Текст книги "Фаворские. Жизнь семьи университетского профессора. 1890-1953. Воспоминания"

На этом обыкновенно заканчивали говенье, в субботу утром уже не ходили в церковь. В пятницу вечером после церкви я обыкновенно помогала матери делать пасху: растирала масло добела, смешивала желтки с сахаром, ваниль – с сахарной пудрой, строгала миндаль. В субботу днем красила с отцом яйца. С этого года меня стали брать в церковь к заутрене. К заутрене ходили отец, Мария Павловна и я; мать не ходила в церковь, а домработницы (их теперь было у нас две – кухарка и горничная, так как такая большая квартира требовала много времени на ее уборку) оставались готовить праздничный стол для разговения, в церковь они шли к ранней обедне, когда мы возвращались.

Церковь была полна, когда мы приходили в начале двенадцатого, там было очень душно, мы стояли обыкновенно на площадке перед церковью, которая тоже наполнялась празднично одетым народом. Отец был в сюртуке и белом галстуке, я надевала сшитое к причастию платье, Мария Петровна тоже была нарядная. Все стояли со свечами, из церкви слышались возгласы священника и пение певчих, на площадке царила торжественная тишина. Наконец, минут за десять до двенадцати выходил из церкви крестный ход: шли священники, диаконы, певчие за ним несли хоругви, шел народ, все со свечами, на площадке становилось свободнее; мы не ходили с крестным ходом. Я с волнением ждала того момента, когда покажется возвращающийся крестный ход и все ближе и ближе слышно будет ликующее пение пасхального тропаря «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав». Закрытые в церковь двери открываются, священник останавливается около них и обращается к присутствующим: «Христос воскресе!» – «Воистину воскресе», – хором отвечают ему.

Шествие направляется в церковь, а на площадке начинают христосоваться. Из церкви доносится несмолкаемое пение торжественных и ликующих пасхальных напевов, на душе так хорошо и так радостно, испытываешь особенное, незабываемое чувство.

Служба кончается, одеваемся и идем домой, где нас ждет празднично одетая мать, приходят Тищенко, садимся за стол, все веселы, все довольны. За окнами темная безлунная пасхальная ночь, отчетливо видны пылающие факелы по углам крыши Исаакиевского собора. Так свежи, так искренни были переживаемые чувства, но прошло немного времени, и молодой пытливый ум своим беспощадным анализом навсегда разрушил детскую веру. Очарование Страстной недели и пасхальной ночи осталось в памяти светлым видением прошлого.

1.5. Мария Маркеловна. Безо, ставшее традицией. Моя учеба в гимназии Э. П. Шаффе

Вскоре после Пасхи, как всегда, начались экзамены, прошли, как всегда, хорошо, перешли в четвертый класс. Таня уехала в Павловское, Коновалова – в Забаву, мы стали собираться в Безо. Как-то раз после обеда, за чаем, отец рассказал нам, что этой весной окончил Высшие женские курсы его курс, и среди выпускниц есть одна очень способная девушка – Мария Маркеловна Домброва, которую он устроил на работу в лабораторию Министерства финансов к Михаилу Григорьевичу Кучерову[174]174
  Кучеров М. Г. (1850–1911) – российский химик-органик. Открыл реакцию гидратации ацетилена и его производных.


[Закрыть]. Лето ей придется проводить в городе, квартира у нас в саду, Марии Павловне одной скучно, так вот он хочет предложить Мария Маркеловне пожить летом у нас. Никто не сделал никаких возражений, в глубине души мне это показалось немного странным, но я не обратила на это сообщение никакого внимания. Через несколько дней Мария Маркеловна пришла к нам знакомиться. Это была среднего роста девушка с гладко причесанными волосами, с заколотой сзади косой, в юбке и скромной кофточке с белым воротником. Она поблагодарила за приглашение, выпила чашку чая, договорилась с Марией Павловной о дне переезда и ушла. Вскоре мы уехали в Безо, а Мария Маркеловна поселилась у нас с Марией Павловной. Кроме них в комнате для домработницы ночевал Василий Ломакин, карауливший лабораторию и квартиру. После работы Мария Маркеловна обедала дома вместе с Марией Павловной, а потом шла в лабораторию к Алексею Евграфовичу продолжать свою научную работу. Летом в лабораториях всегда кто-нибудь работал. В этом году там работал Владимир Андреевич Мокиевский[175]175
  Мокиевский В. А. (ум. 1905) – лаборант по кафедре химии. См.: Отчет о состоянии и деятельности Имп. Санкт-Петербургского Университета за 1905 г. СПб., 1906. С. 12.


[Закрыть], в своей лаборатории заканчивал докторскую диссертацию В. Е. Тищенко, работала и другая молодежь в других лабораториях; работавшие заходили друг к другу передохнуть, поболтать, слышались смех и шутки, даже тихий и молчаливый Тищенко весело шутил.

Возвращаясь из лаборатории, Мария Маркеловна пила вечерний чай с Марией Павловной. Мария Павловна всегда была пунктуальна и педантична: чай подавался строго в определенное время, но она одна его не пила, дожидалась Марию Маркеловну. На почве этого чая между ними возникали разногласия, Мария Маркеловна не привыкла так строго соблюдать режим дня, она жила всегда одна и не придавала значения тому, будет она пить чай в девять или в половине десятого. Кроме того, не всегда можно было закончить работу в точно назначенный час, к тому же, помимо всего прочего, существовали особые обстоятельства, благодаря которым Мария Маркеловна иногда сильно запоздывала к чаю или вообще его не пила.

Она еще раньше была знакома с Владимиром Андреевичем Мокиевским, оба они преподавали в Смоленской школе для рабочих. Они иногда уходили из лаборатории не домой, а шли гулять, и тогда, конечно, было не до чаю. Мария Павловна, не дождавшись компаньонки, пила чай одна, а по возвращении Марии Маркеловны высказывала ей свое недовольство. Иногда Марии Маркеловне удавалось устроить себе среди недели свободный день, и тогда они с Владимиром Андреевичем уезжали за город. Но в общем они жили довольно мирно, много времени проводили вдвоем.

Этим летом в окно одной из наших комнат влетел кенарь. Мария Павловна посадила его в клетку и послала Василия узнать – не улетел ли у кого-нибудь кенарь во дворе. Во дворе владельца кенаря не оказалось, и он остался жить у нас. Пел он замечательно хорошо. Клетка с ним стоял у меня в комнате, он вообще много пел, но особенно усердно он распевал во время уроков английского языка. Стоило нам с Miss Violet начать разговаривать, как молчавший до того кенарь начинал петь и пел все время урока. Отец смеялся и говорил, что английский язык – это птичий язык. Разговоры на французском и немецком языке не производили такого стимулирующего действия на пение кенаря. Он много лет прожил у нас и пел все так же хорошо.

В своих письмах к матери Мария Павловна всегда передавала всем приветы от Марии Маркеловны. А мы опять жили в Безо, все на той же даче. В этом году у нас с отцом прибавилось еще одно занятие: мы стали играть в кегли. Лангсеппы выстроили кегельбан, были организованы мужские и дамские группы, группы для «девушек», вернее, для подростков, и детская группа (фото 30). Я еще не говорила до сих пор об одном моем недостатке, который мне много напортил в жизни: я была застенчива, подойти к кому-нибудь чужому и спросить о чем-нибудь было для меня мучением. Когда я узнала, что организована группа девушек, я тоже захотела играть в кегли. Узнав дни и часы, когда играла эта группа, я пошла на кегельбан. Пришла, остановилась около него и смотрю. Играют все больше немецкие девицы, есть среди них и знакомые. Последние увидели меня и спросили: «Вы тоже хотите играть?»

Так я начала играть в кегли. Мужчины бросали шар одной рукой, женщины и девушки – двумя. Я играла хорошо, редко шар мой попадал в борт. Нанятые мальчики-эстонцы посылали сыгравшие шары обратно по специальному желобу. В Везо образовались две группы дачников – русских и немцев. Они постепенно стали знакомиться друг с другом, сообща участвовать в летних развлечениях: играли вместе в кегли, устраивали вместе детские праздники, в которых участвовали и эстонские дети, нанимали «Петрушку» и шарманщика, который играл танцы, устраивали бег в мешках, однако все это происходило не чаще одного раза в лето. Кроме того, немцы устраивали немецкий спектакль, о котором я уже говорила.

Фото 30. Безо. У кегельбана

Отец познакомился с учителем местной школы, из разговоров с ним узнал, что помещение школы мало и тесно, учебников не хватает. И вот он задумал организовать «общество вспомоществования сельской школе в деревне Безо, Везенбергского уезда, Эстляндской губернии»: на собранные с членов общества деньги арендовать у барона Палена участок земли и выстроить школьный дом с хорошими классами, с большим залом и террасой. Зимой зал будет играть роль рекреационного зала, а летом в нем можно будет устраивать спектакли, концерты, танцы, базары и вырученные деньги отдавать в пользу школы. Таким образом, школа получит хорошее здание и будет иметь деньги для покупки учебников и на всякий другие нужды. С другой стороны, дачники будут иметь возможность устраивать всевозможные развлечения. Идея организации общества понравилась всем дачникам. Запись в члены общества проходила успешно, был выбран совет общества, Алексея Евграфовича выбрали председателем. Совет сочинил устав общества, который был утвержден в Петербурге в соответствующей инстанции. Когда все было оформлено, отец поехал в Пальме к барону Палену. Тот принял его очень любезно, показал ему большой портрет своего предка, участвовавшего в убийстве Павла I. Александр I, взойдя на престол, сослал его в его имение Пальме, в котором он и прожил остаток своей жизни. Барон охотно сдал обществу в аренду участок земли – сыпучий песок с несколькими соснами, и к зиме школьный дом был выстроен. Эстонские ребята стали учиться в просторных, светлых классах. К отцу постоянно кто-то заходил по делам общества, особенно часто И. М. Генглез, казначей общества. Он приходил к отцу, а его жена – к матери. Из всех дачных знакомств это было наиболее прочное – супруги Генглез приезжали к нам зимой из Гатчины. Несмотря на игру в кегли и теннис, я по-прежнему дружила с Луизой, среди дачных знакомых я не нашла себе подруги и проводила время с Луизой охотнее, чем с ними.

Вот опять кончается лето, почти все знакомые уже разъехались, букет собран, лошади поданы, мы уезжаем, я выхожу из кареты, быстро поднимаюсь по лестнице с букетом, на площадке перед дверью, как всегда, стоит Мария Павловна, а кто же это еще с ней? Ах, это Мария Маркеловна, зачем она здесь? Совсем незачем ей здесь быть. Я сухо здороваюсь с ней и прохожу в комнаты. На следующее утро Мария Маркеловна уехала от нас. Позже она рассказывала мне, что хотела уехать не дожидаясь нашего приезда, но Мария Павловна заставила ее остаться, говоря, что если она уедет, то можно будет подумать, что они поссорились.

В лаборатории Министерства финансов, где уже несколько лет работал Ф. В. Смирнов, Алексей Евграфович еще весной познакомил его с Марией Маркеловной, и тот принял в ней участие. Незадолго перед тем Смирнов поселился со своей женой Лидией Семеновной Миримановой в большой хорошей квартире в районе Технологического института, и он предложил Марии Маркеловне поселиться у них. За 50 рублей в месяц она имела у них комнату и полный пансион. Лидия Семеновна была тоже врачом по специальности и была старше Федора Васильевича лет на пять. Она была маленького роста, некрасивая, но, подобно ему, доброжелательная к людям. Она с юных лет любила Федора Васильевича, но он не обращал на нее внимания, избалованный своими успехами у женщин, и только теперь, на старости лет, они сошлись и поселились вместе. Они оба отнеслись к Марии Маркеловне как к родной, и она чувствовала себя у них как в семье. Кроме нее, в их квартире жил то племянник Федора Васильевича, Ю.Кадо, то сестра Федора Васильевича, Надежда Васильевна (или, как ее называли, Дина). Она жила в Твери с матерью и приезжала гостить к брату, которого она обожала. После смерти матери она поселилась у него.

Поселившись у Федора Васильевича и Лидии Семеновны, Мария Маркеловна часто приходила к нам по вечерам. Услышав звонок, я заглядывала в окно, выходящее на лестницу, и, увидав Марию Маркеловну, говорила себе: «А, это к Марии Павловне!» – и шла к себе в комнату. Мария Маркеловна, действительно, сидела обыкновенно у Марии Павловны и только к чаю выходила в столовую, меня она не интересовала. 26 января (8 февраля) были именины Марии Маркеловны, Мария Павловна пошла к ней в гости и понесла ей от нашей семьи испеченный нашей кухаркой слоеный пирог с черносмородиновым вареньем. Такой пирог подносился потом Марии Маркеловне каждые ее именины.

Школьные занятия наши шли своим чередом, к прежним предметам прибавился еще славянский язык, который мы изучали с Анастасией Ивановной. Весной на экзамене мы получили все по пятерке, и экзаменовавший нас учитель сказал, что мы знаем его как настоящие славяне. Жили мы по-прежнему дружно, Таня иногда ленилась, да и способности у нее были похуже. С Анастасией Ивановной мы писали много изложений и сочинений. Она не любила, когда мы уснащали свои творения лишними словами, повторами, ненужными эпитетами, дополнениями и определениями. «Динь, динь, динь!» – говорила она, отдавая сочинение. – «Много звону, а мыслей мало». Мария Федоровна по-прежнему уделяла много времени нашим урокам и пополняла нашу библиотеку нужными книгами. К Тане она всегда относилась строже, чем к нам с Липой. Из нас двоих она больше любила Липу, считала меня эгоисткой, мало думающей о посторонних, об общем благе. Школа наша существовала последний год, пятый класс, в который мы весной должны были держать экзамены, был уже одним из старших классов, в нем начинались алгебра и физика, и дома заниматься такими предметами было уже трудно, да и остальные предметы проходили уже более серьезно. Кроме того, мы с Липой оставались вдвоем, Таня весной переезжала в Казань, куда ее отца назначили профессором петрографии Казанского университета. Сестры Липы уже учились в гимназии Шаффе, туда же должны были поступить и мы.

Этот год был омрачен начавшейся японской войной. Из газет и из разговоров старших я узнавала о наших поражениях и происках Англии. С Miss Violet я не говорила о войне, но на большом листе толстого клякспапира[176]176
  Клякспапир – промокательная бумага.


[Закрыть], покрывавшем мой письменный стол, к уже имеющимся разным словам, вычислениям и закорючкам я добавила слова, которые часто попадались в газетах при обсуждении политики Англии: «Алчный Альбион». Пусть, думаю, Miss Violet увидит, как я отношусь к ее любимой Англии. Изучение русской истории приучило нас к мысли, что русские всегда побеждают, поэтому известия о поражении наших войск вызывали тягостное недоумение.

Отец тяжело переживал эту войну. Но война была далеко, в Петербурге же и вообще в России жизнь шла своим чередом, люди по-прежнему работали, учились, веселились. Ко мне на рождественские каникулы приехали Луиза и Альма. Я написала им заранее приглашение и была очень рада, что родители их отпустили. Я старалась их развлекать, сходила с ними в театр на дневное представление, брала их на елку к Тищенко и к Паршаковым.

После Нового года Поленовы стали готовиться к отъезду. После Пасхи стали сдавать экзамены, и на моем и Липином экзаменационном листках на этот раз было написано: «Принята в 5 класс». На экзамене по французскому языку на этот год вышла неприятность: Таня провалилась. Ей дали переэкзаменовку, но ведь за несколько дней не наверстаешь того, что было упущено за год. Ей поставили «удовлетворительно» только потому, что она уезжала в Казань, а не поступала в нашу гимназию.

Весной я получила письмо от Альмы, в котором она сообщала, что у ее мачехи родилась дочка, родители просили Алексея Евграфовича быть ее крестным. Отец согласился быть крестным маленькой Хильды. Когда мы собрались на дачу, то повезли в подарок крестнице игрушки и материи на платье. Незадолго до отъезда в Безо к нам пришла Мария Маркеловна, я собиралась пойти в сад, она попросилась со мной, мы с ней очень хорошо погуляли и даже играли с ней в палочку-воровочку[177]177
  Палочка-воровочка — детская игра. Предположительно то же, что «палочка-выручалочка», прятки.


[Закрыть]. С этой прогулки я совсем переменила свое отношение к ней, а она говорила мне потом, что я ей понравилась с первого взгляда, и ей очень хотелось со мной подружиться. Уезжая, мы приглашали ее приехать к нам в Безо, но она решила поехать на море в Геленджик. Она работала в своей лаборатории по вольному найму, то есть не занимала штатной должности, женщины не имели права занимать такие должности в лабораториях казенных учреждений, но зато она имела возможность поехать на месяц в отпуск.

Мы жили в Безо три месяца, я всегда считала, что июнь – это месяц цветов, июль – месяц ягод, август – месяц грибов, но земляника начиналась уже в конце июня, приблизительно с Иванова дня (24 июня старого стиля). Эстонцы, а вместе с ними и дачники, праздновали этот день, накануне вечером на пляже жгли костры. Костры складывали большие, в рост человека и выше, зажигали их с наступлением сумерек. Мы своего костра не складывали, но после ужина, который устраивали немного раньше, мы с отцом и с Луизой и Альмой отправлялись на море и любовались зрелищем горящих костров, ярко пылавших на фоне темного неба и моря. После Иванова дня начиналось настоящее лето, погода становилась более теплой, так же как и вода в море. Открывался купальный сезон.

Этим летом у Луизы и Альмы прибавилось дела, надо было ухаживать не только за параличной мачехой, но и за новорожденной девочкой. На долю Луизы пала стирка и полоскание пеленок. С этой целью она отправлялась к ручью, я ее сопровождала, и мы там вели с ней задушевные беседы. У нас гостили по обыкновению Н. А. Прилежаев и С. А. Букина, больше гостей не предвиделось, но однажды, около 10 июля, возвращаясь после купания домой, я увидела следы колес, ведшие к нашим воротам. Кто-то приехал! Иду и глазам своим не верю – Мария Маркеловна. Она, как и собиралась, поехала в Геленджик, доехала до Новороссийска и там узнала, что катера в Геленджик не ходят – забастовка, и вообще в тех местах неспокойно. Какой уж там отдых. Она решила вернуться, взяла сразу же билет на обратный поезд и уехала в Петербург. Там она вспомнила о сделанном ей приглашении поехать в Безо и приехала к нам. Я была очень рада ее приезду, чем больше я ее узнавала, тем больше она мне нравилась. 15 июля были именины Владимиров, и я написала поздравление Володе Тищенко. Единственная фраза, которую я добавила к поздравлению, была: «У нас гостит Мария Маркеловна». Я узнала потом, что Елизавета Евграфовна, прочитав мое письмо, сказала: «Нашла, что написать, кому это интересно».

Елизавета Евграфовна была характером похожа на свою мать, такая же эгоистичная, неласковая, самовлюбленная, резкая, нетерпимая к тем, кого она невзлюбит. Она с детства не дружила с отцом и всегда подчеркивала, что она иначе относится к Андрею Евграфовичу, чем к отцу. Когда Андрей Евграфович приезжал в Петербург, он останавливался всегда у Тищенко, и Елизавета Евграфовна всячески старалась угодить старшему брату. Она не могла простить отцу, что он обогнал Вячеслава Евгеньевича (ее мужа), не могла простить его успеха в науке, всегда пренебрежительно отзывалась о нем, говорила, что Вячеслав Евгеньевич – труженик, а Алексей Евграфович – лентяй. Она не упускала случая в разговоре с матерью, где только возможно, сказать что-нибудь плохое про отца, чем, конечно, расстраивала ее, в то время как ее надо было оберегать от волнений. Мать никогда не умела оборвать ее и часто плакала после ее нападок на отца. Отец знал, как относится к нему сестра, но не страдал от этого, особо нежных чувств к ней тоже не питал, но всегда хорошо относился к ее семье, к своему товарищу, Вячеславу Евгеньевичу Тищенко, он видел его недостатки и признавал его достоинства, и, где мог, способствовал его продвижению.

Однако я далеко отвлеклась от того времени, когда к нам в Безо приехала Мария Маркеловна. Она прожила у нас весь остаток своего отпуска, она старалась, где могла, быть полезной матери, чистила под нашим руководством ягоды, хотя, как я потом узнала, терпеть не могла этого занятия, сшила мне летнее платье, которое потом стало моим любимым платьем. По летам обычно Мария Маркеловна ездила работать статистиком в Самару, сама она была родом из Самарской губернии, поэтому она привыкла к жаркой погоде, и оттого погода в Безо казалась ей холодной. Как я уже говорила, я летом всегда ходила в одном платье, а Мария Маркеловна каждый день ходила в драповом пальто – ей все казалось холодно.

Вскоре приехала в отпуск Мария Павловна, у нее отпуск был всего лишь две недели. За время пребывания у нас Марии Маркеловны я с ней подружилась, так как чувствовала, что она очень хорошо ко мне относится. В начале августа она уехала, ей, как и другим гостям, поручили отвезти в город ящик с вареньем, причем наказывали не сдавать его в багаж и везти с собой в вагоне. Но проводник оказался непреклонным и не пустил ящик в вагон, пришлось сдать его в багаж, и Мария Маркеловна очень волновалась, что банки разобьются, что скажет тогда Наталья Павловна! Мария Павловна, узнав, что варенье сдано в багаж, осталась очень недовольна. Совсем расстроенная, Мария Маркеловна поехала на вокзал получать багаж, повезла его к нам домой, спешно распаковала. Все банки доехали в полной сохранности. Мария Маркеловна считала себя в долгу перед нами и в благодарность за гостеприимство заказала и подарила мне золотой овальный медальон с моей монограммой. Мать неодобрительно отнеслась к такому поступку, считала, что это лишнее, другие гости ограничивались обычно коробкой конфет. Мария Маркеловна дала уменьшить фотографии моих родителей, снятые перед их свадьбой, и вставила их в медальон. Я лично была очень довольна, медальон этот у меня цел и сейчас.

В этом году мы вернулись в город немного раньше обычного, нужно было успеть к 1 сентября сшить мне коричневое платье и черный передник. Такая форма была в старших классах нашей гимназии. Отец купил мне сумку для книг и тетрадей. Гимназия наша помещалась на углу Большого проспекта и 5-й линии, она занимала весь большой трехэтажный дом, только на первом этаже на углу помещался небольшой магазин фарфоровой и фаянсовой посуды. На самом углу на третьем этаже был полукруглый балкон, на его перилах была укреплена вывеска с надписью: «Maison deducation». Этот балкон был как раз на нашем классе, но дверь на него была заделана. Дом этот был старый, он не был построен для учебного заведения. Сначала у Э. П. Шаффе была не гимназия, а пансион, число учениц было невелико, постепенно оно увеличивалось, помещение расширялось, а когда вместо пансиона стала гимназия, она заняла весь дом. В доме были внутренние лестницы, темные комнаты и темные переходы. Кроме большого зала, в котором вся гимназия собиралась утром на молитву и где мы гуляли во время перемен, был еще гимнастический зал. При гимназии был интернат, там жило небольшое число девочек из нашего класса. На самом верху жили некоторые классные дамы. Вход в гимназию был с 5-й линии, недалеко от угла. Подъезд был небольшой, но с каким трепетом открывали мы эту дверь, когда шли на экзамен. Кроме гимназии в этом доме помещался еще детский сад, которым руководила толстая, добродушная тетя Саша.

Но вот настало 1 сентября. Я зашла к Коноваловым за Липой и отправилась вместе с ней и ее сестрами в гимназию. Я каждый день заходила за Липой и ждала в передней несколько минут, пока девочки соберутся. Варвара Ивановна всегда выходила их провожать в капоте в переднюю и давала им каждый день по чистому носовому платку. Проводив детей, она снова ложилась. Я уходила из дома в четверть девятого, меня будила горничная Наташа и заплетала мне косу, я пила молоко с булкой и заходила в спальню проститься с матерью, она и отец вставали позднее. Кроме сумки с книгами, у меня в руках была еще плетеная корзиночка с крышкой, в которой лежал мой завтрак: два бутерброда с колбасой, обыкновенно «Любской» (так называлась копченая колбаса типа теперешней «Советской»); бутылочка с молоком такого размера, как рожки для грудных детей, она плотно закупоривалась и укладывалась плотно в корзинку. Были в корзине еще яблоко и кусок шоколада.

Итак, 1 сентября мы первый раз пошли с Липой в гимназию. У каждого класса внизу был свой шкаф для верхней одежды, закрытый спереди металлической сеткой. Когда мы пришли в класс, нас встретила наша классная дама Анна Семеновна Кампе, пожилая немка в синем платье. Все почти места уже были заняты, Анна Семеновна указала нам с Липой места, мне – в предпоследнем ряду, Липе – на один ряд ближе. Со мной рядом сидела Катя Щукарева, рядом с Липой – Термина Гюннер. Мы с Липой не осмелились сказать, что мы подруги и хотели бы сидеть рядом, и так весь год и просидели на вышеуказанных местах. Классы в нашей гимназии были небольшие по числу учащихся, в нашем классе было, когда мы поступили, 25 человек: Грот, Гуммель, Гюннер, Диксон, Додонова, Казицына, Кох, Коновалова, Леви, Ленц, Мущенко, Развадовская, Сыромятникова, Сюннеберг, Трейман, Тацки, Фаворская, Хвольсон, Шлезингер, Штейман, Шевырева, Щукарева, Эбергардт и Эйгнер. В таком порядке обыкновенно Анна Семеновна делала каждое утро перекличку.

Уже по перечисленным фамилиям видно, что среди девочек нашего класса было много немок. В то время на Васильевском острове жило много немецких семей среднего достатка, многие девочки и были из таких семей, но были и дети из богатых семей. Аля Грот была внучкой известного академика Грота[178]178
  Грот Я. К. (1812–1893) – российский филолог, академик Петербургской АН с 1856 г.


[Закрыть], Маня Эйгнер была единственной дочерью богатых родителей, она много болела и не кончила с нами курса. Некрещеных евреек у нас не было, но были крещеные православного и лютеранского исповедания. Маруся Развадовская была полька-католичка, у нее не было родных в Петербурге, и она жила в интернате. Оля Тацки была из военной семьи, у нее были братья, учившиеся в саперном юнкерском училище, говорили, что родные ее были венгерского происхождения. Вера Сюннеберг была православная финка, она держалась особняком, ни с кем не дружила, финны в то время в большинстве были настроены враждебно относительно русских. Хелла Ленц была внучкой известного физика Ленца[179]179
  Ленц Э. X. (1804–1865) – российский физик и электротехник, профессор и ректор Петербургского университета, академик Петербургской АН с 1830 г.


[Закрыть], она была умная, симпатичная и красивая, она дружила с Юлей Додоновой, тоже способной и милой девочкой. Обе они были из состоятельных семей.

Вот краткая характеристика некоторых девочек, с которыми мне предстояло учиться в течение четырех лет. Классная дама следила за порядком в классе, отмечала отсутствующих, проверяла дневники и тетради, составляла ведомости успеваемости, которые выдавала ученицам каждую четверть, с тем чтобы они смогли снести их домой и показать родителям. С нами она говорила один день по-французски, другой по-немецки. Никаких неприятностей мы от нее не имели, но и дружеских, теплых отношений тоже не было. Класс наш считался сильным, особых шалостей за нами не числилось. Каковы были наши учителя? Закон Божий преподавал нам отец Фокко, мы звали его всегда батюшкой. Фамилия его, скуластое лицо, черные глаза и волосы говорили о нерусском его происхождении, хотя говорил он по-русски очень чисто. Как законоучитель, он значительно отличался от обычных батюшек, преподающих Закон Божий. В его объяснениях и рассказах чувствовалась большая эрудиция и разносторонняя образованность, значительно более свободный образ мыслей, чем это подобает священникам, воспитывающим юношество в духе покорности церкви и царю. Это был в высшей степени доброжелательный и гуманный человек. Некоторые находили, что он по внешности напоминал Гапона[180]180
  Гапон Г. А. (1870–1906) – священник, агент охранки. Инициатор шествия к Зимнему дворцу 9 января 1905 г.


[Закрыть].

Русский язык преподавал, когда мы поступили, Кораблев[181]181
  Кораблев В. Н. (1873–1936) – известный славист, преподаватель Женского педагогического института, впоследствии профессор Петроградского университета.


[Закрыть], недели через три после начала занятий он ушел из гимназии, и нашим учителем стал Яков Алексеевич Автамонов (фото 31). Это был сравнительно молодой человек, небольшого роста, в очках, начинающий лысеть, горбатый; лицо его было некрасиво. Говорят, что горбатые люди обыкновенно бывают злыми, как бы мстят другим за свое убожество, на Якове Алексеевиче это совсем не оправдалось. Он был добрейший души человек, скромный, мягкий и прекрасный преподаватель, мы его очень любили и уважали. Учительницей французского языка была Зинаида Александровна Пиленко. Глядя на нее, никто бы не сказал, что она не француженка. Она училась во Франции, в Гренобле, произношение ее было безукоризненно, преподавала она живо и интересно, у нее, безусловно, был педагогический талант. Мы с ней изучали французский язык как таковой, его грамматику и более старую французскую литературу. Она была высокого роста, с хорошей гибкой фигурой и интересным лицом; одевалась она всегда в темные, но модные, несколько экстравагантные платья. Она была строгой, требовательной учительницей, иногда не прочь была съязвить. Мы занимались у нее с интересом, но любви к ней не чувствовали; она была умной и широко образованной, однако излишняя самоуверенность ее всегда ставила известную преграду между ней и ученицами.

Фото 31. Яков Алексеевич Автамонов (учитель русского языка)

Немецкий язык преподавала нам фрейлен Меттус, это была добросовестная, аккуратная немка, типа Анны Семеновны. Насколько мадмуазель Пиленко была интересной, яркой личностью, настолько бесцветной была фрейлен Меттус, как по внешности, так и в качестве педагога. Мы с ней изучали немецкий как язык, древнюю немецкую литературу, немецкие саги. По математике у нас было два учителя: Дмитрий Дмитриевич Франк преподавал алгебру и Михаил Александрович Образцов – геометрию. Дмитрия Дмитриевича мы любили за его живость, простоту, за несколько товарищеское отношение к нам, и преподавал он хорошо. Он еще был молод, брюнет с черными глазами и черной эспаньолкой, уроки его проходили живо и интересно. Прямой его противоположностью был Образцов. Он ходил всегда в форменном сюртуке (Дмитрий Дмитриевич формы не носил), медленной походкой проходил через класс, подходил к столу, облокачивался обеими руками на стол и медленно водил глазами по фамилиям учениц, написанным в классном журнале, и потом медленно, с расстановкой произносил чью-нибудь фамилию. Пока он это проделывал, в классе стояла такая тишина, что слышно было, как муха пролетит, все не спускали с него глаз и с замиранием сердца ждали, кого он назовет. Хоть и знаешь прекрасно урок, но поневоле делается страшно. Он был уже немолод, с большой лысиной, на кисти руки у него была большая шишка. Он был, вероятно, лучшим преподавателем, чем Дмитрий Дмитриевич, но мы его не любили, он держался сухо и официально. Нам было известно, что он любитель музыки и балета, постоянный посетитель Мариинского театра.

Физику нам преподавал Александр Антонович Добиаш[182]182
  Добиаш А. А. ("1875–1932) – известный ученый-физик, впоследствии профессор и ректор Воронежского университета.


[Закрыть], лаборант (по-нынешнему – ассистент) Университета, ученик Д. С. Рождественского[183]183
  Рождественский Д. С. (1876–1940) – физик, один из организаторов оптической промышленности, основатель ленинградской школы оптиков, академик.


[Закрыть]. Это был тоже один из наших любимых учителей. Он держался всегда просто, ходил быстро, слегка нагнув вперед голову. Небольшая бородка, светлые, торчащие вперед усы, светлые волосы слегка торчат дыбом. Преподавал он живо и интересно, мы занимались у него хорошо, хотя он был достаточно требовательным. Это был не учитель средней школы, а молодой ученый, увлекавшийся наукой, и как человек он был симпатичный.