Текст книги "Хозяйка судьбы. Образ женщины в традиционной ирландской культуре"

В среднеирландском трактате, название которого можно условно перевести как «Верность имен» (Cóir Anmann), также упоминается Федельм «Ноихрутах» и при этом дается ряд интерпретаций данного прозвища: Fedlim Nói–chruthach .i. nói crotha tigdís dí in cach than atchíthi í. Nó núa–chrothach .i. cruth núa do thaisbentá do cach áen fuirri ara cáime. Nó núa–craidhech í ara connailbhe. [CA 1897, 396] – «Федельм Девять–обликов, т. е. девять обликов подходят к ней, когда бы на нее ни посмотрели. Или „новый облик“, потому что каждый раз ее облик нравится по–новому тому, кому кажется она милой. Или „новое сердце“, так называют ее из–за ее дружелюбия». Никаких биографических уточнений при этом не дается.

В небольшом фрагменте, представляющем собой перечень уладских женщин, который входит в сагу Осада Эда–ра (Talland Etair) и был отдельно опубликован М. Доббс, приводятся две Федельм – Feidelm noichrutach dano ingen Chonchobair. Noi crotha firri 7 bu hailliu cach cruth araile. Feidelm Fholtchain and dano ben Loegaire Buadaig [Dobbs 1949, 155] – «Федельм Девять–обликов, дочь Конхобара. Девять обликов у нее, и каждый красивей другого. Федельм Прекрас–новолосая там же, жена Лойгайре Победителя»(!).

Но персонаж по имени Федельм Прекрасноволосая (Foltchain) фигурирует в небольшом тексте, который мы уже упоминали (издан [Meyer 1912]) – там она называется женой Элкмара и о ней говорится, что она владела «им–бас форосны», что вновь обращает нас уже к тексту Первой редакции Похищения…

В общем, в том, что касается неясности того, чьей именно женой, согласно ранней нарративной традиции, была Федельм, дочь Конхобара, то для общего корпуса текстов это скорее типично. Тем, что Э. Дули называет «противоречивой генеалогической информацией» [Dooley 1994, 127], обладают многие второстепенные персонажи, что для эпоса также может быть названо «общим местом». Интереснее другое – предполагаемая идентичность Федельм, дочери Конхобара, и пророчицы Федельм, появляющейся в начале саги. В небольшом словаре кельтской мифологии, составленном Ж. Перзигу, в конце статьи, посвященной пророчице Федельм, вдруг сказано: «Она жена Лойгайре» [Persi–gout 1985, 84]. Подобную возможность, как это ни странно, пусть с рядом оговорок, но все же допускает в своей работе и Э. Дули, полагающая, что «идентичность разных Федельм несет высокую дискурсивную нагрузку» [Dooley 1994, 128]. В таком случае мы должны будем реконструировать примерно следующий биографический сценарий: Федельм, дочь короля уладов Конхобара, выходит замуж за уладского воина Лойгайре, а затем – за коннахтского героя Кайрпре, брата короля Айлиля, и тем самым переходит в лагерь коннахтов. При этом она становится поэтессой, получает соответствующее образование в Альбане и перед началом похода встречает Медб, которая ждет от нее, как от поэтессы коннахтов, благословения, но вместо этого, как от дочери короля уладов, получает оформленное в виде пророчества проклятие. Т. е. в момент конфликта Федельм переходит на сторону отца. Такое построение, в принципе, возможно, хотя при этом остается не совсем понятным, почему Федельм и Медб изображаются как видящие друг друга впервые, если они замужем за родными братьями? Кроме того, оно совершенно неприемлемо для Лейнстерской книги, где Федельм изображается как женщина–сида, а не как земное существо. И, наконец, вспомним, что в саге Пир у Брикрена Федельм, жена Лойгайре, в сцене самовосхваления концентрируется на своем высоком родстве и красоте и ничего не говорит о своих профетических способностях, хотя, отметим, наиболее полная версия этой саги также содержится в Книге Бурой коровы, как и Первая редакция Похищения… – см. [Findon 1997, 72]). Итак, на уровне нарративной ткани уладского цикла в целом, как мы видим, мы не можем с определенностью говорить об идентичности образов пророчицы Федельм и Федельм, дочери Конхобара. В каждой же конкретной редакции текста Похищения. и других саг реализуется своя, специфическая интерпретация данного персонажа, которые по отношению друг к другу находятся в ситуации дополнительной дистрибуции. И поэтому сама постановка вопроса об идентичности в данном случае представляется до некоторой степени искусственной.

В рамках уладского цикла на большую вероятность идентичности с пророчицей Федельм, как мы полагаем, может претендовать Федельм, жена Элкмара, из небольшого текста, который мы уже упоминали выше и который, несмотря на небольшой размер, почти полную бессюжетность и отсутствие нарративных скреп по отношению к уладскому циклу в целом, показался все же достаточно важным Дж. Куку, включившему его в свое собрание (см. [Koch, Carey 1994, 56]). Этот фрагмент кончается словами о том, что после того, как Кухулин отрубил ее мужу большой палец на ноге, «она предрекла (! tairngert), что Кухулин в течение года будет ее любовником, а она должна будет придти к нему голой. Через год и один день она явилась голой перед улад–скими мужами и это стало причиной их недуга» [Meyer 1912, 120].

Но при этом нам представляется возможным поставить вопрос об идентичности, но идентичности совершенно иного рода, между Федельм из Похищения .. , и рядом персонажей с таким же именем, относящихся уже к т. н. «королевскому циклу». Мы имеем в виду в первую очередь «ведьму» (ammait) по имени Федельм, фигурирующую в повести о Коналле Корке. Подробный рассказ о ней также содержится в трактате Верность имен: в довольно длинном рассказе о рождении Коналла Корка (полулегендарный король Мунстера IV в.) говорится, что он был сыном короля Лугайда и заклинательницы из Британии по имени Болг; Коналл был отдан на воспитание поэтессе по имени Ларь–Руад (Láir Ruad ’ Красная кобыла’), у которой, в свою очередь, была сестра–ведьма (ban–aimit) по имени Федельм; в трактате далее говорится, что «ведьмы со всего Мунстера собрались в тот день, когда родился Коналл, возле его дома, потому что у них было в обычае нападать на новорожденных мальчиков и убивать их». Однако Федельм пожалела мальчика и спрятала его под котлом (выплеснувшийся кипяток обварил ему ухо, отчего он и получил прозвище Core ’ красный’) [CA 1897, 312]. Согласно другой версии, Фе–дельм посмотрела на ладонь мальчика и предсказала ему, что если он будет отпускать пленных, то станет славным королем (см. [Dillon 1994, 34]). В любом случае судьба будущего короля оказывается зависимой от женщины, носящей имя Федельм, что заставляет нас предположить и особую значимость данного имени.

Другая Федельм связана уже с биографией святого Патрика. Так звали дочь короля Лойгайре, который был противником новой веры. Согласно рассказу автора одного из житий Патрика, Тирехана, святой встретил возле колодца дочерей короля, Этне Светлую (Alba) и Федельм Рыжую (Rufa); после того, как Патрик рассказал им о Небесном царе, они уверовали и были крещены, последовали за Патриком, а после их смерти на месте их могилы был установлен монастырь, где они почитались как святые–девственницы. В данном случае для нас важно, что имя Федельм выступает в сочетании с именем Этне, которое для ирландской традиции имеет особую значимость и выступает не совсем как собственно имя, но скорее как маркер принадлежности к особому классу (см. об этом [Михайлова 2001а]).

Отчасти в этот же ряд может быть поставлена Федельм, жена Эохайда, короля Лейнстера, в повести о Монгане (относится к VI—VII вв.). Когда Эохайд находился в изгнании в Альбане, его жена родила двоих мальчиков в ту же ночь, когда жена короля Альбана Аэдана родила двух девочек. Федельм поменяла одного из своих мальчиков на девочку, но пометила ему локоть золотом (?), чтобы потом его узнать. Действительно, много лет спустя, когда Аэдан с сыном пошли на Ирландию войной, она открыла тайну и так восстановила мир (см. [Dillon 1994, 49]). В этом сюжете королева по имени Федельм оказывается единственным лицом, которое знает истину.

Имя Федельм упоминается также в странном архаическом поэтическом тексте, посвященном поэтико–профетичес–кому искусству – fri fileda fáth fíu dá macc fíal Fedelmthe – «посредством филидов прорицания ценность двух благородных сыновей Федельм», где последнее сочетание, видимо, употреблено в значении «сыновья мудрости» (текст см. [Meyer 1914, 15], см. интерпретацию строки в [Wagner 1970, 49]).

В том, что касается собственно этимологии имени Фе–дельм, то здесь существуют разные мнения. Это имя встречается гораздо чаще в мужском варианте – Fedelmith, причем его архаической генитив фиксируется уже в огами–ческой надписи VI в. – CEDATTOQA MAQI VEDEL–METT (…) [ Королев 1984, 84]. А. А. Королев, ссылаясь на Э. Мак Нила, приводит две возможных реконструкции имени – *vedelm–iatis и *vedelmo–matis, однако обе считает маловероятными, полагая более убедительной связь с прилагательным feidil ’ постоянный, терпеливый’ и с гипотетической формой его суперлатива *wedelimos (?) [ Королев 1984, 195]. Интересно, что такого же, примерно, мнения придерживался и Кормак, который в своем Глоссарии раскладывает имя Fedlimith на элементы fedil «прочность» (? к *wed– ’ лес, древесина’) и maith « хороший» [Meyer 1913, 48].

И. – е. основа *ual– ’ утомлять, напрягать, утруждать’ [IEW, 84] в ирландском имеет в первую очередь продолжение feid m ’ напряжение, усилие’, что, на наш взгляд, не объясняет появление –l– перед –m. Отчасти сознавая чрезмерную простоту такого решения, мы все же решаемся соотнести имя Федельм с и. – е. *w(e)id– ’знать, видеть’, рассматривать имя как сложное и реконструировать следующую прото–форму – *weid – *wel – *sam– , т. е. «ведать + видеть + суфф. суперл.». Такая реконструкция проясняет значение имени–маркера и одновременно позволяет соотнести ирландскую Федельм с континентальной Веледой. Если мы примем предложенную X. Биркханом, а вслед за ним – Энрайтом точку зрения, согласно которой имя германской пророчицы Веледы 1) «не может быть в полной мере названо личным именем» и 2) «является германским заимствованием кельтского апеллятива» [Enright 1996, 174], то, скорее всего, мы должны будем и принять этимологию Дж. Кука, который возводит «Веледу» к и. – е. *wel– ’видеть’ и соотносит это имя с др. – ирл. file ’поэт–провидец’ [Koch, Carey 1994, 37]. Федельм, в таком случае, может выступать также как обозначение ведающей и знающей женщины.

Рис. 14. Свинцовая табличка из Ларзака, самый длинный из дошедших до нас текстов на галльском языке. Предположительно – проклятие, адресованное женщинам–колдуньям. Франция. Конец I в. н. э.

Предложенная этимология имени Федельм поддерживается и интерпретацией обозначения «колдуньи» из галльский таблички из Ларзака: форма uidluias ( первая пластина, третья строка) трактуется М. Леженом как gen. pl. от uidlua «знающая» (восходит к и. – е. *weid– ’знать–видеть’, откуда готск. fair–weitl ’зрелище’, литовск. pa–vidulis ’облик’, но санскр. vidura– ’мудрец’ [Lejeune 1985, 151]). Более того, в учебнике галльского языка П. И. Ламбера, где дается реконструируемая протокельтская форма имени как *widlma-, прямо проводится параллель с именем Федельм из Похищения быка из Куальнге [Lambert 1997, 167].

Итак, резюмируя все сказанное, мы можем сказать, что в плане выражения образ пророчицы Федельм, особенно – в Первой редакции саги Похищение быка из Куальнге, восходит к общекельтским представлениям о женщине–прорицательнице и имеет параллели в традиции континентальной. Но в плане содержания – это образ совершенно новый, специфически ирландский. В отличие от галльских пророчиц, основной характеризующей Федельм чертой является ее последовательная деструктивность. Как это особенно ярко видно во Второй редакции саги, она стоит в одном ряду со множеством других сверхъестественных женских фигур, появляющихся на пути у идущего в поход войска и несущих ему гибель. Такой видел ее компилятор текста и именно таким узнавался этот образ слушателями (и читателями). Как бы ни были сложны приготовления королевы Медб к походу против уладов, слушатель знал, что победа ей не суждена, а все ее войско обречено на гибель, и именно сквозь данную «красную» призму весь дальнейший рассказ и воспринимался.

ЛЕБОРХАМ – ВЕЛИКАЯ ЗАКЛИНАТЕЛЬНИЦА?

Женщина по имени Леборхам запоминается (по крайней мере – русскому читателю) прежде всего по саге Изгнание сыновей Уснеха, где она исполняет роль своего рода трикстера, а точнее – по ее вине и злому умыслу начинается цепь событий, последствия которых оказываются трагическими для многих. Согласно предсказанию друида Кат–бада, девочка, закричавшая во чреве матери, должна была принести уладам много бедствий. Решено было убить ее, когда она родится, однако король Конхобар приказал воспитать ее в отдельном доме, желая жениться на ней, поскольку, согласно предсказанию того же Катбада, она должна была стать девушкой необычайной красоты. И – «ни один улад не мог ее увидеть до того часа, когда она должна была разделить ложе Конхобара. Ни один человек не допускался в дом ее, кроме приемных отца и матери, да еще Леборхам» [Ирландские саги 1933, 64]. Почему же для Леборхам было сделано исключение? В трудах, популяризующих древнеирландскую саговую традицию, она иногда называется «воспитательницей Дейрдре» (см., например, [Mackillop 1998, 296; Persigout 1985, 127]), однако, судя по тексту, это не совсем так: в версии саги, содержащейся в Лейнстерской книге^{10} (XII в.) о Леборхам говорится: ní étas gabail disside, ar ba bancháinte [Windiseh 1880, 71, 12] – «ничего нельзя было ей запретить, потому что была она заклинательницей». Последнее – достаточно спорно, к чему мы предполагаем обратиться особо, пока отметим лишь несколько моментов.

Последний термин, которым воспользовался в своем переводе А. Смирнов, воспроизведен здесь нами более чем условно. Древнеирландское понятие banchainte представляло собой скорее юридический, а точнее – псевдоюридический термин, которым обозначалась особая социально–профессиональная группа своего рода «поэтов–насмешников», исполнявших против знати особые хулительные песни. Тот, против кого такая песнь была исполнена, лишался своего статуса, иногда – жизни, внешность его искажалась и поэтому действительно такому поэту «ничего нельзя было запретить». Мы употребили слово «псевдоюридический», потому что далеко не уверены в том, что в данную группу входили женщины (не говоря уже о том, что сами рассказы о действенности хулительных песен вряд ли следует понимать буквально), однако в традиции мифопоэтической он встречается довольно часто. В английском переводе данного фрагмента саги о Леборхам сказано гораздо точнее – woman–satirist [Cross, Slover 1936, 242], хотя мы далеко не уверены в том, что данное понятие вообще приложимо к нашему персонажу. К сложной теме хулительных песен и их профессиональных исполнителей мы еще вернемся, пока же постараемся точнее обрисовать образ Леборхам на уровне чисто нарративном.

Итак, в саге Изгнание сыновей Уснеха (в данной редакции) именно она указывает Дейрдре на того, с кем та затем бежит от Конхобара, что действительно кончается трагически и для самой девушки, и для ее возлюбленного Найси и его братьев, и для многих других уладов (часть – погибает в распре, а Фергус и Кормак, сын самого Конхобара, уходят от уладов к их врагам коннахтам). В ряде других текстов Леборхам выступает уже не как «сеятельница вражды», но, напротив, как посол–вестник, всезнающий и даже склонный к примирению враждующих.

В саге Опьянение уладов она выступает как вестник короля Конхобара, который должен всего лишь сообщить Кухулину о готовящемся пире: Ro–síacht Leborcham co Dún Delga 7 at–bert ra Coin Culainn tuidecht d’accallaim a cháemaite cu hEmain Macha [MU, 2, 39—40] – «Добралась Лебор–хам до Дуна Дельга и сказала Кухулину, чтобы он пришел со своими поручителями в Эмайн Маху для разговора с королем».

В саге Сватовство к Луайне и смерть Атирне роль Леборхам, как кажется, немногим больше, однако, во–первых, она исполняет не просто функции посла, но также решает, какая именно девушка подойдет в жены Конхобару, во–вторых, в саге кратко описан ее облик, в–третьих, в тексте упомянута другая Леборхам:

Привели к Конхобару двух его гонцов, Леборхам, дочь Аэ и Адарк, и Леборхам Раннах, дочь Уангамайна. Воистину ужасен и уродлив был облик этих посланниц.

[Предания и мифы… 1991, 214]

Как отмечает в примечании к данному месту С. Шкуна–ев, имя Леборхам Раннах ему не известно, однако прозвище ее означает «сеющая раздоры». С последним согласиться можно лишь с известной долей сомнения, т. к. в Словаре ирландского языка в качестве эквивалента др. – ирл. rannach (помеченного как «редкое») дается ’распределяющий еду на пиру’ [DIL–R, 13], однако, поскольку само слово несомненно является субстантивированным прилагательным, образованным от сущ. rann ’часть, доля, раздел’ и проч., то в принципе его можно трактовать и как ’распределяющая, разделяющая’, и, возможно, как «сеющая раздоры». Указанное в тексте имя ее отца, видимо, как–то соотносится с др. – ирл. úaignes ’одиночество, уединение; тайное место’. Нам действительно также нигде не встречались упоминания об этой другой Леборхам^{11} , однако, судя по тому, что далее в саге говорится всегда только об одной Леборхам (причем – без указания, о какой именно), мы можем предположить, что в данном случае речь может идти об одном и том же персонаже. Его раздвоение можно объяснить ошибкой компилятора.

В саге Смерть Кухулина именно к ней обращается Конхобар после того, как все улады оказываются пораженными их странным недугом (во время нападения врагов они лишаются силы) и просит ее поспешить к Кухулину, который этому недугу не подвержен, и попросить его в одиночку выступить против вражеского войска (см. [Aided Con Culainn 1978, 76—78]). Но затем она же предостерегает его от сражения и просит остаться.

В саге Болезнь Кухулина проявляется особый аспект социального положения Леборхам (отчасти уже упомянутый в Изгнании сыновей Уснеха) – ей ни в чем нельзя отказать. Уладские жены видят прекрасных птиц и понимают, что поймать их сможет только Кухулин, однако вряд ли он согласиться охотиться них: «Как же нам быть? – спросили женщины. – Не трудно сказать, – молвила Леборхам, дочь Ауэ и Адарк, – я пойду к Кухулину и попрошу его исполнить ваше желание» (пер. А. Смирнова [Ирландские саги 1933, 176]).

В поздней версии саги Изгнание сыновей Уснеха Ле–борхам вновь выступает как посланец Конхобара, причем в данном тексте неожиданно говорится о том, что возлюбленный Дейрдре, Найси, был дорог ей самой (возможно – чисто человечески) и именно поэтому она всегда знала, где именно он находится:

Is amhlaidh, iomorra, do bhí Leabharcham agus ba hannsa lé Naoise iná gach neach eile isin chruinne uair ba minic lé i gcriochaibh an domhain mhóir d’iarmhóracht Naoise do bhreith sgéal chuige agus uadha.

[OCU 1992, 114, 440 —44]

И такой была тогда Леборхам, что был дороже для нее Найси, чем что бы то ни было иное, поэтому часто обходила она пределы великого мира в поисках Найси, чтобы поведать ему новости и узнать новости от него.

Таким образом, как можно судить по перечисленным эпизодам из саг, где фигурирует данный персонаж (по крайней мере – среди доступных нам текстов), Леборхам, с одной стороны, – фигура в лучшем случае третьестепенная, с другой – ее краткие вмешательства, как правило, служат движению и развитию действия. Причем, отметим, практически всегда эти «толчки к действию» приводят к гибели одного из героев (и даже – многих, как в саге Изгнание сыновей Уснеха). Погибает невеста Конхобара Дейрдре, убит ее возлюбленный Найси, на которого ей указала Леборхам, умирает от «волдырей позора» Луайне, погибает в неравном бою и Кухулин. Исключением может быть названа сага Опьянение уладов, в ходе развития сюжета которой уладские герои лишь оказываются в ситуации смертельной опасности, но благодаря уму и силе Кухулина им удается спастись. Сообщенные о Леборхам скупые данные можно суммировать следующим образом:

• она имеет специфический монструозный облик (но вовсе не является «старухой»);

• она обладает умением быстро перемещаться на большие расстояния;

• она много знает о многом и о многих;

• она обладает даром красноречия и убеждения;

• ей ни в чем нельзя отказать (последнее качество, возможно, является естественным логическим продолжением предыдущего, однако уверены в этом мы быть не можем, и, кроме того, для нас важнее не «правда», а осмысление данной логической связи в ранней нарративной традиции).

В принципе мы не можем в данном случае сказать, какой из перечисленных признаков является для этого образа релевантным, а какие – оказываются вторичными. Попытаться выяснить это можно, лишь изучив «случай» Леборхам подробнее и сопоставив каждый признак в отдельности с другими, сходными мотивами в ирландской традиции и не только в ней.

Гораздо подробнее образ Леборхам вырисован в саге Осада Эдара, а точнее – в эпизоде собственно осады, в котором она занимает центральное место. По ходу сюжета улады оказываются отрезанными от мира врагами на небольшом полуостровев крепости Эдар (совр. Хоут, на севере от Дублина). Начинается голод, потому что враги не выпускают их наружу и никого не впускают внутрь, – исключение составляет лишь Конхобар, которому каждый день Леборхам приносит еду, причем причина, по которой враги уладов пропускают ее туда и обратно, в саге даже никак не объясняется, поскольку, видимо, для составителя текста это было очевидно. Далее следует описание Леборхам и краткая история ее рождения:

Mug 7 cumal robatar itig Conchobair. isi gein rucad eturru .i. ind ingen Leborcham. Badochraid dano adelb na ingine .i. adatraigid 7 adaglún innadiaid, adaescait 7 adásáil rempe. Isi toichled Herinn inoenló. cechni domaith 7 dosaich dognithea in Herinn, adféided do Chonchobor isin Chroibrúaid deod–lái. Turtine trifichet mbargen aracind icind tened. cenmotha acuit lasinslúag. Isi tra nobered achuit do Chonchobor arammuin otá Emuin co Etur.

[Talland Etair 1887, 54]

Раб и рабыня были в доме Конхобара. И родился ребенок у них, то есть эта девушка Леборхам. Был ужасен облик той девушки, обе ее ноги и оба ее колена были повернуты назад, а зад ее и пятки повернуты были вперед. Она могла обойти всю Ирландию за один день. Каждое хорошее и плохое, что делалось в Ирландии, все сообщала она Конхобару в его палатах Красная ветвь в тот же день. Порция из трижды по двадцать хлебов бывала у нее перед огнем. Делила она это с войском. Приносила она обычно Конхобару его долю из Эмайн в Эдар.

В саге Сватовство к Луайне названы имена ее родителей – oa ’ ухо’ и adarc ’ рог (в который трубят)’, т. е., возможно, символически она представлена как дочь слуха и слова, сообщения, что вполне соотносимо с ее функциями в сагах (ср. также аналогичная метафора в Разговоре двух мудрецов – на вопрос, чей он сын, поэт и прорицатель Неде отвечает: я сын Ремесла, сына Внимания, сына Размышления [Предания и мифы. 1991, 244]).

В дальнейшем, когда улады предпринимают успешную атаку против лагенов, именно Леборхам приходит к женам уладов и рассказывает им о том, что мужья их находятся на грани жизни и смерти от истощения, но тем не менее находят в себе силы сражаться с лагенами (жителями Лейн–стера): «Тогда Леборхам пошла на север, перед войском, чтобы поведать уладским женщинам о том, что видела, ибо они боялись, страшились и страдали с тех пор, как их мужья захватили Эдар. – . Победили в битве улады после битвы страшной, после рубки, после резни» (оригинал см. в [Dobbs 1949]). Д анное сообщение названо в самом тексте – celmaine ’ предречение, предсказание’, хотя, строго говоря, назвать его предречением трудно. Видимо, в данном рассказе нарратор оказался под воздействием глагола at chonnarc ’ видела’, которым традиционно описывается предречение, изрекаемое пророчицей на основе того, что видит она внутренним взором в состоянии особого экстатического вдохновения (см. об этом подробнее в разделе о пророчице Федельм). Более того, возможно, сам факт известия о победе уладов, точнее – сообщение о нем (т. е. его вербализация), отчасти оказывается равнозначным креации данной победы, и не только уладские жены, но и нарратор автоматически приписал заслугу в этом лицу, которое об этом сообщило (в общем – явление отчасти сохранившееся и в наше время и, видимо, универсальное; о вербализации будущего как его креации в древнеирландской традиции см. в нашей работе [Михайлова 2001б]).

В приведенном нами описании Леборхам, естественно, привлекает внимание в первую очередь ее монструозный облик, тот факт, что она могла обойти Ирландию за один день и все узнать, а также выраженный имплицитно факт, что она была единственным существом, которое могло беспрепятственно проходить через линию осады. Мы полагаем, что все три момента связаны друг с другом, однако вначале попытаемся рассмотреть их изолированно, что в принципе не противоречит, так сказать, традиционным принципам «плетения» саговой ткани.

Монструозный облик Леборхам сразу ставит ее в один ряд с довольно многочисленными женскими персонажами, также обладающими жутким видом. Однако, как нам кажется, сам факт уродства еще не является основанием для автоматического знака равенства между ними. Многочисленные старухи с длинными черными голенями, «словно ткацкий навой», и желтыми зубами (ср. описание, например, в сагах Приключение сыновей Эохайда Мугмедона и Разрушение Дома Да Хока в [Предания и мифы… 1991, 211; 135]) имеют с ней мало общего. Широкоротая темная женщина, «нижние губы» которой свисают до колен в саге Разрушение Дома Да Дерга, тоже далеко не повторяет образ Леборхам, основное уродство которой состоит в том, что ее носки и колени обращены назад, а пятки и ягодицы – вперед (она, таким образом, как бы повернута в районе талии на 180°) и, как мы можем предположить, двигаясь, она пятится назад, как рак или краб, и видит не то место, куда идет, а то, которое оставляет. В указателе мотивов древнеирландской литературы Т. Кросса на «ключевое слово» – «колени, направленные назад» (мотив F517.1.5 [Cross 1969, 276]) дано всего четыре примера – сама Леборхам, Дорнолла (из саги Сватовство к Эмер), сам Кухулин в момент его «чудесного искажения», а также – по не совсем понятной нам причине – Кайльб из Разрушения Дома Да Дерга, хотя она явно ближе к традиционной старухе с «навойными» голенями и гипертрофированными гениталиями. Впрочем, мы должны отметить, что Т. Кросс в основном дает отсылки не к собственно текстам, а к изданию Р. Турнейзена Ирландские героические и королевские саги, где тексты пересказываются и, отчасти, анализируются (см. [Thurneysen 1921]).

Дорнолла, дочь кузнеца Домналла, у которого в начале Кухулин учился боевым приемам (Сватовство к Эмер), действительно практически полностью повторяет облик Ле–борхам в том, что касается конечностей, но к тому же – у нее были «огромные темно–серые глаза, черное лицо, широкий лоб, а ярко–красные жесткие волосы завязаны косами вокруг головы». В том же, что касается ее нижней части, то – Batir mora a glúne, a sála rempi, a traigthi ina diaidh [TE, 46] – «Были большими ее колени, ее пятки (вывернуты) вперед, ее ступни – назад». Ср. Леборхам – . a da traigid 7 a da glun inna diaid, a da escait 7 a da sáil rempe [TE, 54] – «две ее ступни и два ее колена (повернуты) назад, две ее ягодици и две пятки – вперед». Изображение самого Кухулина в момент чудесного искажения также, в частности, повторяет этот же ортопедический мотив – Tancadar a thrasigthe 7 a luirgne 7 a glúne co mbatar da éis. Tancatar a sála 7 a orccni 7 a escata co mbatar riam rempi [TBC 1970, 61, 2266—68] – «Пошли его ступни и его голени и его колени так, что были они позади него, пошли его пятки и его икры и его ягодицы так, что были они впереди него» (цит. по второй редакции – в Лейнстерской книге; первая редакция саги, в Книге Бурой коровы, тот же текст приведен практически дословно).

Сказать, что именно объединяет эти три персонажа, довольно трудно. По крайней мере, мы можем сделать вывод, что уродство подобного типа не является ни знаком старости, ни символом повышенной сексуальности, как у названных выше старух. Мы можем предположить, что во всех трех случаях клишированное воспроизведение мотива «вы–вернутости коленей» (по определению Кросса, а также Томпсона – knees backwards) совпадает почти дословно лишь в плане выражения, тогда как в каждом конкретном случае функционально обладает разной содержательной наполненностью. Причем в случае Леборхам данный «знак» обладает двойным смыслом, что позволяет отнести данный персонаж одновременно к двум разным группам. Так, если мы поставим рядом Леборхам и Дорноллу, то «вывернутость коленей» в данном случае будет знаком монструозности облика молодой женщины, которая автоматически ставит ее вне области брачных (коитальных) интересов мужской части персонажей эпического нарратива. Вспомним, что Дорнолла полюбила Кухулина, который проходил начальное обучение боевым приемам у ее отца Домналла, но любовь ее была им отвергнута, причем совершенно очевидно – не по причине любви к невесте Эмер (после «помолвки» Кухулин вступает

Рис. 15. Деревянная фигурка (2,2 см), изображающая сидящую женщину (?). XI в., район Дублина

в связь с дочерью Скатах Уатах и с великаншей Айфе и, видимо, еще с рядом других девушек), но лишь из–за ее отталкивающей внешности. В том, что касается Леборхам, то в ее эпической биографии данные эпизоды отсутствуют, однако каких бы то ни было намеков на близость с кем бы то ни было мы также не находим (ее привязанность к Най–си, если и имела отчасти эротический характер, то отношения их носили характер явно платонический).

Монструозность Леборхам зашифрована и в ее имени, которое буквально означает lebor–cam «длинно–кривая» или «сильно–кривая».

Мы осознаем, что рассуждения подобного рода выглядят достаточно наивно, поскольку подменяют символическую предикацию мифологического текста, – это попытка реконструировать если не то, «что было на самом деле», то хотя бы то, что, якобы, хотел сказать компилятор текста, когда наделял данный персонаж данной яркой чертой. Однако не станем преувеличивать степень «неосознанности» данной детали составителем протоверсии рассказа о Лебор–хам. Подобно тому, как длинные зубы, отказ от угощения и отсутствие тени являются знаковыми чертами для рассказов о вампирах как для их автора, так и для слушателей (и читателей), мотив «вывернутых коленей» вводится в текст для того, чтобы соответствующий персонаж был быстро и верно «узнан» адресатом текста. И поэтому в нашу задачу входит в данном случае попытаться определить, что же именно за данной характеризующей чертой скрывается с точки зрения функциональной. Но в отличие от повестей о вампирах, ирландские саги с точки зрения мотивной структуры оказываются гораздо более размытыми (по целому ряду причин, которые были уже неоднократно и часто противоречиво проанализированы в ирландистике). Поэтому, как мы понимаем, Леборхам и Дорнолла, обладающие одинаковым строением ног, могут отличаться функционально, в чем–то при этом и совпадая. Та же черта, которая при сопоставлении с Дорноллой делает Леборхам просто уродливой, при сопоставлении с Кухулином в состоянии «чудесного преображения» делает ее одновременно и медиатором между мирами, и знаком ее способности необычайно быстро перемещаться (причем последнее – вполне эксплицитно). Не случайно в указателе Кросса этот же мотив F517.1.5. отсылается к группе мотивов А526 – «чудесный облик культурного героя», в частности – к мотиву А526.8 «культурный герой может выворачивать свои ступни и колени назад».