Текст книги "Пламя страсти"

– Она пришла? – с акцентом, отчего его английская речь звучала нараспев, поинтересовался Ахмед.

– Да, пришла, – подтвердил Лайм.

Араб неторопливо встал на ноги, наклонился и скрутил коврик, на котором молился, после чего сунул ноги в туфли и заметил:

– Значит, пришло мое время. Сколько их?

– Двое.

– Каковы признаки болезни?

– Опухоли, у одного нарывы.

Ахмед удовлетворенно кивнул головой.

– Больных отвезли в отдельный дом?

– Именно сейчас их туда перевозят.

– В таком случае, мне следует немедленно отправиться к ним. – Опустив глаза, Ахмед прошел мимо Лайма и направился к лестнице.

– Вам будут помогать монахи, – напомнил барон, затем, немного помедлив, добавил: – И наш священник.

Ахмед на ходу оглянулся.

– Как пожелаете, – согласился он и начал спускаться вниз.

Чувствуя себя уставшим и постаревшим на несколько лет, Лайм последовал за арабом. Шагая по тускло освещенной лестнице, он подумал о Джослин. Ему хотелось бросить все и поехать к ней немедленно. Разлука с любимой угнетала его, лишая радости и счастья. В послании, полученном из Эшлингфорда накануне, сэр Хью сообщал о том, что в баронстве свирепствует чума. Это мрачное известие еще больше усилило тревогу и тоску Лайма. О, если бы он мог найти возможность быть с Джослин! Если бы только мог.

Мужчина печально покачал головой. Да, ему следовало бы наведаться в Эшлингфорд, но сейчас он не имеет права оставить Торнмид.

Словно в подтверждение того, как важно его присутствие в баронстве, в зале собралась толпа селян. Едва барон переступил порог комнаты, как взоры присутствующих мгновенно обратились к нему. На лицах многих из них Лайм прочел тревогу и страх, которые усиливались с каждым прожитым днем. Он направился было к подданным, но, поймав пристальный взгляд выразительных глаз Ахмеда, остановился рядом с ним. Араб стоял у лестницы, ведущей в кладовую.

– Что случилось, Ахмед?

– Вы не забыли о порошках?

Разве он мог забыть? Лорд Фок сомневался в их чудодейственной силе, но, уступив настойчивым уговорам лекаря, приобрел огромное количество разнообразных порошков, в том числе серы и мышьяка.

– Я помню.

Подняв руку, Ахмед показал Лайму пакеты.

– Я возьму их с собой. Что же касается всех остальных… – он протянул барону свернутый пергамент, – я записал, как и в каких количествах смешивать порошки.

Лайм взял пергамент.

– И что я должен делать?

– Четыре раза в день смесь следует бросать в камины, расположенные в зале и на кухне. Часть необходимо раздать селянам, чтобы они тоже бросали порошки в огонь.

Об использовании мышьяка и серы в борьбе с чумой ходили разные слухи. Одни говорили, что благодаря им можно было уменьшить риск заболеть, другие, напротив, утверждали, что сжигание подобной смеси не дает ничего, кроме запаха. В любом случае, нельзя сказать, что сера, с чем бы ее не смешали, пахла приятно.

Почувствовав сомнение лорда Фока, араб с непривычной горячностью схватил его за руку.

– Доверься мне, друг мой. Многие надо мной смеялись, но мои методы приносили облегчение.

– Вы хотите сказать, что это поможет удержать чуму на расстоянии и не допустить сюда? – поинтересовался Лайм.

Ахмед печально покачал головой.

– Нет, к сожалению, она все равно придет. Но зато заберет с собой меньше людей, чем могла бы. Вы сделаете то, о чем я прошу?

Решив, что ничего не потеряет, если выполнит просьбу араба, Лайм согласился.

– Сделаю.

Лекарь благодарно улыбнулся и молча покинул зал.

Задумчиво глядя ему вслед, барон похлопал свернутым пергаментом по ладони. Еще несколько недель назад селянам сообщили, что их станет лечить араб. Тогда никто не стал возражать, но сейчас Лайм почувствовал, что многие не доверяют Ахмеду.

– Я искренне сожалею, Джослин, – пробормотал он, понимая, что без него ей придется туго. В следующее мгновение мужчина чуть не рассмеялся вслух. Из всех женщин, которых он когда-либо знал, ни одна не могла бы сравниться с Джослин по силе духа.

С ней ничего не случится, она выдержит все. А когда худшее останется позади, он, Лайм, снова будет рядом с ней, даже если королева Филиппа так и не ответит на его прошение.

Лайм с надеждой смотрел в будущее и решил вскоре отправить королеве еще одно послание.

Глава 26

Лайм получил ответ на послание, отправленное в Эшлингфорд вместе с порошками, только через две недели.

«Наш лекарь сбежал, – писал сэр Хью. – Но нас это не огорчило, так как он не мог сделать ничего для того, чтобы остановить распространение смертельно опасной болезни».

В Торнмиде дела обстояли иначе. Вначале Ахмеда встретили недоверчиво и враждебно, но отношение к нему быстро менялось. Все больше и больше людей начинали смотреть на лекаря как на избавителя, посланного Богом. Правда, число умерших достигло уже восемнадцати, но зато среди заболевших чумой появились первые семеро, которые благодаря усилиям араба-иноверца полностью выздоровели, что казалось невероятным. Лорд Фок был и рад, и огорчен одновременно. После четырех дней метаний в горячке пришел в сознание Эмрис, несмотря но то, что его тело еще покрывали нарывы. Но Майкл уже покоился в земле. Лайм похоронил его своими руками.

Воспоминания о том дне причиняли мужчине острую боль. Перед глазами до сих пор стояло безжизненное детское тельце, лежащее на руках Ахмеда. Лайм судорожно зажмурился. Ему хотелось кричать от отчаяния и бессилия. Неимоверным усилием воли он отогнал от себя мысли о Майкле. Хватит терзать душу. Жизнь продолжалась, и его, лорда Фока, ждали другие дела и неразрешенные проблемы. Такие, как Эшлингфорд.

Итак, что же сейчас самое важное? Сэр Хью сообщал, что порошок бросали в камины замка и деревенских домов. И хотя люди продолжали умирать, заболевших стало значительно меньше. Управляющий просил прислать еще порошка, так как его запасы подходили к концу.

Утром лорд Фок решил отправиться в Эшлингфорд, зная, что может сделать для жителей баронства нечто большее, чем просто прислать еще чудодейственного лекарства араба. С другой стороны, его решение могло тяжело отразиться на Торнмиде. Но Лайм успокаивал себя тем, что Ахмед, которого он намеревался взять с собой в Эшлингфорд, через несколько дней должен был снова вернуться в Торнмид.

Джослин вошла в спальню и, невольно залюбовавшись увиденным, остановилась на пороге. Оливер лежал на кровати и вполголоса разговаривал с деревянным солдатиком, время от времени изображая фырканье боевого коня. Эмма, сидевшая в кресле напротив камина, казалось, спала. Насторожившись, молодая мать нахмурилась: обычно няня не оставляла мальчика без присмотра, даже если он находился рядом с ней.

– Эмма! – позвала она старую служанку, торопливо приближаясь к креслу.

Услышав голос Джослин, Оливер положил голову на вытянутую руку и посмотрел на мать.

– Она не очень хорошо себя чувствует.

От дурного предчувствия у женщины перехватило дыхание. «Нет, не может быть, – попыталась успокоить себя она. – Наверное, Эмма что-то съела». И все-таки…

– Оливер, спустись, пожалуйста, в зал и попроси кого-нибудь подняться сюда, – с трудом скрывая тревогу, попросила мать.

– Хорошо, – согласился Оливер и начал вставать с кровати.

– Затем зайди на кухню и скажи повару, что я разрешила тебе съесть что-нибудь сладкое.

– Ага!

Снова переведя взгляд на Эмму, Джослин заметила, что лицо женщины раскраснелось. Остановившись перед креслом, хозяйка Эшлингфорда затаила дыхание. Только бы не чума! Что угодно, только бы не чума!

– Эмма!

Не получив ответа, Джослин слегка тряхнула служанку за плечо. Та неохотно открыла глаза.

– Я не знаю, что… – начала она, потом, замолчав, тряхнула головой. – Я тут пригрелась, моя госпожа. Но все мое тело болит так, словно меня избили.

– У вас есть… нарывы или опухоли?

Старая няня попыталась встать.

– Нет, моя госпожа, это не чума, – уверенно заявила она. – Просто лихорадка. Думаю, она пройдет через день или два.

Однако Джослин не разделяла уверенности служанки.

– Я бы хотела ощупать ваши подмышки. Вы позволите?

Эмма нахмурилась.

– Вы не верите мне?

– Я не обвиняю вас во лжи, – поспешно заверила госпожа. – Я знаю, что вы не стали бы обманывать меня. И все-таки следует убедиться, что мы имеем дело не с чумой.

Кивнув головой, старая женщина послушно подняла одну руку, позволяя Джослин осмотреть ее.

Ничего!

– Теперь поднимите другую, – попросила хозяйка Эшлингфорда.

Служанка повиновалась.

Вскоре пальцы Джослин нащупали небольшое уплотнение. Сомнений не оставалось: Эмма стала еще одной жертвой чумы.

– Ой, осторожнее, – воскликнула она, отказываясь верить в очевидное.

Усилием воли пытаясь сдержать слезы, набежавшие на глаза, молодая вдова ласково положила руку на плечо старой няни.

– Нам придется отвезти вас в Белл-Глен.

Эмма бессильно уронила голову на спинку кресла.

– Это Господь наказал меня, – пробормотала она. – За ложь.

Джослин хотела успокоить ее, но за спиной раздался тонкий голосок Оливера, – Мама, а с Эммой ничего не случится?

Решив, что сын уже вернулся из зала, она оглянулась. К ее великому удивлению, мальчик так и не вставал с кровати.

– Оливер, я же просила тебя спуститься вниз, – дрожащим от страха голосом напомнила мать.

– Но мне плохо, – пожаловался ребенок. – У меня тоже лихорадка.

Слова сына снова и снова звучали в голове Джослин, каждый раз все громче и громче. Ее сердце судорожно сжалось от страшного предчувствия. О, Боже, только не ее мальчик! Господи, только не ее малыш!

– Лихорадка? – в ужасе переспросила Эмма. – Не может быть!

В следующее мгновение Джослин почувствовала, что ее ноги стали, словно ватные. Чтобы не упасть, она вцепилась в спинку кресла.

– Во всем виноваты сладости. Он съел их слишком много утром, – чуть не плача, сказала Эмма.

У Джослин невольно вырвался стон отчаяния.

– Мама! – испуганно воскликнул Оливер.

Джослин так и подмывало броситься к нему, сжать его в объятиях и убежать куда глаза глядят. Но, боясь еще сильнее напугать сына, она усилием воли сдержала порыв. Склонив голову, женщина начала беспокойно покачиваться то вперед, то назад. Нет, она не заплачет! Не имеет права заплакать!

– Пить! – неожиданно попросил Оливер.

Вскинув голову, Джослин заставила себя улыбнуться, затем, шагнув к кровати, опустилась на тюфяк и, протянув руку, ласково убрала золотисто-рыжий локон со лба сына. Ее пальцы ощутили жар, исходивший от его тела.

– Что тебе принести? – с трудом сохраняя самообладание, спросила она.

Оливер еще крепче прижал деревянного волчка, которого не выпускал из рук, к груди.

– Молоко с медом, – прошептал он. – Только холодное, мама.

Улыбка Джослин померкла.

– Хорошо, милый. Я обязательно принесу тебе молоко, но сначала уложу тебя на подушку.

Мальчик не стал возражать.

Подхватив сына под руки, мать повернула сына и опустила его голову на подушку. Ее пальцы не обнаружили уплотнений под мышками Оливера. Однако радоваться было рано, предстояло еще убедиться, что и в паху у него нет опухолей. Старательно скрывая страх и отчаяние, Джослин решила сделать это позднее.

Прижав губы ко лбу ребенка, она поняла, что у него очень сильный жар.

– Я вернусь через минуту. С молоком.

– Я сильно болен, да, мама?

Губы Джослин снова изогнулись в фальшивой улыбке.

– Нет, совсем немножко. Скоро, очень скоро ты поправишься. А теперь я схожу на кухню.

Направляясь к двери, она оглянулась. Хотя Эмма отвернулась, на ее морщинистом лице молодая мать заметила слезы. Служанка молча рыдала, оплакивая не столько свою участь, сколько жизнь Оливера.

Не вымолвив больше ни слова, Джослин вышла из комнаты, но, пройдя половину лестницы, остановилась и, повернувшись лицом к стене, медленно опустилась на колени.

– Почему? – еле сдерживая рыдания, прошептала она. – Почему?

Слезы, казалось, жгли ей глаза, к горлу подкатил ком. Нет, она не должна плакать, не должна показывать Оливеру свой страх. Мать обязана быть сильной.

Уронив голову на грудь, Джослин до боли закусила губу. Чем она провинилась перед Господом? За что он наказывал ее? Какой грех она совершила, что Оливер…

В следующую секунду женщина будто окаменела. Лайм! Сквозь боль, затуманившую рассудок, в сознание проник вкрадчивый голос, напоминавший о грехе.

Сложив руки в молитве, она горячо зашептала:

– О, Всемогущий, накажи меня! Возьми мою жизнь, но не жизнь сына.

Однако в глубине души Джослин осознавала, что никакие мольбы не могли спасти ее мальчика от чумы, как не спасли множество людей, уже умерших от неизлечимой болезни. Поднявшись на ноги, она тяжело вздохнула.

– Моя госпожа, – послышался откуда-то снизу мягкий неуверенный голос. – Ваш сын?

Джослин перевела взгляд на служанку, стоявшую в дюжине шагов от нее.

– Да. И Эмма.

– Вы хотите, чтобы я позвала на помощь людей?

Джослин с болью в душе подумала о том, что Эмму и Оливера заберут в Белл-Глен.

– Сначала я должна принести сыну молоко с медом.

– Я сама принесу ему пить, моя госпожа.

– И не забудь что-нибудь для Эммы.

Служанка поклонилась, торопливо спустилась вниз по ступенькам и скрылась из вида.

– Какое уродливое место для смерти, – прошептала Эмма, с трудом шевеля потрескавшимися губами.

Хозяйка Эшлингфорда посмотрела на нее.

– Вы хотите пить? – спросила она.

Со вчерашнего дня молодая мать не отходила от сына, и сейчас ей не хотелось оставлять Оливера одного, но она понимала, что кроме нее ухаживать за Эммой некому. Отец Уоррен и двое монахов – третий уже умер – пытались, как могли, облегчить страдания других больных.

– Я ведь должна хотеть пить, не так ли? – задыхаясь, спросила старая служанка. – Наверное, действительно хочу.

Джослин кивнула головой.

– Я принесу воды.

Наклонившись, она разгладила влажную тряпку, лежавшую на горячем лбу Оливера. Хотя жар у мальчика не спадал, он наконец-то заснул. Всю ночь и все утро ребенок беспокойно крутился, а затем, когда на его теле появились нарывы, его начало трясти в лихорадке.

– Я скоро вернусь, – ласково прошептала Джослин, зная, что сын не слышит ее.

Подойдя к столу, который стоял между двумя кроватями, она наполнила кружку водой. Однако Эмма сделала только глоток.

– Вам нужно выпить еще, – посоветовала молодая госпожа.

– Достаточно, – отказалась старая служанка и отвернулась.

Тяжело вздохнув, Джослин вернулась к столу и поставила на него кружку. В этот момент ей на глаза попался маленький пакетик с порошком. Вспомнив, что пора бросить смесь в камин, она, желая убедиться в том, что Оливер спит, оглянулась, потом взяла пакетик и направилась к огню. Высыпав часть порошка на ладонь, женщина бросила его в камин. В мгновение ока пламя взметнулось вверх, его язычки радостно заплясали на поленьях. В воздухе появился резкий запах серы.

– О, Боже, ужасно жарко, – застонала Эмма. – Это настоящая пытка.

Джослин торопливо направилась к окну и отдернула шерстяную занавеску. Но воздух, ворвавшийся в дом, вряд ли можно было назвать свежим из-за дыма костров, горевших возле соседних домов. И все-таки, вдохнув его, хозяйка Эшлингфорда испытала некоторое облегчение. Почувствовав холод, она набросила на плечи накидку и начала застегивать ее края брошью. Внезапно ее рука замерла, а взгляд остановился на подарке Лайма.

Серебряная безделушка была единственным, что напоминало о нем. И единственным, что он мог подарить ей. Мысль о возможной смерти Оливера казалась невыносимой, но воспоминание о том, что ей уже не суждено ощутить тепло рук Лайма, причиняло еще большую боль. Неужели ее жизнь станет кошмаром? Джослин очень хотелось верить в то, что Бог не заставит ее страдать долгие годы. Возможно, ей осталось мучиться недолго. Может, через день… через неделю или две она, Джослин, тоже станет жертвой болезни, которая сейчас отнимала у нее сына.

До боли сжав брошь в руке, женщина прислонилась спиной к стене и, подняв голову, устремила взор вверх. Господи, как она устала! Устала не от бессонной ночи, проведенной у постели Оливера, вытирая пот с его лба и нашептывая ласковые слова, и от мыслей, постоянно терзавших ее измученную душу, а от отчаяния и сознания того, что она не в силах что-нибудь изменить. Как она устала…

Глава 27

Лайм уловил зловонный запах еще до того, как увидел обуглившиеся дома деревни. Судя по всему, дела обстояли хуже, чем он предполагал. Однако Ахмед, сопровождавший лорда Фока, воспринимал происходящее как само собой разумеющееся. Он на своем веку повидал и не такое.

– Здесь много смертей, – заметил араб, останавливая жеребца рядом с конем хозяина.

Думая об Оливере и Эмме, о болезни которых Лайм узнал накануне отъезда в Эшлингфорд, он перехватил взгляд лекаря.

– Именно поэтому я и привез тебя сюда, – ответил барон.

Ахмед почтительно склонил голову.

– Если ваши священники согласятся выслушать меня, я объясню им, что нужно делать, – напомнил он Лайму о том, что сможет помочь больным только в том случае, если отец Уоррен и монахи согласятся продолжать назначенное им лечение и после того, как он вернется в Торнмид.

Барон молча спешился. Едва его ноги коснулись земли, как из ближайшего дома в сопровождении одного из монахов вышел отец Уоррен.

– Лорд Фок! – воскликнул он, увидев Лайма. – Что вы делаете в Белл-Глене? Нам не сказали, что вы приехали. Вы… вы не должны здесь оставаться.

Именно поэтому барон оставил своих людей в замке Эшлингфорда и отправился в деревню в сопровождении одного араба.

– Где леди Джослин? – не теряя времени на объяснения, спросил он.

– В дальнем доме. Вместе с сыном и Эммой, – ответил священник.

Лайм окликнул Ахмеда и решительно зашагал к дому, указанному святым отцом. Переступив порог, он сразу увидел Эмму, которая лежала на первой от двери кровати и, отвернувшись к стене, казалось, спала. На следующей постели мужчина заметил Оливера. Рядом с ним, опустившись на колени, неподвижно застыла Джослин. На ее плечи были небрежно накинута накидка, тяжелые пряди ее черных волос спадали на спину. Склонившись над сыном, она что-то тихим голосом говорила ему.

Подойдя ближе, лорд Фок смог разобрать слова.

– Мама здесь, мой хороший, – шептала женщина, не осознавая, что они уже не одни в комнате. – Спи, мой дорогой.

Отчаяние, прозвучавшее в ее голосе, заставило сердце Лайма сжаться от боли. Он понимал, что Джослин не верила в выздоровление сына, потому что еще не встречала никого, кто переболел бы чумой и остался в живых. Понимал он и то, что единственным человеком, способным спасти мальчика, был Ахмед.

В следующее мгновение барон услышал за спиной осторожные, почти бесшумные шаги, звук которых быстро заглушил детский голосок.

– Жарко… жарко, – простонал Оливер, пытаясь ногами сбросить с себя одеяло.

Джослин окунула кусок ткани в чан с водой.

– Т-ш-ш, – прошептала она, протирая влажной тряпкой лицо мальчика. – Т-ш-ш.

Тяжело вздохнув, ребенок затих.

Тем временем Лайм приблизился к Джослин. Его тень уже нависла над ней, но она так и не оглянулась. Возможно, женщина решила, что пришел один из монахов, а, может, была настолько поглощена мыслями об Оливере, что не замечала ничего вокруг себя.

Остановившись, мужчина осторожно положил руку на ее плечо.

– Джослин, – тихо позвал он.

Почувствовав прикосновение его пальцев, молодая мать моментально напряглась и замерла неподвижно. Прошло немало времени, прежде чем она, наконец, повернулась.

На ее лице Лайм увидел следы бессонных ночей: кожа побледнела, под глазами образовались темные, как пепел, круги. В ее глазах застыла такая скорбь, что они, потемнев, почти потеряли прежний янтарно-зеленый цвет. Джослин уже, видимо, оплакивала утрату сына.

Мужчине безумно хотелось заключить ее в объятия и прижать к себе, но чутье подсказывало, что сейчас она могла оттолкнуть его.

– Я привез человека, который сможет помочь Оливеру, – сказал он. – И остальным.

Не вымолвив ни слова, женщина продолжала смотреть на него невидящим взором.

Желая вернуть ее к реальности, Лайм присел рядом с ней и, взяв за плечи, повернул к себе.

– Ты слышишь меня, Джослин?

Казалось, что она не понимает его слов. Затем ее ресницы задрожали.

– Что ты здесь делаешь? – сдавленно спросила обезумевшая от горя мать.

– Я привез человека, который может помочь Оливеру, – повторил Лайм, указывая на Ахмеда.

Джослин перевела взгляд на лекаря. Но при виде араба в мусульманских одеждах на ее лице не отразилось ни удивления, ни заинтересованности, потом она повернулась к кровати и снова уставилась на Оливера.

– Пообещай мне, что он не умрет, – попросила женщина, но в ее голосе не прозвучало ни нотки надежды.

До сих пор Лайм неосознанно избегал смотреть на Оливера, словно боясь возродить воспоминания о недавних похоронах Майкла. Но сейчас он заставил себя взглянуть на детскую фигурку, беспомощно распростертую на тюфяке. Его сердце, которое еще год назад не знало никаких чувств, кроме ненависти и гнева, сжалось от боли. Оливер так напоминал Майкла! И хотя нарывов на теле незаконнорожденного сына Мейнарда было гораздо больше, мужчине хотелось закричать от бессилия, когда он увидел, как мучается ребенок.

– Ты можешь мне это пообещать? – поворачиваясь к Лайму, спросила Джослин.

– Не могу, – неохотно ответил он. – Но мы должны попытаться спасти его.

Не сумев подавить желание прикоснуться к ней, мужчина протянул руку и обхватил пальцами ее подбородок.

Джослин, словно ужаленная, отпрянула от его руки и резко выпрямилась.

– Конечно, разве тебя волнует, что мой мальчик так страдает? – воскликнула она срывающимся от отчаяния голосом. – Тебе осталось лишь подождать, пока Оливер умрет. И тогда все будет, наконец, принадлежать тебе. – Молодая вдова выразительно взмахнула руками. – Все.

Ее слова глубоко ранили Лайма. Охваченный вспышкой раздражения, он медленно выпрямился.

– Ты же знаешь, что мне нужно не это, – старательно сдерживая гнев, сказал барон.

– Не это? Но ведь ты всегда хотел стать владельцем Эшлингфорда, к этому стремился всю жизнь. Скоро твоя мечта сбудется.

Нет, Джослин не думала так, как говорила. Страх и отчаяние затуманили ее разум. Ослепленная горем, она не отдавала отчета своим словам. Лайм с трудом сдерживал обиду и гнев.

Женщина устало уронила голову на руки.

– Ты победил, Лайм Фок, – вымолвила она. – Теперь ни Мейнард, ни Иво не смогут тебе помешать. Теперь Эшлингфорд твой.

В комнате воцарилась гробовое молчание. Кровь бешено стучала в висках мужчины.

– Неужели ты действительно думаешь так, как говоришь? – охрипшим от волнения голосом спросил он. – Неужели веришь, что я способен желать смерти ребенку ради того, чтобы получить Эшлингфорд?

С губ Джослин сорвались приглушенные рыдания, на глазах заблестели слезы. Неимоверным усилием воли женщина сохранила самообладание. Нет, только не сейчас. Позднее, когда она останется наедине со своей болью, она даст волю слезам. Но не сейчас. Однако в следующее мгновение Джослин почувствовала, что силы начали покидать ее. Она слабела с каждой секундой, все яснее и яснее осознавая свою беспомощность перед лицом беды.

Неожиданно сильные руки Лайма опустились на ее плечи и, подняв обезумевшую от горя мать на ноги, потянули к двери. Он вывел ее из дома и повернул к себе лицом.

– Скажи, Джослин, – потребовал мужчина, – ты действительно так думаешь?

Ей отчаянно хотелось забиться в угол и, прижав колени к груди, выплакать боль, накопившуюся в душе. И все-таки она нашла в себе силы поднять глаза и встретить суровый взгляд Лайма.

– Что же ты молчишь? – продолжал настаивать он. Его лицо побагровело от гнева, глаза потемнели, став почти черными. – Значит, я, по-твоему, животное? Или нет?

Глядя ему в лицо, Джослин ощутила, как любовь, которую она так старательно душила с того момента, когда чума поразила Оливера, снова прокралась в ее сердце.

Женщина мысленно напоминала себе о том, что сын расплачивается за ее грехи. Но она вынуждена была признать, что обвинила Лайма несправедливо, что ее рассудок победил страх и боль… и тоска, терзавшая душу в течение долгих месяцев одиночества.

В следующее мгновение по ее щеке побежала первая робкая слеза.

– Я искренне сожалею, Лайм, – глотая слезы, прошептала Джослин. – Я не хотела причинить тебе боль. Просто отчаяние и горе сводят меня с ума.

Его гнев мгновенно рассеялся, пальцы, сжимавшие плечи женщины, разжались. Спустя секунду она уже находилась в его объятиях.

Прижавшись к широкой груди возлюбленного, Джослин не смогла больше сдерживать рыдания, плечи ее задрожали, слезы покатились по щекам. Мать оплакивала горькую участь сына, оплакивала годы, которые ему уже не суждено было прожить, и звонкий детский смех, который она никогда не услышит. Боже, неужели ей больше никогда не ощутить запах его чистого, только что вымытого тельца? Неужели его маленькая розовая ручка уже не ляжет на ее ладонь? Как мучительно больно осознавать, что он не будет никогда засыпать ее своими бесчисленными «почему». Жестокая судьба разлучала ее с единственным огоньком, освещавшим ее жизнь.

Джослин не помнила, как долго находилась в объятиях Лайма. Когда же она, наконец, пришла в себя и открыла опухшие от слез глаза, то обнаружила, что он прижимал ее к груди, сидя на бревне и опираясь спиной о ствол дерева. Видимо, женщина так глубоко погрузилась в свою скорбь, что не заметила, как лорд Фок увел ее от дома. От дома, где умирал ее сын.

– Оливер! – встрепенувшись, воскликнула молодая мать и попыталась вырваться из объятий Лайма. – Я должна вернуться к нему!

Однако сильные руки мужчины удержали ее на месте.

– Мальчик сейчас не один, Джослин, – заверил он ее. – Лекарь, которого я привез, знает свое дело. Он поможет Оливеру.

– Но я…

– Ахмед спас жизнь Эмрису и многим другим. Не стоит мешать ему.

Араб спас Эмриса! В душе Джослин зародился робкий росток надежды. Боже, неужели лекарь вылечит Оливера? Она умоляюще посмотрела на Лайма, желая убедиться, что он говорит правду. Ее страх начал отступать.

Лорд Фок ласково отбросил черную прядь волос со лба женщины и вытер слезы на ее щеках.

– Кажется, что прошло очень много времени, не так ли?

Да, казалось, что с момента, когда заболели Эмма и Оливер, прошла вечность.

Несколько мгновений Лайм не сводил с нее глаз.

– Я хотел приехать раньше, но, к сожалению, не смог.

– Я знаю.

Мужчина поднял ее руку, все еще сжатую в кулак. Только теперь Джослин заметила, что до сих пор продолжала держать серебряную брошь с рубинами. Он осторожно разжал ее пальцы и, взяв брошь, посмотрел на четыре отметины, оставшиеся на ладони молодой вдовы – по форме они напоминали розы.

Лайм заглянул в ее прекрасные печальные глаза и поднес ее руку к губам.

– Я люблю тебя, Джослин Фок, – прошептал он.

Женщина удивленно уставилась на него. Боже, неужели она ослышалась? А, может, она бредит?

Лорд Фок робко улыбнулся.

– Ведь именно это ты хотела услышать, правда? – уточнил он.

Еще секунду назад Джослин думала, что выплакала все слезы, но сейчас ее глаза снова увлажнились. Лайм Фок признался ей в любви! Несмотря на то, что у их любви нет будущего.

– Я боялась, что ты никогда не скажешь этих слов, – растерянно пробормотала она.

Он пробежал губами по ее руке и прижал ладонь к своей щеке.

– Еще год назад я бы не поверил в то, что смогу полюбить. Но все месяцы, когда тебя не было рядом, я мечтал о тебе.

– Но почему же ты не признался, что любишь меня, раньше?

Опустив ее руку, Лайм запрокинул голову, оперся затылком о дерево и тяжело вздохнул.

– Я не мог.

Слегка отстранившись, Джослин заглянула ему в лицо.

– Но почему? Ты же знал, что я люблю тебя.

– Да, но я также знал, что у нас с тобой нет будущего, – обнажая жестокую правду, вымолвил лорд Фок.

Его слова отозвались ноющей болью в сердце вдовы Мейнарда, однако в ушах снова и снова звучало признание в любви. Она понимала, что никогда не забудет этот день и этот час, как понимала, что ей не суждено стать счастливой. Не суждено каждое утро просыпаться рядом с любимым, не суждено носить под сердцем его детей, слышать их смех и утирать их слезы. Не суждено чувствовать его сильную руку, поддерживающую ее в горе, и не суждено состариться рядом с ним, наблюдая, как вокруг расцветает молодая жизнь.

Джослин заставила себя не думать о будущем. Она должна вернуться к Оливеру.

– Мне пора идти. Я и так слишком долго здесь задержалась, – поднимаясь с его колен, проронила она.

Лайм тоже встал и, не позволив ей отвернуться, обнял ее.

– Я останусь с тобой столько времени, сколько потребуется.

Но не навсегда!

– А как же Торнмид?

Притянув женщину к себе, он прильнул губами к ее губам.

– Он подождет, – разжав объятия, ответил мужчина, потом отступил назад, запахнул полы ее накидки, аккуратно застегнул их брошью и, взяв Джослин за руку, повел обратно к деревне. Едва молодая мать переступила порог дома, как в нос ударил резкий едкий запах. Осознав, что он исходил от кровати, на которой лежал Оливер, она высвободила руку из ладони Лайма и бросилась к сыну.

– Что вы делаете? – в ярости крикнула женщина арабу, склонившемуся над мальчиком.

– Джослин! – позвал ее Лайм.

Она слышала его, но не отозвалась. Подойдя к постели, Джослин резко остановилась, словно натолкнувшись на невидимое препятствие. Ее глаза округлились от ужаса: лекарь выпрямился, и она увидела в его руках кусок раскаленного докрасна железа.

– Не волнуйтесь, госпожа. Ребенок не чувствует боли, – заверил ее араб. – Я недавно дал ему успокоительное, и он заснул.

На плечи молодой матери опустились руки Лайма. Именно они не позволили ей помчаться вперед и оттолкнуть этого необычно одетого темнокожего человека от кровати.

– Точно так же он спас Эмриса, – сжимая плечи Джослин, объяснил лорд Фок. – Доверься мне, Джослин. Не мешай Ахмеду. Только он может спасти Оливера.

Охваченная безумным страхом, с трудом воспринимая происходящее, женщина пыталась понять смысл его слов. Мысли беспорядочно путались, ее трясло, будто в лихорадке. Неужели этот человек из далекой страны мог сделать то, что еще не удавалось никому в Эшлингфорде? Неужели он действительно мог спасти Оливера? Усилием воли отогнав страх, Джослин решила: будь что будет. Судьба давала сыну шанс выжить, значит, надо попытаться.

– Я хочу видеть Оливера.

Ахмед перевел взгляд с Джослин на Лайма. Получив одобрение от господина, он послушно отошел в сторону.

Оливер лежал на кровати без одеяла и без одежды. Хотя некоторые из нарывов были вскрыты, мальчик выглядел безмятежно спокойным. И все-таки холодная рука страха продолжала сжимать сердце матери. Ее сынок, ее маленький мальчик…

– Нарывы нужно очистить, госпожа, – осторожно объяснил Ахмед. – И тогда яд уйдет из тела.

Повернувшись, Джослин уткнулась лицом в плечо Лайма и судорожно вцепилась руками в его плащ.

– Не позволь ему умереть, – взмолилась она. – Я не смогу жить без него.

Мужчина прижал ее к груди и ласково погладил по спине.