Текст книги "Один сон на двоих"

Глава 11

Лера жила между мирами. Даже не жила, а всего лишь находилась. Нельзя было назвать ее нынешнее существование жизнью. Даже с очень большой натяжкой. Даже при очень большом оптимизме.

Если бы не Цербер и Мирон, она бы, наверное, сошла с ума. Иногда ей казалось, что на самом деле она уже сошла с ума, что вот это ее межмирье – не что иное, как порождение ее больного разума. Здесь, в холодных и гулких стенах каменного замка, который стал ей не домом, а тюрьмой, Лера развлекалась, как могла. А могла она с каждым разом все больше и больше. Здесь ее тело было послушным, а ум пытливым. Здесь у нее была бездна времени. Его можно было потратить на приступы паники и истерику. Лера прошла и через первое, и через второе, но времени все равно оставалось еще очень много, и тогда она начала действовать. В меру своих сил и представлений о своем нынешнем положении.

Мирон сказал, что она ведьма. Ну, не совсем так он сказал, но смысл Лера уловила. По словам Мирона, она принадлежала к какому-то древнему роду. И род этот был не только древний, но еще и уникальный. Настолько уникальный, что каждой девочке полагался в защитники Темный пес о трех головах. У ее Цербера не было трех голов, и выглядел он милой, хоть и очень крупной собакой, но Мирон был уверен, что все это какая-то системная ошибка, и как только он найдется способ ее исправить, все изменится. Еще Мирон рассказывал о вампирах. Из его уст эти рассказы казались страшными сказками на ночь. Наверное, Лера бы их так и воспринимала, если бы не то острое, ранее незнакомое ей чувство грядущей неминуемой опасности. Она почувствовала эту опасность в ту самую секунду, как вылетела из седла своего байка на лесной дороге, а очнулась на стылых плитах заброшенного замка. Она почувствовала эту опасность вымерзшими до хрустального звона костями И только потом почувствовала силу.

Это была какая-то особенная сила. Настолько особенная, что принять ее, находясь в здравом уме, никак не получалось. Тогда Лере пришлось признать: она не в здравом уме, она свихнулась и, как девочка Алиса, попала в зазеркалье – сумасшедшую альтернативную реальность, живущую по своим правилам.

После истерик, криков и панических атак Лера начала, наконец, принимать и саму эту реальность, и себя в ней. А потом появился Цербер, и жить стало не так страшно. А потом появился Мирон и принес в ее жизнь хоть какой-то смысл. Лере нравились их ночные посиделки. То есть, это для Мирона они были ночными, а сама Лера в своем новом мире вообще не спала, и факт этот высвобождал уйму времени, которое можно было потратить на тренировки.

Тренировки – именно так она называла свое обучение. Зажечь камин силой мысли, материализовать на Мироне набедренную повязку из шкур, а потом для него же крутое геймерское кресло. Создать для собственного удовольствия «живые» обои, уставить каминный зал букетами роз. Лера развлекалась и тренировалась одновременно. И известие о том, что она, вероятно, ведьма, нисколько ее не расстроило, а наоборот ободрило. Теперь у нее хотя бы появилось обоснование происходящей с ней чертовщины. Не слишком логичное, но другого у нее пока не было. А еще у нее появилась твердая решимость вырваться из этого межмирья в нормальный человеческий мир.

В нормальном человеческом мире она недвижима и беспомощна. В нормальном человеческом мире она валяется в коме после трепанации черепа. Такая себе новость, совсем не ободряющая, но все равно мотивирующая. Лера не помнила свою нормальную жизнь. Не помнила, кто она и откуда родом. Словно бы новый мир отсекал эту информацию как ненужную, делал все возможное, чтобы она не отвлекалась от главного – от своих тренировок.

И Лера тренировалась, делая всякие забавные мелочи, чтобы удивить Мирона, чтобы скрасить свое существование в этом зазеркалье. Но основная ее работа была скрыта от посторонних глаз. Даже от Мирона! Лера пыталась управлять не только этим миром, но и тем.

Это случилось после ухода Мирона. Точнее Лера сказать не могла. В ее мире за окнами всегда было темно. Вечная ночь, подсвеченная пламенем камина и робким светом канделябров. В ее мире в черных стеклах окон не отражалась ни она сама, ни Мирон. Но розы… розы, которые она то ли когда-то видела, то ли придумала сама, отражались! В отражении они были немного другими – не такими яркими, не с таким изящным сложением лепестков. В отражении они были самыми обычными. В отражении они стояли не в роскошной хрустальной вазе, а в скромной керамической. В отражении они казались куда более живыми, чем в новом Лерином мире. И Лера подумала, что окно – это на самом деле не окно, а дверь в другой мир. Вот такая необычная, хорошо замаскированная дверь. Она сначала подумала, а потом попыталась увидеть то, что творилось на той стороне…

Смотреть было больно. В зазеркалье не было ни боли, ни привычных чувств. Лера не спала, не пила и не ела, не чувствовала запахов. Наверное, именно поэтому внезапно возникшая головная боль ее не напугала, а обрадовала. Боль была приветом из другого, нормального мира. Как и отражение ее выдуманных роз. Превозмогая боль, Лера всматривалась в темноту с той стороны. Розы в отражении вдруг поникли: пожухли листочки, а лепестки прямо на глазах потеряли цвет и осыпались на подоконник. И в тот самый миг, когда розы из настоящего мира переживали момент умирания, а розы из ее мира набирали цвета, яркости и, кажется, аромата, Лера увидела в отражении пожилую женщину. Простоватое, добродушное лицо, аккуратно уложенные волосы, белый медицинский халат. За спиной у женщины стояла высокая кровать, а на кровати лежала девушка. Лере потребовалось время, чтобы понять, что девушка на кровати – это она и есть. Изможденная, с короткими, как у мальчишки, волосами, беспомощная…

Головная боль усилилась, сделалась почти невыносимой. Женщина с той стороны растерянно разглядывала осыпавшиеся лепестки роз, а потом подняла глаза. Их с Лерой взгляды встретились, и в этот момент сладко и дурманно заблагоухали розы, а женщина поморщилась и схватилась за голову.

Ах, какой это был кайф! Смотреть и чувствовать, как жизненная сила перетекает с той стороны на эту! Чувствовать себя почти живой! Тянуть, пить чужую жизнь жадными глотками, высасывать…

Ах, как тяжело было остановиться, не пересечь черту, после которой ей уже никогда не быть прежней!

Хрустальная ваза была тяжелой, а вода в ней ледяной. Собрав остатки воли, Лера швырнула вазу в окно. Стекло пошло трещинами, за мелкой паутиной осколков лицо женщины сначала сделалось нечетким, а потом и вовсе исчезло. С той стороны воцарилась темнота. А с этой – бушевала и билась в истерике Лера. Она сама, своими собственными руками громила так старательно созданный ею мир.

Зашипел и погас огонь в камине, застыли и превратились в бездушные фрески ее «живые» обои, хрустальная ваза разбилась на мелкие осколки, а розы, до этого яркие и благоухающие, превратились в дешевую пластмассовую подделку. Они лежали у Лериных босых ног на каменном полу, словно на надгробной плите, на которой забыли выбить дату смерти.

– Хватит! – закричала Лера, и мир вокруг нее послушно погас, погрузился в темноту.

Она не знала, сколько пробыла в этой темноте, рыдая и раскачиваясь из стороны в сторону. Может быть несколько мгновений, а может и целую вечность. Она могла бы застрять в этом черном мире навсегда, если бы не услышала металлическое звяканье, если бы не увидела два красных огня.

Цербер всегда приходил из ниоткуда – вот из этой непроглядной темноты приходил. Он ложился у Лериных ног, по-кошачьи жмурился, ждал ласки. Сейчас он не лег, а успокаивающе ткнулся лбом ей в плечо, тихонько заворчал.

– У меня две новости, – сказала Лера, зарываясь лицом в его густую шерсть. – Хорошая и плохая. С какой начать?

Цербер снова заворчал.

– Начну с хорошей! Я знаю, как мне стать чуть более живой, чем сейчас. А может быть, вообще живой. Круто, да?

Цербер вздохнул, лизнул ее щеку шершавым языком.

– Плохая новость! Чтобы я стала чуть более живой, кому-то на той стороне нужно стать чуть более не живым. Или вообще мертвым. Понимаешь? Я едва не убила человека… – Лера отстранилась, заглянула в пылающие огнем глаза Цербера. – Женщину, которая за мной присматривает на той стороне. За моим телом присматривает. Я потянула из нее силы. Сообщающиеся сосуды, слыхал про такое? – Цербер снова вздохнул, и Лера продолжила: – А началось все с роз! Чтобы мои были как настоящие, я забрала жизненную энергию у настоящих. Мне тоже перепало, но этого мало. Я всего лишь почувствовала, как они пахнут. Чтобы выбраться отсюда, мне нужно другое, понимаешь? Цветочками тут не откупишься. Или откупишься?

Лера с надеждой посмотрела на Цербера, тот склонил голову на бок, прикрыл глаза, и снова стало темно. Она щелкнула пальцами – вспыхнул огонь в камине, по каменным стенам поползли живые лозы, сплетаясь в диковинный узор. В черноте за окном запорхали мотыльки. Сизые, невзрачные ночные бабочки. Они бились о стекло, словно о зажженный фонарь. Наверное, Лера и была для них тем светом, к которому они рвались. Она встала с пола, подошла к окну, прижала ладони к стеклу, сказала:

– Этого все равно не хватит.

А мотыльки все летели, все бились и бились, стараясь присесть на ее раскрытые ладони. Их света было мало, но куда больше, чем от цветов, их света хватило, чтобы Лера снова увидела мир с той стороны.

…Она была одна. Медсестра куда-то ушла. Наверное, за таблетками от головной боли. Или писать заявление на увольнение. Роз больше не было, а в раскрытое окно залетали ночные бабочки.

Подошел Цербер, положил передние лапы на каменный подоконник. От его шерсти пахло костром и немного хвоей. Лера улыбнулась, мотыльков хватило на вот такое маленькое чудо: теперь она знает, как пахнет ее пёс. В следующий момент она узнала о Цербере еще кое-что: она услышала, как он воет.

Это был грозный и утробный звук, от которого закладывало уши. У него не было ничего общего с обычным собачьим воем. Наверное, именно так звучала Иерихонская труба.

– Что случилось? – Лера обхватила Цербера за мощную шею, зарылась лицом в пахнущую костром и хвоей шерсть. – Что-то случилось, да?

По мускулистому, словно из стальных арматур сплетенному телу пробежала то ли дрожь, то ли вибрация, и Лера услышала совсем другой звук. Это был шепот, тихий успокаивающий шепот. Она не могла разобрать слов, но точно знала, что так отзывается внешний мир, настоящий, невыдуманный. Отзывается не только на вой Цербера, но и на ее собственный призыв.

Тьма с той стороны сделалась чуть прозрачнее, обрела очертания и фактуру. Тьма с той стороны беспокоилась и клубилась, а потом рассыпалась сотней летучих мышей. Летучие мыши явились вслед за ночными мотыльками. Их было много, они были силой. Пусть бездумной, но организованной. И сила эта билась хрупкими тельцами в окно между мирами, царапала стекло коготками, умирала ради того, чтобы Лера стала чуть более настоящей.

Она не успела отойти от окна, когда треснуло стекло, и крылатая армада ворвалась в ее мир. Она лишь успела закрыть лицо руками и закричать. А потом реальный и зазеркальный миры схлопнулись. Наступила кромешная тьма. И в этой тьме слышался тихий шепот, напевающий колыбельную. Не человеческий – куда более древний.

– Очнись! – велела темнота, и Лера открыла глаза.

Она лежала на больничной койке, заваленная тушками мертвых летучих мышей. В открытое окно вползал подсвеченный лунным светом туман. Пахло свежескошенной травой, дымом и можжевельником. Лера набрала полные легкие воздуха. Тело еще не знало, хочет оно вдохнуть полной грудью или заорать. Заорать не получилось – в горле было сухо, голова шумела и кружилась. Лера стряхнула с себя одеяло вместе с лежащими поверх него дохлыми летучими мышами, села. Голова закружилась еще сильнее, койка закачалась из стороны в сторону. Пришлось уцепиться за нее руками и зажмуриться, пережидая волну тошноты. Ждать пришлось долго. Тело, такое ловкое и такое послушное в том мире, в этом казалось совершенно беспомощным, словно чужим. Не открывая глаз, Лера провела руками по волосам. В этом мире она была почти лысой. Лысой, больной и никчемной! Хотелось воды и зареветь в голос. Лера открыла глаза, попыталась сфокусировать взгляд на прикроватной тумбочке. На тумбочке стоял пластиковый поильник, в поильнике плескалась вода. Поильник только с виду казался пластиковым, но весил столько, что дрожали руки. Лера пила жадными глотками, вода стекала по пересохшему горлу, причиняя одновременно и боль, и облегчение.

Поставив опустевший поильник обратно на тумбочку, Лера попыталась встать. Встать не получилось, получилось упасть. Ноги отказывались слушаться, позвоночник отказывался держать вес ее тела. Лежа на полу в окружении мертвых летучих мышей, Лера тихонечко заскулила. Тех сил, что она вытянула из этого крылатого полчища, хватило, чтобы вернуться в мир живых, но их явно не хватало, чтобы чувствовать себя в нем нормальным человеком.

Она лежала на спине, размазывая по лицу горячие слезы, и собиралась с духом, чтобы повторить попытку. Она не знала, в чем ее проблема. Может в голове, а может в позвоночнике. А может и в голове, и в позвоночнике. Может она вообще глубокий инвалид! Никому на хрен не нужный инвалид…

Лера лежала на полу, а в гудящей, плохо соображающей голове, крутилось что-то очень важное, но все время ускользающее. Она кому-то была нужна, но забыла кому. А может быть, просто придумала себе этого кого-то, чтобы было веселее лежать в коме. Она ведь была в коме? Или что с ней случилось? Что она вообще делает в этой совсем не похожей на больничную палату комнате? Кто ее сюда поместил? Кто платит за ее лечение? Где та женщина, которую она видела в своем видении? Есть ли она на самом деле?

– Эй, – прохрипела Лера. – Эй, помогите мне, пожалуйста! Кто-нибудь! Ау!

Никто не явился на ее зов, а это значит, придется самой. Как-нибудь… Потихонечку… Только бы хребет был цел…

Помогая себе руками, Лера сначала села, а потом, кряхтя и постанывая по-стариковски, встала на колени. Значит, цел хребет! Если бы был сломан, ничего бы у нее не вышло! Дальше пошло веселее, цепляясь за край кровати, она встала-таки на ноги, постояла, пережидая головокружение и шум в ушах, продолжая придерживаться за кровать, сделала несколько аккуратных шажков и только потом отпустила руки.

В голове пульсировала острая боль, перед глазами плавали радужные круги, но Лера могла стоять на ногах и могла передвигаться. Вот это главное! Нет, главное – это разобраться с чувством тревоги, которое грызло ее изнутри, заставляло действовать, гнало прочь из этой усыпанной дохлыми летучими мышами комнаты. Господи, откуда вообще они взялись? Почему их так много? Какая мерзость…

Или не это настоящая мерзость? Лера осмотрела себя. Из одежды на ней была какая-то идиотская ночнушка в горошек и памперс… Мама дорогая, памперс!!!

Пожалуй, памперс шокировал ее даже сильнее летучих мышей. Шокировал и неожиданно придал сил. От этой мерзости, от доказательства ее никчемности и беспомощности, нужно было срочно избавляться. И валить! Валить, куда глаза глядят!

Стараясь не наступать на дохлых летучих мышей, Лера подошла к шкафу. Выбор одежды в шкафу был небогат: набор простого хлопкового белья, белая футболка и синие штаны. Штаны, похоже, были пижамные, но выглядели прилично. Уж точно приличнее памперса!

Заграбастав с полки одежду, Лера на цыпочках, придерживаясь рукой за стену, вышла из палаты и оказалась в небольшом коридоре. В коридоре горел маленький светодиодный ночник, обозначающий вход в санузел, и слышался богатырский храп. Храп доносился из еще одной выходящей в коридор комнаты. Все так же, на цыпочках, Лера переступила порог этой комнаты, всмотрелась в темноту.

На кровати, натянув одеяло до самого подбородка, спала какая-то немолодая тетенька. На стуле, стоящем рядом с кроватью, была аккуратно сложена одежда, под стулом стояли белые кожаные тапки, а на вешалке висел медицинский халат. Спящая тетенька была то ли медсестрой, то ли сиделкой и, по всей вероятности, должна была присматривать за ней, за Лерой.

Лера выглянула в раскрытое по случаю жары окошко. Ее палата находилась на первом этаже небольшого здания. А здание, если судить по подсвеченным луной деревьям, находилось то ли в лесу, то ли в парке. И самое главное – на окнах не было решеток! Это очень хорошо! Это вселяет оптимизм!

Лериной оперативной памяти пока не хватало на то, чтобы понять, как и почему она здесь очутилась, но кое-что из своего боевого прошлого она все-таки помнила. В том прошлом были почти такие же аккуратные палаты в почти таких же аккуратных домиках, но на окнах были решетки – изящные, с завитушками, чтобы не вызывать у гостей дурных ассоциаций…

У Леры вызывали: и решетки с завитушками, и обрывки воспоминаний. Уж не оттуда ли взялось это острое чувство тревоги и не менее острое желание валить как можно быстрее?! Сначала валить, а уже потом разбираться, как она здесь оказалась, и что ей здесь лечат.

Сиделка, похоже, имела крепкие нервы и богатырский сон, если не проснулась, когда свалившаяся с кровати Лера звала ее на помощь. Это хорошо, потому что перед тем, как валить, нужно подготовиться.

Первым делом Лера осмотрелась. На прикроватной тумбочке стоял стакан с водой и лежал шоколадный батончик, а внутри на полке она нашла старенький дерматиновый кошелек. Вообще-то, Лера надеялась найти мобильный телефон, но обыск комнаты ничего не дал. Мобильника не было. Пришлось довольствоваться шоколадкой и кошельком. Кредитные карточки Лера не тронула, забрала лишь наличку. Получилось не слишком много, всего три с половиной тысячи, но на первое время этого должно хватить. Поскольку собственной обуви у нее не было, она прихватила боты сиделки. Благо, выглядели они почти новыми и подходили ей по размеру.

Оставалось сделать еще кое-что. Лера вышла в коридор и проскользнула в санузел. Свет она включила, лишь когда плотно прикрыла за собой дверь. Лучше бы не включала. Из зеркала на нее таращилась уродина: худющая, коротко стриженная, с синими кругами под глазами, в дурацкой ночнушке и в унижающем человеческое достоинство памперсе!

Наверное, нужно было спешить и не обращать внимание на такие мелочи, как личная гигиена, но униженное человеческое достоинство требовало реванша. Лера разделась так быстро, как только могла, сунула снятое барахло в мусорку, чтобы не шуметь, включила воду на минимум, приняла душ, вымыла голову, выдавила на палец зубную пасту, пошуровала во рту, надела чистую одежду, сунула босые ноги в белые тапки, снова посмотрела на свое отражение. Краше она не стала, но, определенно, стала чище. Рассовав по карманам штанов украденную шоколадку и деньги, она вышла в коридор, прокралась к входной двери. Дверь была закрыта изнутри на английский замок. Лера справилась с ним в два счета и уже через пару секунд оказалась на воле.

Глава 12

Снаружи было свежо, туманно и привольно. Впрочем, насчет третьего Лера сильно сомневалась. Жизненный опыт подсказывал, что там, где есть больничная палата с личной сиделкой, должна быть и охрана. И то, что на окнах ее палаты не было решеток, могло свидетельствовать лишь о том, что за нормального человека ее никто не держал, и прогнозы ее дальнейшего существования были весьма пессимистичными. Зачем коматознице решетки на окнах, если ее собственное тело – самая надежная темница? А Лера не сомневалась, что какое-то время провела в коме. Слабость и дрожь в потерявших сноровку мышцах намекали, что обездвижена она была явно не один день. Да и почти зажившая, скрытая молодой порослью волос рана на голове говорила о том, что Лере сделали какую-то операцию на мозге. Явно не вчера сделали, если рана уже успела затянуться.

Это все, что Лера знала о своем нынешнем состоянии. Этого и прошлого опыта хватало для того, чтобы сначала бежать, а потом уже рассуждать над причинами. В какую сторону бежать, она пока не знала, но на ее стороне была темнота. По ощущениям, на дворе была глубокая ночь. Если ей повезет, охрана в такое время вообще будет дрыхнуть без задних лап.

Лера кралась по ухоженным парковым дорожкам, сознательно не выходя под рыжий свет фонарей. По пути ей не попалось ни одной живой души. Если повезет, она уйдет из этого то ли санатория, то ли лечебницы незамеченной. Она уже почти расслабилась, когда увидела идущего навстречу человека. Нет, не идущего, а крадущегося, так же, как и она сама. Времени и остатков реакции хватило, чтобы спрятаться за ближайший куст и затаиться.

В этом царстве красоты и аккуратно подстриженных газонов никто не должен красться, особенно ночью. Ни тот, кого лечат, ни уж тем более тот, кто лечит. Человек явно стремился остаться незамеченным. Света выглянувшей из-за тучи луны хватило, чтобы разглядеть его повнимательнее. Это был парень. Высокий, взъерошенный, довольно симпатичный. Одет он был в синие джинсы и темную футболку, значит, не был сотрудником этой богадельни. Или был, но работал не медиком, а кем-то из обслуги: может сторожем, а может охранником. Вероятнее всего, охранником, потому что в руке он держал длинную штуковину, похожую то ли на палку, то ли на дубинку.

Штуковина и в самом деле оказалась палкой. Лера убедилась в этом довольно быстро, потому что парень швырнул штуковину в кусты и рванул к зданию, первый этаж которого был подсвечен электрическим светом. Палка едва не угодила Лере в голову. Вот было бы веселье: выжить после комы, чтобы получить по лбу какой-то дубиной! Впрочем, палка больше напоминала кол, чем дубину, потому что один из ее концов был заострен. Скорее всего, странный персонаж, который уже скрылся из виду, был не охранником, а садовником. Шел подвязывать в ночи деревце и передумал…

Лера на четвереньках выползла из-за куста, осмотрелась. Теперь она ясно видела путь отступления. Или побега. Это уж как посмотреть. Подсвеченная луной дорожка вела прямиком к кованым воротам. Ворота были заперты, а вот калитка рядом – нет. Наверное, именно через эту калитку и вошел тот парень. Войти вошел, а запереть за собой забыл. И это очень хорошо, это ей только на руку!

К приоткрытой калитке Лера кралась, как ниндзя, прижимаясь взмокшей от напряжения и усталости спиной к шершавой каменной стене. Рядом с воротами стояла будка охранника, в прямоугольнике окна горел свет, но видно никого не было. Лера сделала глубокий вдох и нырнула сначала в калитку, а потом в придорожный кустарник. До кустарника пришлось бежать. На этот марш-бросок ушел остаток всех Лериных сил. Оказавшись в относительной безопасности, она рухнула на землю, спиной на мягкую, чуть влажную от росы траву, лицом к темному небу. Дыхание сбивалось, в висках ухала кровь, сердце колотилось с такой силой, что Лере пришлось прижать ладони к груди, удерживая его на месте. Она была слаба и одинока, но у нее при себе были деньги, но она была свободна. Эта мысль одновременно и успокоила ее, и взбодрила. Некогда разлеживаться, пора действовать!

Какое-то время Лера шла не по дороге, а вдоль нее, внимательно вглядываясь в темноту и старательно вслушиваясь в тишину. Предусмотрительность эта оказалась оправданной, потому что очень скоро она сначала услышала рев мотора, а потом увидела лихорадочное мигание синих маячков. Через пару мгновений мимо промчалась «Скорая». Значит, никакой это был не санаторий, а больничка. Только не простая, а элитная, одна из тех, в которых Лере уже доводилось оказываться раньше.

Лера рискнул выйти на дорогу, когда «Скорая» скрылась за поворотом. Теперь, когда больничка была уже достаточно далеко, можно не прятаться, можно представить, что она обыкновенная девчонка. Ну, такая… девчонка-неформалка, заблудившаяся в лесу, отставшая от своей компании. Сейчас главное – поймать попутку или найти остановку и дождаться какого-нибудь рейсового автобуса. Интересно, в этой глухомани вообще водится общественный транспорт? Ведь, если есть автобусная остановка, должен быть и автобус.

Остановка, кирпичная будка с поломанной скамейкой, выплыла из темноты. На покосившемся столбе виднелась жестяная табличка с расписанием, если верить которому, ждать автобуса придется до восьми утра. Лера застонала, рухнула на скамейку. Она явно переоценила свои силы! Сил этих точно не хватит на прогулку вдоль ночной автострады, значит, вся надежда – на удачу. Удача в ее нынешнем положении ассоциировалась с попуткой. О том, что в этой глуши попутка может оказаться таким же редким зверем, как и общественный транспорт, Лера старалась не думать. Вместо этого она развернула шоколадный батончик. Батончик был очень вкусный, Лера съела его весь. Мозгу и мышцам нужна глюкоза, а ей самой нужен и мозг, и мышцы.

Звук мотора она услышала задолго до того, как увидела старую, готовую развалиться на ходу «Яву». Собственно, именно по звуку она и поняла, что это «Ява»… Может быть, помог шоколадный батончик, а может быть, в голове просто прояснилось, потому что с ревом мотора в Лерин мозг ворвались воспоминания…

…Заброшенная, ухабистая дорога местами была прямая, как стрела, а местами петляла по-змеиному. Это было здорово! Непредсказуемость и неизведанность новой трассы разгоняли по венам адреналин. Или адреналин разгоняло что-то другое? Лера не помнила, не была уверенна. Пока воспоминания ограничивались ревом ее собственного байка, запахом разогретого до состояния пластилина асфальта, и яростью. Точно – яростью! Вперед по неизведанной трассе ее гнала ярость. Именно ярость вскипала в мозгу мириадами колючих пузырьков, застилала глаза, мешала обзору. Именно из-за ярости она вовремя не заметила тот джип, не успела сориентироваться и уклониться. Из-за ярости и, наверное, особенностей этой чертовой заброшенной дороги. Вслед за воспоминаниями пришла боль, взорвалась в черепной коробке, сшибла Лерин мир с привычной орбиты, сшибла байк с заброшенной дороги. Вот так и выглядел ее прыжок в кому: он сопровождался ревом мотора, толчком и невыносимой болью.

Наверное, воспоминания вырубили ее, на какое-то время отключили от мира, потому что, когда Лера пришла в себя, старая «Ява» уже стояла в нескольких метрах от остановки. В седле сидел бритоголовый детина. Одет он был совсем не так, как должен быть одет мотоциклист. На нем не было даже защитного шлема. Лысая башка его отсвечивала в лунном свете, по бычьей шее змеилась какая-то татуировка. Детина разглядывал Леру и по-идиотски лыбился. Местный. Нет, не байкер, а так… деревенский дурачок на «Яве». Вроде того, что бегал по территории больнички с палкой наперевес. Только тот был хотя бы симпатичный, а на лице этого отчетливо читались следы деградации. Едкий запах пота и перегара, от него исходящий, Лера слышала даже на расстоянии.

– Эй, пацан! – позвал детина сиплым басом, а потом вытянул шею, присмотрелся и осклабился: – Да ты не пацан, а баба!

Лера ничего не ответила, попятилась. Взгляд у детины был мутный, а в оскале не доставало одного зуба. И самое ужасное – ей некуда деваться! Все ее силы закончились, осталась только воля к победе, но на одной только воле далеко не убежишь.

– Точно баба! Откуда такая взялась?

Детина пока не приближался, оценивал Леру на расстоянии. Она очень надеялась, что увиденное его не заинтересует. Зря надеялась, оценивающая ухмылка сделалась похабной. Поигрывая бицепсами и желваками, детина направился к ней.

– Из Гремучего ручья? Ты из этих, что ли?

– Из каких – этих? – Собственный сиплый голос показался Лере незнакомым.

– Не, не из этих! – Детина разговаривал сам с собой. Сам спросил, сам ответил. – Те все богатенькие, гладенькие, пешком по ночам не ходиют. – От этого «ходиют» Леру передернуло. – Те ездиют. Я видел, какие там тачки. А ты пешком, ночью, общипанная. – Он склонил голову на бок, сощурился, а потом сплюнул себе под ноги, констатировал: – Обслуга! Со смены топаешь?

Лера молча кивнула. Обслуга, так обслуга. Только бы он оставил ее в покое.

Не оставил. С первого момента ведь было понятно, что не оставит. Чего ж не поглумиться-то над общипанной?..

– В город?

Она снова кивнула и снова попятилась.

– Так давай, подруга, прокачу! Вот сейчас расплатишься за поездку, и помчимся с ветерком! – Он гыгыкнул и ринулся к Лере.

Лера тоже ринулась, но далеко не убежала, зацепилась ногой за урну, свалилась на землю. Облегчила, так сказать, жизнь насильнику. На то, чтобы встать, времени и сил больше не было. Наверное, можно было попробовать заорать, но кто ж ее услышит в этой глухомани?!

А детина от неожиданности сначала затормозил, а потом и вовсе остановился. Да и куда ему было спешить, когда жертва сама упала к его ногам? Упасть, может, и упала, но сдаваться не собиралась. Лера пошарила рукой по земле, нащупала камень, приготовилась к бою, который, вероятнее всего, мог стать для нее последним.

Нечто странное случилось в тот самый момент, когда детина снова двинулся в ее сторону. Нечто странное было похоже на темный силуэт. Если бы Лера верила в призраков, то сказала бы, что на пустынной дороге ей примерещился призрак огромного зверя. Но Лера не верила в призраков, зато помнила про недавнюю кому. К детине крадучись приближался плод ее больного воображения – черный пес с черепом вместо головы и с горящими красным огнем глазами. А может и не к детинушке он приближался, а к ней. Кто ж знает, как ведут себя глюки?

Может быть оттого, что Лера была почти уверена, что огнеглазая тварь – никакой не призрак, а всего лишь ее персональный глюк, она его почти не испугалась. Детину она боялась куда сильнее. А детина вдруг остановился, испуганно завертел бритой башкой. В тот самый момент, когда огнеглазая тварь, порождение Лериного больного мозга, встала на задние лапы и положила передние ему на плечи, он вдруг тоненько, по-бабьи заорал, а потом замахал руками, словно отбиваясь от пчелиного роя, и ринулся к своему мотоциклу. Лере только и оставалось, что потрясенно наблюдать, как с ревом и вонью выхлопных газов уносится прочь старая «Ява». А огнеглазая тварь так и осталась сидеть на обочине, не предпринимая попыток подойти поближе.

– Хорошая собачка…

Не выпуская камень из руки, Лера попыталась встать. Получилось со второй попытки. Если бы огнеглазая тварь не наблюдала за ней с таким вниманием, получилось бы, наверное, лучше. А так страх быть изнасилованной деревенским идиотом сменил другой – не менее отвратительный. Не было ничего оптимистичного в перспективе стать ужином для призрачного монстра. И не нужно успокаивать себя, что псина с черепом вместо головы – это всего лишь ее персональный глюк. Персональным глюком невозможно напугать другого человека, а детина испугался не на шутку.