Текст книги "Катаклизм внутри, Катаклизм снаружи"

– Что там? – облизывая пересохшие губы, спросил Протасов.

– Тут… инфракрасный спектр…

Вертолёты тем временем продолжали стрельбу. Ракеты одна за другой срывались с крыльевых направляющих, носовые орудия раскалялись потоком крупнокалиберных пуль. Вспышки взрывов едва угадывались в жирной туше надвигающегося вала, трассеры тонули в нём, словно насекомые в морской волне. Уханье и взрывы было слышно даже отсюда, из бронированного автобуса, и каждый из нас молился, чтобы они замедлили надвигающийся кошмар.

В определенный момент буря просела под напором вертолетного огня, подалась назад, но обрадоваться этому никто не успел: из пылевой завесы стремительно появился длинный отросток, по форме напоминающий щупальце, и устремился к зависшим машинам. Состоял он всё из того же неодушевленного песка, но вёл себя, как живое существо! Среагировать на появившуюся цель успел лишь один из пилотов. Когда пылевой хлыст смёл две вертушки, третья ушла вниз, на какие-то метры разминаясь с опасностью, а её менее расторопные коллеги, словно по мановению волшебной палочки, растворились в гигантском щупальце. Не «взорвались», не «бесследно исчезли», а именно растворились. Стоило им только оказаться в песчаном отростке, как металл превратился в кружащуюся в беспокойном хороводе пыль, тут же втянувшуюся в буревой поток.

Выживший пилот мастерски развернул машину и, маневрируя, попытался сбежать. От корпуса отлетели яркие вспышки тепловых ловушек, но это не помогло. За первым щупальцем вынырнуло второе и с дьявольской меткостью устремилось к беглецу, в мгновение ока настигнув его. Хвост вертолёта рассыпался в труху, машина начала вращаться, потеряв управление, и скрылась из виду, окончательно оставив нас без воздушного прикрытия.

Старший лейтенант продолжал стоять посреди салона, глядя то на пылевой вал, то на труп журналистки на полу. Рация в его руке без умолку трещала что-то неразборчивое, но он не замечал этого.

– Тарищ лейтенант! Свяжитесь с бульдозером! – проорал водитель, но офицер его не слышал.

Раздался пронзительный клаксон, солдат за рулём невразумительно вопил, словно бульдозерист мог услышать его за рёвом стихии, и, как ни странно, тот понял, что от него требуется. Неповоротливая гусеничная машина сдала к обочине, пропуская вперед более юркий транспорт. Автобус, и без того подпрыгивающий на неровной дороге, начало немилосердно мотать из стороны в сторону. Пассажиры, не догадавшиеся занять свои места, попадали, словно кегли. Старший лейтенант приземлился аккурат на застреленную им девушку, но тут же с безумным криком вскочил. Площадь с парком уже давно остались позади, здания у проезжей части проносились всё быстрее. Судя по всему, водитель выжимал из движка все соки.

– Стоя-я-я-ять! – завопил Протасов не своим голосом. – К бою!

– Ты чего, лейтенант? Нахрена ты стрелять начал? – переводчик хоть и был напуган, но яйца у него оказались покрепче «протасовских». – Ты спятил?

– Молча-а-а-ать! – старлей развернулся к нему, пытаясь нащупать в кобуре пистолет, но тот отлетел куда-то в сторону во время падения.

Не раздумывая более, военный переводчик Козлов подскочил к командиру и хорошо поставленным ударом профессионального боксёра отправил того в нокаут:

– Беру командование на себя! Оружие к бою! Заднее стекло открыть! Убрать тела с прохода!

Мы подскочили с сидений. Мы были рады слышать приказы и повиноваться им, потому что это избавляло нас от необходимости думать самостоятельно. Дрожь тут же утихла, а вместе с ней куда-то пропал и страх. Мы щелкнули затворами и заняли позиции в хвосте автобуса. Артемов ловко забрался в пулемётную башенку, Штыков откинул заднее стекло. Мы вскинули оружие, старательно выискивая цели среди клубов догоняющей нас бури. Лейтенант поднял с пола рацию и отдал несколько приказов другим машинам, после чего встал среди нас.

Бульдозера нигде не было видно, судя по всему, бедняге не хватило прыти, чтобы уйти от катящегося вала. Едущий позади БТР-60 попытался пропустить вперёд КАМАЗ, забитый пехотой, но из-за большого количества припаркованных по обе стороны от дороги машин у него ничего не получилось. Буря всё ближе и ближе подступала к транспорту, практически наступая на пятки. В хвосте колонны раздались выстрелы. Судя по всему, солдаты открыли огонь прямо из кузова. Струхнувший водитель тяжелого грузовика принял решение протаранить мешающие автомобили и втиснуться между нами и бронетранспортером, но не справился с управлением. КАМАЗ неловко подпрыгнул на какой-то обтекаемой иномарке и на полном ходу опрокинулся на бок. Если бы мы могли, то услышали предсмертные крики солдат в кузове, но рёв пылевого вала с лёгкостью проглотил их. Бронетранспортёр развернул башню назад и, не сбрасывая скорости, открыл огонь. Снаряды исчезали в клубящемся мареве, залился лаем спаренный с пушкой пулемёт, принимая огненную эстафету у погибших в КАМАЗе солдат, но не прошло и десяти секунд, как бронетранспортер постигла та же участь. Пылевой вал сожрал его вместе с экипажем.

Следующие на очереди мы…

– Заметили? Пули не растворяются в нём! – крикнул переводчик.

До журналистов всё-таки дошло происходящее. Женская их часть начала истошно орать, мужская, судя по интонациям – ругаться. Желание жить накрыло бедолаг с головой, но отказывающий разум не придумал ничего лучше паники. Если прежде они пытались оказаться поближе к шквалу, то теперь устремились в голову автобуса, стараясь максимально увеличить расстояние. Про злобных русских, спятившего офицера и мёртвую полячку, само собой, все моментально забыли, так же, как и о необходимости фотографировать Город.

Однако нас, замерших с оружием наизготовку, всё это уже не касалось.

– ОГОНЬ!

Артёмов зажал гашетки станкового пулемета, заполняя транспорт оглушительным стаккато и звоном гильз. Пальцы сводило судорогой на спусковых крючках, пули ослепительными звездами уносились во мглу, кто-то орал, кто-то визжал, кто-то ругался, но черная всепоглощающая волна даже и не думала останавливаться под нашим напором. Мы опустошили по магазину и спешно перезарядились. До неминуемой смерти оставалась пара вздохов. Стиснутые зубы болели от напряжения, плач и крики гражданских перешли на какой-то совершенно новый, животный уровень.

Я растворился в безумии Города, расплавился под его обжигающим взглядом. Страх сдавил глотку, лёгкие судорожно пытались вдохнуть немного воздуха, но у них ничего не получалось. Я задыхался. Автомат выскользнул из рук.

«Нет, я не должен здесь умереть! Я не могу здесь умереть! Только не в Городе! Пожалуйста!»

Мечущийся по салону взгляд зацепился за что-то белое, лежащее на полу среди снующих туда-сюда ног. Сфокусироваться никак не удавалось, но я всё же понял, что это такое. На полу, лицом в мою сторону, лежала случайно застреленная Протасовым журналистка. В выражении её лица не было ни капли страха. Потрескавшиеся обветренные губы улыбались, безжизненный взгляд упёрся прямо в меня… Из выходного отверстия на переносице, оставленного пистолетной пулей, сочилась кровь.

Неожиданно до нас долетел пронзительный свист…

– Наши! – выкрикнул Козлов и зашёлся в безумном смехе.

Он оказался прав, внутри вала один за другим раздавались приглушенные взрывы. Ослепительные вспышки пламени расцветали в пылевом месиве и тут же тухли. Артиллерия поливала ужасающее атмосферное явление из всех орудий. Шквал черного песка замедлился, сжался, словно отступая от добычи, оказавшейся ему не по зубам. Вместе с многочисленными взрывами на лицах участников экспедиции вспыхивали радостные улыбки.

До слуха донёсся усиливающийся свист падающих снарядов, но я не слышал его, так же как не слышал свирепого рёва бушующей неподалёку бури. Всё мое внимание было приковано к неуместной улыбке лежащей между сиденьями журналистки…

– Он того и гляди ласты склеит, зря стараешься…

– Тебя забыл спросить, сопляк. Бабу будешь свою учить.

– Думаешь, раз прошляк⁶⁵, то можно всё?

– Да сколько можно собачиться…

– А тебя никто не спрашивал! Дед, отдавай луковицу, я жрать хочу!

– Руки убрал, козёл!..

– Да я тебя за козла!..

– Рядовой Селезнёв! Селезнёв! Бегом к рации!..

Я ползу по стонущему ковру из человеческих тел, пробираясь под перевёрнутыми сиденьями пассажирского салона… Ползу в головную часть автобуса, к рации…

– ОТСТАВИТЬ!.. Инфракрасный спектр, что-то…

Нет, я не могу умереть здесь…

ОГОНЬ!..

Лицо лейтенанта покрылось слоем свежей крови, сочащейся из разбитой брови. Кровь… Кровь повсюду: на осколках бронированного стекла, на камуфляже солдат и объективах фотоаппаратов…

– Скала, Скала, я Турист, как слышите меня, я Турист, приём! Машина в населённом пункте, берёза, триста сорок один, четыреста двадцать два по улитке пять!..

– Тихо, тихо, сынок, – кто-то поглаживал меня по волосам, судя по голосу, женщина. – Успокойся, успокойся, всё хорошо…

Стоило вдохнуть затхлого воздуха, как по горлу наждаком прошёл приступ сухого кашля, а следом за ним заглянула на огонёк пульсирующая головная боль. Я попытался сесть, но невидимые в темноте руки тут же вернули мою голову обратно на колени.

Суставы ныли, словно в стыки между костями насыпали песка, нос намертво заложило.

– Где я?

– Всё хорошо, сынок, всё хорошо… – ответил женский голос. – Теперь всё будет хорошо, мамочка здесь, мамочка больше никому тебя не отдаст…

– Совсем баба д-д-д-двинулась, – послышался неподалёку заикающийся старческий голос. – Что творится-то…

Кое-как вырвавшись из цепких рук незнакомки, я сел на скрипучей кровати:

– Где я? Кто вы такие?

– Тихо, придурок, а то вертухай⁶⁶ услышит! – раздался из темноты мужской голос.

– Ты и так тут наг-г-г-говорил д-д-д-достаточно, послушай у-у-у-умных людей.

Где-то неподалёку раздался протяжный скрип открывающейся двери, послышались приближающиеся шаги.

– Ну, чепушня, накликал, – зло прошипел ещё один, ранее молчавший, совсем ещё молодой голос.

Шаги становились всё ближе, вспыхнул свет керосиновой лампы, озарившей помещение подрагивающим оранжевым светом. Одну из стен комнаты заменяла металлическая решётка, через которую на нас смотрел человек с поднятым над головой фонарём.

– Ну чё, животные? Выспались?.. О-о-о-о! И солдатик проснулся? – голос был глухим из-за надетого на голову противогаза с уходящим в подсумок гофрированным шлангом. – Эй, Стас! Тут солдат очнулся! Вести его?

Где-то неподалёку раздалось недовольное бормотание, из темноты донёсся ответ:

– Бабу веди, Роза Андреевна так сказала.

– Бабу, так бабу… Ты мне поможешь, не?

– Иду, иду, чё разорался…

В свете лампы я, наконец, смог разглядеть помещение, в котором оказался: каменная коробка примерно четыре на четыре метра, единственным интерьером которой являлась металлическая кровать с лежаком из ржавой мелкоячеистой сетки, издававшей при каждом моём движении сильный скрежет. Рядом сидела женщина с деформированным длительным алкоголизмом лицом, возраст которой смог бы определить разве что патологоанатом. По телу пробежала дрожь отвращения: бардовую синтетическую куртку женщины покрывали засохшие пятна чего-то омерзительного, напоминающего рвоту, штаны поблёскивали маслянистыми пятнами, – одежда сидела на неизвестной, как мешок на швабре, и, судя по всему, была снята с чужого плеча. Не обращая внимания на человека в противогазе, собирающегося увести её, пропитая насквозь баба рассматривала раздувшиеся кисти рук.

– Где мой сын?.. – потрескавшиеся губы едва двигались, но, вопреки внешности, голос у женщины был мягким и приятным. – Куда он исчез?..

Вдоль стены на полу сидело ещё трое сокамерников, мигом умолкших при появлении человека в противогазе. Ближе всех к кровати находился короткостриженый молодой парень в кожаной куртке, надетой прямо поверх футболки, рядом с ним – мужчина в армейском бушлате с красной нарукавной повязкой «ГО». Третий – старик в ватнике и рабочей оранжевой жилетке. Морщась, дед поглаживал обрубок правой ноги, прихваченный брючным ремнём.

В свете лампы появился второй охранник, вооружённый массивным помповым дробовиком. Лицо так же скрывал противогаз, через плечо перекинут патронташ с ружейными патронами. Взяв оружие наизготовку, незнакомец кивнул своему товарищу, и тот, отперев дверь, зашёл в камеру:

– Слышь, мразь. На выход!

– Куда делся мой сын?.. – женщина словно не слышала приказа, продолжая рассматривать руки. – Кто забрал моего сына?

– Мать твою, перефигачить бы вас на месте, ублюдков. Возни больше, чем толку, – с этими словами охранник поставил фонарь на пол и, подойдя к алкоголичке, с силой ударил её ногой в живот. Вскрикнув, женщина сложилась пополам и сползла с кровати на пол.

– Оставь её, – хрипло воскликнул старик, за что тут же был награждён пинком по обрубку ноги.

Дед взвыл, из открывшейся раны вновь пошла кровь.

– А ну заткнулись, выродки! Дома надо было тявкать, а здесь у вас права голоса нет! – злобно прогундосил охранник с ружьём. – Тащи эту шваль и пошли уже, я даже сквозь противогаз чую их вонь!

Первый охранник нагнулся, схватил лежащую на полу женщину за волосы и поволок к выходу, но та не собиралась сдаваться без боя.

– Не-е-ет! Сволочи! Где мой сын, куда вы дели моего сына? Твари позорные, отпустите меня-я-я!

Сопротивление длилось ровно до того момента, пока к товарищу не подоспел второй охранник, легонько приложивший алкоголичку прикладом по голове. Дверь с лязгом закрылась, щелкнул запираемый замок. «Вертухаи» исчезли в коридоре, вместе с женщиной унеся и свет.

– Екздец дуре, – подвёл итог произошедшему молодой парень. – Радуйся, что не тебя уволокли, ёлочка зелёная⁶⁷.

– Это ты мне?.. – горло вновь скрутило спазматическим кашлем, от которого перед глазами заплясали разноцветные пятна.

– А кому ещё?

Не в силах больше оставаться в сидячем положении, я опрокинулся на кровать, тут же откликнувшейся мерзким скрежетом. Тело сотрясалось от крупной дрожи, горело, словно его щедро окатили бензином и подожгли. Мне не было никакого дела до этих людей, так же, как и до места, в котором я очутился. Единственного чего хотелось – это закрыть глаза и постараться потерять сознание, а ещё лучше – умереть. Никаких мыслей, лишь тяжёлое изматывающее чувство, что меня пропустили через мясорубку и неудачно собрали назад, перепутав местами половину деталей.

– Слышь, ёлочка, полежал на шконке – дай другим, – молодой голос приблизился и бесцеремонно скинул меня с кровати.

На противодействие не было ни сил, ни желания. Ничего не оставалось, как отползти к стене. Холод каменного пола тут же забрался сквозь пропитанную потом одежду и нежно прошептал на ухо, что в ближайшее время я не пойду на поправку.

Где-то в темноте стонал одноногий старик, решивший на свою голову вступиться за сокамерницу. Мужик с повязкой на рукаве не издавал никаких звуков и даже не двигался, словно его вовсе не было.

– Кто это такие? Где мы?

– Тебе видней, нам-то откуда знать, – ответил парень, прогнавший меня с кровати. – Когда нас привели – ты уже был здесь.

– Давно?

– Тебя как звать-то, ёлочка? – проигнорировав мой вопрос, спросил молодой.

– Иван, – говорить было тяжело.

– Я Карась, одноногого зовут Кеша, а этого в бушлате хрен знает, он не разговаривает почти, тоже спятил, как и баба та, – с лёгкой ленцой в голосе разглагольствовал парень.

Вёл он себя так надменно, словно окружающие люди были должны ему хотя бы за тот факт, что он обратил на них внимание, однако за напускной заносчивостью ощущалось острое желание поговорить с кем-нибудь. Видимо, до моего пробуждения другие жители камеры не отвечали Карасю симпатией.

– Слышь, Иван. А чё за цифры ты во сне бормотал? Чё-то там, четыреста двадцать один или двадцать два, не помню, – стараясь выглядеть не особо заинтересованным, спросил парень. – На координаты похоже.

– Не знаю, о чём ты говоришь.

– Ну, не знаешь, так не знаешь… Только готовься, что вертухаям тоже интересны эти твои циферки. Они и били тебя, и ваткой под носом водили – даже не пёрнул. Нам так и сказали – слушайте и запоминайте всё, что он говорит. Умрёт солдат, умрёте и вы.

– Вода есть?

– Нет, блин, воды. Нихрена нет. Была луковичина и таблетки, но баба с дедом тебе скормили.

События, произошедшие на высотке, вынырнули из болезненного бреда. Эвакуация, должна быть эвакуация… В полночь, Линь дал мне карту и… Я зашарил по карманам в поисках оставленного спецназовцем снаряжения, но ничего не нашёл. Чёрт… Даже зажигалку забрали…

– Вы из эвакуационных автобусов?

– Чего? – удивление в голосе Карася быстро сменилось лающим смехом. – Автобусов? Да ты, ёлочка, тоже двинулся умом. Каких ещё автобусов?

– Которые людей вывозили из города.

– Те, что ещё до первого удара были?

– Да.

– Ёпт, так это когда было! – кровать под парнем отчаянно заскрипела. – Уже дня четыре прошло с тех пор!

– Не знаешь нихрена – п-п-п-помалкивай, сопляк, – подал голос молчавший до этого старик. В темноте послышалась какая-то возня и приглушённые стоны. – Три дня прошло с п-п-п-первого удара. Со второго – о-о-о-один.

Второй удар… Господи боже, Город опять расширился…

– Обстрел был?

– А х-х-х-хрен знает… Если и был, мы его н-н-н-не слышали, – ответил дед.

Я замолчал, погружённый в тяжёлые мысли. Надежды больше не оставалось. Про эвакуацию можно забыть, как, в общем-то, и о дальнейших попытках выбраться из зоны Катаклизма. Каждый раз, стоило мне хоть немного приблизиться к краю Города, как тот увеличивался в размерах, а теперь я лежу чуть живой в тёмной камере, за решёткой, карманы пусты, а окоченевшие ноги едва слушаются. Надежды больше нет.

– Так чё это за цифры, а? – никак не унимался молодой парень. – Там чё, вертушки будут ждать или как?

– Отвали! – взорвался я.

– Слышь, Вася, я ведь тебя по-человечески спрашиваю, чё дерзить начинаешь, а? Хочешь, чтобы я встал и спросил по-другому?

В коридоре вновь послышались шаги.

– Тихо, п-п-п-придурки! – зашипел на нас старик, но было уже поздно.

Опять появился охранник с дробовиком. Тот же или какой-то другой – понять было невозможно, так как незнакомцы были одеты в практически одинаковую тёмную одежду с неизменными противогазами на лицах. Свет керосинового фонаря вновь выхватил из тьмы измождённых узников, больно впился в привыкшие к мраку глаза…

– Ну что, животные? Я смотрю, вы по-человечески не разговариваете, только на зверином своём, да? – человек трижды передёрнул цевьё, подобрал вылетевшие патроны и рассовал их по карманам патронташа, а вместо них зарядил какие-то другие. – Ваше счастье, что я немного знаю звериный…

С этими словами охранник вскинул ружьё и выстрелил куда-то в сторону кровати, на которой лежал Карась. От грохота моментально заложило уши, парень вскрикнул от боли и скатился на пол, вслед за этим по камере начало расползаться серое облачко. Неосторожно вдохнув его, я тут же зашёлся кашлем⁶⁸:

– Газ!

– Ну что, нравится, твари? Нехрен было приезжать в наш город!..

Грохнул новый выстрел, облако отравы стало плотнее. Из глаз безостановочно текли слёзы, словно в них сыпанули изрядную порцию перца. Зажмурившись, я прижал к лицу шапку и кое-как пополз к решётке. Подальше от расползающегося по камере газа…

–…нехрен было привозить с собой заразу! Ладно бы вы людьми были, так хрен там!..

Еще один выстрел, где-то неподалёку захрипел старик. Захрипел так страшно, что по коже побежали мурашки…

–…Долбанные рыбы, отобрали у нас работу, на баб наших пялитесь!..

ГОшника слышно не было, Карась надрывался за пятерых, вопя что-то неразборчиво-оскорбительное. Двигаясь вслепую, я всё же добрался до решётки и прижался к ней лицом с прижатой к ней вязаной шапкой. Тут же получил сапогом в лоб от стоявшего с той стороны охранника. Жаль, что удар был несильным, иначе мучения моментально закончились бы…

– Ходите туда-сюда, нихрена не делаете, как у себя дома!.. Да завали ты уже пасть, тварь! – сорвался на крик охранник и зарядил ружьё ещё одним патроном.

Передёрнув затвор, он вновь выстрелил, Карась заорал с удвоенной силой, но крик его быстро оборвался, перейдя в булькающие хрипы. Однако я уже мало что мог услышать из-за непрекращающегося писка в кровоточащих ушах.

– Животные, они и в городе животные, – охранник поднял с пола фонарь и ушёл, оставив нас наедине с газом.

Старик смолк, Карась тихонько поскуливал где-то в дальнем углу. Тело больше напоминало разлившийся по полу студень, но я каким-то чудом всё ещё находился в сознании, стараясь не открывать глаза и как можно меньше дышать витающим в воздухе газом. Продолжайся так ещё минут десять, и в камере навряд ли остались живые, но, к счастью, вскоре пытка закончилась. Стоило стихнуть шагам, как под потолком что-то загудело, и ядовитое облако начало рассеиваться. Судя по всему, раньше времени убивать нас никто не собирался.

Прошло около получаса с того момента, как отрава полностью выветрилась.

Одноногий старик умер. Заметили мы это, только когда пришли охранники и, ухватив труп за лямки жилетки, уволокли безжизненное тело. Женщина не вернулась. Карась больше ни с кем не разговаривал. Кашляя и время от времени сплёвывая на пол, он скрежетал металлической рабицей, словно позабыв о нашем существовании. ГОшник, напротив, выглядел так, словно ничего не произошло. Как и прежде, он неподвижно сидел на полу и ни на что не реагировал.

Для меня же время словно замедлилось, превратившись в липкий кисель. К прежним симптомам, словно их было недостаточно, прибавилось жжение в глазах и груди, веки то и дело норовили закрыться. В сознании отстранённо дрейфовала мысль, что если я усну, то больше не проснусь, но она меня ни капли не пугала, а, наоборот, успокаивала. Только я погружался в дрёму, как будил сам себя кашлем, раздирающим горло и ротовую полость резкой болью. Чихая, я чувствовал на языке солоноватый вкус крови, но помочь ни себе, ни кому бы то ни было – не мог… За что я здесь? Кто эти люди, обрёкшие меня на смерть?

С трудом оторвавшись от лица польской журналистки, я перевёл взгляд на лейтенанта Козлова. Офицер указывал на радиста, неподвижно застывшего на грязном полу автобуса. Лежащий неподалёку короб радиостанции то и дело попадал под ноги журналистов, старательно пытающихся оказаться подальше от пылевого вала.

Миновав непрерывно стреляющих товарищей, я стал пробираться к телу. Автобус нещадно мотало из стороны в сторону – водитель хотел жить не меньше своих пассажиров и выжимал из тяжёлого бронированного транспорта максимум скорости, умудряясь маневрировать между встречающимися на пути препятствиями в виде легковых машин и частей обвалившихся зданий.

Наконец, я добрался до тела военного и приложил пальцы к его шее. Пульс есть, наверное, упал и ударился головой, или его толкнули долбанные гражданские…

– Связь со Скалой! Живо, пока нас не накрыла своя же артиллерия! – срываясь на хрип, кричал мне переводчик с другого конца салона.

Тумблер питания включен, напряжение в норме, переключатели частоты уже выставлены в нужное положение… Так, только без паники… Зажимаю тангенту и кнопку настройки антенны:

– Скала, Скала, я Турист, как слышите меня, я Турист, приём!

Первое время в эфире царила гробовая тишина. Если радиостанция неисправна – мы все покойники.

– Скала, я Турист, приём!.. Связи нет, товарищ лейтенант!

– Пробуй снова!

– Скала, Скала, я Турист, приём!

Спустя несколько безрезультатных запросов, потонувших в бушующей неподалёку буре, сквозь тишину прорвались обрывки слов, сопровождаемые резкими вспышками оглушительного белого шума:

– Вас… ист… ла… ордина…

– Скала! Скала, я Турист!.. Есть связь!

– Передавай! Машина в населённом пункте, берёза!..

– Скала, Скала, я Турист! Машина в населённом пункте, берёза!..

– …ри… соо… дле…

– Координаты – триста сорок два, четыреста двадцать один, по улитке пять!

– Наши координаты!..

Лица окружающих расплылись и потеряли чёткость. Воздух задрожал, словно от жары. Я попытался повторить координаты в трубку радиостанции, но не услышал собственного голоса. Повысил голос, попробовал закричать, но результат оказался тем же – из горла не вырывалось ни единого звука…

– Подъём, рота!

Тело, повинуясь еще не успевшей позабыться привычке, попыталось вскочить на ноги, но те предательски подкосились, и я грохнулся на ледяной пол. Кто-то склонился надо мной, словно бы желая помочь, но зрение никак не хотело фокусироваться, превратив человека в размытое тёмное пятно.

– Помогите мне, – то ли прошептал, то ли подумал я. – Помогите…

В ответ раздался ухающий смех и бессвязное бормотание, мигом напомнившие, что в окружающей меня действительности нет места милосердию. Одежду пропитал пот, заботливо прихваченным морозцем. Особенно сильно заледенели штаны в районе промежности, и если бы я мог вдохнуть носом, то наверняка вновь потерял бы сознание от вони. Тяжелый спёртый воздух, горький на вкус, входил в лёгкие с омерзительным свистом, а выходил – с хрипами и бульканьем. Мне хотелось сжаться калачиком и поменьше двигаться, хотелось вновь заснуть и больше не чувствовать нестерпимый жар, зарождающийся где-то в груди и, вместе с пульсом, пробегающий по всему телу. Хотелось, чтобы зрение окончательно отказало, и перед глазами больше не маячили эти уроды, безостановочно тормошащие безвольный кусок мяса, имя которому Иван Селезнёв.

В моменты, когда с рассудка спадала пелена, в мыслях возникала всего одна мысль: «Я умираю. Я, наконец-то, умираю», – но смерть не спешила приходить, и я вновь проваливался в колодец беспамятства.

– Да очнись ты! Очнись, животное! – в лицо ударила холодная струя воды. Опять кто-то начал крутить подъёмный механизм, пытаясь вытащить меня со дна.

Справа послышалось торопливое сёрбанье, я повернул голову на шум и увидел Карася, старательно вылизывающего пол. Глаза парня полыхали безумием и животной тягой к жизни. В поле зрения появился ботинок с высоким голенищем, и Карась отлетел в сторону:

– Свинья помойная! Ты следующий!

Кто-то ухватил меня за ворот и поволок во тьму, но спустя несколько шагов ткань расползлась по швам:

– Твою мать, как же вы меня достали, твари!

Подмышками скользнула верёвка, движение продолжилось. Позади шагал второй охранник, пинками и ударами приклада конвоирующий Карася. Выглядел парень паршиво – нижняя челюсть вся измазана запёкшейся кровью, сквозь порванную футболку виднелось огромное красное пятно, судя по всему, оставленное выстрелом из дробовика. Дерзость куда-то улетучилась.

– Только попробуй опять отрубиться, солдат – я тебе колено прострелю, – негромко приговаривал тащивший меня надзиратель.

Сколько прошло времени с момента смерти одноногого старика? Несколько часов? День? Неделя? Сломанные часы продолжали показывать одну и ту же цифру «22», но она мне ни о чём не говорила. Находимся ли мы в Городе или уже покинули его? Быть может, Катаклизм расползся по всему миру, а мы – в самом его центре? Или его уже победили?..

В памяти то и дело всплывало женское лицо, обрамлённое длинными светлыми волосами, но я никак не мог вспомнить кто это. Девушка приветливо улыбалась, и каждая её улыбка ослепляла меня, подобно вспышке фотоаппарата. Лицо приблизилось, я с удивлением обнаружил, что это никакая не девушка. Светлые волосы обернулись белой каской с санитарным крестом на лбу. Улыбка превратилась в сведённые от напряжения зубы. Взгляд военного то и дело косился мне за спину, но, когда я порывался обернуться, солдат хватал меня за голову и что-то беззвучно кричал.

– Очнись, да очнись же! – и вновь меня вырывают из забытья щедрой порцией воды. – Что это за координаты?

Координаты триста сорок два, четыреста двадцать два по улитке!..

– Не знаю… – с трудом шевеля губами ответил я, ни капли не кривя душой.

Я действительно не понимал, что значат эти цифры, и почему они раз за разом вспыхивают у меня в памяти.

Удар в живот, я зашёлся в кровавом кашле, оставляющем мелкие капельки на черной одежде допрашивающего меня человека. Еще один удар, без особой надобности, просто от злости и бессилия, но я схватился за вспыхнувшую боль, как за спасительную соломинку, вновь начиная погружаться во тьму.

– Э-э-э-э, нет, дружище! На этот раз так просто не отделаешься!

Кто-то закрыл мне лицо куском мокрой тряпки и с силой вжал голову в стол. Сквозь темноту и засохшую в ушах кровь я слышал шум отвинчиваемой крышки, где-то сверху раздался скрежет пластика, и на лицо полилась тонкая струя воды. Я судорожно схватил ртом воздух, но вдохнул лишь брызги влаги. Закашлялся, дёрнул конечностями в попытке освободиться, но те были крепко привязаны.

– Что это за цифры?! – рявкнул надо мной человек.

– Подтвердите ваши координаты!

– Я Скала, я Скала! Машина в населённом пункте!..

– Нет! Остановись! – вторил я звучащему в голове голосу.

– Скажи, что это за координаты, и всё закончится!..

Стол подо мною выбивал крупную дробь, я извивался, подобно сжатому пальцами червю. Мир сузился до размера мокрой тряпки и забирающейся в лёгкие воды.

На секунду все прекратилось, но только на секунду.

– Где это место? Что там?

– Я не знаю!..

– Говори, тварь! Говори!

– Я не…

И вновь вода пропитала тряпку, вновь я забился в конвульсиях…

Один вдох, хотя бы один вдох! Пожалуйста!

Словно услышав мои мольбы, пытка прекратилась.

– Отойдите, – старческий голос едва различим сквозь хрипы, вырывающиеся из моего горла.

Тьма расступилась, свет фонаря ударил по глазам. Спазмы кашля никак не желали утихать, но подошедшая вплотную к столу старуха терпеливо ждала. На плечах её лежала пожелтевшая от времени шаль, а из-под цветастого платка выглядывало жуткое костлявое лицо, испещрённое многочисленными морщинами.

– Ты действительно не знаешь, что это, – словно отвечая на самой же заданный вопрос, произнесла она. – Как тебя зовут, пропащая душа?

Если бы я смог отдышаться, то обязательно ответил бы этой милой женщине, но воздух слишком вкусен, чтобы оторваться от него. Стоящий за спиной бабушки человек поднял дробовик, но старуха остановила его:

– Хватит. Он достаточно натерпелся в этом мире, пусть отдохнёт перед миром следующим. Ты не должен забывать о милосердии.

– Но это же… – с обидой в голосе попытался возразить охранник, но женщина перебила его.

– Все мы создания Его, будь то овца или волк. Усмири свой гнев, не уподобляйся врагам своим. Кровью кровь не смоешь.

– Хорошо, Роза Андреевна, – голова верзилы смиренно наклонилась, а дробовик опустился, так и не нанеся удара.

– Так-то лучше… Раз ты не знаешь, что за координаты сам же и бормочешь во сне, то расскажи хоть что-нибудь.

Какое-то время я смотрел в её помутневшие, не выражающие никаких эмоций глаза, не понимая, что от меня требуется. Память начала судорожно перебирать папки с информацией, пытаясь понять, что следует говорить этим эскулапам, а что – нет, но вскоре я понял, что в осмотрительности нет никакого смысла. Я не выйду отсюда живым, так зачем обрекать себя на новые истязания…