Текст книги "Дар языков"

11
Лиза и Сергей

Лиза улеглась, но долго не могла заснуть. Чтобы успокоиться, подробно вспоминала, как недавно они с девочкой ездили к Сергею на дачу, недалеко от Рощина. Конец апреля выдался необычайно жарким, они даже заночевали в летнем домике, хотя и хорошенько протопили на ночь, что было излишним. Днем дочка играла с соседскими детьми, они бегали по узеньким грунтовым дорожкам меж участками, заскакивали на веранду за пряником или сушками, прятались за вылинявшим от дождей сарайчиком, копались в куче песка у незакрывающейся калитки. Дочка бегала со всеми вместе, кажется, даже изъясняться стала проще, как все дети, и наконец-то обрела общий язык со сверстниками.

Сергей жаловался, что среди соседей на дачах все меньше старых знакомых. Участки выкупают приезжие, сносят старые деревянные садовые домики, строят внушительные хоромы из кирпича и пенобетона. Новые насельники держатся своих мини-диаспор: перед сосновым лесом целый квартал переселенцев из южного городка – скучают, поди, по своей жаркой родине. Прямо в центре садоводства – приехавшие из Средней Азии, ближе к речке Рощинке – «северные» люди. Не так давно южане и азиаты повздорили, причина, как всегда, оказалась ничтожна: кто-то не там припарковался. Нарушителю прокололи колесо старенького автомобиля, а дальше пошло-поехало, вплоть до поджога одного, недостроенного еще, дома.

– Неуютно стало. – Сергей потер ладони, словно озяб. Но на веранде щитового домика было уютно, хотя мебель, еще бабушкина, расшатанная и побитая, выглядела не ахти. Подсвистывали припозднившиеся незнакомые Лизе пичуги; дочка, набегавшись, спала у теплой стенки за печкой. Они с Сергеем пили чай с маковыми сушками и почти не разговаривали, незачем.

Пропахший сосновыми иглами и влажной землей воздух обертывал их легким прозрачным коконом, из канавы доносилось низкое рокотание лягушек: «Рру-рру-рру». Вода вокруг бурлит и пенится. Раздувается белое горло, рождаются волны и икра. Иные лягушки темно-коричневые, они успели загореть; иные чуть ли не желтые, только-только из-под камня, едва отогрелись, едва ожили для любви и жизни. Часть сидит у отложенных кладок с икрой, темные треугольные головки торчат над водой: сообразили, что самки придут именно сюда; их терпение скоро вознаграждается. Другие плавают взад-вперед от избытка эмоций и проснувшихся под солнцем лягушачьих сил. Некоторые обнимаются, независимо от пола, выстраиваясь по три, как звездочки над стихом. А двое отплыли от кладки на другую сторону канавы, ясно, что самки туда не явятся, но им не важно. Сидят – глаза в глаза и поют, кто громче: «Рру-рру-рру». Это поэты…

У лягушек общий язык, им не требуется посвящение. У лягушек логичные и внятные «человеческие» конфликты. Гармония.

Лизе казалось, что она слышит, о чем Сергей хочет спросить, когда тот изредка взглядывал на нее поверх стакана с остывшим чаем в почерневшем мельхиоровом подстаканнике. Она испугалась, что согласится. Лиза не знала, правда ли то, что она чувствует сейчас, здесь, на неухоженной, но такой славной даче с полуночными соблазняющими слух птицами, кричащей в темноте белым цветом ветреницей и соснами за тонкими дощатыми стенами. С чужими враждующими соседями, которых, в отличие от птиц и лягушек, не было слышно этим вечером. С напуганным миром за границами участка и погружающегося в весенний сон садоводства.

Лиза встала, обхватив себя за плечи, словно озябла, и натужно весело сказала, что все было замечательно, что надо чаще вывозить девчонку на природу. Сказала, как странно и приятно, что вместе выбрались, что они обе страшно благодарны за приглашение, за приют. Это совсем не то, что надоевшие пансионаты, глянцевые отели и курорты, – ее голос звучал диссонансом вечеру.

– Пей чай, – посоветовал Сергей, – остыл уже. Когда еще так посидим.

О друзьях, о делах, о новостях они не говорили, вслух то есть. Речь оказалась не нужна, и знание языков ни к чему. Но слова, не сказанные ими, не пропадали, они сохранялись в сердце надежнее, чем в Сети или на бумаге.

Утром Лиза и девочка рано встали, спешно, словно их гнали, собрались, погрузились в машину и уехали, толком не простившись с хозяином. По дороге Лиза не вспоминала вчерашние посиделки на веранде, не стоило, сейчас не время. Она в очередной раз прокручивала в голове последний разговор с полиглотами, эсэмэска Ирины не давала покоя. Дочка гоняла пухлых розовых червячков на своем планшетике – удивительно, до этого Лиза вообще не видела, чтобы та интересовалась играми.

Часть 4

1

Мир устойчиво ждал катастрофы, а она все не наступала. Интернет-трафик не выдерживал, люди сидели на новостных сайтах с утра до вечера, читать становилось все сложнее, перебои частили: слова, отдельные буквы и знаки исчезали, искажая смысл. Многие сейчас предпочитали слушать и смотреть, а не читать. Но апокалипсические новости не спешили, хотя журналисты старались вовсю, нагнетая ужас, пользуясь счастливым случаем. Когда еще подвернется такая значительная, интересующая всех и каждого тема! Журналисты радовались, в душе они не верили, что тема продержится долго, потребителям новостей приедается все, а проблему ну да, решат. Трудности с испаряющимся текстом возбуждали журналистов, заставляя мобилизоваться, мыслить не по шаблону, искать новые пути. Блоги в «Инстаграме» множились, как мухи-дрозофилы, но на каждый блог находился свой посетитель. Обидно, что лайки как знаки пропадали тоже, но это – мелочь против многократно увеличившейся аудитории и числа посещений.

Каким-то чудом в большинстве стран держалась крупная промышленность, да что там, даже банковская система держалась, а уж, казалось бы, с этими перебоями… Мелкий и средний бизнес отступал, но медленно: иные отрасли скукожились, зато расцвели другие, большей частью развлекательные. Зачем-то, как во времена первой реакции на посвящение, многие ввели пропуска для поездок, неважно, в другую страну или город. Это была формальность того же рода, как обязательная страховка к авиационному или железнодорожному билету, но бесплатная: пропуска выдавались вместе с билетом – по паспорту, по водительскому удостоверению.

Максим Петрович окончательно проснулся. Он не только сменил вылинявшие шорты на слаксы, но целиком вышел из гамака, висевшего в садике за домом. Максим подхватил падающий в невесомость банкротства фармацевтический бизнес жены, подправил его, «отрихтовал», нашел нового толкового управляющего и в готовом виде, «под ключ», вернул бизнес Асе. Сам же, бодрый и похудевший, избавленный от бороды, по несколько часов в день консультировался с Рыжим и даже развернул какой-то внесемейный бизнес, в нынешние-то времена.

Остальные полиглоты, так им казалось, не меняли образа жизни по сравнению с другими людьми. Лиза звонила Рыжему и Максиму Петровичу, предлагала искать выходы на продюсеров передачи, на директоров телеканалов, повлиять на них, чтобы убрали Глеба из «Дверей настежь», но сама понимала бессмысленность затеи. Никто не согласится, если верить в теорию гипноза. И без гипноза: кто же зарежет курицу, несущую золотые яйца рейтинга. Капризные рекламодатели предпочитали шоу всем прочим программам.

Сергей продолжал вести занятия в Университете, но писал лекции от руки, как в юности. Так же поступали студенты, не доверяя ноутбукам. Как-то раз он отправился на перенаселенное покойниками петербургское Южное кладбище проведать могилу родителей. Те успели умереть за это время, тихо, ненавязчиво и почти одновременно. Он зашел в административный корпус договориться о новом фундаменте для памятника. Бригадиром могильщиков нужного кладбищенского квартала, сравнимого с городским по площади, но более счастливого кустами и деревьями, оказался его одноклассник.

Сергей помнил, что одноклассник занимался поставками импортного оборудования и не бедствовал, потому удивился, увидев того на кладбище. Одноклассник посетовал, кривя рот и стряхивая наземь пепел приятно пахнувшей сигареты с длинным фильтром, что эта его сегодняшняя работа – счастье, купить такое место стоило остатков бизнеса. Бизнес и так просел после посвящения (заказчики кинулись договариваться с производителями напрямую), а уж с проблемами логистики, резко обострившимися из-за перебоев со знаками в Сети и неумением менеджеров сохранять и передавать данные, вовсе дышал на ладан. А тут служба верная, гарантированная: рано или поздно всякий обратится за услугой. Не так часто, как в гастроном сходить, но зато подороже. И не торгуются на кладбище, как правило. Смерть – дело надежное, жить можно.

Они неторопливо шли по грунтовой дорожке между могил, вдыхая горьковатый запах увядающих цветов и невидимой сирени, цветущей за этим квадратным кварталом с романтическим названием «8-й Яблоневый». Время посещения Южного кладбища кончилось, других людей не видно. Начинало смеркаться, медленно, почти незаметно, как смеркается в Петербурге в период белых ночей в ненастную погоду. Дождь только что прошел, освежив надгробия и венки, вытемнив ветви берез и ракитника, сбежавшихся к углу квартала… На мягкой дорожке в изобилии обнаружились дождевые червяки, крупные, блестящие. Сергей, наблюдая резвых червяков, повернулся к однокласснику-бригадиру:

– Леша, а тебе после дождя здесь вечером не боязно?

– Не понял?

– А если покойники после дождя, ну, как эти червяки, тоже на поверхность?!.

Одноклассник слов не нашел, слова пропали, хотя они с Сергеем разговаривали вживую, а не переписывались в чате.

Лиза по дороге домой заехала в маленькую кондитерскую рядом, где продавали вкуснейшие пирожные и свежую, еще горячую выпечку. Магазинчик был закрыт. Консьержка в подъезде, печально кривясь, подтвердила: закрыт надолго, если не навсегда, похоже, обанкротились, аренду за два месяца не отбили. Теперь только в сетевые магазины, время-то нынче – охо-хо!

Время «охо-хо!» ползло по городу и неспешно меняло привычный порядок.

Реалити-шоу «Двери настежь» шло почти безостановочно не только в России. У мрачного безмолвного Глеба появилась чертова туча поклонников, ему заводили сайты и блоги, одни исчезали почти сразу, иные держались. Сам он в Сети не появлялся и обратной связи не давал. Множились слухи о его потусторонней природе, что еще более привлекало зрителей и блогеров. Они отслеживали все записи о Глебе и копировали у себя. Основной блог вела Катя, туда писали массу комментариев, просили совета в конкретных делах и прогнозов на будущее. На комментарии отвечала тоже Катя. Глеб молчал. Возможно, поэтому слова на сайтах, посвященных «черному пророку», исчезали реже.

Складывалось впечатление, что в эпоху пока еще незначительных перемен, по сравнению с посвящением, большинство людей на планете интересуется не собственной жизнью, а общими новостями либо онлайн-трансляциями ток– и реалити-шоу. Или и тем и другим. Даже жители Петербурга и Флоренции, в другое время ставящие свои городские новости выше международных, сделались как все. В Петербурге упала посещаемость погодных сайтов, что почти невероятно.

2

Напрасно Максим Петрович в разговоре с полиглотами упомянул американский городок гипнотизеров, сглазил, не иначе. С Америки все и началось, оттуда пришла новая беда.

Начиналось не сказать чтобы из ряда вон, случай распространенный: полицейские при задержании магазинного воришки нечаянно того придушили. Но придушили неловко. Так неловко, что насмерть. После журналисты раскопали, что, может, он и не воровал, может, полицейским, видеокамерам и охранникам в магазине это показалось. Но не смерть задержанного, пару раз судимого прежде, спровоцировала беспорядки.

Задушенный был, как положено сейчас говорить, афроамериканского происхождения. Чернокожим. На следующий же день в городе, где произошел инцидент, стремительно развернулась настоящая расовая война. Дар языков – обретение всех сущих – обернулась для некоторых групп потерей языка группы, потерей самоидентификации. Четким безусловным различием оставалась лишь расовая принадлежность, даже не религия. О социальном же различии стыдливо умалчивали, и в первую очередь взлетевшие к высшим структурам представители некогда угнетенной расы. Посвящение наконец выстрелило, пережив краткий начальный шок, несколько лет холодного удивления и установившейся привычки к незначительным выступлениям на межнациональной и религиозной основе.

Поджогом полицейского участка, где служили копы-убийцы, протестующие не ограничились, затеяли бить витрины магазинов и лавочек, выносить товары, которые плохо лежали. Плохо лежали обычно те, что подороже. Впрочем, среди протестующих были не только афроамериканцы, хотя все участники настаивали на расовом конфликте как причине войны. Недовольные с гипертрофированно активной жизненной позицией прибывали, спешно подтягиваясь из других городов и даже штатов, пока не сообразили, что ехать в такую даль необязательно: то же самое можно делать у себя дома, экономя бензин для поджогов.

Власти штата, пострадавшего в первую очередь, пошли на крайние меры. Они скрупулезно выявили грешных, включив в их число не только непосредственно виновных в смерти задержанного полицейских. Примерно наказали причастных. Провели серию увольнений. Устроили демонстрацию покаяния и церемонию целования сапог представителей протестующих в знак признания вины белой расы – это было чересчур, но участники возмущений все равно сочли действо недостаточным. Церемония целования сапог прижилась и распространилась, как пресловутые шоу.

Что бы ни делала администрация, на какие бы уступки ни шла, разумные или нелогичные, война лишь расцветала, оплетая Америку и пуская побеги в Мексику, пока ей не стало тесно на континенте. За пару дней война преодолела океан, поднялась по лестнице Ламарка, повысив и усложнив свою растительную суть до животной, и отложила яйца в Европе. Первые проклюнулись во Франции, скоро поддались Испания и Португалия. Почва оказалась хороша, среда питательна, гнезда уютны. Война развивалась прилежно.

Владельцы магазинов и жители домов в кварталах, охваченных жадной до дармовой жратвы молодой войной, научились объединяться. Они дежурили по ночам, когда война росла особенно быстро, посменно патрулировали территорию с оружием. Как всякий смышленый хищник, даже холоднокровный, война сообразила, что живые, особенно теплокровные, могут дать отпор. А это неприятно. Провела ночь в раздумьях, пользуясь передышкой, чтобы отложить самые крупные кладки яиц. Днем согрелась под солнцем, активизировав ярость, подтянула молодые силы, взбодрила заскучавших старых бойцов и двинула увеличившиеся резервы на неживых. На памятники. Те сопротивляться не умели. Они, что городские, что возвышающиеся в чистом поле, были самой доступной дармовой жратвой войне.

Ее адепты, жрецы и солдаты, портили, ломали и опрокидывали памятники тем, кого сочли причастным к расовой дискриминации. А по сути – памятники родителям войны. Война-подросток переживала традиционный и трудный переходный возраст ненависти к близким. Не устоял даже позеленевший бронзой (от времени) старик Колумб. Его статую обрушили, исковеркав и раскрасив ржавью из баллончиков, за нетолерантное шестивековой давности отношение к коренному населению Америки, индейцам.

Выпадали ошибки, протестующим случалось изуродовать защитника прав небелой расы. Но беда невелика, защитники – памятники им, во всяком случае, – как на подбор свидетельствовали о «неправильной» принадлежности, они не были памятниками афроамериканцам. «Белые» памятники должны ответить за обиду, сколько бы ни позеленели, сколько бы ни проржавели!

Сергей, меланхолично внимая новостям, подумал, что для молодых полицейских Васильевского острова сегодня самым логичным действием было бы разломать памятник конке как протест против агрессии питерских старичков, устроивших побоище перед станцией метро. Ведь в России всё по-своему, тут именно полицейские должны стать пострадавшими. Но легко протянув побеги из Америки в Европу, усложнившись и поднявшись по бескомпромиссной вертикали развития, война не добежала до России. То ли опасалась регресса на новом месте, то ли находилась более плодородная для укоренения и безопасная для яйцекладок почва.

Российские новости, на девять десятых посвященные проблемам на бирже, перебоям с передачей информации и чужой межрасовой войне – журналисты по-прежнему старались и спешили напугать, пребывая в затянувшейся международной эйфории от злободневности этих тем, – все же выдавали и другое. Отрешенно: о таянии льдов и климатической катастрофе; назидательно: о вреде сахара; жалостливо: о редких исчезающих животных и проплаченно: о панацее от высокого давления. О случаях проявления внезапной агрессии, кроме войны в Европе и Америке, даже о любимых публикой убийствах на бытовой почве почти не говорили. Бытовая почва истощилась, ее удобрения надежно устарели. Но случались внеплановые известия, вбросы под девизом «Цензор спит».

Так проскочила информация о террористическом акте в Москве. Террористы избрали своей целью съемочную площадку некоего популярного реалити-шоу. Есть жертвы. Среди нападавших. Участники шоу, кроме одного, съемочная группа и охранники территории, где живут участники и обслуживающий передачу персонал, не пострадали.

Сергей, не в силах отвести взгляда от монитора, следил, как бежит к мощным воротам, к высокому бетонному забору небольшая, жалкая даже группа людей в черных шапочках с прорезями для глаз – какое-то у этих шапочек специальное название… Как летят в ворота из профильного настила бутылки с зажигательной смесью. Бутылки с «коктейлем Молотова» взрываются, ворота стоят. Неужели нападающие рассчитывают пробить ворота самодельными гранатами? Бред какой-то. Глупая детская акция протеста. Бессмысленная. Опасная. Зачем так бездарно рисковать! Они же не хотели, чтобы кто-то пострадал на самом деле, нет! Они хотели, чтобы шоу… Что? Закрылось? Занимало меньше эфирного времени? Не зомбировало зрителей?

Сергей, блокируя болезненную догадку, не позволял себе додумать до конца, хотя с первых кадров понял, кто стоит за нападением. Оставалось лишь смотреть, как взрываются бесполезные гранаты-бутылки, как дружно и неумолимо летят к маленькому агрессивному отряду безумцев несущие на щитах государственную кару охранники в высоких шнурованных ботинках. Как стреляют нападающие и охранники: друг в друга, без монтажа, в реальном времени. Насмерть.

Экран делится надвое, на его второй половине одна из камер, установленных внутри, показывает съемочную площадку реалити-шоу, практически пустую. Лишь громоздкий, как цирковой шкаф-гардероб, участник стоит ровно в центре кадра и смотрит черными глазами, что твоя кукла, не моргая, на высокий крашеный забор, за которым идет перестрелка и взрываются самодельные устройства.

Сергей тянется за смартфоном, продолжая смотреть в монитор, смахивает с журнального столика кружку с горячим чаем, обжигается, обливает смартфон. Кружка падает на пол, чай пропитывает джинсы, течет по ноге – уже не такой обжигающий, как в первый момент. Сергей не проверяет, что там со смартфоном, трет ногу через мокрые джинсы, почти не чувствуя боли от ожога, смотрит и смотрит.

Кадр больше не делится, даже амеба может рано или поздно заявить естествоиспытателю: а вот фиг тебе, не поделюсь. Глеб исчез, на экране схватка у ворот. На асфальте подъезда к распашным створкам ворот, асфальте подъезда, похожем на взлетную полосу, потому что оператор взял его крупно, снимая под неожиданным углом для выразительности, пули (наверное, пули) оставляют борозды и мелкие воронки. Камера поднимает внимательный круглый нос, фиксирует, как падают черноголовые балаклавы, падает тоненький нападающий, бегущий в первом ряду, во главе. Черная шапочка не сползает с головы, скрывает лицо, как ей и предназначено, но Сергей узнает раненого: Игорь, Гарик, брат. Крови не видно, не течет кровь ручьем по асфальту, не слышно стонов – только стрельба. Двое или трое нападавших, оставшихся на ногах, разворачиваются, бегут прочь. Далеко им не убежать, некуда. Гарик лежит неподвижно, подогнув длинные ноги, как лягушонок на теплом камне, никто не торопится к нему. Ранен? Убит?? В кадре высокий, крашенный коричневым забор как финальные титры.

Новость не повторили, так же как в случае известия о самоубийстве одиннадцати банкиров, решили, что одного раза достаточно понимающему. Может, даже многовато – одного раза.

Даша, маленькая жена брата, не отвечала на звонки ни по их внутренней связи, ни по обычной. Сергей собрался ехать в Москву.

Даша стояла на балконе над своим любимым квадратным двориком у «Савеловской». Опрятный такой дворик, изящный, гармоничный, как площадь Вогезов в Париже, где Даша с мужем так и не побывали, а Даша хотела! Их с Гариком квартира на третьем этаже, балкон тоже на третьем, что естественно. Это слишком низко для ее цели, хотя дом старый и потолки высокие. Вдруг получится? Жаль, что они такую квартиру сняли, можно было еще поискать, не торопиться так уж решительно. Это она настояла, а Гарик послушался, он вечно слушается, когда не надо.

Даша не чувствовала опьянения, хотя выпила почти целую бутылку коньяка. Ее даже не тошнило. Вот бы Гарик удивился! Ох! Вот удивится… На ветке березы, справа от балкона и много выше (счастливая ветка!), обнимались два эльфа: сам эльф и его подруга, маленькие такие, не больше голубя. В подступающих сумерках еще отчетливо было видно, как развевается на московском, пронизывающем всю страну ветру прозрачный плащ эльфийской принцессы; руки сплетались в объятиях, лиц не различить, но само собой разумелось, что эльфы целуются. Даша понимала, что это оптическая иллюзия, еще днем видела: на старой березе висит порванный целлофановый пакет, раздуваемый ветром. Соседи сверху выбросили. Откуда взялась манера выкидывать тряпки и пакеты из окна на деревья и чтобы непременно повисли на ветвях?

Даша очень хорошо и четко соображала, несмотря на выпитый коньяк, прекрасно знала, чего хочет и что необходимо сделать прямо сейчас. Подвели ноги, отказывались преодолеть ограду балкончика и шагнуть наружу. Но если не перелезать через перила, а нырнуть, как в воду, вниз головой, шансы только увеличатся! В этом что-то есть. Голова перестанет трещать, по крайней мере. Что же так трещит-то, если Даша не пьяна? Может, слуховые иллюзии начались?

Даша не успела нырнуть: тот, кто выбил дверь, шагнул на балкон, обхватил ее поперек туловища и втащил в комнату, назад. Даша услышала, как кто-то заплакал, но даже с открытыми глазами не сумела увидеть кто.

А эльфы все целовались, прозрачный плащ развевался – не снаружи, у Даши под веками.