Текст книги "Рябины на снегу"

Крестившая Иверию Нино

Нино: «Что такое чорчхэла?»

Георгий: «Свеча, которая не горит…»

 
Крестившая Иверию Нино
Надета мне на шею в Имерети,
Так патриаршей милостью дано
Ей, потерявшей жизнь, иную встретить.
 
 
Девятнадцатилетнею Нино,
Вдовою Грибоедова, метели
Не превратили сердце всё равно
Мне в царский камень в кубке Церетели!
 
 
Многоголосие лозы давно
Во мне шумит причастием священным.
Я, потерявшая тебя, Нино —
Ещё зову и верю в возвращенье!
 
 
Ищу себя в развалинах страны —
Сплетённой башни, с печью в страшном чаде:
Угарно бодрствовать, суглинно видеть сны,
Гортанно подавать старухе мчади.
 
 
Всех виноградин голоса солью
В один кувшин, сплету себе чорчхэлу
И навещу святого Илию,
Чтоб негорящая «свеча» горела…
 
 
Чтоб мой очаг без друга не зачах,
Чтоб детский смех в нём искорками таял —
Светилась в моих траурных очах
Семь долгих лет моя Нино святая…
 

Приближается осень…

 
Приближается осень. Ночь зябнет, конечно.
Ветер крымские кручи вращает неспешно.
Отчего мне так гулко? Отчего так полынно?
Словно слышу свой голос из башни старинной…
 
 
Что оно предвещает, это горькое эхо?
Может, слабость от счастья, может, слёзы от смеха?
Что он мне навевает, зверь, скрутившись волною?
Может быть, так бывает. Но, увы, не со мною…
 
 
Может быть, я не смею, может быть, я не знаю,
Что совсем не умею ж и т ь. Что т а к умираю?
 
 
Приближается вечность. Наклоняются звёзды.
Наконец-то, конечно, хоть какой-нибудь ро́здых!..
Наконец-то не будет окликать меня буря…
Неужели не будет? Неужели не будет?
 

Монотонного города…

 
Монотонного города горбились голые горы,
Из расщелин которых на уличные коридоры
С громким хлопаньем крыльев оконных,
с шипеньем задвижек
Вырывался поток, что исконно почти неподвижен.
Этот шквал, нарастая из радостей и огорчений,
Стал перпендикулярен всему, что имеет значенье,
Он обрушил стотысячный гул свой победным аккордом —
Птиц с периметров улиц вспугнул и прошествовал гордо…
Заглушая, стоящий в ушах, рёв мобильных моторов,
Заполняя собой и в себе потопляя весь город,
Ощеряясь дверными проёмами в бельмы заката,
Ураган успокоится к ночи на крышах покатых…
 
 
Но пока ты не слышишь меня из-за этого гуда,
В недосмотренных снах всё маня, недовспомнить – откуда…
Цепенеет вокзальный провал циферблатом укора,
Разговор наш недолгий прервал оглушительный «скорый»…
Ах, скорее, скорее лети, чтоб увидеться снова
С тем, кто – там, позади, впереди же – всё ново, всё ново.
Но грохочет, грохочет состав пробегающей ночи
И, по-прежнему, дни отсчитав, возвращаться не хочет…
 

Мне сладок хлеб моей страны…

 
Мне сладок хлеб моей страны,
Что вскормлен полем Бородинским.
Так, сытостью разобщены,
Бедой мы сплочены в единство.
 
 
И мы сильны, как этот хлеб,
Своею крепостью ржаною,
Своим замесом на́ сто лет,
Происхождением, страною,
 
 
Такой же нищей и святой!
В бою ли, неоглядной, лечь ей —
Воскреснуть, кровью залитой, —
Удел её нечеловечий
 
 
И нарожать себе сынов,
И выкормить их той осьмушкой,
Которая скрепляет вновь
Царь-колокол или Царь-пушку…
 
 
Мне сладок самый чёрный хлеб
Своими тминными слезами.
Дух русский не настолько слеп,
Чтоб маяться пред образами,
 
 
Он сам – воочию – Христос,
Что выношен блаженным чревом.
«Проклятой почвою» за что ж
Зовут Тебя, Мария Дева?..
 
 
Мне сладок хлеб моей страны,
Что вскормлен Бородинским полем.
ИМ причащаться мы должны
По Божьей воле…
 

Мы плавно переходим в возраст

 
Мы плавно переходим в возраст,
Когда, раскидывая руки,
Уже не побежишь на возглас
Любимого или подруги,
 
 
Когда взрослеющие дети
И в книгах изданные строки
Нам говорят, что всё на свете
Имеет грани, рамки, сроки.
 
 
Когда любимые – далече,
Давно и ненадолго счастье,
И млечный путь души не лечит,
И невозможно возвращаться
 
 
В тот мир игры и пантомимы,
Где юность беспредельна, вечна,
Где мы без отклика любимы
И так же влюблены, конечно…
 
 
Мы плавно переходим в возраст,
Предполагающий усталость
И ритмизованную прозу,
И… что там нам ещё осталось?
 
 
Мечты бурлящие потоки,
Водовороты страсти бурной,
Последней нежности истоки,
Взлёт в творчестве литературном.
 
 
Приобретаем понемногу
Всепониманье, всепрощенье.
Лишь в юность, где так близко к Богу,
Нам невозможно возвращенье.
 

Лето 2011

Георгию Ива́нову

 
Декабрь в декольте декад,
Равниной Русской мысли сжаты:
Здесь не рождаются Сократы,
Не сомневается Декарт,
 
 
Здесь снег вселенского покоя
Кричащий забивает рот…
Россия – что это такое?
Какой француз Её поймёт?
 
 
В глаза бросающийся ветер
Заставит плакать над собой…
Поэт – один на целом свете,
Наедине с Её судьбой,
 
 
Согнувшись от такой нагрузки,
В очках, потеющих в тепле…
– Вы – русский? – Ну, конечно, русский.
Последний РУССКИЙ на Земле!
 
 
Вопросы европейцев чинны:
– А – Достоевский? А – Толстой?..
– Руси, последней и святой,
Никто не ведает причины,
 
 
Тем более у вас, в раю,
Где слёз не вышибает ветер,
Где, умирая, не поют
О будущем тысячелетье,
 
 
Где что ни кладбище, то – сквер,
Где, может быть, в тени каштанов
Родится вновь Аполлинер, Бодлер,
Но никогда – Ива́нов…
 

C₈H₁₁N – формула любви

Памяти поэта Бориса Грачёва.

 
Если бы вспомнить:
Прозрачней моря
Эти глаза, гуще неба – брови…
 
 
Если бы вспомнить! —
Верлену вторя,
Как благороден был русский профиль…
 
 
Если бы вспомнить
Дрожанье пальцев,
Дым папирос и любую малость,
 
 
Мог ты избегнуть
Судьбы скитальцев…
Жаль, только вспомнить не удавалось!
 
 
Я в амнезии – двадцатилетье:
Помню твой гений, лица – не помню!
Нет уж давно ничего на свете:
Нет ни тебя, ни стихов, ни комнат…
 
 
Комнаты проданы с аукциона,
Книги, как во времена эпидемий —
Все сожжены без единого стона
Теми, кто пре́дал тебя,
Иль не теми?..
 
 
– Как же стихов нет? —
Грянули боги, —
– Рукописи не горят, не тонут!
 
 
Тот, кто не помнит —
Сгниёт в остроге,
В строгом забвении лиц и комнат…
 
 
Лиц или масок
Мгновенных женщин,
Что растворились морскою пеной.
 
 
Был как подпасок
Поэт увенчан,
Переводивший Рэмбо, Верлена,
 
 
Был он увенчан
Венком из тёрна,
Не из фиалок
Лилово-жёлтых…
 
 
Дар – переменчив,
А смерть – проворна,
Боги настигнут,
Куда б ни шёл ты!..
 
 
Был изолирован,
Как да Винчи,
Загнан, затравлен
Как Искупитель…
 
 
В серой обители
Стол привинчен,
Также кровать,
Чем страшна обитель…
 
 
Нет здесь венца
Из твоих «фиалок»:
«Еве подобных и Хлое подобных»,
 
 
Если бы вспомнить,
Как ты был жалок
И из чего твой костюм подобран!..
 
 
Небо разверзлось,
Жалобно скрипнув:
«Здравствуй, поэт мой,
Страдалец бедный!
 
 
Как ты истерзан
Чужою скрипкой,
Старшею Эддой
И младшею Эддой…
 
 
Как же – стихов нет?
Они – терновник.
Что украшает чело кроваво…»
 
 
Тот, кто не помнит
Как я – виновник.
Тот, кто не знает —
Виновней, право…
 

март-май 2011 г.

Олегу Кочеткову

 
Дождями отбелённая берёза
И с высвеченной молнией – душой,
Ты застишь свет моим глазам тверёзым,
Как больно им в тени твоей большой!
 
 
Как будто небо разрва́ло громом
И Скорбный Бог всё заслонил Собой…
А я смотрела – дерзко и огромно,
И выбелил глаза мне дождь слепой.
 
 
Как издревле у странников дорожных —
Такие бельма – сохрани-спаси! —
Что кроме Бога больше невозможно
Мне ничего увидеть на Руси.
 
 
С берёзы – туесок, а с липы – лапоть.
Всё то же бездорожье, тот же квас…
И только остаётся пить и плакать,
Как будто петь… Как принято у нас!
 

Сквозь облака…

 
Сквозь облака на декольте декад
Спускается декабрь постепенно.
И, кажется, он раздвигает стены
И наполняет белым светом ад
И храм из многочисленных аркад.
 
 
Струится снег под куполом, из глаз
Тех золотых икон богоявленских,
Которые сохранены в Смоленске
И стали чудотворными у нас.
Москва, когда ты верить зареклась
 
 
В тех, чьих платков согбенные сугробы
Не таяли в молитве за тебя
Ни в дождь, ни в зной – терпя, скорбя, любя?
Ну, разве что под смертной крышкой гроба…
Не чудо ль, обессилившее злобу,
Спустившийся к нам Дух сквозь облака?
 

Облака теряют вес…

 
Облака теряют вес,
Отразившись в талом снеге.
Молчаливые побеги
Затаил весенний лес.
 
 
В лес по речке не войти —
Столько льдин толкают льдины!
В чехарде они едины,
Но размыты все пути…
 
 
Сквозь усталый, тяжкий сон —
Птиц отчаянные гвалты, —
Никогда не понимал ты —
Что́ предсказывает он?
 
 
Одеяла снежный ком
Жмётся в угол одиноко.
Я смотрю на всех в бинокль,
Чтоб не плакать ни о ком…
 
 
Увеличиваю зло
В объективе, как диагноз,
И вожу Фортуну за́ нос.
Жаль, что ей не повезло!..
 
 
Облака теряют сок,
Выжимаются мочалкой!
Я из тех, кого не жалко,
Тех, кто вечно одинок.
 
 
Ты посмотришь мне вослед —
Не поверишь, в самом деле.
Только тучи поредели
Чередой протекших лет…
 
 
Одеяла снежный ком
Сброшен в угол виновато,
Тает сахарною ватой,
Он мне больше не знаком.
 
 
Всё весной смывает дождь:
Одиночество, бинокли…
Двери – настежь! Рамы взмокли.
От окна не отойдёшь:
 
 
Облака теряют спесь,
Устремляются на землю.
Я весенний мир приемлю,
Пробуждающийся, весь.
 

май 2012 г.

Облепиха

 
Облепиховые ягодки,
Ярко-оранжевые;
Косточки узкоглазые,
Как японский гладиолус,
 
 
Как японская женщина
С зонтиком оранжевым.
С пёрышками газовыми.
Из нектара – голос
 
 
Облепиховый клеится,
Оранжево-жёлтый;
На зёрнышке вырезана
С древнейшей гравюры ступня:
– Стрекозы.
– Нет, японки!
– Но как она уместилась?
 

1988 г.

Музыка отраженья

 
С крыш бросаются листья, бросаются листья…
А с ржавеющей бритвы карниза
Молчаливо стекающих капель – реприза…
 
 
И рябины рубинная риза
И, клонящейся книзу, клонящейся книзу
Ивы сердцебиенье и жженье, —
Их, безлистых, и траурных трав – отраженье
 
 
В зябкой зыби осеннего пру́да.
Там, на дне, спит рояль… Вот откуда, откуда
Это чудо сверкающих звуков абстрактных!
 
 
В пруд бросаются листья, бросаются листья…
 

4.05.93 г.

Русалки

 
Русалки живут в водоёмах —
В хрустальных, как эхо, домах.
Их промысел хрупок и ёмок.
Невинен и выверен взмах:
 
 
Рассыплются длинные волны
Волос по прозрачной спине,
И гребень играется, полный.
И месяц ущербный – на дне.
 
 
А люди блуждают напрасно
По просекам в Духову ночь!
Волшебный мерещится, красный,
Цветок, что не может помочь,
 
 
Что сам по себе невозможен,
Ведь папоротник не цветёт!
… Он Божий – художник, он тоже
Цвет ищет немыслимый тот,
 
 
Он бродит – и жизни не жалко,
Не видно тропинки назад…
Лишь дико смеются Купалки,
Мерцают обманом глаза.
 
 
Художник, пронизанный смехом,
Речною водою – насквозь,
Обратно домой не приехал.
Из отпуска – не довелось…
 
 
Причина нелепою мнится:
Прекрасный пловец утонул!
Притягивают Водяницы,
Как мельничный жёрнов, ко дну.
 
 
Зачем же он, в сказки не веря,
Тонул в полных лаской глазах?..
Последним пристанищем – берег.
Блестит чешуя в волосах…
 
 
Но кажется странным подарок:
Был холст на мольберте не прост —
На нём ослепительно-ярок
Букет в человеческий рост!
 
 
Пунцо́веет в зелени древней,
Как сгусток запёкшийся, цвет,
Которого в нашей деревне
По определению – нет.
 

25–27.09.2012 г.

Оплакивает голые стволы…

 
Оплакивает голые стволы
Свинцово-нависающее небо.
Крупинки снега призрачно-белы
Библейской манной, необманной. Мне бы
 
 
Ненасытимость почвы – ни к чему…
Дыхание перебивает ветер!
Кристаллы снега, вопреки уму,
Мне говорят, что я – за всё в ответе:
 
 
За листья, в мокрый вжатые асфальт,
За ураган, ухватистый и шалый,
За то, что пёс умён как Оскар Уайльд,
За всё, что никогда не совершала!
 
 
Потоки свыше стекленеют в ночь,
Не успевая до земли добраться…
Нет сил моих «дремоту превозмочь»,
За всё ответить – письменно и вкратце.
 
 
Параграф первый: за детей боюсь…
Второй параграф: пустота в карманах.
А третий – в бусах я или без бус
Из градин? Отчего-то почерк рваный…
 
 
Оплакивают чёрные стволы
Тяжёлые и пухнущие тучи.
Крупинки снега – призрачно-белы,
И отражение моё – не лучше.
 

30.10.2012 г.

Лебедь

 
Из пены морской появляется лебедь,
Из тонкой игры облаков.
Вдруг кр у́жево крыльев раскрылось… А мне ведь
Неведомо – кто он таков?
 
 
Быть может, мечта? Вероятно, виденье?
Каприз прихотливой волны?
Мчит, волны взметая, корабль. В этот день я —
На нём! Мы в судьбе не вольны…
 
 
А взгляд погружён в завитки белых перьев,
Рождённых винтом от струи.
И лебедь, взлетая, глядит, очи впе́рив,
На чёрные перья мои…
 
 
А я – на корме: брызг ловлю изумруды,
Что крыльев достигли моих,
И – преображаюсь… Ты – мой, хоть умру – ты —
Мой самый желанный жених.
 
 
Жаль, созданный пеной! И всё же, мы – пара,
Мы – редкая пара с тобой.
Что в жизни мгновенной даётся нам даром?
Любовь в ипостаси любой.
 
 
Вдоль горного Крыма, волной накрываем,
Кораблик, раскрылившись, мчит.
Ты – в море, я – в небе. Большим караваем
Фальшив Аю-Даг, нарочит…
 
 
Из пены морской ли, из облака ль в небе —
Мы скручены в прочную нить.
Мой белый, с тобой твоя чёрная лебедь,
На части не разъединить.
 

28.07.12 г. – 26.08.12 г.

Поэзии О. Э. Мандельштама

 
Я затерялась в траве.
Я читала стихи Мандельштама.
Солнце ласкало мне грудь,
Опьянённую воздухом строф.
 
 
И с высоты открове —
нием нерукотворного храма —
С белой циновки шагнуть,
Как с иконы, готов Саваоф.
 
 
Белая церковь крыла —
та и купольнозвонна.
Звон злата
Слышится мне в нарастающем шуме
последних тревог.
 
 
Муза ли плоть обрела?
Мандельштам исполняет сонату.
Он предваряет Христа,
Как библейский Давид, одинок…
 
 
Я наполняюсь тоской
И огромной торжественной лютней.
В сердце моём Иордан
Разветвляется руслами вен…
 
 
Осип – Иосиф – изгой
Из отравленных завистью будней
Скажет певичке: «Мадам,
Вы видали, конечно, Биг Бэн?»
 
 
Анжиолина, пока
Ты жива, молода и красива, —
Чувствам поэта ответь —
Обессмертишь себя на века…
 
 
Тихо плывут облака.
Где-то Герцевич шпарит спесиво,
Словно сонату «иметь» —
Это, как на корриде – быка!..
 
 
Ай-я София, дождём
Не святым, а немножечко грязным
Портится вечный твой стиль
Со стихией в неравном бою.
 
 
Осип, ты снова рождён
Юным, дерзким и разнообразным —
И неизбежным, как штиль,
Скрыв штормо́вую сущность свою.
 
 
О, Мандельштам! Ты как штамп,
Как шлагбаум, как шкворень – упёртый:
Нежную Tristiyu воль —
но сменив на суму и тюрьму,
 
 
Не Паганини, но там,
Где читаешь ты чёртом четвёртым,
Он затихает, доволь —
ный, внимая себе самому…
 

1994 г. – 30.07.2012 г.

Стилизация под Северянина

 
Нежной трелью разбуженный,
Редким солнцем разглаженный,
Ты идёшь – отутюженный,
Твой пробор – напомаженный.
 
 
Взгляд скользит по проталинам
По причине радушия.
Твой платок – накрахмаленный
И духами надушенный.
 
 
Будет в мареве зарева
Закипать кулуарово
День, родившийся заново
На плечах ягуаровых.
 
 
В дымке веток сиреневых
Аромат опьяняющий.
Для тебя он – мигреневый,
Он такой для меня ещё.
 
 
Тень, что стелется под ноги
По причине зенитности —
Узнаваема многими.
Это – тень знаменитости.
 
 
Сверху одеревяненна,
Продолжая парение,
Дышит трость Северянина
Новым стихотворением.
 

9-11 июня 2012 г.

Кошка

 
В зелёных туфельках,
На кончик стула,
У окошка
Вошла и села я —
Тропическая кошка.
 
 
Пантерий сузив взгляд,
Не выпуская когти,
Я знаю, что ты «рад,
Что заглянула в гости»…
 

Я – певчий дрозд…

 
Я – певчий дрозд, я упаду в ладони клёна,
Окоченею на ветру. Как ни дыши
На труп – на съёжившийся пруд незастеклённый —
Не отогреть, не возвратить моей души.
 
 
Ноябрь уносит к облакам дыханье песни —
В проёмах туч, она, прощальная, слышна.
О, как тоска тебя обнимет на безлесье,
На голой круче как вскручинит тишина!..
 
 
Я остывать в твоих ладонях не устану,
Я буду счастлива, обласкана во сне.
И – пусть умру! – не перестанет в каждой стае
Звучать весна напоминаньем обо мне…
 

22.10.96 г.

На 25 января

 
Из пальцев выскользнет перо
Невольно.
Мне слов, начертанных мудро́,
Довольно!
Из сердца выльется
Любовь-гадалка.
Мне снов, несбывшихся,
Ничуть не жалко!
Из уст закапают
Мотивы в клетку.
На день Татьяны
Подари мне кепку —
Надень на темя —
На манер подростка!
Я буду с теми,
С кем легко и просто…
 

зима 1988 г.

Снег

Памяти поэта

Виктора Яковченко

 
I
Как тоска зима постыла!
Постелила всюду лёд…
С неестественною силой
Снег безудержно идёт.
Снег стремится снизу – в небо.
Где его противовес?
Мне бы с ним слетать, ах, мне бы
Заглянуть за край небес:
Где дома т а м, где овины?
Жизнь – худа ли, хороша?
Говорят, в сороковины
Путешествует душа.
Говорят, сначала надо
З д е с ь отмучиться сполна,
А потом уж, как награда,
Ждёт и н а я сторона…
Ждёт весна – Господне лето —
Всё цветёт всегда для всех.
Но туда, лучом согретый,
Вряд ли долетает снег,
Что в окне сейчас кружится:
В чёрном небе – белый пух.
Вот и не хочу ложиться,
Вот и размышляю вслух…
 
 
II
До чего земля застыла!
Как тоска гудит метель, —
Застудила, загубила
Неустойчивую ель.
Уж она, бедняжка, стонет,
Словно мёрзлое жильё,
Словно нас в неё хоронят
Без согласия её.
До чего ж зима постыла:
Лёд, что – год, а снег, что – век…
Занесла, с дороги сбила,
И остановила бег
Се́рдца русского поэта.
Жизнь – длинна ли, коротка?
Как же так? Ну, как же это —
Был и нету мужика?..
Ну, болел. Ну, пил без меры
Иногда… Да кто ж из нас
Без греха – вне смысла веры —
Хоть сейчас – в иконостас?..
Без креста – во все лопатки
Да во всю длину спины?
Был казак на зелье падкий
До конечной глубины…
Но, в свои ныряя глуби,
Измеряя дно эпох,
Он писал о том, как любит.
И любил, как только мог…
Не «иваном», не болваном,
Не припомнящим родства,
Гостем не был он незваным.
Сыном – в силу естества
Был своей России горькой…
Из колодезного дна —
Свет лампадный, свет над горкой
Подарила глубина…
 
 
Вся его земная мудрость —
Зорька снежная стиха…
Горка – горстка, с добрым утром!
Я пришла к тебе, тиха.
Я ж нигде тебя не встречу,
Ни о чём не расспрошу…
Образ милый, человечий
Зорко в памяти держу.
 
 
III
… Говорят, сначала надо
З д е с ь отмучиться сполна,
А потом уж, как награда,
Ждёт и н а я сторона…
Ждёт весна – Господне лето —
Всё цветёт. Лишь в мире – снег!
Бесконечною приметой
Он приходит за поэтом,
Словно чёрный человек…
В чёрном небе он кружится
Снизу – вверх… Ну, как усну?
Ослепительно ложиться
В ледяную белизну…
 

13–15.02.05 г.

Посвящение испанке Стелле

 
Канте хондо! Танцуем со мной, моя Стелла,
Синекрылая Ка́рмен,
В переходе ты жаркою птицей слетела
На рукав мне…
 
 
Канте хондо! Ты не обозналась, сестрица,
Что ж, смотрите,
Хороводом за юбкою юбка струится —
Так танцуют в Мадриде.
 
 
Канте хондо! Ты, пташка моя, из Пильсеты,
Я же – из Подмосковья,
Как похожи твои и мои кастаньеты!
Ты напомнишь мне – кто я…
 
 
Канте хондо! О, Стелла – звезда золотая,
Бёдра – страсть, бёдра – бубен.
Как легко мимо нас поезда пролетают —
Так не будет…
 
 
Канте хондо! Колечко – вон той синьорите!
Птица синяя, Ка́рмен,
Ты слетела в метро, так бывает в Мадриде,
На рукав мне…
 

Эспанья

 
Из огня появляется силуэт
Обожжённой глины:
Проще чёрного платья – нет,
Нет мадонны – тоскливей.
Ритм её сердца – в биении кастаньет,
Это – капли дождя, для которых Времени нет,
Век от века они становятся чаще и гуще,
Оседая на дне зрачков тяжкой кофейною гущей…
 
 
Смотрят в упор – сквозь поток – эти очи мадонны,
Вынося приговор всем влюблённым,
Откладывающим поцелуи – сквозь дождь – на потом.
Что́ все столетние струи пред очей затаённым огнём?..
Она проходит, а колокол юбки звонит над мостом «Ангелус».
Ангельский лоб, сатанинский намёк уст,
Печальный цвет розы, плачущей в волосах,
Поза замершей птицы – раскрывающий небо – взмах…
 
 
Танца неспешные переборы
Заколо́тятся вдруг испуганным сердцем,
Позволяя огню сильней разгореться…
И только строгие горы
Сохранят эту песню желаний, любви и терзаний,
Вечной корриды тебя и меня,
Жёлтого пепла – лилового неба,
Тьмы смерти и жизни огня,
Ведь где бы ты не был —
Однажды солнце закроет мулета и это —
Как Огромное Ухо Быка в окровавле́нной руке матадора.
Покуда есть эхо в Толедо
И строгие горы
Хранят стогитарную страсть,
И пока есть святые отцы —
Человеку всегда есть – во что впасть.
 
 
И покуда стоит Мадрид —
В нём будут рождаться новые люди,
Которых мадонна как молнии в землю метать будет,
Питая песчаную матерь-утробу
Свежей стожертвенной кровью,
Мучась Вечною Неразрешимой загадкой —
Л Ю Б О В Ь Ю. .
 

Письмо к Сальвадору Дали

 
«Здравствуйте, Сальвадор Дали!..
И да здравствует Сан-Сальвадор
С судьбой недочерченных гор,
Переходящих в крылья доисторических птиц – мельниц,
Похожих на чёрные шали изменниц,
Роняющих к их подножиям розы и маки —
Бренности знаки.
 
 
Ваша Испания начинается с кончика носа
Вашего Дон Кихота
И оттого-то
Так долго ищу я – где ж оборвётся она?
Но линия цельна и смерть не видна,
Пока неожиданно, из-за поворота…
 
 
Мне кажется, так умирают в Испании все —
На рассвете, на взлёте, во всей красе.
Вот только солнце достигло края Земли
И наполнилось кровью, как спелые помидоры —
На базарах, на улицах Сан-Сальвадора…
До свидания, Сальвадор Дали!..»
 

Фламенко

 
«Из окна моего проступает Мадрид», —
Написал бы, наверно, Майн Рид, —
Он – терпкий гранат, он – кровавый гранит,
Он весь состоит из Ка́рмен-сюит,
Из донов Хосе и бездонных обид,
Измен и страстей, и смертей синьорит,
Из чёрных гитар и небесных коррид,
Из Хуанов Бельмонте и Хуанит,
Из гитан, танцующих нервно, навзрыд
И целующих землю губами копыт,
Чьи смертельны объятья, чей жалостлив вид,
Как у Скорбной Мадонны у въезда в Мадрид…
 

Небо

 
Небо.
Упавший на дно его, Ноево,
А не в Дон,
Застыл на коленях
Немо.
Для позы – поздно.
Для Иордана – рано.
А, может быть, это —
Нэмо
Со дна не Дона, но
Неба?
…Слепая Познань!
Объект не познан,
Хотя над ним нависает
Неман.
Не Дон. «Динь-дон!» Дон – это дно
Неба,
Донец – донце. А снизу всё раздаётся
Верхненёбный гортанный звон горного
Колокола:
«Он-н-н – Он-н-н!..»
То-то ведь —
Долго ли, коротко ли,
Упав на колени в самое
Небо,
Молился читавший когда-то
Нагорную проповедь
За Землю, которую перекрестил —
На прощание и на прощение?..
Дон ли, Неман гудит и гудит Иордан,
Как единый Немой – неумолчный орган
В омовении – в посещении
 

Неба.

12–19.12.96 г.