Текст книги "Дар языков"

– А если у меня родится такой же ребенок?

– Это же счастье! – снисходительно заметила всезнающая юная Даша. – У нас именно такой и родится!

– Я остаюсь. Мы с дочерью никуда не едем, – тихо ответила Лиза. Во взгляде ее, обращенном на девочку, мешались нежность и отчаяние.

Сергей вздохнул, налил себе полную рюмку водки, выпил, еще вздохнул, потер лицо ладонями, сдвинул брови, покрутил головой, оглядел друзей – по очереди. Буднично заметил:

– И я тоже. Остаюсь.

– Дурак! – закричал Рыжий, вскакивая и переливаясь к хозяйке, как всегда неуловимым движением. Встал у Лизы за спиной, схватил ее за плечи, крепко, даже жестко. – Мы уговорим ее! Уговорим Лизу! Что ты задумал?!

– Пока не знаю, – буднично ответил Сергей и отвернулся к окну: на месте ли речка Карповка.

– У них что, роман с Лизой? – отчетливым шепотом спросила Ася, и муж Максим Петрович не сдержался:

– Ты о чем-нибудь другом можешь думать, мать твою? Хоть изредка? Какой роман, идиотка?

– Нового года хочется! – тоскливо посетовала Ирина, обводя друзей жалким взором. – Елки с блестящими хрупкими шарами, мандаринов, салата оливье…

– В Новый год легче верится в то, – поддержал жену Рыжий, – что мы любим вареную морковку до запредельно высокого градуса. Иначе зачем бы добавлять ее в освященные благодарной памятью желудков оливье и заливное?

Лиза поднялась прикрыть окно, игнорируя темные жалобы Карповки, стремящейся на свободу из Невы, и все обнаружили, что Лизиной дочки уже нет на диванчике, ушла незаметно. На кухне посвежело, словно дождик прошел и швырнул в приоткрытое было окно прохладой, запахом мокрой травы. Ирина, мимоходом прикоснувшись к мужу, принялась разливать чай, у Лизы она распоряжалась, как дома. Ася в своем парадном одеянии подхватилась собирать грязные тарелки, взглядывая на хозяйку, которая и не думала помогать. Даша вовсе не заметила суеты вокруг стола, была занята Гариком. Трагическое настроение быстро сдавало позиции в пространстве данной кухни, утекало в просторную раковину, пока посудомойка разбиралась с тарелками и вилочками.

О дарах пещеры вспомнили напоследок. Максим, подтягивая бессовестно распустившийся узел галстука, традиционно привел старое предложение Сергея поместить дары в банковскую ячейку и выслушал традиционное возражение: неизвестно, как те поведут себя в «чужом» сейфе. Но сакральные вещи следует защищать надежнее, потому договорились впредь о Скрижали молчать, словно ее и не было. Со Стержнем, к сожалению, знакомы некоторые из новых посвященных, о нем условились говорить, что, дескать, пропал. Не украли, не потерян, а без затей пропал-рассосался. Как не было. И – когда их, первых посвященных, вычислят (если вычислят) – можно сказать, что получили дар языков, оттого что выкупались в труднодоступной особенной бухте и «заразились» даром в ее воде.

Последнее предложение, выдвинутое Асей, заставило рассмеяться даже Ирину, и поэтому Рыжий включил рокабилли во всю мощность своего смартфона, а кухня приплясывала.

Дары же остались на месте, другими словами – у Лизы.

Ася, вернувшись с мужем домой чуть ли не под утро, разбудила флегматичную няню, остававшуюся с детьми, вызвала ей такси, хотя та и не думала уезжать. Аккуратно разделась в просторной и нарядной ванной комнате, повертела в руках свою парадную кружевную блузку, приложила к щеке, выдохнула и разодрала кружева в клочья ногтями и зубами. Залезла под душ, тщательно отрегулировала воду до приятной температуры. Плакать она не умела даже в детстве.

Полиглоты никуда не уехали и не улетели. Словно поволновавшись и поспорив ночью на элегантной Лизиной кухне, оформленной в зеленых тонах надежды, отвели беду. Это было не только странно, но нелогично. Решение проблемы ускользало серебристой уклейкой. И жаловалась, плакала маленькая речка Карповка за окном у Лизы.

5

Простодушный прогноз Максима Петровича оправдался. Границы закрывались отдельными государствами, но число посвященных продолжало расти, пока не достигло некоторого естественного предела. Неохваченными остались труднодоступные области земли, где новые люди вовсе не появлялись. Процветала фармакология, производство и продажа обезболивающих и жаропонижающих средств достигли небывалого размаха: без определенной доли лжи прожить оказалось невозможно, и новые посвященные учились усмирять головную боль, верную спутницу даже небольшого вранья.

Поначалу на окраинах государств возникали колонии энтузиастов-переселенцев, противников дара языков, но не удержались и они. Буквально за два-три месяца после обнародования в Интернете новости о волшебных свойствах посвящения ситуация в мире изменилась. Заговор молчания уже посвященных пал с ожидаемым фейерверком последствий. Отрицающих не осталось, поверили все.

Границы не обеспечивали безопасности развитым благополучным державам от нескончаемого притока мигрантов. Оголодавшие страны «третьего – сто десятого ранга» пустели, даже диктатуры, самые жесткие и суровые, сворачивались. Крупные города успешных стран раздувались от прибывающих переселенцев, любая работа в мегаполисах ценилась на вес золота, зарплаты падали, кризис набирал силу, но до полного смятения было еще далеко. Мигранты случались и раньше, к ним начинали привыкать, прежние механизмы защиты худо-бедно работали.

А Земля не менялась, дыбилась континентами, кашляла ураганами, краснела засухами. И море оставалось прежним, главным, неверным и сулящим надежду.

– Мы не доплывем на этой лодчонке!

– Это катер!

– Мы не доплывем на этом катере, море сожрет его, как две предыдущие посудины!

– Молчи, жена! Или ты считаешь, что лучше медленно сдохнуть от голода здесь? Друг моего дяди заплатил за посвящение шлюхе-полукровке столько, сколько стоит половина перевозки по морю на катере. Столько, сколько стоит наш дом, дома наших родителей и дома всех твоих братьев вместе! Благодаря другу моего дяди теперь мы все владеем даром языков, нам нечего бояться! Не успеем приехать, сразу найдем работу; у нас будут деньги, еда, дом, безопасность. Дети научатся новым языкам сами, если же нет, посвятим их, когда придут в возраст. Денег в нашей деревне не заработать – или не знаешь? Еды нет. Дом… Жилья тоже уже нет. Так лучше погибнуть вместе, всей семьей! Но в море и сразу, а не под бомбами, не загадывая, кого заденет этот налет, а кого пощадит. Сколько можно трястись от страха, думать, когда же война докатится до деревни?

Как хороша была его жена! Даже после третьих родов стройна, горяча. Белки ее глаз отливали голубым, смуглые пальцы с продолговатыми ногтями – нежны и ловки. По утрам угольные волосы ее душно пахли медом, а по вечерам – солнцем. Своих детей он любил до странного сосущего тока в сердце, но – если что – они с женой родили бы еще. Они не пресытились за годы брака: были знакомы почти с рождения и не мыслили себя врозь.

Его откачали итальянские спасатели, он почти утонул, ныряя за женой и детьми. Не надо было менять цели, суетиться, надо было нырять за женой. Только за ней. Но пятилетняя дочка – ее копия. А нырял он плохо. Он и плавал-то не ахти.

Его спасли. Италия приняла беженцев. Некоторое время пришлось пожить в лагере для переселенцев вместе с дюжиной соотечественников, прибывших на том же катере и выловленных спасателями, и с двумя-тремя сотнями других, уже обосновавшихся в лагере. Работу он нашел быстро, хотя все говорили, что с работой плохо; незаметно сошелся с соседкой из своей деревни, у той вместе с проклятым катером утонули муж и свекор. Счастье, что она еще не рожала: дети не погибли… Уговаривал себя, что сошелся с этой женщиной временно, чтобы не сойти с ума от вины: жена ведь предупреждала, что не доплывет, а у жены тетка по матери – колдунья, дар предвидения передается по женской линии, все знают. Может, лучше было бы умереть от голода в своей деревне? Ведь не умерли бы, как-нибудь бы устроились. Это он хотел лучшего для семьи…

Итальянцев не любил сильно: зачем спасли его одного? Мутные люди, без понятия. Нет-нет, он плохо спрашивает, надо не «зачем спасли его одного», надо проще: зачем спасли? Ему же еще долго дожидаться смерти, лет сорок, а то и пятьдесят, если работа будет, деньги будут…

Проблемы с переселенцами обсуждались всесторонне и постоянно, журналисты, политики, общественные организации старались вовсю. Но толерантность сдавала позиции, сочувствие выдыхалось под давлением коренного населения, столкнувшегося с дефицитом работы, грабежами и поджогами. Жгли машины и коттеджи не свеженькие мигранты, а дети мигрантов предыдущей волны, уже обустроившиеся, также недовольные внезапно возникшей конкуренцией на рынке работы и благотворительности, а еще и разочарованные своим социальным положением, но разбираться с ходу жители мегаполисов не умели.

В некоторых странах ввели QR-коды, отдельные пошли даже на то, что решались чипировать своих граждан, пока лишь в перспективе. Межнациональные конфликты как рядовое явление некоторое время опережали эпидемии гриппа по опасности, но до войн отчего-то недотягивали, больше опасений внушали конфликты религиозные и социальные. Некоторые религиозные фанатики призывали уничтожать посвященных, в Сети появилось видео показательной казни шести инициированных, но эксперты уверили разволновавшийся мир, что это фейк. Повсеместно заводили спецподразделения по урегулированию беспорядков, увеличились численностью внутренние войска.

Отличить мигранта в стране без введенных QR-кодов от коренного жителя можно было лишь внешне. Новоявленные специалисты рассуждали о разрезе глаз, ширине лба, фактуре волос, свойственных тем или другим народам, национальностям. Но как отличить пакистанца, давно живущего в Лондоне, от только прибывшего? Даже фонологи не могли отличить коренного носителя языка от нового посвященного носителя. Демократическая Европа противилась нацистским методам определения принадлежности граждан к той или иной группе. Да, испанки и португалки в Латинской Америке перестали брить ноги, чтобы их не путали с гладкокожими мексиканками. Да, повсеместно вошли в моду ультракороткие стрижки унисекс, чтобы подчеркнуть форму черепа, ушей, носа.

Но люди упорно ждали перемен к лучшему, настроение большинства, несмотря на кризис, граничило с воодушевлением; земля словно бы застыла в ожидании счастья, а оно медлило.

Рождаемость в городах увеличивалась за счет мигрантов, условия жизни ухудшались, но тоже как-то медленно и плавно. Можно сказать, ничего особенного не происходило. Идея посвящения перестала волновать умы, у журналистов появились новые сенсации. Да и что такое общий язык, в конце концов, это меньшее достижение, чем тот же Интернет – для общей коммуникации. Что касается выдающихся способностей посвященных и тотального овладения знаниями, это не подтверждалось в массовом порядке. Допустим, стали вдруг все лучше считать или чертить, а дальше? Ведь знание языка математики не гарантировало способностей к математике, тех серьезных способностей, что обеспечивали открытия или хотя бы высокооплачиваемую работу в этой области. Многие страны взялись сокращать общеобразовательную программу, кое-где образование признавалось излишним для основной массы населения в принципе. Потеряли работу почти все переводчики и часть программистов. Но после первоначальных серьезных подвижек ничего, как казалось большинству, не менялось.

Удивительно неактивными были и поиски, откуда взялось само посвящение, от кого изначально пошла инициация овладения чужими языками. Благо ли это, счастье для всех или искушение? Кто был первым? Кто он?

Но и столь вялое расследование увенчалось успехом.

Первых посвященных, то есть группу полиглотов, вычислили. Не для того, чтобы растерзать – хотя были и такие желающие, – основой служил всего лишь информационный повод, день-два горячих сообщений и обсуждений для братии журналистов и взыскующих «свеженького» пожирателей новостей. Все же сделанного не воротишь, от способностей, если уж прошел инициацию, хотя бы и невольно, «без предупреждения», не избавишься. А тема ответственности за содеянное как нельзя лучше подходила для псевдонаивного морализаторства, позволяла ставить вопросы, ответы на которые лежали на поверхности, как дождевые черви на дороге после сильного ливня. Хорошие приемы, беспроигрышные даже для начинающих блогеров и журналистов.

6

Это стало последним совместным временем для полиглотов. Хотя не так давно они собирались у Лизы, планируя общее бегство, что не стало именно общим. И все уже было сказано, распланировано начерно. Но не исполнено.

– Я предупреждала! – впадала в истерику Ася, уже не нарядно одетая, а в джинсах, как все. Лишь Максим Петрович все так же существовал в строгом официальном костюме. – Нам надо спасаться! Знаешь, Лиза, по большому счету – это твоя вина и твоя первоначальная инициация. Ты должна обеспечить нам новую внешность, небось сама-то просчитала заранее, не зря вложила деньги и получила долю в клинике пластической хирургии, ты у нас нынче богатенькая дамочка! Надо успеть с пластической операцией – всем! Чтобы получить новые биометрические паспорта с уже иной внешностью!

– Милая моя, лучше бы ты плакала! У тебя паническая атака и… – начал Максим Петрович, но не закончил, жена перебила:

– Развод, да?

– Мы перебьемся, – быстро взглянув на Ирину, отвечал Рыжий. – Не глупи, Ася! Какие такие пластические операции? Я привязан к своему носу. Но если дело в принципе, могу уши поменять. Ирка, мне пойдут оттопыренные уши?

– Ася, думай, что говоришь-то, – встрял Гарик. – Не смей цепляться к Лизе! Никогда!

Всем невольным свидетелям очередного завуалированного признания в любви стало неловко, лишь наивная Даша продолжила:

– А мы не собираемся менять внешность! Ася, если хочешь бояться – вперед, но в одиночку! Это вообще дурь какая-то!

Сергей промолчал, он почти физически чувствовал, что общее время кончается.

– Ладно, исусики, дело ваше, – жестко заключила Ася, чудесным образом обрезав свою истерику. – Но мы с Максимом предпочитаем безопасность. У нас двое детей, в конце концов! А когда «обновимся», оформим документы и переедем куда подальше – извините, общение только в Сети! Если Интернет будет работать к тому времени.

Тем завершилась последняя совместная встреча. Уходя, Максим, который был Петровичем, оглянулся:

– Друзья, простите и прощайте, меня забирают. Муж должен отвечать за выбор.

Лиза усмехнулась, уточнила:

– За забор? – но так печально скаламбурила, что никто не поддержал ее хотя бы улыбкой, не то что смешком.

Гарри, запрокинув голову под таким неестественным углом, словно нес реальную и неудобную корону, вышел на балкон покурить. Даша подскочила – за ним, но Рыжий мягко удержал ее:

– Дашута, нынче особый вечер, пусть побудет один. Так надо.

Даша не согласилась, что так надо, но отчего-то послушалась, сидела, смотрела на оставшихся полиглотов, на Лизу. Боялась, что увидит лишнее, то, что ей не нужно, – это был иррациональный страх. И в конце концов, глядя уже на одну Лизу и только на нее, увидела, но предпочла не понять. Так было правильно, так было нужно и полезно. Так она спасала их с Гариком семью и отдельно – свою любовь.

Что-то у них с ее Гарри было не так с самого начала, что-то она угадывала неправильное. Но он был ее первым мужчиной, в смысле первым, с которым она получила удовольствие. И это не самое важное. Рядом с ним Даша чувствовала свою принадлежность общей истории. Но и это не важное. Она была нужна ему – вот важное. Потому что всю остальную случившуюся жизнь, жизнь до Гарри, происходило наоборот. Нужны были Даше: мама, папа, бабушка. Учителя-репетиторы, пусть даже Даша так не считала, на деле оказались нужными. Она была светом в окне для родителей, она была заводилой у подружек, но для ощущения света необходимо окно и солнце снаружи, для заводилы требуется хоровод согласных. Уедет Даша – у родителей останутся они сами друг для друга, у подружек появится новый кумир. А Гарри не проживет без нее, пусть он и не понимает, почему не проживет. О-о! Даша нашла слово: она опора ему. Слабая юная опора, зеленая, как Лизина кухня.

В Куултык-Чике, с этими, он был уже Гарри, а не Игорем или (тьфу!) Игорьком. Пусть предпочитает форму «Гарик», но это глупо и по-детски, она отучит мужа. Имя Гарри дала ему Лиза. Но он еще не был Принцем: короновала-то Даша – так Даша считала.

Чудо – взрослое, полноценное, а не сказочное дошкольное, – нашедшее их на горе Башлангыч, подарило иллюзию всемогущества. В начале сумасшедшей, волшебной экспедиции, изменившей не только его судьбу, но мир (а иначе было бы неправильно для чуда), Игорь растерялся, когда Лиза открыла ему объятия своих рук и коленей – зачем это она? От скуки? Из высокомерия? Да еще в соперниках занудливый прямоугольный Максим, который по жизни Петрович, а не Ромуальдович или Артурович; Петрович – самое занудно-простецкое отчество. К завершению экспедиции, к отъезду с обретенными дарами пещеры Гарик уверовал: если возможны подобные чудеса, что и сомневаться в Лизиной любви. Сразу по возвращении они поженятся (чтобы Лиза уже никуда от него не делась – но эта мысль ютилась в подсознании, хоть ютилась оглушительно ясно). Но по возвращении Лиза пропала: не отвечала на звонки, не приходила на общие собрания полиглотов. Сергей все же находил возможность повидаться с Лизой, но сколько Гарик ни просил двоюродного брата, тот не помог ему встретиться с ней.

Гарик запустил учебу, чуть не завалил сессию. Спасло чудо – не абстрактное, а их общее реальное, их общая ответственность за дары пещеры, их, полиглотов, ответственность. В разлуке с Лизой ему все стало безразлично (кроме чуда и Лизы), так безразлично, что он перестал стесняться (или бояться?) девушек. Гарик не забывал о долге полиглота, он мечтал отличиться перед друзьями, хотел увеличить число посвященных. А путь один – найти барышню и… посвятить. Он ходил, через силу, на вечеринки, на студенческие собрания, даже в ночные клубы. Но девушки не клевали на Гарика. Лишь на выпускном вечере сложилось. Барышня была «не своя», не с их курса, не из постоянных посетительниц клуба: беленькая, худенькая – похожа на Лизу, в общем. Но без Лизиной энергии и без Лизиной огненной тайны. Все же она понравилась Гарику, и почти сразу после полуночи они отправились в его комнатенку на Васильевском острове. Могли бы и не добраться: мосты разводят!

Вмешалась судьба: успели – чудом – до разведения мостов. На той – их – стороне застрял не успевший проскочить через мост продуктовый фургон, от него одуряюще вкусно пахло свежим черным хлебом.

– Хлеба хочется, – сказала барышня, и Гарик солидно обронил:

– Сейчас договорюсь, куплю.

Но хозяин фургона не взял денег, дал горячую буханку с твердой корочкой просто так. Они отломили по краюхе, ели удивительный ароматный хлеб, и Нева согласно поблескивала, мигала, гладила ладонью волны гранитные стенки набережной. Водитель наблюдал за ними из кабины, и Гарик знал, что тот улыбается.

Дома чудом не оказалось соседей: скоропостижно уехали на дачу. И чудом все сложилось после. Наверное, потому что Гарик не думал ни о чем. Наверное, потому что барышня выпила непривычно много шампанского. Потому что они ели горячий, какой не купишь в магазине, хлеб над Невой. Наверное, потому что в свете уходящей белой ночи девушка была так похожа на Лизу – на подушке Гарика. В эту ночь она называла его «мой принц».

Наутро барышня Даша не испугалась чудесного дара языков, попросила:

– Возьмете меня в полиглоты?

И Гарри – ох, как давно это было! – решил объявить на ближайшем собрании (а вдруг Лиза там появится!), что женится. Лиза не появилась, а он таки женился. И почти ни разу не пожалел. Если бы не Даша – не факт, что решился бы бороться за увеличение посвященных, не смог бы придумать их Корпус КРП.

Он полюбил свою девочку-жену как друга в первую очередь, ближе ее не было никого, никто не мог так разъяснить и сформулировать Гарику его собственные движения души. И во вторую очередь – а его не предупреждали, что бывает и вторая очередь – это удивительное открытие почти примирило Гарика с отцом и любовью того к мачехе, той же вариации второй очереди, – во вторую очередь полюбил жену как жену, в смысле женщину. Им было по-настоящему хорошо в постели. Вопрос-червоточинка порой точил его наивную Адамову физиологию: может, со всеми женщинами так? Даша была его второй женщиной – после Лизы. Но проверять с другими пока не тянуло. Жена была готова к весомым доказательствам любви двадцать четыре часа в сутки. Жаль только, что она выкрасила волосы в розовый с зеленым и перестала быть блондинкой. Это она сделала сразу после знакомства с Лизой.

Но сегодня на Лизином балконе Гарри прощался с первой судьбой. С морем у Куултык-Чика, с горой Башлангыч и перламутром Лизиной кожи, с резкими всхлипами чаек над палатками по утрам, с опытными нежными руками, с лихорадкой открытия, с любовью и экспедиционным братством. Прошлое уходило в песок, в гальку южного пляжа. Лиза никогда не будет принадлежать ему, сколько бы он ни хотел принадлежать ей. Они все, полиглоты, уже не могут быть едины, как раньше, когда, если кто-то и отсутствовал на встрече, пазл складывался. Рассыпалось неделимое. Но если так, он свободен. Надо пережить эту боль, зато они с Дашей – в ней-то он уверен – смогут заняться Корпусом. Полиглоты не поддерживали его идеи, похоже, посмеивались над ними про себя. Но полиглоты разошлись. Сегодня. Все кончено. Начинается иное все. Но где же Даша?

Словно отвечая на его немой вопрос, взъерошенная жена выскочила за ним на балкон:

– Асютища, ее превосходительство, свинтили вместе с комнатным лакеем Максимом. Асютища в ближайшее время делает себе новую морду у твоей Лизы, и они с Максимом сваливают, не говорят куда, но думаю – в Англию. Максима она точно перезагрузит с мордой лица. Рыжий с Иркой и Сергеем еще сидят. Но нам пора. Там полный тухляк. Рыжий, кстати, честно поступил, дал кредитку на двадцатку. Штук евро, а не рублей – для нашего Корпуса. Давайте, принц, нас ждут великие дела! Давайте скорее!

Но Даша, похоже, не была в нем уверена окончательно, потому перемахнула через низкие перильца балкона и легко спрыгнула, сползла по плетям девичьего винограда со второго этажа вниз – к независимости от друзей.

– Мы не уедем! – отчаянно бросил Гарри в тягучий воздух гостиной.

Лиза – она что, все это время стояла за его спиной? Она все слышала? – обняла его, но не страстно, а обидно по-родственному:

– Прощай, малыш! Дашу не обижай, ладно? Беги за ней быстрее! Если что, звони Рыжему! Кто бы мог предположить, что Рыжий станет нашей надежей-государем? – это последнее, полувопросительное, уже отвернувшись, обращаясь к Сергею и прочим. Стоп! Разве остались прочие, кроме Сергея, брата? Рыжий. Да, они, Рыжий с Ириной, все еще торчат на кухне, значит, у Лизы нет особых отношений с Сергеем. Но и это неважно!

Гарик сообразил бесповоротно: Лиза с ним не будет никогда. Надо бежать за Дашей. Надо держаться своей идеи и жены.

Прыгая мимо плетей девичьего винограда прямо на асфальт под окнами, услышал, или показалось, как Сергей вздохнул:

– Ты его погубила!

Гарик не знал, куда побежала Даша. На метро он явно опаздывал, «Петроградская» вот-вот закроется на ночь. Увидел выворачивающую из-за угла квартала маршрутку и рванул на остановку к ней – успеть бы! Жесткие листья куста у дороги хлестнули по лицу, на бегу показалось, как когда-то в другой жизни на юге: края у листьев белые – такой вот вид траура. Края белые, а середка изумрудная. И тотчас перед глазами явилась Лиза, розовая от южной жары, соблазнительно томная, сокрушительно прекрасная, грозная красотой своей, как полки под знаменами.

Лиза закрыла дверь балкона за Гариком, улыбнулась, провела ладонью перед лицом туда-сюда: дескать, все кончилось, господа! Финита ля комедия! Было чудесно, но вернемся к нашим тяготам!

– Вы преувеличиваете нашу местечковую значимость первооткрывателей для прогресса, а соответственно, и опасность, – нарушил драматическую заминку Сергей, и Рыжий согласился:

– Отчасти. Но мы уедем не потому. Ириша не рвется к светской жизни, а я хочу маленького отдельного, локального рая для нас, для семьи. Вы с Лизой всегда сможете к нам приехать, от друзей не прячемся. Не то поехали с нами? Я занялся новым, похоже, прибыльным делом, работаю над принципиально иной системой связи вне Интернета. Подозреваю, с Интернетом скоро могут возникнуть сложности. Найду и вам занятие – там конь не валялся, в этой системе связи, есть работа, будут деньги.

– Рыжий, у меня аллергия на коней, – засмеялась Лиза. – Как брошу свое? Знаешь ведь, у меня тут бизнес, а бизнес, он как велосипед, если остановится, то упадет. Останусь в Питере, бог не выдаст, свинья не съест.

– Любил бы деньги, да не знаю, как тратить, – поддержал Сергей. – Университет пока не закрывают, хотя программы сократили. Пусть мои студенты и аспиранты – а многие из них посвященные, да почти все, у них это быстро – стремительно усваивают язык философии и ее основные постулаты, но мыслить самостоятельно у них пока не получается. Вот, натаскиваю.

– Веришь, что твоим деткам философия пригодится? – изумился Рыжий, но это была эмоция на скромную публику, играл.

– Что возьмешь, душа моя, с собой? – обняла Ирину Лиза. – Какой вес самолет поднимет?

– Кошку. Ноутбук с фотографиями. Безделушки, дюжину древних виниловых пластинок и старых книг. Бабушкин плюшевый коврик и картину с пейзанкой. Чашку с жуткими розочками, тоже бабушкину, но бабушки Рыжего. У нас же нет ничего такого, старосемейного. Килограммов десять багажа максимум, вместе с кошкой. Остальное купим на новом месте, а книги и альбомы скачаем. Тебя бы взяла, хоть на плечах, как Эней, унесла бы. Но ты не захочешь…

Лиза фыркнула, напомнила, что только ее бронзовые Гермесы, скульптуры начала ХХ века, расщеперившиеся в холле центральной клиники, весят под двести кэгэ, а без Гермесов ей жизнь не мила, и подтолкнула Ирину к дверям: долгие проводы – лишние слезы.

– Лиза, Ирка, давайте без драматизма, – вмешался Рыжий, попутно давая жене подзатыльник: – Переигрываешь, милая моя! Не верю! – Обернулся к Лизе: – Она шутит. Любой вес. Любой. Ну?

Но все же они, Рыжий с Ириной, ушли. Довольно скоро. И пылко расцеловались, обнялись с Лизой и Сергеем на прощание.

– Им же ничего реально не грозит, – укорил Сергей, тщательно осматривая свою пустую именную чашку: не появился ли вдруг в ней кофе. Лиза сидела напротив, плакала, и он не мог оставить ее так.

– Им лично – нет, не грозит. Но деньгам Рыжего – еще как угрожает. Уходи, или я начну поступать неразумно.

Очень вовремя сбежал свежий кофе, забытый на плите. Запахло горечью и сажей. Лиза засуетилась, убирая. Сергей вышел вон, хотя знал, что правильнее было бы остаться. Но сил не хватило. С обретением даров время окрасилось дискретностью и потому регулярно кончалось в том или ином привычном виде.

Еще в Лизином подъезде он вызвонил такси, водитель приехал из несомненных посвященных, внешне напоминающий сомалийского пирата, даже бандана на лбу присутствовала, и долго развлекал своего пассажира беседами на философские темы. Сергея тошнило от философии.