Текст книги "Квартирантка"

– …и я потеряла из-за НЕЁ Леру Субботникову, которая настоящий друг, и с тех пор нет у меня друзей!

А Лера уже геолог, и с братом Веной душевно поёт у костров, живёт в палатках и встречает зарю в полях!

– Кто ОНА?

– Как кто? – Надя удивлена его непониманием.

– Вот ты говоришь, она да она… Она, вроде, тебе навязала эту профессию учительницы, а ты хотела в геологи…

– Бабушка! – вопль пьяненькой Нади и – рёв. Васька её обнял.

И непонятно как, они очутились на одной кровати. Вот и у него судьба… Он военный не оттого, что думал об этой профессии. Был хулиганом, попадая за драки в милицию. И отцу надоело его выгораживать: «Иди в армию или будешь в тюрьме…» Одолев военное училище, служит, и неплохо: ещё молодой, а майор… Такое понимание её души впервые. И остальное для неё впервые.

Наутро у майора виноватая улыбка:

 
Надя глупая у нас,
Надя ходит в первый класс…
 

Надя Кузнецова не вдруг осознала, что с ней. Осознав, пришла в ужас. Никакой это не Васька, а Василий, у которого жена и двое детей. Надя впервые врёт дома: на «дне рождения в новом районе, откуда и на такси не выехать, ночевала в одной комнате с однокурсницей». Именно этот «жуткий инцидент» (по определению Октябрины Игнатьевны), подтолкнёт её «разнести в пух и прах» телефонную станцию, и это не удастся. Телефон проведён оперативно, а покой обретён с трудом.

Надя Кузнецова, вроде бы, пережила беду, не думая о большей. Только удивление: чего хорошего в этом, так много об этом пишут в книгах… В реалиях мерзко и гадко… От Ани информация: «общий знакомый» отбыл в ЗГВ[1]1
  Во времена Советского Союза Западная группа войск, расквартированная в Европе.


[Закрыть].

Какое-то время она идеализирует эту ночь; и офицера этого, и себя, «выполнившую первый этап материнского подвига».

В какой-то неглупой книге: умирающий видит картины жизни. А этот пошлейший кутёж «дам с офицерами» наиболее радостная «картина», не говоря о пребывании в геологической экспедиции. Да, опьянило не только вино, но и воля. «Оторвалась» «идеальная девушка нашего дома» (определение бабушки).

И вот тревога, как во время первых месячных, а эти (не первые) не приходят. Тогда её успокоила бабушка. А теперь?

Идя домой, Надя видит на подоконнике первого этажа Октябрину Игнатьевну.

Бабулька из соседнего дома у проволоки:

– И я окна мою, а к «Троице»…

Не прерывая мытьё, Октябрина Игнатьевна, будто с трибуны:

– Вам сколько лет? Вы были комсомолкой? Нет? Оно и видно. И где вы, ровесница Октября, были в те годы борьбы с отжившим?

Бабка удаляется. А Надя, вроде, готовая к душевной беседе, таковую отменяет.

В женскую консультацию бредёт улицей, которая уходит круто вниз. Автомобилисты тут иногда не учитывают этого коварства. Милицейские машины, «скорая». Кто-то в толпе предполагает: «она, видно, умерла». На дороге лежит старуха, глядя в небо. Её, одетую в длинное платье, втаскивают в автофургон, да не «скорой», которая отъехала, а в другой, с синим крестом.

ДТП ей будто подсказало: у неё ничего не выйдет.

В женской консультации она в очереди ярко выраженных беременных с лицами, готовыми на многое. Вот как распорядилась судьба… Вернее, Октябрина…

…В школе у Нади были добрые отношения с Валерией (Лерой) Субботниковой. Её брат Вениамин, Вена, геолог, и берёт Леру в экспедиции. Надю отпускают с трудом. Октябрина Игнатьевна знакомится с родителями Леры и Вены (и они геологи). «Приличные люди», – охарактеризовала их бабушка, – убеждают её отпустить Надю в увлекательный, но безопасный поход.

…Из экспедиции Надя с рассказами о том, как они работали (и лопатой, и киркой). Пешком – немало километров. Ночевки на берегу реки, на вертолёте – над болотами и тайгой. У костра Вена пел… Вена, он такой необыкновенный, верный товарищ, храбрый и крепкий, он так много знает о камнях и о травах! Как-то они идут, держась за руки, ветхим мостиком над бурной рекой. Как мечтает она и о будущих ночлегах на берегах рек и в поле, перелётах над болотами и тайгой! Камни найдёт лично! Вишнёвые родониты, лиловые чароиты, слоистые агаты, малахитовую каменную зелень… Она видит себя с рюкзаком и с гитарой (она научится играть и петь!)

Бабушка – ни слова. Мама поддакивает Наде, не зная реакции Октябрины Игнатьевны. И, как только Надя заканчивает вдохновенный доклад, – критика. И ночёвок в палатке на «сырой земле», и «хождений над пропастью»… От мамы тихий горький плач… Она в добровольном рабстве из-за слепоты…

Надо подавать документы…

Сидя у кабинета гинеколога, находит ответ: зачем бабушка отговорила? Напугалась ранней дружбы расцветшей Наденьки с молодым одиноким геологом Веной? И это тоже… Но и другое…

…Октябрина Игнатьевна у окна, от которого пахнет цветами… Тихо во дворе, и только трамваи тренькают у дома, гремят. «Голо тело и едва прикрыта грудь…» – читает Некрасова о бедных детях. Отец отправил её из их деревеньки в село, где была школа. Он же дал ей громкое имя Октябрина. Сыновья его Трактор и Молот погибли на войне. И вот идёт она нелёгкой дорогой, плохо одетая, но там, в школе учительница с высоким лбом, в платье с глухим воротом. Вокруг головы нимб от света чистого окна!

Октябрина Игнатьевна могла быть педагогом, но на стройках пятилеток в цене умелые руки, вот они – вытягивает, и в сумерках квартиры – большие, тёмные, но ещё гибкие. А потом – война… Погибший геройски муж, слепая от военного недоедания дочь…

– Бабушка, хватит аргументов! – подняла на неё глаза внучка, как овца перед закланьем.

Документы с её пятёрками прямо-таки хватают в педучилище. С такими могла бы и в горный… Математика – пять, физика – пять… А тут пение и аккомпанирование на домре, баяне, фортепиано (но никак не на гитаре!) Надя поёт грубовато: «Мы геологи оба с тобой…» «Ещё раз». Опять неверно. «Голос в экспедиции оставила…». «И музыкальный слух – там же?» Но чувство ритма нормальное: «В траве сидел кузнечик, в траве сидел кузнечик… Зелёненьким он был!»

Вывод гинеколога: удалять эмбрион поздно, и надо «готовиться стать матерью»…

Надя Кузнецова в скверике напротив женской консультации: говорить или нет об этом дома? Бабушка зашипит, а мама заплачет. Оборвав шипение, Октябрина перейдёт на не громкую речь: «Этот тип, этот отец будущего ребёнка воспользовался добротой… Но ты, Наденька, будь тверда…» И далее традиционно: Октябрина Игнатьевна берёт новый старт в новой гонке, и новые двадцать лет упорно тянет к финишу, как немолодая, но опытная марафонка. Нет, никаких упрёков в лицо: она делает добро кошкам, собакам, птицам и… людям.

Далее подготовка: её внучка вскоре с огромным животом, но без малейшего признака мужа. Речи выйдут во двор, к магазинам, быткомбинату, сберкассе, аптеке и в ЖЭК… о том, как почётно быть «просто матерью»… О том, что «нет ни одного, кто бы мог подойти идеальной Наденьке». И «лучше никакого!» Доброжелательная Петрова, интеллигентная Котюхина «лучше никакого» – эхом за Октябриной.

Предметы теряют контуры. Летнее небо в тумане. Наверное, слепнет, она в пути на картонажку, на переходе для слепых… Чтобы наваждение не превратилось в реальность, идёт туда, куда глядят её стопроцентные глаза.

…Дворец направляет пушку прямо Наде в лицо, а на тумбочке у кровати, будто из небытия, выплывает телефонный аппарат. «Живо!» – в голове у внучки приказ Октябрины.

Она хотела найти адрес Василия, но подумала: да не имеет он никакого отношения!

Летом к морю (путёвка давно куплена бабушкой через общество слепых). На юге она, ни с кем не общаясь, с унынием читает «Лебединую песню» Песталоцци. Приехав в город, берёт направление в Кашку.

Накануне отъезда, не говоря правду, шипит, что без неё не умрёт! Такие добрые бабуси откормили их, бедных Наденек, дабы видеть в других, индивидуальных и неповторимых Наденьках полное воплощение своих мечтаний.

И, засыпая перед отъездом, мечтает Надя: у неё родится дочь, они будут ходить в походы. И дитя станет… геологом. Да, внучка не только внешне копия бабушка. У матери лицо кроткое, голосок тонкий. А у Нади голос уверенный, грубоватый, такой далеко слышно в полях и в тайге…

Шаги у окна. Там кто-то хлюпает сапогами в мокром крапивнике. Не кликнуть ли этого человека? Входит, дверь не заперта.

– «Скорую» вызывали?

– Да, да! – Надин лепет о том, как берёт она воду из колодца, как моет это не маленькое помещение к первому сентября… – Увезите меня, и чуть не добавляет: – к бабушке!

Врач, осматривает:

– Вроде, нет страшного. Но в больницу надо. Сочувствую: потеря ребёнка. Хотя вы так молоды, у вас всё впереди!

В больнице неприятная процедура «чистки», но на другой день вообще полное здоровье, и её отправляют обратно в деревню. И она набирает дом, мол, что-то не то было с телефоном…

И хочется ей упасть в ноги бабушке, в её венозные, натруженные ноги, обнять их и плакать… И пусть бы она воодушевилась и, как обычно, говорила о добре, о зле, о нравственности и безнравственности…

Как только найдут другую учительницу, уедет туда, где любимый цветник, где в окно тянет табаками, а у дома трамваи… Гремят, позванивают и снова гремят…

4
Одна вторая
История её амбиций

На другой день после урагана она встретила мужчину своей мечты.

Ливни и шквальные ветры бывают, но в каких-то далёких краях. Нелли Борисовна, коренная москвичка, видела такое впервые. Успела накрепко – окна и форточки. Мимо – ветки деревьев, оборванное на балконах бельё, цветы в горшках. Звяк, грохот, лязг, визг, вой ветра! Крепкий дом дрожит.

Такого никогда не было в родном городе. Но и то, что на другой день… Тоже никогда-никогда не было! Не с Москвой, с ней.

Утром кое-как выехала из двора, обогнув дерево, временной опорой которому чей-то балкон. До Зайчатовского добиралась, объезжая рухнувшие на дорогу липы, ивы, столбы и щиты рекламы.

Зайчатовский институт (в добрые времена – предприятие Минобороны), с улицы – колонны, внутри – мрак. Никаких плановых ремонтов. Полы гниют. Оконные рамы перекошены, вихляются перила лестниц. Зайчатов, великий академик, крепил оборону родины полвека. Развалили в момент! И отец уволен, папа Дубовских, крепкий дубок, зам по хозяйству, которого теперь нет. Выброшен, как и оборонная промышленность.

У Нелли мелкое дело. Проектирует и продаёт водонагреватели. Это так выгодно! То есть, это выгодно было в девяносто восьмом году…

«Знаешь ты про „Атморос“?

„Атморос“ – твой друг на даче.

Дети плачут:

Купи нам, папа, „Атморос“»

Индивидуальное строительство зашкаливает. Прибор для нагрева воды нарасхват, «уходит в лёт». Модная фраза в конце девяностых.

Нелли Борисовна отворяет металлическую дверь… «Атморос». ООО с ограниченной ответственностью. На фирме находилась до конца этого дня, коммунальщики кое-где убрали будто подрубленные деревья. Но в Сокольниках пришлось дать крюк, хотя двор нужного ей дома нетронут. Втиснула автомобиль рядом с мотоциклом, который ей показался мотоциклом… её судьбы.

Нынче год шестнадцатый. Никаких ураганов, да и никаких таких транспортных средств. Летнее утро, и Нелли Борисовна уже не молодая дама.

Глядит с первого этажа, к которому не привыкнуть, в улицу Бойцовую. Она тут не от хорошей жизни. Оттуда немного видна Смоленка, высотка МИДа, корабль с грот-мачтой, готовый отплыть. И отплыл. Тут в окне хрущёвки. Деревьев много, будто Нелли выселена из Москвы.

Никаких ураганов в эти минувшие восемнадцать лет.

Утка будет идеальной. Глядит не в окно, а в утятницу. На кухонном столе нервный гуд телефона. Эсэмэс-сообщение:

«Мы у метро Сокольники. Всё ок!»

На другой день после урагана она едет не туда, где это метро, а в Лучевые просеки… И в одном из них её поджидает мужчина её давних грёз… Вообще-то, он и не думал поджидать Нелли. Ей тридцать пять, и ему… Ровесники.

Она в глубине признаёт себя уродкой. Но только в глубине. Она, имея длинное тело, короткие ноги и крупную для маленького роста голову, считает себя очаровательной.

Лицо напоминает мордочку. Любое лицо, в котором карикатурность, немного напоминает звериную морду. Приятного мало. Но не для Нелли Борисовны. Свои недостатки она переводит и для неё, и для других в преимущества.

Например, нос. «У меня пикантный носик!» Маленький, но широкий, поднятый вверх, с оттопыренными ноздрями и придаёт лицу нечто звериное. Но не только: лоб – узкий. От бровей – волосы. Нелли жила в одном доме с Брежневым (не на Бойцовой окраинной улочке, а на Кутузовском проспекте). Шутки друзей: «Ха-ха-ха! Вот откуда, Нелька, у тебя такие брови!»

Домашняя легенда от мамы, не знакомой с генсеком, о прабабушке золотоволосой. У Нелли богатые, а превратить их в «золотые» – парикмахерская функция, которую и сама выполняет, и с помощью цирюльников.

Над столом лампа, белый колпак напоминает зубной кабинет.

– Сколько лет вашим дочуркам? – В лупу оглядывает ювелир заготовки для будущей работы.

– Одной пятнадцать, другой тринадцать.

Нелли Борисовна липко глядит на незнакомца, которому надо вправить в кольца фианиты (не камни, а так…) Лицо у него злое, интонации высокомерные. Перед ней мужчина-подарок, мужчина-мечта.

И она верещит требовательно:

– Мне назначено! Уже пять минут!

А этот тип нагло:

– Не мешайте, дама!

Его голову обтягивает платок. На куртке металл цепей. На руке кольцо с черепом.

– Как вы грубо говорите! – Нелли Борисовна тряхнула золотом волос: любовь, родившаяся в животе, взмыла в грудную клетку, притаившись там пойманной сорокой.

– Я нормально говорю, мадам! – его загробный голос её радует.

– Погоди, Стоматолог, – добродушный ювелир, – Нелли Борисовна – моя давняя клиентка.

– Вы? Стоматолог? Вот, обратите внимание! – она тычет пальцем себе в открытый рот. – Эти зубы дико болят! Дайте мне номер мобильного телефона!

Мобильные телефоны в девяносто восьмом году не у каждого. Но есть у обоих. И она фиксирует его номер не только в электронной памяти. В глубине души.

Выходят. Он – на мотоцикл, она – в автомобиль, недавно из Европы, б.у., но молод и прыток.

…Клиника в раритетном доме напротив Политехнического музея. Крутая лестница из маленького холла на второй этаж. «Доктор Вербицкий вас примет». В белом халате он выглядит дьяволом.

Нелли Борисовна пищит.

– Вы и в других моментах так пищите?..

– Да, да! – подтверждает она.

Ей не больно, но писк, как догадалась, верный ход заарканить этого великолепного скакуна…

Пока он трудится над её ртом, она трудится над своим счастьем. В антрактах удаления зубного камня тонкие причитания, тихий хохоток ведьмы, золотые волосы, золотые кольца на руках… «У него две дочери…» Но они не конкурентки и неродному сыну.

Вдруг Мейер. Какие-то детали для лесопилки. Но не только ради этого. Уехал один, а хотел вдвоём. Нелли не отдаёт мальчика Мейеру.

У клиники байк. Байка – материя для пелёнок. И то, что железная машина именуется так мягко, говорит о том, что назвал её не русский. И немец так не назовёт. Мотоцикл – идеально. В непонятном «цикл», и в понятном «мото» аккумулируется грубый трескучий смысл. Пролёт Москвой на этом кошмарном драндулете – огромное испытание для Нелли. Она мчится, прикрыв глаза, крепко обвивая руками тело мотоциклиста и пищит… Клуб «Ночные ангелы». «Я – ангел по документам. Я Серафим…» А в коллективе байкеров (одновременно и название профессии) – Стоматолог.

На Сходне Нелли ловит Игорька. Его сумку, кое-как напиханную, – в багажник. Проект «Неродной мальчик» – к выполнению! Игорьку в нём отведена главная роль. Он не доволен, так как его вынудили оставить игру в инопланетян, терминатора и казаков-разбойников, вбитых детьми в один сценарий.

Наутро на дворе треск. Этот двор, как правило, оглашают автомобильные моторы, отлаженные в Кремлёвском гараже. Всадник на коне, в стременах, готов к заарканиванию. Нелли и мальчик, которому не дали дрыхнуть этим утром, бегом – к байку. Игорёк – за руль. Ему нравится отделанная металлом куртка и кольцо с черепом, и косынка на черепе байкера. Ну, как? Не сравнить такого бойца с какой-то девой, хоть и с двумя (у обеих по кольцу с фианитами и отвращение к грубой технике)?

Перед Нелли опять мрак Бойцовой. Тот двор и… проспект. «Я на Кутузовском. В доме, где Брежнев»… Утка с яблоками удалась. Мобильник, эсэмэска. Абонент тот же:

«Нас с карликами выгнали из перехода».

– Опять!

Никто не реагирует на её возглас.

На второй встрече Игорёк ляпает: «А когда приедет папа?» У дяди на металлическом коне в лице уныние. Вывод: «Ребёнок – не родной…» Надо заманить парня в квартиру…

Едет к Мане, которую никогда не зовёт тётей, хотя это родная сестра матери, на Дзержинку, переименованную в Лубянку. Дом внутри годен для съёмок фильмов ужасов. Маня вот-вот отбудет в Медведково. Их выселяют. В квартиры. Никто не рад. Кроме Мани. Нелли добавит тётке радости. Илону та буквально выпрашивает.

Выйдя из лифта, лязгающего, как мусорная машина, – в длинный коридор. Вот и ветхая дверь. В комнате темновато: фикусы и пальмы в кадках на подоконниках. Эти две комнаты для Нелли – добрая память детства. Они с мамой, тогда не ругаемой «мамашей Дубовских», ездят в этот дом (на первом этаже метро). Стол накрыт плетёной скатертью поверх бархатной. В окне железный Феликс и автомобили вокруг него, как в почётном хороводе. Когда родину рушили, Феликса уронили одним из первых. И родину – следом.

– Я научу её отваривать макароны, убирать пыль. Это элементарно. Но вынести гостям пунш или ананас…

Глупо пенсионерка планирует не только дотягивать до дня мизерной пенсии, но делать приёмы, потчуя «гостей» дорогими продуктами. Она немного ненормальная. Муж умирает, она выпивает не пунша, который, наверное, никогда не пила, а транквилизаторов. В больнице откачали.

Папа Борис Иванович Дубовских протащил Нелли в институт Дружбы Народов, дотащив до диплома. С учёбой у Нелли оказалось плохо. С дружбой – хорошо.

Май восемьдесят третьего. Через пять месяцев после смерти Брежнева. Нелли любит летние московские вечера, когда родня наслаждается подмосковными на даче. И квартира битком. Не только в летнее время, но и в майский посадочно-дачный уикенд. Компании, выпивки, танцы, вызовы милиции соседями. Каникулы впереди. «Нелька, у тебя брови, как у генсека» «Она с ним под одной крышей!»

Хотела избавиться, но тянула… У Мани, например, детей ноль. Три кошки: Бимби, Фунтик и Амалия. И любит их, наверняка, больше Илоны. Девочка худая, а голова не маленькая, какая-то квадратная и напоминает монитор с диагональю девять дюймов. Фамилия её отца Форейла. Такие непонятные фамилии у этих цветных. С прыщами по чёрному лицу и вонючий. Нелли краткое время лишилась ума от его толстых губ, двух пиявок в моменты детородного движения. Презервативы он выкидывал прямо в окно. И они, студент и студентка, утром проходя Кутузовским проспектом, видят их на тротуаре: «Ха-ха-ха!» Но как-то он – мимо аптеки…

Илона (всегда загорелая), робкая, боявшаяся подполковника Дубовских, не полюбившего её ещё в утробе Нелли Дубовских. Илона тоже Дубовских. Нелли в те дни и годы выкрикивает: «Не нужен мне берег не советский, и Африка мне не нужна!» Мама Дубовских лишилась домработницы и терпит девочку, имея на неё виды. Но никто не думает (кроме Мани) нацелить маленькую негритянку на приготовление ресторанных напитков и блюд. Да, макароны, овсянка…

Навыки, как мыть и убирать, у Илоны от домработницы, которая превратилась в бывшую, став торговкой в табачном ларьке. Илона забитая. У Мани ей нормально, ведь она нравится Мане. Конечно, не так сильно, как Амалия.

Проект «Неродной мальчик» рухнул, мальчика можно отдать Мейеру. И тот увёз Игорька. С ним никаких материальных потерь. С Илоной не так – пришлось дать денег для устройства в однокомнатной квартире в Медведково.

Родители на Сходне. Перед новым бой-френдом у неё хватало плюсов (не только золото кудрей). Автомобиль (по тому времени) неплохой. И, конечно, «Атморос». В тёмных коридорах умиравшего института только у неё электроэнергия, так как есть деньги на её оплату. А какое золотое кольцо от ювелира! К своему дню рождения, но и к появлению мужчины золотой мечты!

В квартире свободно. Не только от Илоны. От Игорька, от родителей.

Квартира производит впечатление. Тот, кто впервые в этом доме, будто делается меньше ростом. Байкер – тоже. И она им управляет (хоть и не карликом) и направляет общение в нужное русло. Идея «Мальчик родной» – главный аркан.

– Неплохо тут, не то, что на Крылатских Холмах. Только вот машины…

Да, гремит Кутузовский. На тахте, будто прямо на тротуаре. Огни великого города мелькают по стенам…

Какое-то время Нелли скрывает беременность. Наконец, он отвозит её в перинатальный центр. УЗИ показало – это мальчик! Весть о сыне! Не о каком-то непонятном Игорьке с фамилией Мейер, – о родном. Аркан готов.

Родители мешают. Но не могут препятствовать ей родить великолепного сына этому великолепному мужчине! Сын, которого тот полюбит, и в итоге крепко к ней прицепится!

Хорошо, нет в квартире Илоны. Один вид «загорелого» существа мог вызвать недоумение. И прыщи, и запах пота от чернокожего батюшки.

Явился Мейер и с Игорьком!

Мейер в Зайчатовском – научный сотрудник, одновременно сотрудник Нелли. Его увольняют, и он отбывает в один из районов дислокации русских немцев. Александр Генрихович, работник оборонки в городке под названием Ивдель с другими немцами, которые пока не в Германии, куда хотят, наладил конвейер гробов (материал – лиственница). Мейером подновлён и родительский дом, в котором его мать Перпетуа Францевна, уборщица на гидролизном предприятии, и одинокая сестра Марта Генриховна, техник там же. Они вполне довольны. И он решил перевезти туда Игорька.

Игорёк, второй ребёнок Нелли, никогда ей не был нужен. С Мейером они немного, не официально, но когда родился Игорь, тот не только ему даёт фамилию Мейер, но подолгу нянчится с ним. И вопрос решён. Нелли могла дальше жить вдвоём с другом, которого стала называть Симочкой. Полное имя Серафим Мстиславович. Фамилия Вербицкий.

Родители надоедают. Более мамы – папа. У Нелли нет благодарности: Борис Иванович, успев открыть на её имя этот «Атморос», фирму водонагревателей, сам без работы. У мамаши Дубовских новую домработницу отжимают бандиты-нувориши. «Мой дед – крепкий марксист». Квартира от него. Папа буквально выброшен на улицу в шестьдесят лет. Единственное, что уцелело, – автомобиль «Волга». «Когда вы меня выгоните из квартиры и с дачи, буду в автомобиле».

Родители уходят в нищету, будто диггеры в канализацию. Их нищета, – с одной стороны, и доходное дело Нелли – с другой. Она теперь главная. Но родители не видят этого и какое-то время против Серафима Мстиславовича Вербицкого (Симочки) в квартире, уже без Илоны и Игорька.

Словно два голубка, два серафимчика, два ангела, они днём и ночью думают об одном – о появлении ангелка третьего. «Ночной ангел» на время прекратил им быть. Нелли, возненавидев мотоцикл, восхищалась им вслух. Период ожидания без байка, но с приобретением байки для младенца. Тогда активная подвозит к клинике ценного (для неё) Вербицкого Серафима Мстиславовича, а вечером – на Кутузовский.

Она была на седьмом небе и на седьмом месяце, когда папа припечатал Вербицкого польским евреем. Симочку это повергло в шок, он – на байк и, как на крыльях, в Крылатское к первой жене.

Но накануне рождения сына они (в автомашине с ней за рулём) едут на Сходню.

В округе этих, когда-то министерских дач, удивительный ландшафт, даже водопад (папа Дубовских там принимает душ). Жутковатый овраг, а над ним переход из пляшущих досок.

Много ягод и грибов. Этот подножный корм – основная еда четы Дубовских. Иногда отставные коллеги с продуктами (кура, помидоры). Мама Дубовских их прячет, предлагая гостям непонятные грибы, добытые папой в овраге. Наедине они жадно едят доставшуюся пищу.

Отец, не желая контактировать с Вербицким, удирает по ветхому мостику на тот берег оврага. И там – дачи, но, кроме этих советских летних домиков, нео-буржуазные дворцы.

Папа всё лето в затасканных шортах и неопрятной майке. Перебои с электроэнергией. Но капитальная беда – к территории кооператива подбираются. Не для того, чтобы его членам даровать тепло, а для того, чтобы отрубить насовсем.

Перед родами опять Мейер. С Игорьком. «Не идти же нам в гостиницу!» Просто возмутительно! Беда в том, что когда рушат Зайчатовский и многих увольняют, тех, у кого служебные квартиры, выгоняют из квартир. Например, Мейера. Нелли в то время вернулась к родителям, порвав с ним. Она отказывает, и они едут к другу Мейера немцу Рейтеру, от него – в самолёт, так и не найдя временного прибежища на Кутузовском.

В эти дни накануне появления сына опять визит. Маня с Илоной и с чемоданом Илоны. В Медведково гадкая история. Толи мужики липнут к девочке, толи она к ним. Как это так?! Тринадцать лет ребёнку, на вид – девять, и только голова – монитор с тёмным экраном. Нелли даёт Мане денег. Надо такое выдумать: «Пусть она немного в родной квартире»! У них идиллия. Они с Симочкой голубки; вот-вот – и голубок третий!

Эсэмэска: «Не гоняют. Привет от карликов».

Мстислав Серафимович (не Вербицкий, а Дубовских, и это обидно Нелли) родился. Болезненный. Нелли его выхаживает. У неё нет опыта няньки. Кроху Илону нянчила домработница, которой папа тогда доплатил. Потом отдаёт в ясли на целую неделю. Игорёк в таковых с рождения. В хороших, от института, ведь они оба с Мейером работали там.

Но это дитя не будет отдавать в какие-то ясли! Нелли Борисовна пестует младенца, руководя «Атморосом». Чаще – на телефоне. Вербицкий, временно не работавший (клиника в центре отобрана иностранцами) при ней. Они, будто пернатые, в заботе о птенце. Жена Вербицкого, шикарная блондинка-дантист, в маленькой квартирке с двумя дочерьми не препятствует.

Вдруг мать (кто её звал?!) Вроде, понятно: Нелли им доставляет продукты иногда, и они на Сходне безвылазно. Накануне Серафим: пакеты – на крыльцо, и – в обратный путь. Такой риск! Мотоциклисты в эпицентре сплошного риска!

Мама с бумагой. Некое предписание для членов кооператива. Владельцы недавно отгроханных дворцов отбирают всё. И водопад, и овраг… Бульдозеры наготове. Вещи, которые в домах: холодильники, стиральные машины, микроволновки вышвыривают, пока нет владельцев. Такое ни на байке, ни на легковой не вывезти.

Папа «держит оборону». Мама обратно. Но немного времени, – и она на «Газеле» с вещами и вестью. Папа Дубовских упал в овраг. Те, кто видели его падение, утверждают: он сам. Прыгнул. И умер, одетый в парадный мундир подполковника с наградами за оборону родины. Эту «оборону» не выдержал. Дачу отняли.

Трудные времена. Мстислав пищит, шаркает по квартире не увезённая в «Белые столбы» мама. «Уведи меня с улицы, Нелли, тут шумно». Но наиболее горькое: Серафим опять – к законной! Да, именно так. Ангел упорхнул. Нелли младенца – в авто-люльку и – в Байк-клуб. Стоматолог там. Ей удалось его вернуть. Байкеры утверждают хором: малыш – копия Серафим. Вновь рай… Мама – в психушке, Илона – в Медведках, Игорёк – в Сибири, папа – в могиле. Сущий рай. А как окрепнет дитя – на мотоцикл…

Игорёк в этом возрасте с полным бесстрашием хватает руль. А Мстислав… Он так орёт! В доме чуть милицию не вызывают: наверное, этот тип не отец ребёнка, а байкер-педофил? И в квартире обнимаемое мамочкой продолжило дитя рёв. Но немного возмужает и будет «ночным ангелом».

Вербицкий привёз малыша (на такси) в клуб. Металлические фрагменты железных коней над головами, целиком раритетные мотоциклы; цвета угля автомобильные крылья и двери, ржавые выхлопные трубы… Дизайн, годный для декораций к фильму на тему апокалипсиса… Маленький так плакал, будто уже конец света.

На пятилетие – самокат. Папенька думает, что в длинном коридоре квартиры ребёнок потихоньку начнёт кататься, а во дворе вдвоём отработают управление. Но его сын не подходит к технике. Он возле мамы, будто котёночек, он нитки мотает в клубки. Нелли Борисовна вяжет юбки и кофты, некоторые будет надевать во времена нехватки денег.

Двор дома у Москвы-реки. И вот там, на пустой набережной, Вербицкий и мопед. Уговаривает (папа будет рядом!), Нелли Борисовна умоляет. Но оба удивлены, – не рёв, а твёрдое: «Не хочу и не буду!»

Серафим, как на крыльях, на Крылатские Холмы. Его дочери от родителей переехали к мужьям. Вербицкий долго не откликается на телефон. Но пытливый ум Нелли вырабатывает методы его возвращения.

А вот возвращение Илоны не планирует. Ей восемнадцать. Работает официанткой. Но иногда обслуживает не только тех, кто обедает… Опять Маня: «Забери временно!» Нелли – кремень. Вот-вот Симочка, необходим комфорт и для чудо-ребёнка. «С Илоной как-нибудь…»

У Мани не только эта тема: «Аню ты упрятала в „Белые столбы“!» Аня и Маня, две бывшие девочки из привилегированной семьи… Аргумент Нелли: «Мама, находясь в квартире, думает, что находится на улице! Её нельзя оставлять одну».

Илона выходит замуж, подцепив «Орландо» на Казанском вокзале. Он из Вятских Полян, но, как две капли, – популярный футболист. Огромный, а голова крошечная, будто от другого тела. Имя Геннадий. Илона, наоборот, маленькая, а голова крупная, называет его в шутку дядей Геной. Нелли кратко увиделась с этой парочкой в сквере, дав немного денег на регистрацию брака.

Маня оформляет жениху временную прописку в квартире, где молодые обитают на кухне. Но Орландо теряет ключ от подъезда. Благодаря немалому росту, легко проник на балкон второго этажа. Жильцы стучат правоохранителям, и молодые отбывают в Вятские Поляны. Ну, это ещё лучше! Для Нелли.

А вот с мальчиком Игорьком одни хлопоты. Мейеры, явившись, выдвигают требование. Игорёк метит в Бауманку. Во время экзаменов он в квартире Рейтера… А с началом занятий ему бы в родном доме на Кутузовском… Абитуриент не подаёт в деканат заявление на общежитие. Этих, как правило, не принимают: конкурс. «У меня негде», – отрубает Нелли. Игорёк, неплохо сдавший экзамены, отправлен в армию с перспективой, как это бывает, остаться вообще без высшего образования.

Эсэмэска: «Мы на Преображенке. Всё ок!»

Долгое время Вербицкий верит (Нелли убедила): сын – не дочки, это – будущий друг. Он ставит «друга» на лыжи в три года. Пытается и на коньки… Но плохая координация. К тому же – некрепкие и лёгкие, и сердце.

Образ наследника, видимо, не реален. Недоумённые взгляды на маму и сына: выбирают нитки для орнамента кофты или готовят то кролика, то утку… Серафим вновь ночной ангел, готовый в полёт.

Но она находит вариант! Проверка музыкального слуха! Абсолютный. Вербицкого они ждут у стоматологической клиники на Крылатской улице, где он теперь работает. Выйдя, упрекает, мол, некогда, пациенты. Немного погодя он на Кутузовском с маленькой скрипкой («Одна восьмая»). Но и на таком неподходящем ему инструменте Серафим играет. «На, повтори!» «Повторить» не удаётся, но главное нашло подтверждение: ребёнок талантлив.