Текст книги "Фаворские. Жизнь семьи университетского профессора. 1890-1953. Воспоминания"

Фото 17. Андрей, Владимир, Николай и Дмитрий Тищенко. 1898 г.

Наступила весна, когда надо было думать, куда ехать летом. Врачи рекомендовали повезти мать куда-нибудь, где теплее. Старинные знакомые отца Митропольские ехали на Украину, или, как тогда говорили, в Малороссию, в Полтавскую губернию в город Гадяч, там они жили прошлым летом в слободе на берегу Псёла и собирались снова туда поехать. «Приезжайте, остановитесь у нас и поживите, пока не найдете себе помещение», – говорили они. Родители рискнули. Оказалось, однако, что найти подходящее помещение нелегко: в хатах комнаты низенькие, душные, а матери нужен свежий воздух. Наконец, нам указали на краю слободы большой рубленый дом с садом, хозяин которого переехал в город. И дом, и сад оказались хорошими, мы очень удобно устроились. Когда мы снимали дачу под Петербургом, мы возили с собой домработницу, сюда же мы ее не повезли, дорога была дорогая. К счастью, нам порекомендовали местную стряпуху Явдоху, которой мы остались очень довольны. Она жила у нас со своим пятилетним сыном Ванько.

У Митропольских мне не было подходящих товарищей, я об этом не жалела, мы с Ванько прекрасно проводили время. Мать сама не купалась, меня же она водила купаться на Псёл каждый день; с нами, конечно, бегал и Ванько. Он купался только до Ильина дня (20 июля старого стиля), хотя вода и после этого была еще очень теплая. Мы с ним играли или в саду, или во дворе, где упражнялись в прыгании с высокого помоста или играли с дворовой собакой. У нас было много знакомых слободских ребят, с которыми мы играли на широкой, поросшей травой улице слободы. Это лето мы провели хорошо. Погода была большей частью хорошая, но бывали и грозы.

Я запомнила одну грозу, которая случилась ночью: бушевал ветер, лил дождь, я проснулась и видела, что в комнате было светло от непрерывно следовавших одна за другой молний, беспрерывно раздавались страшные удары грома. Наутро со всех сторон слышались рассказы о поваленных деревьях и сорванных крышах.

Мы с матерью часто делали недалекие прогулки, я раньше никогда не видела такого изобилия шиповника различных цветов – розового, малинового, желтого, белого; мы сушили эти цветы в толстом французском словаре, но, к сожалению, цвет лепестков нам не удалось сохранить. Украина славится своими вишневыми садами, но нам не повезло, в это лето был неурожай вишен. Вообще же зелени и всяких продуктов там было изобилие, и Явдоха нас очень вкусно кормила. Между прочим, в большом ходу были жареные голуби, их продавали на базаре наравне с курами. Мясо у них очень нежное, немного сладковатое. К концу лета я стала понимать украинский язык благодаря постоянному общению со слободскими ребятишками. Вечерами мы часто слушали, как «спивали» девчата в слободе. Я-то, конечно, не понимала, но отец говорил, что у них у всех от природы поставленные голоса, во всяком случае, пели они очень хорошо задушевные украинские песни. С длинными лентами в косах, в вышитых рубашках и пестрых плахтах, они были очень живописны. Мать купила там плахту[117]117
  Плахта – кустарная украинская шерстяная или хлопчатобумажная ткань, полосатая или клетчатая.


[Закрыть]. Она долго служила у нас вместо коврика. Плахты эти очень красивы и очень прочны. Мы накупили также глиняных игрушек местного изготовления для подарков «тищенятам», как Алексей Евграфович называл своих племянников, и детям Андреевых, так как мы опять собирались заехать ненадолго в Витебск. В Витебске на этот раз мы прожили недолго.

Алексей Евграфович вернулся в Санкт-Петербург один, с 1 сентября 1896 года он стал профессором Университета по кафедре аналитической и технической химии. Вскоре и мы с матерью вернулись домой. Когда мы возвращались с дачи, нас всегда встречал Петр Малафеев. Для нас бывала уже приготовлена карета (извозчика не брали из-за боязни, чтобы мать не простудилась в открытом экипаже), а для багажа, которого всегда бывало много, Петр нанимал ломового и сам с ним приезжал во двор. Карета въезжала с набережной во двор, в конце двора отец высовывался из окошка и командовал: «Налево, а потом направо», – и мы подъезжали к нашему подъезду, я сразу же бежала в детскую, к своим игрушкам, которые казались особенно милыми и интересными после трехмесячной разлуки. Радостно было встретиться с петербургскими друзьями – Андрюшей и Таней, снова стали мы заниматься французским языком, играть и бегать во дворе и в Ботаническом саду.

Мама занималась хозяйством, руководила приготовлением обеда и завтрака, сама она не могла стоять у плиты, но давала точные указания кухарке. Алексей Евграфович любил хорошо покушать и был очень требователен относительно стола, поэтому у нас в семье больше обращалось внимания на еду, чем на одежду. Отец шил себе костюмы редко, носил их аккуратно. Гардероб у него был небогатый: костюм зимний, костюм летний, сюртук и брюки к нему. Фрак он сшил себе в 1887 году к свадьбе и больше, мне кажется, фрака и не шил. Носил он крахмальные рубашки со стоячим воротничком и черным галстуком бабочкой, белый галстук надевал только с сюртуком или фраком на Новый год, на Пасху или торжественные заседания. Летом он носил русские рубашки из сурового полотна, вышитые по подолу, вдоль ворота руками матери. Мне мать шила все сама – и белье, и платье, сама же шила белье и себе с отцом. Первого числа каждого месяца Алексей Евграфович давал матери определенную сумму денег на расходы, сюда включались и еда, и одежда, плата домработнице и за мои уроки. Дополнительная выдача денег производилось очень редко, в случае необходимости какой-нибудь крупной покупки.

Когда Наталья Павловна хорошо себя чувствовала, мы с ней ходили гулять или за покупками. В то время не принято было ходить с сумками или сетками, все покупки заворачивались, завязывались или с петелькой, или с деревянной круглой палочкой, чтобы удобней было нести. С плетеными из травы сумками или корзинками ходили только домработницы за провизией. Магазины, в которые мы с матерью ходили, почти все были расположены на 1-й линии Васильевского острова. Там был мануфактурный магазин Матвеева, где мы покупали все нужные нам материи, магазин Герша с аптекарскими товарами, магазин Балясова с писчебумажными товарами, гастрономический магазин Баскова и тому подобное. Деньги мать берегла, где можно экономила. Помню, она часто покупала к чаю печеную смесь, но не в коробке, а лом: вкус был тот же, вид был не такой красивый, зато оно было дешевле.

Отец много курил, он покупал табак и гильзы в магазине Асмолова на Невском и сам набивал себе папиросы. Собираясь на охоту, он набивал себе патроны; в одном из ящиков письменного стола у него хранился охотничий порох, дробь разных калибров, патроны и пыжи, там же лежали патронтаж и сетка для дичи.

Из-за болезни матери родители редко ходили в гости, но у нас гости бывали довольно часто. Многие приходили навещать Наталью Павловну, милый и кроткий характер которой привлекал к ней сердца многих знавших ее. К Алексею Евграфовичу приходили его товарищи, друзья его старшего брата Андрея Евграфовича, часто приезжали в столицу по делам московские родственники. Чаще других бывали Орест Нилыч и Елизавета Ивановна Петропавловские. Орест Нилыч был товарищ Андрея Евграфовича, который вместе с ним устраивал в Павлове артель[118]118
  Артель – добровольное объединение людей для совместной работы или иной коллективной деятельности, часто с участием в общих доходах и общей ответственностью на основе круговой поруки.


[Закрыть] кустарей. Затем Валентин Львович и Клара Андреевна Бианки, жившие в здании Академии наук, где Валентин Львович был сотрудником зоологического музея. Сам он постоянно ворчал и брюзжал, а жена его, немка родом, была милое и тихое существо. У них было трое сыновей: Лев, Анатолий и Виталий; первый был немного старше меня, остальные были меня моложе, все они бывали у нас на елках и детских праздниках. Виталий Валентинович стал потом известным писателем[119]119
  Бианки В. В. (1894–1959) – писатель, автор многих произведений (предназначенных прежде всего детям) о живой природе.


[Закрыть].

Часто бывала у нас Лидия Алексеевна Вуколова, жена товарища Алексея Евграфовича, иногда она приходила с дочкой Ольгой, года на два меня старше, мы с матерью тоже иногда у них бывали, у них было еще двое младших детей: Елизавета и Владимир, последний был крестником моей матери. Часто навещал нас морской врач Федор Васильевич Смирнов. В бытность свою врачом на судне, стоявшем на Кронштадском рейде, он свел знакомство с местными химиками, заинтересовался этой наукой, стал читать химическую литературу. Работы отца привлекли его внимание, он попросил разрешения поработать в лаборатории. При этом так увлекся, что проводил в лаборатории все свободное от службы время. Результатом явились две статьи, напечатанные в «Журнале Русского химического общества» в 1905 и 1906 годах. Он стал бывать у нас дома, стал нашим домашним врачом. Он очень хорошо относился к Алексею Евграфовичу и Наталье Павловне и был у нас дома своим человеком. На мои именины и дни рождения он дарил мне хорошие детские книги. Со всеми своим бедами мы обращались к нему: заболею ли я, надо ли устроить в больницу домработницу, нужно ли порекомендовать врача-специалиста. Федор Васильевич много плавал на военных кораблях, совершал и кругосветные путешествия, лично наблюдал угнетение порабощенных колонизаторами народов. Он был во владениях многих европейских народов и говорил, что самыми жестокими колонизаторами являются англичане. Сам он был в высшей степени гуманным человеком, сцены жестокости, которые приходилось ему наблюдать во время путешествий на суше и на корабле, глубоко возмущали его. К. М. Станюкович, очень его любивший, описал его в своем произведении «Вокруг света на “Коршуне”» под видом доктора Федора Васильевича. Глубоко образованный, веселый, остроумный, он был интересным собеседником и обаятельным человеком.

Из Москвы часто приезжал по делам в Петербург Андрей Викентьевич Адольф[120]120
  Адольф А. В. (1857–1905) – педагог, переводчик и филолог. Был директором знаменитой московской 5-й гимназии.


[Закрыть], женатый на Надежде Владимировне, сестре моей крестной, О. В. Фаворской. Он всегда привозил мне подарки, большей частью коробки с набором для какого-нибудь ручного труда: для плетения корзиночек из стружек, металлические формочки из проволоки для обматывания их окрашенной в разные цвета длинной шелковистой травой и тому подобное. Не могу сказать, чтобы я особенно была рада таким подаркам, так как никогда не была рукодельницей; готовые, приложенные для образца корзиночки я использовала в своих играх, а материал для дальнейшей работы оставался лежать нетронутым в коробках. Один раз Андрей Викентьевич привез две книжки: «Дружба с природой» Кайгородова[121]121
  Кайгородов Д. Н. Дружба с природой. СПб., 1897.


[Закрыть]и «В царстве черных» Стенли[122]122
  Стенли Г.М. В царстве черных: Сцены из жизни и природы Средней Африки. СПб., 1899.


[Закрыть], одну для меня, другую для Андрюши Тищенко. Мы решили с ним разыграть эти книги, и мне досталась книга «В царстве черных». Я помню, сначала была недовольна: обложка, на которой был отпечатан африканский материк и рядом с ним фигура негра, ничего мне не говорила, так как я еще не имела понятия о географии и сочла изображение Африки просто за орнамент. Впоследствии, однако, эта книга была одной из самых моих любимых книг; я так часто ее перечитывала, что до сих пор помню многие картинки и подписи к ним и некоторые фразы из нее, так же как и имена всех действующих лиц. Я очень жалела, когда впоследствии эту книгу зачитал один знакомый мальчик.

Иногда Андрей Викентьевич привозил мне подарки, которые присылала мне Ольга Владимировна, крестная. Иногда он передавал их через Андрея Евграфовича, который время от времени тоже приезжал в Петербург. Сама она тоже изредка навещала нас. Ее подарки бывали совсем другого рода: обычно она посылала материи мне на платья. В то время шелковые платья надевали только в театр или на большие вечера; детям вообще таких платьев не шили. У моей матери я не помню ни одного шелкового платья, у нее бывали только шелковые блузы, которые она носила по праздникам. Москва славилась своими хлопчатобумажными материями, и Ольга Владимировна присылала мне обыкновенно какие-нибудь нарядные красивые ткани для летних платьев, иногда вместо московских изделий она посылала заграничные ткани, чаще всего английские.

Довольно часто заходил к нам живший в Петербурге брат Ольги Владимировны, Леонид Владимирович Шервуд, никому еще не известный в то время скульптор. Жил он в то время очень бедно, как обычно жили в те времена начинающие художники; обыкновенно он приходил к обеду. Думаю, что отец оказывал ему и более существенную помощь. Один раз во время его посещения произошел такой инцидент. Леонид, будучи еще молодым, любил возиться с детьми. Он поймал меня, взял за руки, и мы стали с ним кружиться по комнате все быстрее и быстрее. Не знаю, как это случилось: хотел он меня бросить с размаху на диван или просто мои руки выскользнули у него из рук, – только я с размаху упала на пол и стукнулась головой так сильно, что потеряла сознание. Очнулась я на диване, все хлопотали около меня, по лицу у меня текла холодная вода, на голове лежала мокрая холодная тряпка. Леонид Владимирович был страшно смущен и расстроен. К счастью, падение мое не имело никаких последствий, только потом я долго не соглашалась, когда мне предлагали кружиться.

Как я уже писала, я не была рукодельницей, не любила ни шить, ни вышивать, и так за всю жизнь этому не научилась. Зато очень охотно я помогала матери в предпраздничной уборке. Каждый год к Рождеству и Пасхе производилась уборка квартиры, ее убирали еще раз в августе перед нашим возвращением с дачи, но этой уборки я не видела. Зимой же и весной я наблюдала весь процесс уборки: для этой цели приглашали поденщицу, которой помогала наша домработница. Все столы и шкафы в комнатах покрывали простынями, на половую щетку навязывали тряпку и обметали все потолки, потом мыли окна, двери, печки, полы. Полы мыли только крашеные, для уборки паркетных полов ходили полотеры, которые раз в месяц натирали полы с мастикой, а каждую неделю – без мастики. Медные ручки у дверей и печек и листы перед печками натирали до блеска, натирали также медную плевательницу – медный тазик с песком, который стоял в углу кабинета отца, хотя я никогда не замечала, чтобы отец или кто-либо туда плевал, но очевидно, тогда полагалось иметь в квартире такой предмет.

Перед тем как натирать полы перед праздником, мы с матерью занимались тем, что мыли цветы: на пол в столовой расстилали газеты, на табуретки ставили тазы с теплой водой, мы вооружались маленькими губками и тщательно протирали каждый листок каждого цветка. Кроме мытья цветов мы еще чистили серебро: зубным порошком мы протирали серебряные ризы у икон и серебряные столовые и чайные ложки.

Отец иногда брал меня с собой в лабораторию: дверь нашей кухни выходила на внутреннюю теплую лестницу, по ней мы проходили в препаровочную[123]123
  Препаровочная – помещение, где изготовляются препараты или производится препаровка.


[Закрыть], затем в полутемную большую аудиторию, освещенную через большие окна светом дугового фонаря, горевшего во дворе и, наконец, попадали в лабораторию. Как только открывалась туда дверь, мне бросался в нос запах различных органических веществ, казавшийся мне необыкновенно приятным. В 1896 году Алексей Евграфович стал профессором кафедры аналитической и технической химии[124]124
  Официальное название кафедры, которую с 1896 по 1907 г. занимал А. Е. Фаворский, – кафедра технологии и технической химии.


[Закрыть] и в 1896/97 учебном году читал уже соответствующий курс лекций[125]125
  Курсы аналитической и технической химии А. Е. Фаворский читал с 1891 г., органической химии – с 1902 г.


[Закрыть].

Летом 1897 года по чьей-то рекомендации мы поехали в имение одной обедневшей помещицы в Орловскую губернию, которая брала нас на полный пансион. Жили мы на втором этаже большого помещичьего дома, питаться спускались на первый этаж, на большую террасу. Я провела это лето очень хорошо, у меня опять был очень хороший товарищ, внук нашей хозяйки Юшик (Юрий), очень милый пятилетний мальчик. С Юшиком мы жили душа в душу, он называл меня Танечкой и говорил мне «вы» и не соглашался говорить иначе. С утра мы убегали с ним в сад; кроме небольшого цветника перед домом, остальной сад был запущен, бродя с ним по тенистым аллеям, мы собирали с ним прямые палки, валявшиеся в траве. У меня был небольшой перочинный ножик, этим самым ножиком мы с Юшиком стругали наши палки, освобождая их от сучков. Это были наши лошадки, на которых мы потом целыми днями разъезжали. У каждой лошадки был свое имя, у каждого из нас была своя конюшня.

Хотя имение и было запущено, в нем все же велось хозяйство, был птичий и скотный двор и конюшня с рабочими и выездными лошадьми и каретный сарай с экипажами. Самая быстрая лошадь была рыжая с белой отметиной на лбу. В имении был и запущенный фруктовый сад, в котором росли старые вишневые деревья. Лето было очень жаркое и сухое, когда вишни поспели, их долго не собирали из-за недостатка рабочих рук, и они буквально пеклись на солнце. Нам с Юшиком было разрешено залезать на деревья и рвать вишни, что мы с увлечением делали.

По территории имения протекала река довольно широкая и глубокая, которую там все звали Неруч. Мы с Юшиком ходили купаться и весело плескались на мелководье у берега. Часто с нами ходил купаться отец, иногда он брал меня с собой: сажал меня к себе на спину и плавал по глубоким местам. Кроме купания, река доставляло другое удовольствие – ужение рыбы. Отец, как известно, был заядлый рыболов и с детства приохотил меня к этому виду спорта. Он сделал нам с Юшиком маленькие удочки, и мы вместе терпеливо следили за поплавком и таскали маленьких окуньков и плотвичек, отцу попадались и более крупные экземпляры.

Отец стремился сделать из меня товарища по своим прогулкам и всяким занятиям и с малых лет брал меня на купанье, на ловлю рыбы, а летом 1897 года мы с ним занялись энтомологией. Дело в том, что В. Л. Бианки занимался изучением лесных клопов и просил Алексея Евграфовича собрать ему коллекцию клопов, живущих в Орловской губернии, и вот мы с ним осматривали все деревья, кустарники и травы и собрали за лето богатый урожай этих насекомых. Приближался конец августа, надо было собираться домой. Юшик очень огорчился моим отъездом. Сквозь слезы он спрашивал меня: «Танечка, а вы лошадок своих с собой возьмете?» – и немного утешился, когда я сказала, что всех лошадок оставлю ему.

1.3. Моя учеба на дому. Лето в Безо. Крымские впечатления. И снова Безо! Учение и развлечения

1897/98 учебный год ознаменовался двумя событиями: Алексей Евграфович занял пост заведующего кафедрой органической химии в Технологическом институте (фото 18), стал читать там первый большой курс органической химии и поставил там на должную высоту научную работу. Вторым событием было то, что я начала систематически учиться русскому языку, арифметике, Закону Божию и другим предметам. М. Ф. Поленова, очень энергичная женщина с сильно развитой общественной жилкой, видя, что в зданиях Университета живет целая группа детей одного возраста с ее младшей дочерью, предложила родителям этих детей организовать совместное обучение, организовать небольшую школу. Родители охотно согласились. Преподавать в этой школе должны были родители учащихся. Занятия должны были проходить в квартирах родителей по очереди, первый год школа помещалась в квартире Поленовых. В число школьников вошли следующие дети: Таня Поленова, Андрюша Тищенко, Липа Коновалова, Таня Фаворская, Нина Каракаш, Коля Егоров и Настя Александрович. При помощи Настиного отца (экзекутора[126]126
  Экзекутор – в Российской империи чиновник, ведавший хозяйственными делами учреждения, наблюдавший за порядком в канцелярии.


[Закрыть] Университета) были заказаны школьные парты, черная классная доска. Занятия начинались в девять часов и продолжались до двенадцати часов, было каждый день по три урока с двумя переменами по десять минут. Закон Божий преподавала Елизавета Евграфовна Тищенко, русский язык – Вера Ивановна Каракаш, она же преподавала и пение, так как у нее самой было хорошее контральто, и она иногда выступала публично на концертах, арифметику преподавала моя мама. М. Ф. Поленова преподавала рукоделие. Матери, способной преподавать рисование, не нашлось среди родителей, поэтому для этих уроков была приглашена учительница со стороны.

Фото 18. Здание Технологического института

Мы с большим удовольствием бежали по утрам в нашу школу, на переменах бегали и играли в разные игры. После школы мы завтракали и шли гулять в сад и во двор. Этой зимой в занятиях моих произошла еще одна перемена: у нас дома поселилась Mademoiselle Valerie, молоденькая швейцарка из Французской Швейцарии. Она занималась со мной, Андрюшей Тищенко и Таней Поленовой, когда мы возвращались после прогулки. С них же она получала деньги, а со мной она занималась за стол и комнату. Очень милая девушка эта стала скоро членом нашей семьи и благодаря общению с ней я делала большие успехи во французском языке. Мы все ее очень полюбили, и она очень привязалась к нам. Иногда мы ходили с Mademoiselle Valerie гулять. Весной мы брали книжку и сидели в университетском ботаническом саду на скамейке под большим серебристым тополем или под другим каким-либо деревом. Сад этот содержался тогда в большом порядке, в нем и в оранжерее работал большой штат садовников. Заведовал им бойкий еще старичок, немец Ниман, у него была квартира в том здании, в котором теперь помещается кафедра генетики. Мы, дети, его очень боялись. У него в течение многих лет жила собака, белый шпиц под названием Крошка. В этом же доме жил его помощник, поляк Коржело, молодой, высокий человек, его мы боялись еще больше. Таня Поленова почему-то окрестила его Косой черт, хотя он совершенно не косил.

В саду было много больших тенистых деревьев, в том числе большой пробковый дуб, много цветущих кустарников, вокруг пруда росли различные сорта ив. Много было клумб с летними цветами. В той половине сада, которая расположена между оранжереей и нашим домом, росли многолетние цветы и травы. В другой части сада был сделан маленький прудик, поблизости от него росли влаголюбивые растения. В обоих частях сада зимой все дорожки расчищались. Помню, в одну снежную зиму дорожки превратились в снежные коридоры, когда я гуляла по ним с матерью, высота стенок превышала мой рост. Летом многие растения выставлялись из оранжереи и вкапывали их в горшках и в кадках в землю в специально отведенные для этого места. Пруд тоже доставлял нам много радостей: зимой снег на нем разметали, и по нему было очень хорошо кататься на коньках. Около пруда была большая искусственная горка, в которой был сделан грот, обложенный туфом, с нее можно было далеко катиться на санках и лыжах. Осенью мы ловили в пруду колюшек. Вместо удочек нам служил росший по берегам пруда тростник. Мы привязывали червяка верхним листом тростника и закидывали «удочку» в пруд, надо было быстро вытаскивать, чуть только колюшка клюнет. Иногда пруд промерзал до дна, весной льдины отставали от дна и поднимались наверх, получались плоты большей или меньшей величины, достаточно прочные. Первый раз я увидала, как на таких льдинах катались чужие мальчишки с большого университетского двора, и рассказала об этом дома матери как пай-девочка, которая такими вещами не занимается. На следующий день в сад пришла вся наша компания и стала кататься на льдинах, не утерпела и я и благополучно покаталась. Таня же Поленова, залезая на льдину, оступилась и провалилась до колен в воду. Когда она пошла домой, ребята провожали ее с криками «Утопленница, утопленница!». Кататься было интересно, но идти домой и признаваться в том, что нарушила запрещение, было не очень приятно.

Весной, когда таял снег, любимым моим занятием было «помогать ручьям», прорывать им дорогу в снегу и в земле. Я до сих пор не могу весной равнодушно смотреть на бегущие ручейки, так бы и помогла им. Цветов мы не рвали, разве что уж какой-нибудь особенный цветочек, но зато мы таскали из подвала, находившегося под ботаническим зданием, различной величины палки, предназначенные для втыкания в цветочные горшки. Это были наши копья, дротики и стрелы, дома они стояли у меня в комнате в углу (я теперь жила в бывшей спальне Алексея Евграфовича, а родители спали в бывшей детской). Я довольно часто просыпалась и довольно подолгу не спала, прислушиваясь к различным ночным звукам. У нас в квартире было очень сухо, и поэтому довольно часто трещал паркет, а мне чудилось, что кто-то идет. Вот для встречи с таким ночным посетителем я и держала у себя в комнате описанное выше оружие. Кроме сада и двора перед домом, мы любили играть в астрономическом садике, где были расположены будки с различными астрономическими приборами. В маленьком одноэтажном домике там жил сторож по имени Петр, поэтому мы говорили: «Пойдемте играть у Петра в садике».

Фото 19. Безо

Б. К. Поленов получил в наследство порядочное имение Павловское в Костромской губернии, и М. Ф. Поленова стала уезжать туда в конце апреля – начале мая и заниматься хозяйством, возвращалась она в начале октября, и тогда начиналась наша школа. Предыдущее лето она жила с детьми в местечке Безо, Эстляндской губернии, на берегу Финского залива[127]127
  Безо (Везу) – курорт в Эстляндской губернии, ныне поселок Вызу (эст. Vosu) в Эстонии.


[Закрыть], им там очень понравилось, и она рекомендовала эту дачу своим знакомым; сама она уже в ней больше не нуждалась, так как поехала в свое имение. Летом 1898 года в Безо направилась целая компания знакомых: А. В. Сапожников с семьей, Е. А. Егорова с сыном, Тищенко поехали вместе с Глафирой Михайловной и Марией Николаевной Рыбкиной, матерью и сестрой Петра Николаевича Рыбкина[128]128
  Рыбкин П. Н. (1864–1948) – радиотехник, выпускник Петербургского университета, участник многочисленных экспериментов по беспроволочной телеграфии.


[Закрыть], соратника А. Н. Попова. Мы поехали вместе с Mademoiselle Valerie. Из химиков в Безо поехал еще К. А. Красуский с женой (фото 19).

Да, Мария Федоровна расхваливала Безо недаром. Расположено оно в глубине небольшой бухты, песчаный пляж, много леса – и чисто соснового, и смешанного; небольшая речка или, вернее, широкий и глубокий ручей протекает и по самому поселку, и по прилежащим лугам и полям. Что же еще нужно для летнего отдыха: море, разнообразный лес, полный грибов и ягод, поля и луга с массой цветов и речка, в которой водятся форели. Чистейшие недорогие дачи с необходимой мебелью, в единственной лавке можно достать хлеб и дрожжи и всякие промтовары, начиная с хомута и кончая материями. А кроме того, можно купить сено для сенников и взять напрокат столовую и чайную посуду и лампы. Разве это не удобство! С продуктами там тоже было очень хорошо: черный и белый хлеб покупали в лавке, молоко и картофель у хозяев, а мясо, овощи и некоторые ягоды привозили по определенным дням мясник и зеленщик. Масло, сметану, чернику, малину, морошку, бруснику приносили местные жители. Рыбаки продавали лососину, камбалу, салаку, угрей, на возах привозили копченую ряпушку, мальчишки продавали раков. Хозяйкам оставалось только платить деньги и стряпать. Сообщение из Петербурга тоже было удобное: девять часов по железной дороге, правда, спальных вагонов в этих поездах Балтийской железной дороги не было. Не было и плацкартных вагонов, но тогда к таким удобствам не привыкли и отсутствия их не ощущали. Ездили мы всегда во втором классе, в мягких вагонах с диванами, крытыми суконной обивкой (в первом классе диваны были бархатные). Выезжали вечером и приезжали часов в шесть-семь утра в город Везенберг[129]129
  Везенберг – город в Эстляндской губернии, ныне город Раквере (эст. Rakvere) в Эстонии.


[Закрыть]. От Везенберга до Безо было тридцать пять верст.

В 1898 году мы сняли дачу в самом начале поселка у эстонца по фамилии Швек, в ней было три или четыре комнаты и открытая терраса. У того же хозяина в глубине двора сняли маленькую дачку Красуские. У хозяина был огород, фруктовый сад, около дома росла черемуха и какие-то кусты, недалеко за забором протекал ручей, окаймленный зарослями черемухи и ольхи. Дача стояла у большой дороги, за которой виднелся смешанный лес. Мы привезли с собой жившую у нас домработницу-эстонку Мину, молодую, веселую, у которой дело так и горело в руках.

Тищенко Безо не понравилось, ни взрослым, ни детям. Они в течение многих лет проводили лето все в одной и той же деревне Лужского уезда по названию Малый Удрай, снимая там отдельную избу за двадцать пять рублей за все лето. Дорога туда и еда там были дешевые, жизнь самая простая, все крестьяне были им там приятели, оттуда у них были и домработницы, жившие по многу лет. Мальчикам Тищенко там было раздолье: в компании с деревенскими мальчишками они возили навоз на поля, удили рыбу, купались в речке Удрайке, ходили в лес за ягодами и грибами, смотрели, как косят сено, жнут рожь. В Безо им было скучно.

У матери последнее время стали болеть уши, и она стала хуже слышать. Этим летом болезнь настолько у нее обострилась, что решено было, что она поедет в город показаться врачу. Она лечилась у морского врача Михаила Валериановича Богданова-Березовского[130]130
  Богданов-Березовский М. В. (1867–1921) – известный врач, отоларинголог.


[Закрыть], хорошего специалиста, которого рекомендовал ей Федор Васильевич. Поездка ее продолжалась всего два дня, но я никогда нее расставалась с матерью и очень горевала из-за разлуки.

Вскоре после Нового года здоровье матери резко ухудшилось, то ли после простуды, то ли само по себе, но дело в том, что она начала температурить, усилился кашель. Доктор А. Е. Попова, которой она показалась, категорически заявила, что ей нельзя оставаться на весну в Петербурге и необходимо поехать в Крым. Начались сборы: Федор Васильевич написал в Ялту своему знакомому доктору и писателю Сергею Яковлевичу Елпатьевскому[131]131
  Елпатъевский С. Я. (1854–1933) – народоволец, русский, советский писатель. После 1917 г. работал врачом Кремлевской больницы.


[Закрыть], просил его найти для матери помещение и пансион и следить там за ее здоровьем. Елпатьевский ответил, что комната с полным пансионом забронирована у художника Ярцева[132]132
  Ярцев Г. Ф. (1858–1918) – русский художник-пейзажист, архитектор и путешественник.


[Закрыть]. Решено было, что я поеду с матерью. Говорили, что если она поедет одна, то так будет тосковать об отце и обо мне, что никакой поправки не будет. Все знакомые и друзья приходили навещать мать, желали ей счастливого пути и скорейшего выздоровления.

Ехать надо было до Севастополя, а оттуда уже добираться до Ялты. Поехали мы в скором поезде в спальном вагоне второго класса. С нами в купе ехала дама, которая научила меня играть в карты в «66», и мы сражались с ней почти целый день. Мне очень понравилось смотреть в окно, но был февраль месяц, еще везде был снег. Из Севастополя в Ялту можно было ехать на лошадях или на пароходе. На лошадях мать не рискнула: было холодно, и она боялась простудиться, поэтому мы поехали на пароходе. На палубе было холодно, а в каюте мать скоро укачало, я ходила по ее поручению разыскивать горничную и просить у нее ломтики лимона от тошноты. В Ялту мы приехали утром и отправились прямо к Елпатьевскому. Осмотрев мать и дав ей кое-какие советы, Сергей Яковлевич поехал с нами к Ярцевым, на Гимназическую улицу. Дома в Ялте тогда не были нумерованы, и адрес наш был такой: Гимназическая улица, дача Ярцева.

Дом был большой, каменный, двухэтажный, а так как он стоял на косогоре, то с одной стороны был еще внизу третий этаж. Вокруг дома был молодой сад, во дворе хозяйственные постройки. С Ярцевым мать сразу договорилась обо всем, и мы заняли большую комнату с двумя окнами с видом на море. Я сразу же почувствовала себя как дома. Еще бы! Я попала в компанию из пяти девочек: старшая дочь Ярцевых, Мария, была больна костным туберкулезом, у нее было поражено колено, и она ходила на костылях, ей было пятнадцать лет, поэтому я мало с ней имела дела. Вторая дочь, Наталья, была на два года ее моложе. Средняя дочка, Ольга, была на полтора года старше меня, и мы скоро подружились. Следующая за ней, Татьяна, была девочка-сорванец, отец называл ее «Танька-поганка», ей было семь лет. Самая младшая, Анна, четырех лет, была больна хроническим нефритом после скарлатины. Кроме девочек Ярцевых, была еще одна дочка доктора, Зинаида, учившаяся в одном классе с Ольгой Ярцевой, и брат ее, Анатолий, был на два года ее старше. Такова была детская компания, в которую я попала и с которой я прожила около девяти месяцев.