнял у меня Баочань, не позволяет ей входить в мою комнату! У меня ночует Цюлин. Я велела допросить Баочань, но он ее защищает и бьет Цюлин! Что ж, пусть убьет и меня! Пусть женится на другой, богатой и красивой!

Сюэ Пань еще больше разошелся.

Тетушка Сюэ догадалась, что Цзиньгуй делает все, чтобы прибрать к рукам Сюэ Паня, и рассердилась, считая такое поведение невестки недостойным. Но, увы, сын ее и прежде не отличался твердостью характера, а сейчас, попав под влияние жены, стал совсем слабовольным. Сама же Цзиньгуй изображала из себя послушную жену, готовую выполнить любое желание мужа. Поистине коварство, достойное удивления! Недаром пословица гласит: «Даже умному чиновнику не разобраться в семейных дрязгах»! Что уж говорить о тетушке Сюэ? Не зная, как поступить, она напустилась на Сюэ Паня:

– Выродок! Ты хуже собаки! Отнял у жены служанку, завел с ней шашни! И не стыдно тебе! Не знаешь, виновата девушка или нет, и колотишь ее! Негодяй! Тебе лишь бы что-то новенькое! Пренебрегаешь теми, кто тебе предан! Пусть даже Цюлин провинилась, разве можно девочку бить! Сейчас позову торговца, пусть купит ее – по крайней мере ты умеришь свой пыл!.. Собирай вещи, Цюлин! – И она приказала служанкам: – Сейчас же позовите торговца и отдайте ему Цюлин! За какую угодно цену, а то она как бельмо на глазу!

Сюэ Пань виновато опустил голову. Цзиньгуй зарыдала.

– Вы только и знаете, что продавать служанок! – кричала она из своей комнаты. – Придираетесь к каждому слову! Думаете, я ревнива и завистлива, не могу ужиться со служанками? Для кого Цюлин бельмо на глазу?

Тетушка Сюэ задохнулась от гнева.

– Где это видано, чтобы невестка перечила свекрови, да еще через окно! – выкрикнула она. – Благодари Небо, что ты дочь наших старых друзей, а то бы я тебе показала!..

– Хватит вам! – затопал ногами Сюэ Пань. – Люди услышат!

Но Цзиньгуй решила довести дело до конца и не унималась.

– Пусть слышат! – орала она. – Чего мне бояться, если твоя наложница не дает мне житья, только и думает, как бы меня извести? Зачем же ее продавать? Продай лучше меня! Все знают, что ваша семья притесняет людей! Нечего было сватать меня, раз нехороша! Или, может быть, ты был слеп?

Она принялась хлестать себя по щекам. Сюэ Пань совсем растерялся.

– Как я несчастлив! – без конца восклицал он.

Тут подоспела Баочай и увела мать.

– В нашей семье только покупают служанок, – сказала она матери, – но никто не слышал, чтобы их продавали! Неужели у вас от гнева помутился рассудок? Услышат люди, на смех поднимут! Отдайте лучше Цюлин мне, если мой брат и его жена ее ненавидят!

– Из-за нее все время будут неприятности, – возразила тетушка Сюэ, – уж лучше ее продать!

– Я заберу ее к себе и не позволю больше приходить сюда, – настаивала Баочай. – Ведь это все равно как если бы вы ее продали!

Цюлин бросилась на колени перед тетушкой Сюэ и со слезами умоляла отдать ее в услужение Баочай. Тетушка Сюэ наконец согласилась.

С этих пор Цюлин перестала бывать в доме Сюэ Паня. Однако на душе было грустно: она прожила с Сюэ Панем несколько лет, но не имела детей и очень горевала. Обиды и издевательства не прошли даром. Цюлин заболела, у нее развилось малокровие, с каждым днем она слабела и чахла. Спасти ее было невозможно.

Цзиньгуй без конца скандалила. Бывало, основательно выпив, Сюэ Пань хватался за палку. Тогда Цзиньгуй подымала крик, подставляла спину и требовала, чтобы Сюэ Пань ее бил. Когда Сюэ Пань хватался за нож, она подставляла шею. Но Сюэ Пань не решался тронуть ее, только шумел и бесился. Постепенно скандалы вошли в обычай. Цзиньгуй все больше наглела и наконец решила приняться за Баочань.

Но Баочань не Цюлин. По каждому пустяку она вспыхивала как хворост и совершенно не считалась с Цзиньгуй, надеясь на Сюэ Паня. Дело началось с перепалок, иногда Цзиньгуй пускала в ход руки. Баочань, конечно, не осмеливалась дать сдачи, но в свою очередь устраивала скандалы, грозила покончить с собой, хваталась то за нож, то за веревку.

Сюэ Пань метался меж двух огней и в самый разгар скандала незаметно исчезал.

Цзиньгуй, когда бывала в хорошем настроении, звала служанок, играла с ними в разные игры. Кроме того, она любила грызть кости, а потому требовала, чтобы ежедневно резали уток и кур, мясом угощала служанок, а сама обгладывала поджаренные в масле кости и запивала вином. Наевшись и захмелев, она начинала шуметь: