Текст книги "Фаворские. Жизнь семьи университетского профессора. 1890-1953. Воспоминания"

Из церкви принесли купель, пришел батюшка, наш университетский протоиерей[242]242
  Протоиерей – титул, даваемый лицу белого духовенства как награда в православной церкви. Обычно является настоятелем храма.


[Закрыть] Василий Рождественский[243]243
  Рождественский В. Г. (1839–1918) – профессор богословия Петербургского университета.


[Закрыть], вместе с дьяконом, я была крестной, а моим кумом – товарищ отца, С. С. Колотов. Мария Маркеловна плохо спала, уставала, и молока у нее по-прежнему было мало, девочка плохо прибавляла в весе, а родилась она большая, весила 3900 граммов. В то время в Петербурге было два известных детских врача: Острогорский и Вяжлинский. Мы позвали Острогорского. Он нашел, что девочка голодает, и, хотя ей было только полтора месяца, назначил прикорм. Тогда не было детских кухонь, где готовят разные смеси, надо было все готовить самим. Рано утром, в пять часов утра, нам привозили молоко с фермы «Щеголово и Приютино» в Лесном. Определенное его количество ставили на несколько часов на холод и снимали потом с него сливки. Из этих сливок, молока и овсяного отвара (для последнего покупали в жестяных коробках овсянку) готовили определенного состава смесь. Поскольку мы все были совершенно неопытны в уходе за ребенком, у нас для руководства была книга доктора Гундобина «Воспитание и лечение ребенка до одного года». С новой пищи девочка стала поправляться, но была по-прежнему неспокойна.

Первые месяца два я почти и на курсы не ходила, благо у нас была предметная система преподавания. Система эта заключалась в том, что посещение лекций было необязательно, экзаменационных сессий не было. После того как курс лекций по какому-нибудь предмету был прочитан, экзамен можно было сдавать в любое время в те дни и часы, которые были даны для этой цели профессором или преподавателем. Вот почему сдавать экзамен обычно приходили тогда, когда предмет был уже хорошо выучен. Конечно, и тогда бывали лица, сдававшие экзамен «на фу-фу», но таких было меньше, чем теперь, я лично шла на экзамен тогда, когда знала весь предмет. Обыкновенно я поступала таким образом: прочитывала всю книгу или все записки от начала до конца, потом читала второй раз и составляла конспект и, наконец, повторяла все по конспекту. В лаборатории попадали по очереди, когда освобождалось место, и, конечно, после сдачи соответствующего экзамена работали каждый день, сидели в лаборатории сколько хотели и занимали место, пока не кончали. Ни семинарских занятий, ни коллоквиумов в лаборатории не было. Правда, при такой системе обучения требовалось больше самостоятельности в распределении своего времени, большая дисциплинированность – в том отношении, что не было палки, заставлявшей идти на экзамен, трудно было иметь силу воли заставить себя сесть за экзамен и в течение довольно долгого времени ничем другим не заниматься.

Не было обязательного перехода с курса на курс, когда успеете, тогда и перейдете, поэтому не все кончали в срок; я, например, большей частью работала в лабораториях и сдавала экзамены не с теми слушательницами, которые поступили вместе со мной в 1908 году, а с поступившими в 1907-м, а иногда и раньше. Стипендий ведь тогда не платили, наоборот, слушательницы платили за право учения: плати себе и учись сколько хочешь. Среди студентов бывало немало «вечных студентов», учившихся в Университете или в институте восемь, девять или даже двенадцать лет. Но, с другой стороны, необходимость платить за учение заставляла торопиться с окончанием. Тогда не говорили: слушательница такого-то курса, а говорили: такого-то года поступления. Благодаря предметной системе я смогла кончить курсы по двум группам химии и биологии, и, несмотря на то что много времени отдавала домашним делам, я кончила курсы за пять с половиной лет и не имела в моем матрикуле ни одной удовлетворительной отметки, а одни лишь «весьма удовлетворительно».

Хотя и говорят, что в истории развития человеческого общества личность отдельного человека не играет роли, но, конечно же, это не так. В одних и тех же условиях под влиянием одного человека все спорится и процветает, деятельность же другого не оставляет после себя никакого следа. Так было и на Высших женских курсах. Интенсивная, глубоко научная исследовательская работа в области химических наук развивалась на курсах только в лаборатории органической химии под руководством Алексея Евграфовича. Отец не мыслил преподавания органической химии без хорошо поставленного практикума и без развития научно-исследовательской работы. Другие профессора, возглавлявшие преподавание других химических дисциплин, не вели на курсах исследовательской работы и не приобщали к ней слушательниц, не требовали от Комитета по доставлению средств Высших женских курсов денег на устройство соответствующих лабораторий. А. А.Яковкин, серьезный специалист в области неорганической химии, вел научную работу в Технологическом институте, лекции на ВЖК он читал в том же объеме, что и в институте, но вести научно-исследовательскую работу на курсах не считал нужным; И. В. Богомолец[244]244
  Богомолец И. В. (1856 —?) – профессор, автор «Исторического очерка» химической лаборатории ВЖК.


[Закрыть], читавший курс аналитической химии, тоже не вел никакой научной работы. Только что возникшая новая отрасль химических наук – физическая химия – возглавлялась на ВЖК Александрой Феофилактовной Васильевой[245]245
  Васильева-Синцова А. Ф. (1875 —?) – первая бестужевка-химик, читавшая курс физической химии. См.: Крестинская В. Н. А. Ф. Васильева-Синцова // Санкт-Петербургские Высшие женские (Бестужевские) курсы (1878–1918): сб. ст. Л.: Изд-во ЛГУ, 1965. С. 207–208.


[Закрыть], научная работа в этой области тоже не велась. Отсутствие серьезной научной работы наблюдалось и в других группах физико-математического факультета: ни по физике, ни по математике, ни по другим разделам естественных наук широко поставленной исследовательской работы не велось. Понятен поэтому все возраставший наплыв слушательниц на ВЖК к Алексею Евграфовичу, желавших специализироваться по химии. Как я уже говорила, первой лаборатории, основанной Алексеем Евграфовичем, скоро уже стало мало, она было оставлена для научной работы, а для прохождения практикума была устроена новая, в которой я и работала. Прекрасная подготовка женщин-органиков вскоре была оценена химической общественностью, и к Алексею Евграфовичу со всех сторон стали поступать просьбы рекомендовать женщин-химиков для работы в самых различных учреждениях. Работа всех этих кандидатов получала всегда самую высокую оценку. Трудно переоценить значение Алексея Евграфовича для развития женского химического образования; целый ряд его учениц стали профессорами, докторами химических наук и, в свою очередь, имеют многочисленных учеников (Э. Д. Венус-Данилова[246]246
  Венус-Данилова 3. Д. (1890–1968) – ассистентка, доктор химических наук, профессор.


[Закрыть], Т. И. Темникова[247]247
  Темникова Т И. (1899–1989) – химик-органик, педагог, специалист физической органической химии, автор ряда учебников и монографий, заведующая кафедрой строения органических соединений Ленинградского государственного университета (1965–1976), а также заведующая первой в СССР кафедрой физической органической химии, организованной в 1969 г.


[Закрыть], Т. Е. Залесская[248]248
  Залесская Т Е. (1895 —?) – ассистентка на ВЖК, доктор химических наук, профессор ЛГУ


[Закрыть], Т. А. Фаворская и другие).

Для Алексея Евграфовича курсы всегда были женским университетом, и как там, так и тут под его влиянием ковались прекрасные кадры химиков-органиков. Цвела и развивалась органическая химия, столь горячо им любимая, любовью к которой он зажигал жаждущие знания молодые сердца. Живой интерес его к работе каждого студента подогревал их рвение решить как можно лучше поставленную перед ними задачу. Каждый день обходил Алексей Евграфович своих университетских студентов и сотрудников, зачастую он заходил в лаборатории еще и вечером, отправляясь туда по внутренней теплой лестнице без пальто, в домашних туфлях, в случае если что-нибудь не ладилось или же, наоборот, можно было ожидать решения изучаемого вопроса. Дома, у себя в кабинете, он или читал, или писал уравнения реакций, или думал, сидя в глубоком кресле около письменного стола. Для такой постоянной умственной работы нужно было иметь свежую голову, нужны были силы, поэтому-то Мария Маркеловна и стремилась создать ему условия для спокойного сна, поэтому и были проведены упомянутые ранее перестановки в нашей квартире. Алексей Евграфович любил маленьких детей, он говорил, что если бы он был еще молод, он был бы рад любому числу детей, чем больше, тем лучше. Но в данных условиях он не хотел бы иметь их более шести. Несмотря на свою любовь к детям, отец ни теперь, ни впоследствии не принимал участия в уходе за ними, предоставив это нам.

17 марта (старого стиля) в этом году, как и раньше, праздновали его именины, собралось много народа, были Чугаевы, была моя крестная, Ольга Владимировна, приехавшая ненадолго погостить из Москвы и остановившаяся у Тищенко. Часть народа, отец и большинство гостей еще сидели за столом в столовой, некоторые дамы перешли в гостиную, я тоже зашла туда, смотрю – сидят там Ольга Владимировна и А. А. Чугаева. Они подозвали меня и начали говорить, что как это нехорошо получается, что меня заставляют так много возиться с ребенком, что люди станут говорить, что Мария Маркеловна сделала из меня няньку. Я сразу поняла, что этот разговор – дело рук Елизаветы Евграфовны. Ольга Владимировна по доброте своей, по хорошему отношению к Марии Маркеловне сама ничего такого не думала, а та подбила ее и А. А. Чугаеву завести со мной такой разговор, не из сочувствия ко мне, а из желания сделать неприятность. Сердце у меня забилось от возмущения, и я решительно заявила, что меня нисколько не интересует, что говорят люди и что никто меня не заставляет возиться с девочкой, что я сама хочу это делать и буду это делать и дальше. Александра Александровна сейчас же замолчала, а Ольга Владимировна ласково на меня посмотрела, похлопала меня по руке и стала разговаривать со мной о чем-то другом. В этом случае я, всегда такая застенчивая и робкая, так же как и во всех других случаях несправедливых нападок, становилась решительной, не боялась сказать всю правду в лицо обидчику.

Андрюша по-прежнему часто к нам приходил, он любил маленьких детей, ему доставляло удовольствие держать девочку в конверте на руках или на коленях, по-прежнему мы с ним сражались в шахматы. Он учился на историко-филологическом факультете, увлекался археологией, собирался со своим руководителем, профессором А. А. Спициным[249]249
  Спицын А. А. (1858–1931) – археолог, чл. – кор. АН СССР, приват-доцент Петербургского университета, выдающийся специалист в области изучения древних славян.


[Закрыть], летом на раскопки. Кроме того, с компанией своих друзей он регулярно посещал Эрмитаж и другие музеи. Его милый характер привлекал к нему сердца его товарищей, он всегда принимал близко к сердцу их интересы; часто, сидя со мной за шахматной доской, он рассказывал о них. Я забыла фамилии многих из них, помню только фамилию Анциферова[250]250
  Анциферов Н. П. (1889–1958) – культуролог, историк, градовед и краевед.


[Закрыть], который впоследствии стал известным ученым. Он подробно рассказывал о двух своих друзьях, «Женя-мальчике» и «Жене-девочке», которые в конце концов поженились. К его компании принадлежала также дочь академика Насонова, специалиста по позвоночным животным[251]251
  Насонов Н. В. (1855–1939) – русский зоолог, окончил Московский университет, служил в ряде российских университетов, член Петербургской АН, был директором Зоологического музея РАН.


[Закрыть]. Нина была высокого роста, очень полная девушка, она училась у нас на курсах на историко-филологическом факультете. Однажды Андрюша захотел позвать своих друзей к себе в гости. Елизавета Евграфовна дала денег на угощение, но устраивать сама что-либо отказалась, сказала: «Пусть гости сами хозяйничают». Так как я тоже была в числе приглашенных, то к назначенному часу спустилась к Тищенко, где мы стали вместе с другими девушками приготовлять торт. Тогда у хозяек было в моде делать очень вкусный торт из готовых бисквитов. Сейчас тоже продают в коробочках такие сухие бисквиты, посыпанные сахарной пудрой. В то время бисквиты эти были гораздо нежнее, они не обсыпались пудрой, само тесто было гораздо слаще, чем теперь. Для крема растирали масло и добавляли в него по желанию кроме сахарной пудры или крепкий кофе, осторожно, по каплям, или какао. Вот такой торт мы и готовили. После чая начались разные игры, шарады и тому подобное. Помню, в какой-то игре было загадано слово «тумба», Нина Насонова со смехом сказала: «Это я!» Она действительно была так массивна, что имела основание это утверждать.

«Старички» Марии Маркеловны недолго прожили в Женеве, их потянуло на родину. Сначала они решили пожить в тихой обстановке, вдали от столичного шума, и выбрали для этой цели Житомир, живописный город на берегу Тетерева. Но беспокойному духу Федора Васильевича скоро надоела однообразная тихая жизнь в провинциальной глуши, и они вернулись в Петербург, где он довольно часто нас навещал. Начиналась весна, я заканчивала работу в лаборатории.

А тут наступила весна, надо было думать о даче. Отец не оставлял мысли о покупке имения и после Пасхи ездил по Николаевской дороге смотреть продающееся имение. Имение ему понравилось, и ему хотелось его купить, но оно было в верстах пятнадцати от станции, и дорога была такая, что отец еле добрался до него. Усадьба была расположена вдалеке от другого жилья, так что было страшновато там жить. Ехать в такую глушь, быть фактически отрезанной от железной дороги, Мария Маркеловна отказалась. Отец был этим очень недоволен, но без согласия Марии Маркеловны имения все-таки не купил. Между тем наступало лето, надо было везти девочку на дачу, а дачи не было, отец, недовольный тем, что покупка имения не состоялась, не думал о даче. Тогда стали думать мы с Марией Маркеловной. В этом году я бросила заниматься языками, некогда было, да и к тому же обе мои учительницы, и Маргарита, и Miss Violet, уехали в Германию. Маргарита поехала в Берлин вместе с двумя девочками, которым она давала уроки, и там стала учиться в Университете, a Miss Violet уехала в Гейдельберг. Последние несколько лет Маргарита по летам жила в Сельге, местечке, расположенном верстах в тридцати от Везенберга, но не в той стороне, где было Безо. Посоветовавшись с Марией Маркеловной, я пошла к матери Маргариты, узнать, нельзя ли там снять дачу, но узнала, что Сельге – деревушка очень небольшая, и снять там что-либо сейчас невозможно. Тогда мать Маргариты, Леонтипа Карловна, предложила сдать нам две комнаты на даче, которую она сняла для себя и Евы, ее старшей дочери. Предложение это нас устраивало, и мы согласились. В половине мая мы приехали в Сельге. Так называемая дача представляла собой одноэтажную постройку, крытую соломой. У Леонтипы Карловны с Евой была одна комната, у нас две комнаты и небольшая открытая терраса, таким образом, вид дачи был непрезентабельный. Дня через три-четыре после нашего приезда к нам приехал А. В. Сапожников со своими сыновьями, они совершали прогулку на велосипедах из Безо вдоль побережья и заехали нас проведать. Земля, на которой был расположен Сельге, принадлежала барону Домбровскому, жившему неподалеку в своей усадьбе, называвшейся Вилла Таормина. Это было большое красивое здание с несколькими стеклянными и открытыми террасами, рядом была площадка для игр в теннис, на которой играли одетые в белую фланель дети барона. Сапожниковы любовались по дороге этой красивой виллой и, смеясь, потом сравнивали «виллу барона Домбровского» с «виллой профессора Фаворского», крытой соломой. Домработницы наши, Груша и Лена, жили в маленькой пристройке.

Хотя помещение у нас было незавидное, но зато место было очень неплохое. Совсем рядом было море с чистым, хотя нешироким пляжем, причем глубина воды увеличивалась довольно быстро. Почти у самого дома начинался сосновый бор. Провизию, как и в Безо, привозили поставщики. Но все хорошо не бывает, или бывает редко. Не успели мы приехать, как у Ириши разыгралась экзема. У нее уже и в городе на щечках начиналась экзема, но она ее не беспокоила. Но, как только мы приехали в Сельге, она разыгралась с такой силой, что стало необходимо принимать экстренные меры. У Марии Маркеловны на руках периодически начиналась экзема, и ей врачом была прописана мазь какого-то сложного состава. Ближе Везенберга не было аптеки, доктор же нашелся среди немногочисленных дачников. К счастью, Мария Маркеловна привезла с собой большую банку своей мази, мы насоветовались с доктором и стали лечить Иришу.

Экзема, как известно, страшно чешется, чтобы Ирина не расцарапала себе физиономию, приходилось ей бинтовать лоб и щеки, а на ночь заворачивать руки пеленкой и связывать их. Днем все время следили, чтобы она не сорвала повязки. Из-за экземы она плохо спала, рано вставала, вставали рано и мы с Марией Маркеловной и начинали готовить ей еду. Если не было дождя, девочка с самого утра отправлялась в лес с Леной, там расстилали плед, и они усаживались на нем; шишки, цветы, травки, листочки служили им игрушками. Лена хорошо к ней относилась и много гуляла с ней, держа ее на руках; из-за того что рано пришлось начать искусственное кормление, девочка была очень толстой и тяжелой, но Лена была такая здоровая и сильная, что ей нетрудно было ее носить. Ириша так привыкла проводить целые дни на воздухе, что совсем не хотела сидеть в комнате.

Раз как-то трое суток шел, не переставая, дождь. Мы совсем извелись за это время, ничем нельзя было занять девочку. К концу третьего дня дождь перестал. Еще с деревьев капало, на дорогах были лужи, но мы уже больше не могли терпеть: одели Иришу потеплее и пошли с ней гулять. К концу лета экзема прошла, и можно было не завязывать щеки и лоб. Среди лета мы получили печальное известие, что Федор Васильевич безнадежно болен. Он простудился еще до нашего отъезда, не обращал внимания на болезнь, простуда перешла в плеврит, а затем развилась скоротечная чахотка. Мария Маркеловна сразу же собралась и поехала в Петербург, она еще застала его в живых, но вскоре после ее возвращения в Сельге мы получили известие о его смерти.

Ни с матерью, ни с сестрой Маргариты мы близко не сошлись, да нам и некогда было проводить с ними время. Массу времени отнимало приготовление еды, мытье детской посуды, мы не доверяли этих дел ни Груше, ни Лене. Перевязки, укладывание спать тоже требовали времени. В середине лета неожиданно приехала к матери

Маргарита. Из-за всех этих дел мы с ней мало побыли вдвоем, мало удалось нам поговорить. Она увлеклась зоологией и даже тут, на даче, препарировала кролика на доске по всем правилам.

В последнее время удалось установить, что для того чтобы в лесу росли грибы, кроме соответствующей почвы необходимо наличие в ней некоторых определенных микроэлементов. Теперь становится понятным, почему в прекрасном сосновом лесу в Сельге, около которого стояла наша дача, совершенно не росли грибы. В августе пошли обильные дожди, но было тепло, самое грибное время. Наша Груша была большая любительница искать грибы, и мы с ней отправились искать грибные места. Эстонцы, как известно, не собирают белых грибов, поэтому хозяева не могли нам в этом помочь. Сосновый лес тянулся далеко, но, сколько мы там не искали, мы ничего не нашли. Постепенно характер леса изменился: сосны уступили место елкам, большие мохнатые ели редели, на зеленые полянки выбегали молодые стройные елочки. И вот наконец из зеленого мха выглянула долгожданная шляпка белого гриба! Мох был такой высокий, что корня грибы совсем не было видно, невдалеке изо мха чуть выглядывал еще один гриб. «Осторожней! – сказала Груша. – У нас в деревне грибы тоже в таком мху растут, их надо руками щупать». Она присела и стала осторожно ощупывать мох. Действительно, сколько там оказалось невидимых глазу, совершенно белых, молодых грибов! Стоя на коленках, ощупывали мы высокий зеленый мох и вынимали из него все новые и новые грибы! Груша оказалась большой специалисткой. К ним в деревню в Тверской губернии каждое лето приезжали заготовители грибов, и все свободное от работы население, главным образом старики и подростки, тащило заготовителям каждый вечер полные корзины и кузова белых, красных, подберезовиков, рыжиков, груздей и других грибов. У нас с собой было взято только по небольшой корзинке, которые нам сплел из ивовых прутьев местный пастух. Они быстро наполнились, а во мху мы находили все новые и новые грибы. У Груши поверх платья был повязан большой передник, она засунула концы его под кушак, образовалось подобие мешка, и мы стали класть туда грибы. В общей сложности мы собрали каждая по 250 грибов! Дома наши грибы произвели фурор, их было столько, что их можно было и жарить, и мариновать, и сушить, и делать пироги с грибами. Такого количества грибов, собранных за один раз, мы никогда не видали. Правда, они были не такие красивые, как боровички с их шоколадными шапочками, но зато их было так много, таких молоденьких, чистеньких, без единого червячка.

Наш успех воодушевил отца и в следующий раз он пошел с нами. Теперь и я повязала фартук, а корзинку взял отец. Но ему не понравилось искать грибы по нашему способу, щупать их ему было неудобно при его росте, а количество грибов, показавшихся из мха, было невелико, поэтому вскоре он отдал мне корзинку и пошел домой, а мы остались в лесу, пока не собрали полные корзинки и полные передники. Раньше мы никогда не набирали столько грибов, чтобы можно было печь с ними пироги. Грушины пироги всем очень понравились, и они у нас не переводились. Нигде в другом месте я больше не видала и не собирала столько белых грибов, нигде не видала такого леса, таких полян с высоким зеленым мхом.

К концу лета экзема у Ириши прошла, так что она вернулась в город здоровой. Вскоре мы нашли ей няню – Дуню Бердникову, родом из Олонецкой губернии. Как все северяне, Дуня была чрезвычайно чистоплотна. Она поселилась вместе с девочкой в детской. Раз в неделю она ходила в баню и приходила оттуда красная, распаренная, в белоснежной ночной кофточке. Характера она была спокойного. На ее обязанности было гулять с ребенком, одевать, кормить и неотступно при нем находится. Ни приготовление пищи, ни стирка детского белья ее не касались.

Этой осенью мне опять пришлось побывать на свадьбе: сестра Ирины Старынкевич, Ада, вышла замуж за Сергея Сергеевича Ольденбурга[252]252
  Ольденбург С. С. (1888–1940) – известный историк, публицист, журналист.


[Закрыть], сына академика Сергея Федоровича Ольденбурга[253]253
  Ольденбург С.Ф. (1863–1934) – востоковед, академик Петербургской АН, один из основателей индологической школы в России.


[Закрыть], в течение многих лет бывшего непременным секретарем Академии наук при президенте А. Н. Карпинском[254]254
  Карпинский А.Н. (1846/47-1936) – геолог, основатель геологической школы в России, академик, Президент РАН с 1917 г. (с 1925 г. – АН СССР).


[Закрыть]. Сергей Федорович был востоковедом, видным деятелем кадетской партии. Он был знаком коротко с Дмитрием Сократовичем Старынкевичем, и сын его постоянно бывал в этой семье. Обычно сыновья, что является естественным, бывают настроены более либерально, чем их отцы, принадлежат к более прогрессивным, более левым партиям. Здесь же было наоборот: Сергей Сергеевич окончил юридический факультет и был деятельным членом партии октябристов, значительно более правой партии, чем партия кадетов. Сергей Сергеевич обладал великолепной памятью: как-то ему пришла фантазия, и он, шутя, выучил наизусть весь полный железнодорожный указатель, все станции по всем железным дорогам и даже знал все станции, на которых был указан буфет. Он был очень близорук, рано начал лысеть, сутулился, руки у него были какие-то бескостные, вместе с тем он был очень начитан, хорошо разбирался в литературе, музыке, искусстве. Венчались они очень скромно в университетской церкви, народу было мало; из церкви поехали к Старынкевичам и попили чаю в небольшом обществе.

За осень я сдала ряд экзаменов, участвовала в экскурсиях на заводы, которые организовал Дебу для слушавших его лекции по технической химии. Побывали мы на пивоваренном заводе «Старая Бавария» и на Колпинском механическом заводе, были и на конфетной фабрике «Жорж Борман». Кроме Дебу с нами ездила В. И. Егорова. Везде нас принимали очень хорошо, после осмотра завода руководители угощали нас на «Старой Баварии» пивом и медом, на фабрике «Жорж Борман» подарили всем экскурсантам по коробке шоколадных конфет, а в Колпине нас пригласила к себе домой жена управляющего или какого-то другого начальника и угощала обедом. До сих пор у меня в памяти остались некоторые картины, виденные на заводах: громадные бродильные чаны, полки с прорастающим солодом, я ощущаю запах дубовых стружек в мастерской, где изготовляли пивные бочки, вижу, как течет густая, сладкая масса из одной машины в другую, как выскакивают из машины разноцветные карамельки. Помню громадные сумрачные здания цехов в Колпине, лязг и грохот машин, жар и пламя печей.

Несмотря на наличие няни, немало времени занимал уход за девочкой: по ночам няня к ней не вставала, ей давалась возможность выспаться. Марию Маркеловну тоже приходилось особенно беречь, так как у нее вскоре должен был родиться второй ребенок, и брать девочку на руки ей было вредно. Жили мы с ней по-прежнему душа в душу, и мне казалось естественным делать для нее все, что я могла, тем более что это мне совсем не было трудно, я всегда была худенькая, весила сорок четыре – сорок восемь килограммов, только начиная с пятидесяти семи – пятидесяти восьми лет я начала полнеть, да и то не слишком. Ела я очень мало и могла без ущерба очень мало спать, была, что называется, выносливой, не знала головной боли и усталости, легко ходила на большие расстояния. В выработке такой выносливости мне, наверное, помогла моя тренировка, когда я нянчила детей Марии Маркеловны. С Ириной мы теперь виделись гораздо реже, так как она совсем забросила биологию и собиралась весной кончать курсы по группе химии, таким образом, занятия наши не совпадали, и мы не встречались ни на лекциях, ни в лабораториях. С Липой мы виделись еще реже, да и когда виделись, говорить по душам было трудно: тут были ее Миша и Елизавета Логгиновна, а к нам ей тоже было трудно вырваться.

Мария Маркеловна в эту беременность чувствовала себя лучше, хотя ее мучил какой-то нервный кашель, особенно при ходьбе. 25 января (старого стиля) у нее родилась вторая дочка. Родилась она накануне именин Марии Маркеловны. Весила она 4200 граммов. И в этот раз я, конечно, очень волновалась, но эти роды были легкие, обошлось без помощи щипцов. Я, конечно, каждый день сидела у Марии Маркеловны, девочка была крупная, с черными волосиками на голове и на спине. Она часто чихала, как-то басом, точно хрюкала. Странные звуки эти обеспокоили Марию Маркеловну, она вызывала даже детского врача, но тот сказал, что все в порядке. Один раз приводили в больницу Иришу, но она испугалась, когда девочка чихнула, и расплакалась, так что ее скоро увели. Принимала и на этот раз Роза Григорьевна. Она чувствовала большую симпатию к Марии Маркеловне и была с ней очень ласкова, хотя вообще у нее был довольно суровый характер. Когда Мария Маркеловна вернулась домой, Ириша первое время очень боялась девочки и плакала каждый раз, как та начинала чихать или плакать. Имя для девочки нашли довольно скоро. Если бы она родилась 26 января, то ее назвали бы Марией, «чтобы не обидеть святую», как смеясь, говорила Мария Маркеловна, а так ее назвали именем, близким к Марии, – Мариной. Крестными были Андрюша Тищенко и Л. С. Мириманова. Андрюша выбрал ей красивый крестильный крестик в старорусском стиле, он часто приходил нянчить свою крестницу и находил, что она уже сейчас красивая.

Чтобы у Марии Маркеловны и на этот раз не пропала молоко, я категорически запретила ей вставать к Марине по ночам. Отец опять перебрался спать в мою комнату, а я спала с Марией Маркеловной. Как только Марина просыпалась, я брала ее из коляски и уходила в столовую. Чтобы не разбудить никого, начинала ходить с ней по комнате вокруг большого обеденного стола. Она сейчас же замолкала и засыпала, тогда я садилась на диван и держала ее на коленях. Убедившись, что она крепко спит, я возвращалась в спальню и осторожно клала ее в коляску, потихоньку вытаскивая руки из-под конверта, чтобы как-нибудь не разбудить ее, и затем быстро ложилась в постель. В комнатах у нас было тепло, так что я вставала в одной длинной ночной рубашке, холодно мне не было, но все же приятно было лечь и накрыться, как всегда, одной простыней. Сладкая истома сразу же овладевала мной, я начинала засыпать, но в этот момент слух мой улавливал тихое кряхтение, слышно было, что коляска зашевелилась. «Может, это она во сне», – с надеждой думала я, но нет, коляска шевелилась сильнее, и уже раздавалось не кряхтение, а тихий писк. Тогда я вскакивала, вынимала девочку из коляски и снова начинала свое хождение. Конечно, так бывало не каждую ночь, но все же довольно часто. Мария Маркеловна всегда отличалась хорошим, крепким сном и нечего не слышала. Благодаря хорошему сну и ночному отдыху Мария Маркеловна чувствовала себя хорошо, и молока у нее было достаточно, я же приспособилась и нисколько не страдала.

Настала весна, я начала сдавать экзамены, как по химической, так и по биологической специальности. По первой я сдавала термодинамику, которую нам читал князь Борис Борисович Голицын[255]255
  Голицын Б. Б. (1862–1916) – князь, физик и геофизик, акад. Петербургской АН (1908), создатель сейсмологии.


[Закрыть]. Он был замечательный лектор, и я не пропустила ни одной лекции. Из биологических предметов в это время я готовилась к экзамену по споровым растениям. На лекции по этому предмету я не ходила, готовясь по очень хорошему учебнику Страсенбургера. К этому экзамену я готовилась следующим образом: я сидела на кресле, на коленях у меня спала Марина, а рядом на стуле лежала книга Страсбургера[256]256
  Страсбургер Э. (1844–1912) – немецкий ботаник.


[Закрыть]. К экзамену по термодинамике я кончала готовиться в пустой квартире: Мария Маркеловна с детьми уже уехала на дачу в Силламяги[257]257
  Силламяги – ныне город в Эстонии. Поселок, который был популярен в конце XIX в. у петербургской интеллигенции.


[Закрыть], туда же уехал и отец, и домработницы. Силламяги были гораздо более населенным местом, чем Безо, не говоря уже о Сельге, но всеже не таким модным, как расположенный неподалеку Гунгербург (Усть-Нарва). Много лет там на даче жил с семьей Иван Петрович Павлов[258]258
  Павлов И. П. (1849–1936) – физиолог, создатель учения о высшей нервной деятельности, академик, лауреат Нобелевской премии (1904).


[Закрыть], жили там Палладины и еще кто-то из петербургских знакомых.

Фото 45. Ирина Алексеевна и Марина Алексеевна Фаворские. 1913 г.

Сдав экзамен, я тоже уехала на дачу. Отец был хорошо знаком с Павловыми, познакомились с ними и мы с Марией Маркеловной. Жена Ивана Петровича Сара (Серафима) Васильевна очень хорошо отнеслась к Марии Маркеловне, приглашала ее к себе и сама приходила к нам. Отец часто ходил к Павловым играть с Иваном Петровичем в городки, у меня сохранилась любительская фотография, на которой отец в жилете, без пиджака, размахнулся палкой и готовится выбить рюхи из вражеского городка. Ириша уже ходила самостоятельно, но ножки у нее были кривые, к концу года это у нее прошло. Когда ее спрашивали: «Как тебя зовут?» – она отвечала: «И». – «А как зовут сестричку?» – «Ми» (фото 45).

В половине июля отцу захотелось съездить за границу. Мария Маркеловна не могла оставить детей, тем более что она еще кормила Маришу, и отец решил поехать со мной одной. Хотя мне и интересно было повидать новые места и страны, мне очень не хотелось уезжать от Марии Маркеловны, трудно было расстаться с ней на целых две недели. До лета никакого разговора об этой поездке не было, отец решил это сразу, мы с ним собрались и поехали в Петербург. Мария Маркеловна осталась с няней, горничной и кухаркой. Выехали мы во второй половине дня. День и в особенности вечер были очень холодными, когда мы приехали в город, термометр показывал всего лишь пять градусов. Отцу понравилось, как мы путешествовали по Швеции и Норвегии по заранее составленному маршруту, с билетами, купленными сразу на все отрезки пути, он решил поступить так же и в этот раз. В Петербурге мы зашли в бюро путешествий в здании Европейской гостиницы на Михайловской улице (ныне ул. Бродского)[259]259
  В настоящее время улице возвращено прежнее название – Михайловская.


[Закрыть] и купили билеты на следующий маршрут: Австрия – Вена, оттуда по железной дороге в Тироль, в городок Боцен, оттуда на автомобиле в Италию, на озеро Комо, в городок Менаджио, затем на озеро Лаго-Маджоре, поездка на пароходе вдоль озера до станции Стреза, оттуда через Симплонский туннель в Швейцарию, в Церматт, затем в Цюрих, Мюнхен, Берлин и домой, в Россию. На всю эту поездку мы планировали две недели.