Текст книги "Зеркало для невидимки"

– Какой милицией? – встревожился он. – Ах да, было… вечером. Накануне, ну, как Аркадий… В общем ЧП произошло. Раджа бросился на Генку. Они его с Разгуляевым в другую клетку переводили, ну и оплошность допустили.

– Кого вы имеете в виду? – терпеливо спросил Никита. (В цирке главное – терпение.)

– Лев Раджа. Это Разгуляева Валентина львы. Афиши-то видели? Но теперь все, канули в Лету. Будем расформировывать аттракцион. Зоопаркам все эти хищные морды рассуем, себе в убыток, конечно.

– Взбесились, что ли, от жары?

– А, хуже, молодой человек. – Воробьев горестно замахал рукой. – Но насчет стрельбы… Наряд милиции приехал. Да это наши ребята, с ярмарки, они у нас каждое дежурство часами тут торчат, на зверей смотрят, как дети. За врачом потом в медпункт побежали – Раджа Генку лапой за ногу схватил. Затащить в клетку пытался. Но чтобы кто стрелял…

– Кох мне сказал, что патрульные применяли оружие.

– Да не было такого! Разгуляев сам справился. Да и не позволил бы он в своих животных стрелять. Они знаете сколько стоят?

– Ладно, разберемся. – Никите сейчас просто не хотелось вникать во все это глупое вранье. Да и какая разница? Какое все это может иметь отношение к делу, по которому он приехал? – Я вам на всякий случай оставлю свой телефон. Если узнаете какие подробности или кто из вашей труппы вспомнит, не сочтите за труд – позвоните.

– А вы к нам на представление – милости просим. Со следующего четверга у нас новая программа.

– Спасибо, если будет время, – ответил Колосов.

Глава 9
КЛЫКИ

А клыки оказались ненастоящими. Конечно, так оно и должно было быть, но Катя в глубине души расстроилась: нет в жизни сказок, даже страшных. И все гадала, из чего же они сделаны: из пластмассы или из фарфора?

После репетиции Разгуляева в шапито началась суета. Клетку быстренько демонтировали, и манеж тут же был занят артистами. Казалось, на каждом квадратном сантиметре кто-то работал – кто жонглировал, кто возил на самокате обезьянок, кто сидел на шпагате, кто взмывал по трапеции под самый оранжевый купол.

Администратор был взбудоражен. У него тут же нашлись какие-то срочные хозяйственные дела, и он оставил Катю, напутствовав на прощание:

– Ну, милая девушка, знакомьтесь, осматривайтесь. Я распоряжусь на вахте, чтобы вас беспрепятственно пускали в любое время. Поговорите с нашими, они ребята хорошие, даже с высшим образованием техническим и гуманитарным имеются. Так что вы не думайте, мол – акробаты-силовики, дубье одно… А для такой красивой девушки и вообще в лепешку расшибутся. Так что и карты вам в руки. Мы ничего не скрываем. Пишите, смотрите. Только ради бога, умоляю, если Разгуляева интервьюировать надумаете, одна в павильон хищников не ходите. Там у него Генрих есть, помощник, он вам все покажет, и Петрова еще – уборщица. И в слоновник – ни-ни одна! А то Линда у нас – создание нервное, впечатлительное и чужих у своего стойла на дух не переносит.

– Я пока тут кое с кем поговорю, а вы… ну, если вам неинтересно тут, можете подождать меня. Там, на ярмарке, духан был прямо у цирка – шашлык, толма, «Цинандали», – заявила Катя Кравченко и Мещерскому, едва лишь администратор их покинул.

После того как Кравченко так решительно вмешался в патовую ситуацию на арене, он не проронил ни звука. Конечно, надо было его похвалить за находчивость и смелость, ведь, быть может, он спас дрессировщику жизнь, ослепив зверей фарами в тот самый миг, когда на темном манеже запахло жареным. Но Кате сейчас было недосуг хвалить «драгоценного В.А.». После того, что она увидела и услышала в цирке, из всех чувств у нее осталось лишь одно – любопытство.

– Что это ты нас, Катя, спроваживаешь? – вместо глухо молчащего Кравченко ревниво спросил Мещерский.

– Ничего, можете остаться, если хотите. В общем, не мешайте мне. Я сюда не развлекаться, а работать приехала.

Мещерский только глянул на приятеля – нет, ну надо же!

– Пойдем. – Кравченко поднялся и направился к выходу. – Там и правда духан, грязь, конечно, антисанитария… Мне еще машину надо на стоянку поставить.

Катя подумала: «Эх, что-то я не то делаю!» Но тут она услыхала, как Мещерский пробурчал себе под нос:

– Синие глаза, надо же… Еще бы усы себе набриолинил, укротитель. Видали мы в гробу таких укротителей. Крутой, поди ж ты… Капитан Блад!

Раздраженное ворчание – это так не похоже на Мещерского с его хорошим воспитанием и тактом… На миг Катя увидела то, что никак не могла забыть, – синие глаза. Синие, как море. Когда все бросились к клетке и Разгуляев обернулся на тот свой аплодисмент, Кате показалось (естественно, показалось!), что из всей толпы он смотрит только на нее – синие– синие глаза под темными бровями. Даже вон Мещерский, сокол ты наш зрячий, обратил внимание.

Конечно, если честно признаться, ей сейчас хотелось говорить именно с ним. И о том, что произошло на арене, а также… Да, глухой намек на сложные отношения между Разгуляевым и убитым Севастьяновым, подслушанный в чужом разговоре, тоже бы стал темой беседы, подспудной темой, однако…

Катя медленно вышла из шапито. Стрельню окутывали душные пепельные сумерки – полувечер, полуночь. Над цирком стоял бледный месяц. А в окнах дальних многоэтажек зажигался свет. В цирковых бытовках и вагончиках тоже зажигали лампочки, и при распахнутых настежь дверях и окнах над ними хороводом плясали ночные бабочки. Пахло жаренной на сале картошкой и котлетами с луком. Проходя мимо вагончиков, Катя даже слышала, как они шкворчат на походных электроплитках.

Кочевье было таким обжитым, обустроенным. Никто из цирковых словно и не тяготился спартанскими условиями. А Катя чувствовала себя тут чужой. Ловила на себе любопытные взгляды: заинтересованные – мужчин, оценивающие – женщин. «Ничего, – думала она, – так всегда вначале. Я тут не один день работать намереваюсь, еще познакомимся, братцы».

Она пока еще не знала, как объяснит на работе командировку в такое место, как цирк, но уже твердо решила: сюда она приехала не на день, не на час, а… ну, одним словом, пока убийство не будет раскрыто.

– Извините, пожалуйста, как мне отыскать… – Но Катин вопрос (она обращалась к парню, моющему из шланга маленькие клетки, словно кубики, нагроможденные друг на друга) внезапно повис в воздухе. Она увидела Разгуляева – у задних ворот, выходящих к пустырю. Сейчас они были наполовину открыты. Он садился на красный мотоцикл «Ямаха» и явно намеревался куда-то отчалить. Катя хотела было подойти, заговорить, представиться, но ее опередили. Из-за вагончика, из тени под свет фонаря, освещающего ворота, вдруг выступила невысокая хрупкая фигурка. Катя узнала ту самую блондинку, которую видела еще на репетиции. Сейчас она тяжело дышала, словно бежала, боясь опоздать.

– Валя, подожди… нам нужно поговорить.

Голос ее был хрипловат – видно, она много курила. Ответом ей стал рев «Ямахи». Разгуляев подъехал к самым воротам.

– Валя, я прошу тебя! Раз в жизни попросила же! Мне нужно с тобой поговорить… Очень.

– Нечего говорить, Ленка. Хватит, потолковали. Все выяснили. А что не выяснили, то…

– Валя, я прошу, мне нужно!

Казалось, она умоляет его, а он, Разгуляев, отвечал зло, сквозь зубы. И манеры его сейчас произвели на Катю неприятное впечатление. «Надо же какой, – подумала она с внезапным раздражением. – Синие глаза… Обыкновенный фат, как раз то, чего не терплю в мужчинах. Подумаешь, укротитель, рокер несчастный!»

– Валя, пожалуйста. – Блондинка, точно собачка, встала перед мотоциклом.

«Ямаха» взревела, газанула. Разгуляев аккуратно объехал женщину, и во тьме замигал только алый огонек.

– Что ворота не закрываешь? – послышался сбоку насмешливый женский голос. – Я, что ли, за тебя это делать буду?

Откуда-то из тени вынырнула под свет фонаря еще одна фигурка – низенькая, крепко сбитая. Катя, приглядевшись, узнала и эту незнакомку – та девица в комбинезоне, стриженная под солдатика, что плакала у клетки. Отчего это она плакала, интересно? Катя отступила в тень. У нее появилось ощущение, что они все трое тут из-за Разгуляева. Только вот кто за кем шпионит?

– Куда он поехал? – спросила блондинка хрипло.

– А тебе-то что, Илоночка? Тебя, между прочим, Баграт обыскался.

– Он не сказал тебе, куда поехал?

– Сказал, вернется к утру. Раджу сам кормить будет. Сказал, чтобы к клеткам в его отсутствие никто и близко не подходил. А ты что, не слышишь, я тебе говорю – муж тебя обыскался, Илоночка.

– Заткнись ты!

Диалог напоминал спор кобры с гадюкой, столько было в словах одной яда, а другой – злости. Блондинка круто повернулась на каблуках и зашагала в глубь кочевого городка. А та, что в комбинезоне, закрыла ворота на засов. Катя вспомнила, что эту девицу зовут Ира.

– Добрый вечер, – излучая приветливость, поздоровалась она. – Вас Ира зовут? Мне Пал Палыч сказал. А меня – Екатерина, будем знакомы, я из…

– Из газеты, что ли? Корреспондентка? – «комбинезон» подбоченился. – И как, понравилось у нас?

– Ну и ну, – Катя усмехнулась. – У меня прямо дух захватило, когда свет погас. А вы что, тоже артистка?

– Артистка по метле. – Ира неторопливо пошла от ворот к вагончикам. – Ведра да лопатки каждый вечер дрессирую. Сегодня и ежедневно на манеже… Крупный спец по дерьму, знаешь ли. Клетки чистить – такое вдохновение надо иметь артистическое. Они знаешь сколько валят? Сколько, например, слон гадит, знаешь? На лопате не унесешь сокровища-то. – Она оглянулась, словно проверяя – идет ли все еще за ней корреспондентка. Катя не отставала ни на шаг, а сама думала: «Груби, груби, золотце».

– Всякий труд почетен, – сказала она насмешливо. – А ты что, с биофака, что ли, раз при продуктах жизнедеятельности состоишь?

Девица в комбинезоне моргнула (самыми красивыми на курносом лице ее были глаза – серые, с озорными искорками на дне темных зрачков), потом фыркнула:

– Корреспондентка… Ну и о чем писать тут у нас будешь?

– Даже не знаю пока, – простодушно призналась Катя. – Я с цирком никакого дела не имела. А ты давно тут работаешь?

– Полтора года.

– А почему именно в цирке? Что – призвание?

– Ты сама-то москвичка? – снова фыркнув, спросил «комбинезон». – То-то. По лицу видно: на всех московских есть особый отпечаток. Большой город – работа есть, жратва, потусоваться опять же где – дискотеки, бары. Мужика какого хочешь, такого и заловишь. А у нас… У меня батя на Свири в леспромхозе работал, потом в Петрозаводск подался. Жили мы в рабочем поселке – два дома с половиной. Одно старичье, и пьют все с утра до ночи. От такого житья не то что к дерьму сбежишь, а…

– Лишь бы большой город был? Но вы ведь с цирком все время с места на место переезжаете.

– Я у Валентина работаю, у него своя программа. Это все, – «комбинезон» небрежно кивнул на купол шапито, – только временно. Валентин, между прочим, два года за бугром гастролировал – Брюссель, Антверпен, Роттердам, там цирк передвижной в порту, ну и наших, русских, берут охотно. В сентябре вот в Сочи двинем. А там, может, его снова за бугор пригласят.

«Так он тебя и взял с собой, кочерыжку», – подумала Катя, а сама елейным голосом «корреспондентки» спросила:

– Ира, а вас не затруднит рассказать мне, что такое цирк, что такое ваш номер?

– А что это ты мне выкаешь?

– Ну так, из вежливости. Мы же только что познакомились.

– Брось, – «комбинезон» великодушно махнул рукой. – Есть хочешь? Восемь часов уже, мамочка ты моя! – Она глянула на часики, извлеченные из нагрудного кармана. – Пошамать да бай-бай. Мне завтра в пять вставать.

– Так не затруднит тебя…

– Картошку можешь почистить? – прямо спросил «комбинезон».

Катя кивнула.

– Айда.

И они пошли по цирковому городку. У большущего фургона «комбинезон» замедлил шаг, чутко прислушиваясь. «Ау-у-уми!» – вечерний воздух потрясло басистое рычание, донесшееся из-за железных дверей. Это ревел лев.

– Что, хорошо солирует? – засмеялась Ирина. – Раджа жизни дает. В тихую ночь во-он до тех домов, – она указала на дальние многоэтажки, – слышно. Жильцы приходили, жаловались – дети пугаются. Спишь, как на сафари. Ну ничего, скоро отревут свое. Утихомирятся.

– Почему? – спросила Катя.

– Да увезут их, и концертам конец. Аттракцион расформировали. У Разгуляева теперь новая программа – смешанная группа, да ты видела сегодня. А с львами все, баста. Двух уже в Бишкек в зоопарк запродали, двух еще Кишинев просит, правда, задешево очень. А другие – Тироль старый, его усыпят, наверное, если Валька позволит. А Раджа… – Ира снова чутко прислушалась. – Моя воля, я бы только этого гада с рук сплавила. А не весь прайд разрушала.

– По какой причине номер развалился?

– А ну их к черту, – «комбинезон» только поморщился горько. – Ну, пришли. Прошу к нашему шалашу.

Потом они рядком сидели на ступеньках бытовки и чистили картошку, сбрасывая шкурки в эмалированный тазик. На взгляд Кати, картошки для них двоих что-то было многовато. Потом Ирина раскочегарила плиту. Бытовка была крошечной – два топчана, столик, пластмассовый складной стул да старый маленький холодильник. На стене на вешалке под марлей висело пальто и несколько платьев – наверное, весь ее гардероб.

– Тут и живешь? – спросила Катя.

– Что, бедненько? Нищие комедианты, – «комбинезон» снова фыркнул. – А у тебя отдельная квартира, да? С ванной?

– Я с мужем живу.

– С мужем? – «комбинезон» поднял светлые бровки домиком. – Ну и как оно, замужем?

– Терпимо.

– Скандалите часто?

– Иногда ссоримся.

– Мой папаня мать каждую пятницу лупил. Как аванс или получка, так и… Потом деньги платить перестали, ну, думаем, утихомирится воин наш. А он еще злее стал.

– Ты что, в цирк от отца, что ли, сбежала? – спросила Катя.

«Комбинезон» дерзко вскинул голову, но на сковородке затрещало, словно хворост в печке.

– А зимой как же? Холодно, наверное, в вагончике. – Катя огляделась. – Ну, если только с обогревателем. И квартиру можно всегда снять. А этот ваш Валентин Разгуляев, он что – тоже вот тут с тобой обретается?

– Вон его гардеробная. – Ира ткнула в окно на вагончик, примыкающий к львиному фургону. – А ты какие-то вопросы странные задаешь, корреспондентка.

– А что тут странного? Красивый парень. Синие глаза, – Катя усмехнулась, – львы, леопарды, мотоциклы… что же тут странного, Ирочка?

– Это он выглядит так… Ему тридцать восемь лет на самом деле. Старик. Разведенный к тому же. Две жены уже поимел. И сыну в Питере четырнадцать лет.

Она произнесла это… Катя осторожненько заглянула ей в лицо. Она ведь могла и не говорить это про Разгуляева совершенно незнакомому человеку, какой-то там корреспондентке, которую и по имени-то не называла. А вот сказала, не сдержалась. И таким тоном… «Ага, – подумала Катя, вспоминая перепалку у ворот и слезы у манежа, – вот оно, значит, как тут у вас».

– Ир, а кто эта девица была? – спросила она кратко.

– Где? – буркнул «комбинезон».

– Ну там, вы ссорились, когда Разгуляев уехал.

Катя вздрогнула: более циничного, злобного и виртуозного мата она в жизни не слыхала. «Комбинезон» процедил ругательство, как плевок сквозь зубы.

– Напиши статейку о нашей Илоночке. Она тебе за бесплатную рекламу задницы своей в ножки поклонится.

– Слушай, что ты ругаешься? Я же просто спросила. Мне ваш администратор сказал – со всеми артистами познакомиться. – Катя прикидывалась шокированной и сбитой с толку. – Мне типажи для очерка нужны, герои, понимаешь?

– Типаж шлюхи тоже?

– Нет, конечно, но… Я вот не поняла – я слышала, ее Леной окликали, а ты ее потом Илоной называла. – Катя тихонько гнула свое.

– Псевдоним: Илона Погребижская! Прямо мадам Баттерфляй. Всем говорит – у нее, мол, польские корни. Врет. Баграт, бедолага, за эти корни в нее и влюбился. А теперь землю зубами грызет.

– А кто это Баграт?

– Да муж ее. Благоверный. Баграт Геворкян – неужели не слыхала? Он даже у вас в Москве на Цветном бульваре несколько сезонов выступал – давно, правда. У него номер был уникум – дрессированный бегемот и еще разная тварь экзотическая.

– Я в цирке в далеком детстве была, – сказала Катя. – А что, у вас тут и бегемот есть? – Она и не подозревала, что этот же вопрос в свое время задал и Колосов.

– Нет. Содержать дорого. Вместо этого каждый вечер женушка выкаблучивается. Так старается, только застежки отлетают.

– То есть? – Катя внимательно наблюдала за собеседницей. Что кроется под всем этим? Ревность?

– Да стриптиз, – фыркнул «комбинезон». – Весь вечер на манеже… У Геворкяна в номере удав, крокодил, попугаи да родная жена. Сам он – индийский факир, а для публики, особенно для мужиков, жена его раздевается под музыку. Как шоу, но только на вечерних представлениях. Второй гвоздь программы, после львов Разгуляева – Илонкина задница. Здешние с ярмарки слюни пускают каждый вечер. Особенно кавказцы. Эти неистовствуют просто. А Баграт… Да на него смотреть больно! Вот оно как теперь деньги-то достаются. Один раз знаешь что было? Пришли какие-то азербайджанцы. А он же армянин, понимаешь? Ну, начался номер. Они ему что-то и крикни с места, ну насчет Илонки-то… А он… Мы думали – зарежут друг друга! Палыч его Христом Богом потом просил в руках себя держать, не доводить дело до ментов. А то номер закроют. И совсем тогда сборов не будет.

– Слушай, а я вот что спросить хотела, пока не забыла. – Катя решила круто поменять тему. – А чего это Разгуляев с леопардами так настойчиво добивался? Ну они рычат, бросаются, а он их все равно заставляет.

– Так не в Валькиных правилах уходить с манежа, как тут у нас говорят, под стук собственных копыт. Он же мужик. Уважает себя, публику, цирк. А потом, на манеже – он хозяин. Ну, картошка готова, садись. Я сейчас наших кликну.

«Кликала» она подобно пионерскому визгливому горну:

– Ромка! Ро-ом-ан! Где тебя носит? А Гошка где? Эй, садитесь жрать, пожалуйста.

Романом, оказывается, звали того самого жонглера-невидимку, что переговаривался с Катей в темноте. И тут он тоже вынырнул из темноты.

– Эх, хорош уже, готов, – засмеялась Ирина. – Где набраться-то успел, Ромка?

– Д-девчонки, я пас… Чего ты кричишь, бутончик ты мой, – «невидимка» был пьян-распьян. Но тем не менее попытался приобнять Ирину. – Д-девчонки, я есть не буду, мы там сейчас с ребятами… рыбу идем ловить. Во! – в руке у него действительно была удочка.

– Это кто же такой? – полюбопытствовала Катя, когда пьянчужку унесло.

– А, коверный наш. Ромка Дыховичный.

– Коверный?

– Ну, клоун. Смейся, паяц, – «комбинезон» пропел это шутовским контральто. – Только сам Ромочка не поймет, какой он – белый или рыжий.

– Я видела, он жонглировал такими штуками.

– Да, он как гуттаперчивый мальчик у нас. Эквилибристом был, канатоходцем, акробатом. Но там трезвая голова нужна. Ну и стал комиком. На репризы выходит. Дырки им между номерами затыкают.

– Слушай, Ира, я вот еще что хочу спросить… Заместитель вашего администратора Севастьянов Аркадий, я сегодня в хронике прочла, убитым найден тут, неподалеку. А ты не скажешь…

Стоп. Вот это уже интересно. Катя замолкла. «Комбинезон» смотрел на нее выжидательно и остро, как сорока на стекляшку. На мальчишеских скулах даже желвачки играли.

– А ты что, корреспондентка, вынюхивать, что ли, приехала сюда?

– Я в газете утром прочла. У администратора вашего поинтересовалась – он только отмахнулся. Словно и не вашего сотрудника убили, а муху прихлопнули. – Катя пожала плечами. – Мне-то, конечно, плевать, но согласитесь, неужели не интересно узнать, как убили, за что, кто?

– Он мало у нас работал, залетная птица, – ответ был ледяным.

– Что за человек был?

– Падаль.

– Такой разэтакий?

– Дерьмо. – Ирина снова вышла на порог бытовки. – Гошка, два раза, что ли, повторять?! – Потом обернулась к Кате: – Будто не знаешь, что одних людей бог из глины сделал, а других из дерьма?

– Поясни, пожалуйста.

– Порядки у нас начал устанавливать. То не так, это… А когда мимо клеток проходил, аж с лица слинял. Нервы-с.

– Ну, мне кажется, с такими зверюгами любой струсит.

– Я не трушу. Каждый день вон с ними.

Катя решила не нажимать на девчонку после такой ее реакции на заместителя администратора. И, вспомнив о вычитанном в сводке ЧП, хотела было поменять тему и заодно насытить любопытство – отчего это лев бросился на человека, но…

– Ира, я вот он, тут. Сейчас только отнесу и вернусь. – На пороге показался тот, уже знакомый Кате, паренек. Он крепко прижимал к груди туфли-лодочки – белые, на изящной шпильке.

– Я больше подогревать не буду, – устало сказала Ира.

– Да я крем искал! У ребят только темный, а тут бесцветный нужен, – паренек бросил на Катю быстрый любопытный взгляд – так глядят волчата. – Приветик.

– Вот, познакомься, корреспондентка, Игорек. А проще – Гоша Дыховичный.

– Ого, целая династия! Роман твой брат?

Вместо Игоря ответила Ирина:

– Родственник. Гоша, он кто тебе – дядька, что ли, троюродный? – Она зацепила сковородку прихваткой, отнесла на столик, достала из холодильника тарелку с помидорами и коробочку сметаны.

– Нет, братан двоюродный. – Парень все стоял на пороге, словно никак не желал расставаться с этими чудными лодочками-туфлями.

– Ну ты что, чистильщик, в самом деле? – Ирина зло прищурилась. – Нанялся, что ли? Носишься с этой дрянью, как…

– Нет, она меня просто попросила!

– А ты и рад в служанки записаться.

– Ничего я не служанка.

– Ладно, ишь ты, орет еще. – Ирина потрепала его по затылку. – Успеешь, отработаешь. Садись. А то мы тут с корреспонденткой картошку чистили-чистили.

– Ты правда из газеты? – спросил он Катю.

– Правда, Игорь.

– А что писать будешь, про кого?

– Про все, про цирк.

– А про меня?

– И про тебя. Ты что, тоже на манеже выступаешь?

Он нагнулся, бережно поставил туфли у порога. Катя прикинула – маленькие, размер тридцать пятый. Перешагнул через них и, вытерев руки о футболку, сел к столу.

– А вот приходи на представление посмотреть, как я на подсадке буду работать, – сказал он, цепляя вилкой картошку поподжаристей.

Катя хотела было спросить: а сколько лет-то тебе, артист? Но удержалась. Вспомнила, как саму когда-то (ох, и давно это было) злили подобные бестактные вопросы взрослых.

«Я все узнаю про каждого из вас, – подумала она. – Я сюда еще вернусь».