Текст книги "Рябины на снегу"

Безусловность

 
Если б ты был похуже,
А я – поплоше,
Можно, наверно, понять,
Что отказывается – мой слух…
 
 
Сына любил
И ему подарил жилплощадь.
Мне же одной был нужен
Лишь ты, твой младенец. Одно из двух —
 
 
Ме́ньшее! Чтобы тебя не лишать «свободы»,
Самой же поверить в счастливое бытиё…
Труднее понять, что я – нелюбима, что́ ты
Стареть заставляешь юное сердце моё!
 
 
Грубое слово тяжеловесней пломбы.
Непонимание – главная из причин.
Почему у мужчины любимого
Столько апломба?
Откуда осколки жестокости у мужчин?
 
 
Если б ты был похуже —
Оно понятно!
Можно, наверно, бросить —
Одно из двух…
 
 
Скоро настанет стужа,
Проступят пятна —
Осени ржавой проседь —
Тончайшего снега чистейший звук!
 
 
Если была б поплоше —
Всё так и было б.
Тебе ни к чему, право,
Тащить на плечах лишний обоз…
 
 
Старенькие галоши
Надела б, выла,
Словно волчица, в храмах
До с а м ы х седых волос…
 
 
Кто обо мне потужит?
Лишь стылый ветер,
Резкий и заполошный,
Да выхлёстывающий глаза?
 
 
Если б ты был похуже —
Меня б не встретил.
Если была б поплоше —
Вернула бы всё назад…
 

23.10.2012 г.

Из панциря, из черепашьего…

 
Из панциря из черепашьего
Браслет на тоненькой руке —
Осколок солнца дня вчерашнего,
Затерянного на песке,
 
 
Сверкнувшего глазами карими,
Монетами – в морское дно.
А на руке моей – Аравия…
Ведь я живу давным-давно.
 

28.11.1990 г.

Солнце золотое в снежных ветках…

Г.Б.

 
Солнце золотое в снежных ветках
Под ноги покатится зимой…
Ты теперь со мной, как солнце, редко,
Мой… Не знаю – кто, да разве – мой?..
 
 
Надо мной давно смеются люди,
Я для них – фигура из Бермуд…
Всё же знаю, кто ты: мой верблюдик,
А верблюды замуж не берут!
 
 
Только в самом деле, где уж нам уж,
Нищенкам с талантами, с детьми,
По любви да золушками – замуж…
Это ж не по улице пройти!..
 
 
Ах, моё мечтальное колечко!
Жизнь проходит – не о чем мечтать.
Я рожу ребёночка, конечно.
Парень будет – не другим чета…
 
 
Станет легкокрылым, станет принцем!
Повернётся солнышко к весне.
И усталой золушке не скрыться,
Что ещё принцесса не вполне…
 

10.01.13 г.-11.01.13 г.

Исповедь хулиганки

 
Опухоль в груди, миома – в матке.
Оперировали? Значит, всё в порядке
До поры, до времени, до срока…
Не мотаешь срока ты, сорока!
Не осознаёт кукушка тоже —
Чем поможет Бог? Иль – не поможет?..
Как научат школьные азы
Жить без щитовидной железы?..
 
 
Но я выжила. И мальчики – со мною.
Крестом вышила: «сравнима жизнь с войною».
В интернете пишут мне: «Ты – супер!»
Но на свете нет вкуснее супа
Ничего! Лихой кураж мне вроде
Выпадает, словно я – на фронте…
Не боюсь ни сплетниц, ни завистниц.
И от них ничто уж не зависит!
 
 
Ведьмы копья об меня сломали —
Не видали стойких аномалий:
Порчу – корчит, приворот – воро́тит,
«На́ смерть» – всё не по моей породе…
Не проходит ворожба на зло —
Им со мной, увы, не повезло!
Я – люблю, любима. Мне не к спеху
По перилам лестничным уехать…
 
 
Провожаю взглядом чьи-то души на…
Бронхиальной астмой не додушена.
Я дышу сегодня полновесно.
Видно, Богу этим интересна.
Обернувшись вслед промокшим вдрызг,
Снова слышу поросячий визг!
Разрывает он сердца́ на атомы.
Думаю, что этого не надо бы…
 

К Богородице

 
Холодно. Безотрадно.
Мо́рось – как из ведра.
Солнце мелькнёт навряд, но
Хочется, чтоб – с утра!
 
 
Чтоб золотой монетой
Радость Скорбящих Всех
Нас осыпа́ла где-то,
Нищих в своей красе,
 
 
Правдой сермяжной грешных,
Живородящих стих…
Ты нас прости, конечно,
Сирых, нехитрых сих!
 
 
Сурожского суровей
Из-под Покрова – взор…
Нежной онежской крови
Кротче мы до сих пор.
 
 
Молимся? Что ж с казённым
Рылом – в калашный ряд?
Праведный поросёнок
Праведнее сто крат…
 
 
Холодно, неуютно —
Многие сотни вёрст!
Нет нам пути, беспутным,
Только землицы – горсть…
 

30.10.2012 г.

День Божьей Матери Казанской…

На 4 ноября 2000 г.

 
День Божьей Матери Казанской
Обыкновенным мне казался
Позднеосенним, серым днём.
 
 
Снег жил ещё в утробе неба
И на моей ладони не был,
Заставив тосковать о нём…
 
 
А ты руки моей касался
В день Божьей Матери Казанской,
Но о любви мне не сказал.
 
 
Пришлось читать стихи в усадьбе,
Где после чьей-то пышной свадьбы
Нам о́тдали каминный зал…
 
 
А я всё думала: «Венчались?
Иль, может, просто так встречались,
Как принято в наш страшный век?..»
 
 
Ещё о том мне у рояля
Подумалось, что где-то в зале
Сидит бездушный человек…
 
 
Меня отпугивает это
И вновь уйду я, не согрета
Предснеговым, осенним днём
 
 
В цветах, овациях, под топот.
Зачем они камин не топят,
Заставив сожалеть о нём?..
 

Несчастный

 
По пустынным асфальтовым руслам,
Площадям обмелевшим, сквозь тусклый
Рой фонарный, мощёный, нечастый
Приближаешься к встрече с Несчастным.
 
 
Мой Несчастный стоит у фонтана,
Сотням брызг его радуясь пьяно,
Запрокинув пустые глазницы,
И – неведомо, что ему снится:
 
 
Может, храм, может, рваные войны,
Он считает себя недостойным
По ступеням высоким подняться
И, увидев Христа, рассмеяться…
 
 
Мой Несчастный – который из тысяч?
Эти брызги легко ему высечь
Из безмолвных апостольских статуй.
Ведь живых не разжалобить правдой…
 
 
Я стремлюсь к нему, где бы он ни был.
Он разут. И вокруг него – нимбы.
Он, как мы, ни на что не пригоден
В этом мире. Он – Ангел Господень…
 

24.09.04 г.

Что человеку постичь суждено?.

 
Что человеку пройти суждено
Между крещением и отпеванием?
То же отчаянье, то же окно —
Те же рябины окна и отчаянья?
 
 
Те же герани, что вечно растут,
Астмы источники, на подоконниках?
ЧТО – человеку, пока ещё тут
Мается в плотно зашторенных комнатах?
 
 
Чтобы не видеть тщету и обман,
Ужас исполнившихся пророчеств,
Участь поэтов, сошедших с ума,
Я закрываю окно, Авва Отче!
 
 
Я не молюсь – выдыхаю слова
Зрелости поздней, но мудрости ранней:
К Чаше Твоей приступая, жива,
Хоть задыхаюсь в проклятых геранях!
 
 
Что же постичь суждено на кресте —
Между крещением и отпеванием?
Гвозди как гроздья растут из кистей
И кровото́чат в момент созревания.
 

Благоухает ночь дыханием весны…

 
Благоухает ночь дыханием весны,
Сжимая сердце ласковой тревогой.
Распахнуто окно – и исчезают сны,
И проступают звёзды понемногу.
 
 
Неявственно, сквозь толщину чернил
Ночного неба холст прожекторы пронзают
И векторы святых небесных сил
Пересекаются игрой мозаик.
 
 
В мозаике судьбы меняется стекло —
Меняется узор и всё предначертанье.
Пути земного время истекло,
Клокочет кровью исповедь в гортани.
 
 
А ночь, как жизнь, по-прежнему нежна,
Она до слёз жалеет уходящих
И рассыпается мозаикою сна
На подоконнике моём блестящем…
 

16.04.06 г. – 17.04.06 г.

Пасхальное

 
И в храме Божьем —
Щебетанье птиц —
Разноголосица к причастью:
Свеченье ликов и сиянье лиц,
Изголодавшихся по счастью.
 
 
И я пою – пью воздух,
Что не нов,
Но столь живителен
И столь потребен,
Что в нём и есть
Основа всех основ —
Молитва о насущном хлебе.
 
 
И я дышу, пока душа моя
В бездонном куполе,
На щебне талом
Навек не превратилась в соловья
И в храме Божьем не защебетала…
 

16.04.06 г. – 17.04.06 г.

Туманом ли, паром ли, птицей…

 
Туманом ли, паром ли, птицей
Висел вновь проснувшийся Бог —
На Землю же переместиться
Без снега никак Он не мог.
 
 
Ах, снег, ах, метели-качели,
Зажегшие светоч во мгле —
Мадонны Санро́ Боттичелли
Младенец на белой Земле.
 
 
Ах, чудо! Ребёнок на святки.
Рождение? Нет, Рождество.
Подбросили злато – «на пятки»,
В хитон спеленали Его.
 
 
И ладаном пахли ладони,
Мария качала Христа,
И было уютно как в доме,
В котором Сочельник настал.
 
 
На нашей планете, на свете,
В чернеющей мгле, среди звёзд
Пел ветер, по-летнему светел,
Сугробы песчаные вёз…
 
 
Ах, снег, ах, метели-качели!
Проснувшийся ослик, песок…
Звезда нам приносит Сочельник
И вновь воплощается Бог…
 

21.12.11 г.

Неслышным шагом Ангелы проходят

 
Неслышным шагом Ангелы проходят.
В котомках – крылья. В сумраке теней
Мерцают клёны. А на пароходе
Уходят те, кого на свете нет…
 
 
Они с росою утренней обратно —
За ангельскими крыльями вослед —
И тянется их след невероятный,
Всех тех, кого давно на свете нет.
 
 
Во мне – свеча. Я поглощаюсь ночью —
Летучей мышью в складках вещих снов —
И вижу всех ушедших я воочью,
Мир утонувший для меня не нов.
 
 
И в тишине звенящей – на восходе —
Когда ни парохода, ни гудка,
Я чувствую, как Ангелы проходят,
Как жизнь невозвратимо-коротка…
 

30.05.05 г.

Небо раскрылось буравчатой вязью…

 
Небо раскрылось буравчатой вязью —
Студят объятья тоски…
Даже при всём её многообразье,
Я – у последней доски.
 
 
Светел Монмартр на дарёной картине
И оживлён Сакре-Кёр…
Держат лишь мысли о сыне и стынет
Мамы безмолвный укор.
 
 
Младший сынок – он меня не запомнит?
И ничего не поймёт?
Будет в тиши наших узеньких комнат
Думать, что мама придёт?..
 
 
Как же идти, если страшная слякоть?
Некого, нечего ждать?
Господи, как же мне хочется плакать!
Просто, по-бабьи, рыдать…
 
 
Что ж, за очками не видно, пусть жжётся.
Может, от ветра – слеза?
Так вот мне дальше-то и не идётся,
Так и стою с полчаса…
 
 
В спину толкнул отрезвляющий окрик:
«Что же ты, девка, стоишь?»
…Снег в волосах, на ладонях апокриф,
Перед глазами – Париж…
 
 
Как хорошо, очутившись над Сеной,
В небо веселья взглянуть!
Каждый свой шаг не вздыхать о спасеньи,
Просто отправиться в путь…
 
 
Небо раскрылось буравчатой вязью —
Нет ни звезды, ни огня…
Разве всё кончено в жизни и разве
Больше не будет меня?..
 

Как жить?

 
Разбегаясь, назло ноябрю,
Улетая со старых качелей,
Надо всем, что имеет значенье
Не расту, но, как в детстве, парю…
Солнца луч – в волосах, на плече ли?
 
 
Ржавым эхом гудящий тоннель
Оказался мгновением ока:
Так легко мне и так одиноко
Плыть за тридевять райских земель!
Жаль, с наскока. И, явно, до срока…
 
 
Словно вьюн, цепкий ветер обвил,
А к земле независтливы корни:
Кто пригреет меня, кто накормит?
Кто подаст безусловной любви?
Сердце вновь умещается в горле.
 
 
Если горло сдавить, то – хана.
Не о том говорил Заратустра…
Но боюсь, что не выдержит люстра
На цепи в потолке, у окна.
Чёрный город. За окнами – пусто…
 
 
Нет, нельзя! Надо молча терпеть,
Распевая трезвучия гаммы.
И летучих мышей оригамных
Отправлять в славный город Дербент.
Потому, что я всё-таки – мама…
 

Осень

 
Стволы обуглились
И занялися кроны
Огнём осенних звёзд…
И гаснет каждый лист
Искро́й в туманах кровель —
Во тьме, как зыбкий мост
 
 
Меж небом и землёй,
Меж взлётом и паденьем,
Меж Богом и людьми.
Слетает, окаймлён
Уходом и рожденьем,
Спасён огнём любви…
 
 
И, может быть, весной
В новорождённой кроне
Нет разорённых гнёзд,
И прелестью иной
Она мани́т всех, кроме
Одноимённых звёзд,
 
 
Но мне они светлей,
Но мне они дороже
В щемящей глубине
Пустующих полей,
Когда н и к т о, о, Боже!
Не всплачет обо мне…
 

конец октября 2004 г.

Болезненные строки

 
Депрессуха – какая-то засуха!
Нынче осень без спроса явилась-то!
Кто бы слёзы мне высушил насухо?
Но залезла я в нору безвылазно…
 
 
От того ль, что мне на́ море хочется,
Точно птице, на юг улетающей,
Крепко душит в слезах одиночество.
Я ж не Серая Шейка, я – та ещё…
 
 
Как бы я распогодилась, пёстрая,
В грустном небе зарделась бы празднично!
Полетела бы следом за сёстрами…
Да их нет у меня! Дети, разве что…
 

Сыну Арсению

 
Милый мальчик, тёмно-русый,
Не черней, чем мать,
Как с душой ты будешь русской
Жизнь превозмогать?
 
 
Долгим взглядом вдоль дороги
Что́ на ней найдёшь?
Песнь острожную о Боге
Или только дождь?
 
 
Дождь медлительный, весенний,
Вечный, как песок, —
Для таких, как мы, растений.
Для тебя, росток!..
 
 
Сколь Ты, Боже, преснослёзый?
Соль и кровь – в лозе.
На какой же крест – мы, лозы,
В Русской полосе?..
 
 
Дождь смолистый, дождь тягучий,
В тучах – твой предел.
Знаешь, за какие кручи
Бог наш улетел?..
 
 
На кого Он нас оставил
В этот страшный час?
Обещал апостол Павел
Обессмертить нас…
 

Сыну Павлу

 
Павел, колокол онемел —
Звуки в небо направил:
«Па-вел»… Белый-белый, как мел,
Отгудел, откартавил.
«Па…» – словно падает в бездну,
«вел» – велит удержаться.
Наверное, не исчезну,
Если буду сражаться…
Имя полнится изнутри
Силою небывалой —
Павел – воин Христов, смотри:
С гор несутся обвалы —
Это имя твоё звучит:
Падает и взлетает.
«Па-вел» – звон колокольный мчит,
Эхо в горах не тает…
Гордо, властно повелевать
Павлу, державой править…
Слева выстроятся слова.
Длительности нот – справа.
Алой музыкой облаков,
Льдиной вершины голой,
Павел – белый как пыль веков,
Чёрный как сосен смолы…
 

21.09.2007 г.

Я создана из шёлковых молений…

 
Я создана из шёлковых молений,
Из ладана духов,
Из шёпота уснувших королевен
До петухов.
Я рождена в преддождевом тумане,
В заворожённый мох.
И помню всё, что дальше будет с нами —
Так хочет Бог.
 
 
Я вскормлена под разговоры сосен
Коровьим молоком.
Мне знак был взгляд, прекрасен и серьёзен.
До дна. Мельком.
И я пошла, заглядывая в дупла
Вдвоём с луной.
Она плыла и билось сердце с купол
Величиной…
 

1988 г.

Опускающий ресницы…

 
Опускающий ресницы,
На плече твоём, как птица,
Тёплая ладонь…
А в зрачки Луна глядится.
И вокруг неё кружится
Неземной огонь.
 
 
Слышишь стон замёрзших елей?
Ни одна душа не дремлет
Под такой Луной…
В то окно вселенских целей
Нынче Ангелы летели
За тобой и мной.
 
 
Кто ты мне, мой спутник странный?
Очарованный ли странник?
Отчего, легка,
Замирая с полуслова,
Упорхнуть с плеча готова
Твоего рука?..
 

26.11.93 г.

Я носила рубашки любимых мужчин…

 
Я носила рубашки любимых мужчин,
Я любила их запах.
Но из тех, за кого бы пошла – ни один
Не позвал меня замуж.
 
 
Все потом возвращались и звали, но я
Уплывала далёко
Мимо больше не мной обжитого жилья,
Мимо тающих окон…
 
 
Что ж, всему – своё время,
Рубашкам – свой срок,
Сосны не без износа…
 
 
Всем, кого я согрела:
Вот – Бог, вот – порог
И, наверное, посох…
 

ноябрь 1999 г.

Мой уголок мне кажется укромным

 
Мой уголок мне кажется укромным —
За кромкой леса, возле пустырей,
Где пахнут кровли зонтичным укропом
И помогают медленно стареть.
 
 
Висят берёз безжизненные пряди
Как паутинки, в тонкой седине,
Косой линейкой дождь дробит в тетради
Пустого неба лист. И странно мне
 
 
Ступать по ржавым, глиняным тропинкам
В туман, под струями, без шляпы, без…
И ощущать, как слабой паутинкой
Моя душа спускается с небес.
 
 
И грязью чавкать, и глядеть под ноги,
Распугивая стайки воробьёв…
Да, мой приют в себя вмещает многих,
Покуда их пространство не убьёт…
 
 
Ну, как же так? Над треснувшею коркой —
На луже утренней – мой лёгкий след,
А я опять глотаю воздух горький
И понимаю. что другого нет.
 
 
Ещё туман высвечивает листья,
Укроп упрямый, что застрял в песке.
А я с утра зачем-то спорю с жизнью,
Которая висит на волоске.
 

Скромнее – надписи на книгах…

 
Скромнее – надписи на книгах,
Скупее – слово.
С годами – бережнее выдох
В дыму еловом,
Полнее – вдох и – драгоценней —
Звонок и память,
Что кто-то любит, кто-то ценит…
Что стало б с нами
Без этих пихтовых тропинок
С листвой опавшей,
Слёз неприкрытых, рук невинных,
Объятий наших?
Сосна смолу роняет густо,
В ней – солнца дроби.
А мне не больно и не грустно —
Мне – по дороге…
 

11–12 октября 1999 г.

Не берут меня в Камерун…

 
Не берут меня в Камерун
И в Бейрут меня не берут,
И Израиль меня оставил,
Остолоп я – апоспол Павел
И доверчивый Пётр слепой,
Я – поэт, недовольный собой,
Я один – и Сапфо, и Цезарь,
Мефистофелев мытарь – Кесарь,
Клеопатра и Иисус.
Я безумьем своим спасусь!
Я богач и бедняк, я – слезы
Божьей радости, апофеоза
Не добившийся пономарь,
Шут великий, двуликий царь
И хранитель угроз и условий,
И псалтирь, где на каждом слове
Намекается на Содом…
Меж Землёй и небом мой дом.
То распутник я, то аскет,
Я – поэт и среднего – нет!
Оттого меня и не берут
На Восток, не зовут в Бейрут.
Но слетается едкий Запад
На стихов моих редкий запах,
Точно пчёлы на липов цвет.
Я – во всём, ибо я – поэт.
 

1995 г.

Печаль в объятиях оркестр сжимала

 
Печаль в объятиях оркестр сжимала:
Виолочель рыдала скрипке: «Мало!…»
А скрипки всхлипы стоном заглушало
Гобоя жало,
 
 
Зиял рояль проёмами столетий —
Он оживал в дуэтах Доницетти,
Но в белом цвете, как и в чёрном цвете
Его лица – таился оттиск смерти…
 
 
Наш разговор под сбивчивость кларнета
Метался между тем и этим светом.
И тенью Фауста на отсветах паркета
Дрожала флейта.
 
 
Но Вы не слышали. Вы говорили: «Поздно…»
Последний день дышал тромбоном грозным,
Что от испуга, жалобно и просто
Прощал нам прозу…
 
 
Оркестр стихал – печаль владела миром,
Что от непониманья миртой вымер.
Лишь ветка слабая смычка – рапирой
Фехтует с лирой.
 
 
Мы встретились. Случайно. Вот – ошибка
В закономерностях фиоритуры гибкой
И гармоничной, как моя улыбка,
Как ночь и скрипка…
 

Сентябрь 1996

Любовь

 
Любовь – это, наверное, обман?
Прекрасный, вечный сон без продолженья…
Ко мне она спускается сама,
Без приглашенья.
Не во́время, некстати, невпопад,
Как седина в воронокрылый волос.
Лавиной с гор, снося, как водопад
Всё, что ещё под ней не раскололось…
Кому-то нежность, жертвенность даря,
Меня ж – на пепелище, на руинах
Оставила… Но ей благодаря
Есть крылья у меня – два сильных сына.
Любовь – это, наверное, туман?
Всевышняя способность к всепрощенью —
Не видеть зла, чтоб не сойти с ума
От ощущенья
Беспомощности… Красотою строк
И чистотою звуков музыкальных
Ко мне любовь приходит, словно Бог —
Исповедально.
Чем поделиться надо ей со мной,
Пока я сплю и грежу сквозь ресницы?
Но этот сон с печалью неземной
Давно мне снится…
 

Памяти Геннадия Куркова

 
Последний снег —
Пушистый, словно клевер,
Глубокий, словно сон…
 
 
Под ним ты вечно
Устремлён на Север
И – погребён…
 
 
Недавно пела я тебе: «Голубчик, не уезжай!»
А ты старался подыграть получше, гитару сжав…
 
 
Когда рука моя бросала комья
Тебе вослед,
Я помнила, что были мы знакомы
Сто тысяч лет,
 
 
Воссоздавала каждое объятье
И каждый взгляд,
Как ты сказал, что львы и даже львята
На ветках спят,
 
 
Как на руке твоей – большой и щедрой —
Спала и я,
Как этот снег, оледенённый ветром,
П о с л е д н я я. .
 
 
Ох, степь кругом, как в песне – смерти жало,
Не вырвать чтоб…
Одна тебя я в губы провожала,
Другие – в лоб…
 
 
Как ты махал в окно мне утром летним,
Так я – зимой…
«Не уезжай, голубчик!..» Свет последний,
Любимый мой…
 

февраль 2000 г.

Пошли в кафе – пить кофе с коньяком…

 
Пошли в кафе – пить кофе с коньяком,
Где каждый пан панически знаком
Со стихотворной грамотой Бодлера
И вдохновлён Вийоном, для примера…
 
 
Пошли в кафе – пить кофе, есть салат.
Здесь каждый пан – поэт, а, значит, брат
Нам по перу и по дурной привычке —
Прикуривать от незажжённой спички…
 
 
Пошли в кафе – пить кофе и коньяк,
Здесь каждый пан – поэт и каждый пьян
Невыпитым ещё бокалом страсти
И ненаписанным шедевром… Здрасьте!
 
 
А вот и мы! А вот и наш бокал…
Здесь каждый – пан и потому пропал
В Отечества кофейной круговерти.
Жизнь выпита, есть только гуща смерти,
 
 
В которой мы пытаемся прочесть:
Кому – когда из тех, кто нынче здесь,
Чей жест любой до боли нам знаком…
– Что будет пан?
– Два кофе с коньяком…
 

Эйфелевой башне

 
Эй, Эйфелева! Что растопырила ноги
В бесстыдстве всегдашнем
В самом престижном борделе мира – Париже?
Тебе бы сейчас в Корнуэльсе
Шлейф держать у Корнуэльской башни!..
Послушница рыжих огней всех «шевроле»,
Возжелавших Парижа,
Как там священник твой рыжий – Жерар?
Не очень ли стар? И, надеюсь, опрятен?
Ему разворот твой приятен
Под вспышками фар…
Эй, Эйфелева! Французская девка
С бюстом Бардо и глазами Денёв,
Ты пьёшь этот воздух из сидра,
Потому-то и спишь днём,
А к сумеркам, голову в небо задрав,
Поёшь – из тебя рвётся голос Пиаф!..
И всё замирает внизу —
Один только звук!
Эй, Эйфелева! Тебе б наклониться,
Хотя б вполовину,
Да разве согнёшь твою чёртову спину?..
Что твой сутенёр – Миттеран,
Всё – развратник и франт?
Не слишком ли странноприимен?
И как твоё новое имя —
Жюли, Франсуаза, Мадлена?..
Эй, Эйфелева громада!
Ты – любовь моя с первого взгляда,
Пред тобой преклоняю колено…
 

октябрь 1996 г.

Чёрный плуг

 
Чёрный плуг бороздит мою душу.
Как чёрный паук
Разъедает меня изнутри – чёрный плуг…
Я – Пигаль. И меня не разрежешь на Пасху, как хлеб —
Обезглавленных чернью молитвы во мне королев.
Я – Пигаль фаэтонов и жалюзи войн и чумы.
Всех гаврошей, гарсонов, гастонов —
Колыбель и могила… Где мы
Пребываем с тобою?
Кто нам наливает «Шартрез»?
Шартр. Шарманщик. Настенные с боем.
Этажей бесконечный кортеж…
И взрываемый мир бороздою —
Чёрный плуг раздирает меня, как паук!
Никого. Ничего. Только плуг.
Он пытается вгрызться в мой грунт —
Разложений коллеж,
Храм скульптур и мозаик,
Холстов и пергаментных рун —
Всех веков многослойный кортеж.
Я – Пигаль, я кровавый притон
Паукам и кротам,
Я ни пяди, ни пряди своей
Под засев не отдам —
На распашку чудовищным нравам толпы и вождей.
Нараспашку живу к вожделеющим жизнь каждый день:
Нисходящим – покой и приют,
Восходящим – трамплин,
Я – Пигаль, и меня не разделишь, как масляный блин.
Кто-то чёрный с густой бородою идёт бороздой,
Насекомое в упряжи пашет
Моё сердце! Молитвы твержу – прорывается кашель.
Где же ты пребываешь, постой?
Мы любили друг друга! И вдруг —
Разъедает меня изнутри
Чёрный круг…
 

24–25 ноября 1995 г.

Мы по вязкому снегу бредём…

 
Мы по вязкому снегу бредём.
И не ценим ни снег, ни пространство.
Может, блочный, нетопленый дом —
Форма русского христианства?
 
 
Что – раздать, если нищий народ
Не имеет имений и мнений?
Он один святым духом живёт
Из живущих вообще населений.
 
 
Он своё подставляет лицо,
А не щёку – одну и вторую…
Почему же, в конце-то концов
Я по пальмам французским горюю?
 
 
Где из мрамора – белые львы,
А из роз – разрослись коридоры,
Где от стужи так плакали вы —
Эмигранты, поэты, жонглёры…
 
 
Вы – жонглёры своею судьбой,
Недовольные пальмами в парках,
Что́ там, в Ницце, ворчал вам прибой
По ночам, отупляюще жарким?
 
 
Причастившись, иду, не дыша
Я из церковки в ветках сосновых.
Вот и счастье. И жизнь – хороша.
Я люблю её, снова и снова.