Текст книги "Звезда на одну роль"

– Убийство – всегда ошибка, милый Бози, – сказал Оскар, оборачиваясь. – Никогда не следует делать того, о чем нельзя поговорить за чашкой чая.

– Только не на войне, – ответил лорд Альфред, не отрывая взора от барельефов римской арки.

– Возможно. Хотя в сердце каждого преступника живет надежда, вернее, сразу три надежды: не быть пойманным, не быть осужденным, а уж если поймают и осудят, получить как-нибудь освобождение. Но все-таки убийство – это ошибка . – Он пристально наблюдал за выражением лица Бози. В точеных чертах юноши не дрогнул ни один мускул.

«А ведь был, был момент, когда и сам Король жизни балансировал на грани этой самой ошибки. Был, я знаю. – Верховцев стиснул руками подлокотники кресла. – Что мне до того, что биографы сомневаются! К черту биографов! Я знаю и так, что это было. Я знаю как…»

…ЭТО БЫЛО в Алжире. Уайльд и лорд Дуглас путешествовали по Северной Африке. Их путь лежал в оазис Блидах. Бози, прослышав о чудесной красоте семнадцатилетнего Али, жаждал увидеть его.

Тогда тоже был вечер – знойный, душный. Растрепанные листья финиковых пальм безвольно сникли. Солнце, напоминающее раскаленную золотую монету, медленно опускалось за вершины скалистых синих гор.

Уайльд сидел в тени полотняного шатра в плетеном кресле и пил охлажденное вино. За раскладным бамбуковым столиком, уставленным фруктами и сладостями, расположились Бози – в пробковом шлеме и легкой кисейной вуали, турок-переводчик, атман по-местному, в грязном английском френче и зеленой чалме, и юный Али, как две капли похожий на бессмертного Фархада восточных песен.

– Атман, скажи Али, что его глаза похожи на глаза газели… – беспрерывно повторял лорд Альфред. Вуаль его пробкового шлема походила на белый флаг, выброшенный сдающейся крепостью. – Скажи, скажи ему так, как я прошу.

Уайльд внезапно ощутил резкую боль. Вино текло по его пальцам вместе с кровью из порезанной ладони. Он даже не заметил, как раздавил хрупкий стеклянный бокал. Осторожно вытащил из раны осколки. Такие острые-острые, несущие смерть. Всему. Всему…

Приключение с Али, к счастью, тогда оказалось кратким.

Наутро лорд Альфред нашел среди вещей юного эфеба фотографию какой-то девушки. Он высек Али плетью, которой обычно подстегивал свою вороную лошадь. Али визжал так, что с пальм градом сыпались перезрелые финики. По окончании порки его смуглая атласная спина напоминала полосатую шкуру зебры. Зебры из оазиса Блидах…

Внизу хлопнула дверь, Верховцев вздрогнул. Нет, это всего лишь Олли. Он закончил свои ночные танцы перед балетным зеркалом и теперь идет в душ. Милый мальчик, старательный. Однако для того, чтобы превратить его в истинного отпрыска горного шотландского клана, выступающего в той роли , пришлось повозиться.

Как они репетировали! Как тяжело ему все это давалось! Особенно текст. И каким он оказался капризным! Как-то действительно ненормально капризным. Все отчего-то не хотел накладывать на лицо грим и надевать женские украшения на обнаженное тело. Нет, настоящий Бози, лорд Альфред Дуглас, третий сын маркиза Куинсберри, был не таким строптивым. По крайней мере в той заветной квартирке на Литл-Колледж-стрит, где впервые на любительской сцене ставилась эта пьеса Уайльда.

Эта пьеса… Он усмехнулся: да уж… Но что их все-таки связывало? Неужели и эта пьеса тоже? Эта завораживающая, пряная пьеса?

Там было много действующих лиц, и все они играли только для того, чтобы доставить удовольствие Королю жизни. ЧТОБЫ ОН МОГ НАБЛЮДАТЬ. Но только ли наблюдать? «Люблю театр. Он гораздо реальнее жизни». Реальнее… В чем подразумевал он эту реальность? Несомненно, в…

«Я прав, а они не правы. Все они. – Эта мысль билась в мозгу Верховцева, как осенняя муха в паутине. – Никто точно не знает, что происходило там, на Литл-Колледж-стрит. Никто. Ни биографы, ни его судьи, ни поклонники, ни почитатели. А я знаю. Только я».

– Почему в квартире, снимаемой вашим знакомым Альфредом Тейлором в доме на Литл-Колледж-стрит, где вы так часто бывали, мистер Уайльд, вместе с известным вам лордом Дугласом, было найдено так много театральных париков, предметов женского туалета и актерского ремесла? – спросил судья во время того знаменитого процесса над Уайльдом. Судилища века.

Уайльд молчал. Его защитник сэр Эдуард Кларк заявил ходатайство о совещании со своим клиентом с глазу на глаз. Они вышли из судебного зала. Минут через пять вернулись. Уайльд был очень бледен, но спокоен.

Потом, спустя век, когда все эти биографы, исследователи, литературоведы подняли со дна всю грязь, весь ил того знаменитого уголовного дела – дела о попрании общественных приличий, – их особо занимал вопрос, о чем говорили Уайльд и его адвокат в те короткие пять минут.

«Он поклялся ему жизнью матери, что никогда ни с кем не занимался этим . Вы понимаете, о чем идет речь? – шептались те, кто пронюхал кое-что из «достоверных источников». – Уайльд поклялся: нет, нет и еще раз нет. Даже с лордом Дугласом. Никогда. Только наблюдал. Иногда. Редко. Он считал, что художник имеет на это право. Имеет право наблюдать в этом мире все».

«Грехи тела – ничто. Самые тяжкие грехи совершаются в мозгу…»

Верховцев выпростал свое усталое, расслабленное тело из кресла. Боль в позвоночнике утихла. Итак, можно идти спать, не думая об этой пронзающей боли до следующего приступа. Как хорошо, что на свете есть ортофен!

Вот сейчас Мастер был близок и понятен ему как никогда прежде. И он, Игорь Верховцев, если б они только могли когда-то встретиться, пусть не в этом мире, а там, на полях Аида, стал бы ясен Королю жизни, как прочитанная книга. Уайльд бы понял, что этот тридцатипятилетний человек, которого все знают под именем Игорь, не слепо подражает Гению в своих начинаниях, а идет дальше в своем собственном опыте жизни.

Он не только наблюдает, но и хочет поделиться своими наблюдениями с теми, кто этого достоин. Кто хочет взглянуть на мир глазами Короля, кто может понять многое из того, что было ясно ему, кто готов платить огромные деньги ради того, чтобы посмотреть одну-единственную удивительную пьесу с весьма оригинальным концом, пригубив через это уникальное зрелище ЖИЗНЬ как фиал старого вина. Кто не страшится насладиться ароматом Жизни, вдохнуть тот единственный, неповторимый запах, который просто невозможно ни забыть, ни утопить даже в целом океане духов «Wеil de Wеil».

Верховцев глубоко вздохнул – Мастер успокоил его. Как всегда, он подсказывал самые нужные ответы на самые трудные вопросы.

Напоследок, на сон грядущий можно было бы вспомнить еще одну маленькую деталь. Оскар Уайльд был современником весьма любопытного существа. Точнее, двух существ.

В те времена, когда лондонская публика наслаждалась пьесами Короля жизни на вечерних представлениях в театре Сент-Джеймса, по темным лондонским улицам ездил таинственный экипаж с королевским гербом.

Там, где он проезжал, поутру находили тела изрезанных, изуродованных проституток. Пять заживо препарированных женщин – жертвы грозного Короля ночи, Джека-Потрошителя. Полиция подозревала, что маньяк действовал не один, у него был сообщник. Но все внимание уделялось только тому, кто с хирургической ловкостью резал и кромсал женские тела. В полицейских участках Уайт-Чепла и Челси забывали о втором Джеке. О том, кто смотрел, наблюдая все это .

Верховцев поднял руку, словно предостерегая какого-то невидимого оппонента – нет, нет, господа, вы были тогда не правы и невнимательны. Этот второй был такой же породы, что и… он тоже чуял тот самый запах . Он шел, ведомый только им одним, и запах в конце концов привел его туда, где ему стало хорошо.

В том экипаже сидели всегда двое. Они были единомышленниками и соучастниками всего. И они точно знали, что именно связывало их крепче стальных уз и железных оков.

Верховцев стиснул руку в кулак и с размаха ударил по спинке кресла. Мы – в лучшем положении. Нас не двое. Нас четверо. И мы тоже узнаем это. Скоро. Очень скоро…

Глава 11
ИСКУССТВО ДЕЛАТЬ ВЫВОДЫ

Катя проснулась рано. Электронный будильник показывал половину седьмого. В ванной шумела вода. Она тихонько встала, прошла на кухню. Из ванной высунулась мокрая голова Кравченко.

– Я тебя разбудил? Иди-ка спи. Я сам все сделаю.

– Завтракать будешь? – спросила она.

– Нет, какой завтрак? Я и так толстый. – Он с размаха съездил себе кулаком «под ложку». – Видишь, жира сколько? Не прошибешь даже. Каков пресс, а? Хочешь попробовать?

– Нет, ты мокрый и скользкий.

– Это как анекдот про лягушку, – хмыкнул Вадька. – Лягушку спрашивают: «Лягушка, лягушка, а что ты такая мокрая, скользкая, противная?» А она: «Болею я так. А вообще я теплая и пушистая». Ну, ладно, что-то заболтался я тут с вами.

Катя знала, что Кравченко, как это было у него заведено по выходным субботам, всегда отправлялся спозаранку в какой-то тренажерный клуб, где занимался тем, что на его языке называлось «качаться». Что это такое, она не вникала. Поначалу ей часто представлялись детские веревочные качели, имевшиеся в незапамятные времена на даче ее родителей. Для Кравченко они были слишком хрупки.

– Кать… – Он снова высунулся из ванной.

– Что?

– Ну ты как?

– Что как?

– Как вообще-то? Отошла?

Она вспомнила, как вчера ночью она плакала, плакала, плакала и все никак не могла успокоиться. Слезы потекли в три ручья, едва только она переступила порог своей квартиры. В висках стучали настойчивые молоточки: барсуки и лисы… Жрут человечину… Уже жрут человечину… Банда лесная… не успели скинуть, а банда набежала ужинать…

Растерявшийся Кравченко поил ее крепким чаем, укутывал в плед, возился и нянчился – словом, вел себя крайне сентиментально, суетливо и бестолково. Известие о смерти Лавровского он воспринял внешне весьма равнодушно.

– Завтра, Кать, завтра все разберем. Пей чай, пей скорее…

Катя, стуча зубами, приникала к чашке. Завтра – Кравченко и Колосов точно сговорились!

– И ничего есть не будешь? И кофе пить? – спросила она, зажигая плиту и ставя чайник.

– Я должен быть гулок и пуст, как пересохший колодец. – Вадим с ворчанием застегивал липучки кроссовок. – Катька, дай мне чистое полотенце! А то после в душ и…

Она достала из шкафа требуемое.

– Держи, не потеряй только.

– Когда я что терял? То-то. Разве что голову из-за одной плаксивой особы. Ну, я пошел. К одиннадцати вернусь. А ты – марш в постель. Спи крепко.

– Дел много, Вадя.

– Каких дел?

– Так. Убираться надо, квартиру вылизывать, потом кое-что приготовить.

– Э, брось. Брось, девочка. – Он подошел, обнял Катю, поцеловал ее сначала в ухо, потом в шею. – Зерно разберут мыши, кофе намелют кошки, а розы… розы вырастут сами.

– А мясо? – спросила Катя с улыбкой.

– Какое мясо? – насторожился Кравченко.

– То, что ты купил. Окорок для запекания. Вон в морозилке мерзнет.

– Мясо! – Глаза Кравченко засияли. – Нет уж, мясо ты запеки, постарайся. И Князюшка ведь сегодня на жаркое заявится, и я прибегу после тренировки алчный и жестокий. Хищник , дикий зверь, лев пустыни. – Он напялил куртку и схватил увесистую спортивную сумку. – Адье, не поминайте лихом.

Когда дверь за ним захлопнулась, Катя решила последовать умному совету и вернуться в постель. Лежала, ворочалась с боку на бок. Затем зажгла лампу, достала книгу, но… не читалось.

Взгляд тупо скользил по строчкам, выхватывая лишь абзацы да заглавные буквы. Из утренней вязкой тишины выплывали и гудели в ушах неуклюжие строфы: «Привыкай же, о, Катюша, привыкай к сердечным ранам. Эти раны очень остры, как края консервных банок. Как Кинг-Конг, они жестоки и кровавы, как Дракула…»

Она с раздражением потушила лампу, бросила книгу на кресло. Когда в голову лезет подобная чушь, хочется самой себя укусить за руку. «Эти раны так сердечны, как венозная аорта, и кусачи они так же, как глубинная акула…»

Она встала в девять и принялась хлопотать по хозяйству. (Она очень любила это выражение.) В половине двенадцатого вернулся Кравченко, а она все хлопотала. К часу приехал Мещерский, она все хлопотала, хлопотала…

– Кыш, неумеха! – Вадька, вальяжный и размягченный после тренировки и сауны, решил взять кухонные бразды в свои руки. – Дорогу шеф-повару!

У них с Мещерским глаза так и сияли, перелетая от размораживающегося в кастрюле окорока к духовке.

– Почему ты себе не купишь микроволновку? – глубокомысленно изрек Князь. – Быстро, вкусно и…

– И вредно, – парировала Катя. Она сосредоточенно засучивала рукава кофточки, приступая к главному: окорок надо было, как указывалось в кулинарной книге, перед запеканием натереть солью и перцем. И исхитриться при этом не пересолить и не переперчить.

– Почему вредно? Ничего не вредно.

– Там излучение, – заявила Катя.

– Господи, какое излучение? – Мещерский засмеялся. – Кто тебе сказал эту глупость?

– Вредное, электрическое. – На этом все познания Кати в принципе действия микроволновых печей исчерпывались. – И потом, там все не жареное получается.

– Не жареное! А какое же, сырое, что ли?

– Не сырое и не жареное. Микроволновое. – Катя зачерпнула лопаточкой соль из солонки и осторожно прикоснулась «солеными» пальцами к жирной свинине. – Вредное.

– Духовку зажигать? – гудел Кравченко.

– Подожди, его надо сначала завернуть в фольгу. – Катя вымыла руки и полезла в кухонную горку за фольгой.

– Зачем? Я люблю, чтоб была корочка хрустящая! – мятежно крикнул Кравченко. – Что будет-то в этой фольге?

– Вкусно будет, Вадя, не мешай ей. Женщины, знаешь ли, на кухне – королевы. – Мещерский задумчиво пил холодный чай. – Павы.

– Марш отсюда! Здесь и так дышать нечем, – попыталась выдворить их Катя… Но приятели словно вросли в табуретки.

– Не гони нас, – умильно пел Князь. – Нам так приятно на тебя смотреть, хозяюшка ты наша!

– И так тут аппетитно пахнет. – Вадим вдохнул полной грудью. Вдруг лицо его перекосилось. – А чеснок-то! – крикнул он, с размаху шлепнув себя ладонью по колену. – Чеснок забыла!

– Ой!

– Вот тебе и ой! Что делать-то?

– Ничего. Теперь фольга накалилась, мясо уже сок дало…

– Сок-сок, а без чеснока-то как же?

– Я сделаю тебе чесночный соус, – неожиданно проявил кулинарную выдумку Князь. – Как к цыпленку табака. Нужны вода, чеснок и соль.

Он долго колдовал над фарфоровой мисочкой, Катя дала ему полную волю – пусть делает что хочет.

Мещерский окунул в мисочку тонкий палец, попробовал, поморщился.

– Острый. Вадь, острый получился. Ничего?

– Нэхай острый, – гудел Кравченко, – сгодится.

– Так, значит, дела вот как поворачиваются, – задумчиво изрек Князь, пряча мисочку в холодильник. – Жутко.

– Мда-а, жутко. – Кравченко быстро переглянулся с Мещерским.

Катя отвернулась к окну. «Лисы и барсуки… жрут человечину…» От запаха жарящегося мяса вдруг стало нечем дышать.

– Значит, его привезли в этот богоспасаемый лес и деликатно перерезали глотку под елкой. Та-ак… – Мещерский предостерегающе взмахнул рукой. – Это факт номер два, а факт номер один – Красильникову убили не в котловане, а где-то…

– А почему ее убили где-то, а Лавровского привезли в лес живым и убили уже там? – робко спросила Катя.

– Почему… Будем рассуждать логически. – Мещерский обожал разглагольствовать на тему логики, он был убежден, что владеет недюжинными дедуктивными способностями. – Итак, ее убили где-то… где-то там, где нельзя было оставить труп.

– В доме, в квартире, – подсказал Кравченко.

– А почему нельзя было оставить труп? – глупо спросила Катя и тут же спохватилась: – Ой!

– Ничего, бывает. Оставить было нельзя, потому что нельзя. И его решили вывезти.

– А почему Лавровского повезли убивать в лес? – бросил крючок Кравченко.

– Так-так, лес… – Князь прошелся по кухне. – Напрашивается только один вывод: Лавровского планировали убить, поэтому подготовились и повезли туда, где этому никто бы не помешал. А Красильникову…

– Красильникову убили вдруг, спонтанно…

– Неосторожно, что ли? Случайно? – насторожилась Катя.

– Н-нет. Не думаю. Пока не будем гадать. Вывод бесспорный только один: ее убили в таком месте, где нельзя было оставить труп, потому что это сразу бы выдало убийцу. В случае с Красильниковой сам факт убийства необходимо было замаскировать, выдав за несчастный случай.

– Стоп! – Кравченко напоминал овчарку, почуявшую след. – Почему?

– Потому что… – Мещерский наклонился к духовке. – Ого, триста градусов уже. Как бы не обуглилось. Да потому, Вадя, что сам факт убийства каким-то образом выводил на самого убийцу. Есть здесь какая-то связь.

– Так, значит, они знали друг друга? Были прежде знакомы? Он из ее круга общения?

Мещерский кивнул. Катя молчала.

– И мы его знаем? – снова кинул крючок Кравченко.

– Не думаю. Пока, во всяком случае.

– Хорошо. Давай свои выводы дальше. Итак, Лавровский… – начал Кравченко.

– Подожди. Сначала я скажу. – Катя скороговоркой выпалила то, что говорил следователю Колосов: – Убийца Лавровского сравнительно молод, рост – выше среднего, очень силен, имеет машину, возможно, знал убитого прежде.

– Это он все по следу под елкой прочел? – ревниво хмыкнул Кравченко. – Ишь ты, Фенимор Купер!

– Мы, Катенька, не уяснили себе пока главного: связаны ли убийства Красильниковой и Лавровского между собой?

– Это же очевидно! – возразила Катя.

– Сейчас ты рассуждаешь как обыватель, а не как юрист, – мягко возразил Мещерский. – А между прочим, единственный дипломированный юрист здесь именно ты. Нас с Вадей в расчет принимать не стоит.

– Куда уж нам, советникам при посольствах, тягаться с какими-то Колосовыми, – заворчал Кравченко.

– Допустим, что два этих преступления связаны, – продолжал Мещерский негромко. – Допустим. Тогда напрашивается вопрос: почему между этими убийствами прошло две недели? Почему Лавровского, если он представлял какую-то угрозу для убийцы, не прикончили сразу же после убийства Красильниковой?

– Ну и почему? – спросила Катя.

– Вывод я делаю такой: возможно, убийца поначалу либо вообще не знал о существовании Лавровского, либо не был уверен, что тот что-то про него знает. Когда же он в этом убедился, участь Пьеро была решена.

– Подожди, подожди… – Кравченко щелкнул пальцами. – Когда мы там балаболили с ним в гримерной, его же позвали к телефону. Ну да! Типчик накрашенный, в венке, снизу прибежал с этим известием. Лавровский тогда еще удивился. Кать? – Он крутанулся на табурете. – Что он тогда сказал, а? Вспомни.

– К телефону… Да, его вызывали к телефону в администраторской. Кажется, предлагали работу, а он и сорвался сразу, – сказала Катя.

– Вот! Работу! И Светка для него тоже работу нашла! Он сам говорил, а значит…

– Это все ничего пока не значит, – прервал его Князь. – Это только хрупкий мост между туманными берегами. За работу у нас, слава Богу, тружеников сцены пока еще не бьют.

– Это смотря кого. Талькова-то вон убили, – ввернул Кравченко.

– Там дело другое: конкуренты, зависть.

– И здесь могли быть конкуренты. Перешли кому-то дорогу, получили роли главные где-нибудь в гвоздевой пьесе, вот их и шлепнули, – не сдавался Кравченко.

– А мне кажется, ребята… – начала Катя. «Ребята», как по команде, повернулись к ней. – Мне кажется, что их убил любовник .

– ???

– Не корчите глупых рож. Да-да, любовник. Ревнивый. Сначала ее, потом его. Приревновал Светку, сделал ей сцену, затем убил. На ней ведь белья нижнего не было! Вспомните! – горячилась Катя. – Они встретились где-нибудь на квартире и там…

– Что ж он ее, на квартире в сапогах и дубленке, что ли, трахал? А трусы и колготки снять успел? Нет, это чушь какая-то. – Кравченко покачал головой. – Мужики так не поступают.

– Почему? – удивился Мещерский. – Вон в старом Китае женщины снимали с себя все, кроме носков и башмачков. Ноги держались всегда обутыми, во всех пикантных ситуациях.

– Это китайцы, у них ноги с детства изуродованы, оттого их и не показывают даже в постели. Нет, для нашего мужика, – Кравченко горделиво оглядел кухню, – подобное поведение просто глупо.

– А может, он псих? – спросила Катя.

– Может, вполне. Учитывая тот способ, которым он убивает… бр! – Кравченко передернул саженным плечом. – Как все-таки это неэстетично! Металлический штырь. Итак, Князюшка, ты у нас главный мастер на выводы. Вот что значит дипломатическое образование! И какой твой самый главный вывод, а?

Мещерский многозначительно кивнул на духовку.

– Успеется. Пусть доходит еще три секунды. Ну и?..

– Не будем гадать на кофейной гуще, друзья, – молвил Мещерский торжественно. – Сдается мне, что Катин коллега мистер Колосов знает кое-что интересное по этому делу. Один шаг к обмену информацией им уже сделан. Подождем второго. Не будем спешить. Подождем.

– Чего? – Кравченко уже надевал на руки шерстяные рукавицы-»хваталки», готовясь доставать запеченное мясо.

– Подождем, ребята, прилива его откровенности. – Мещерский разгладил на столе скатерть. – Думаю, он человек слова. Если он сказал Кате, что все объяснения будут в понедельник, то так тому и быть. Ты его только не проворонь, Катюша.

– Не уйдет, возьму живым и теплым. – Она встала. – Ну, помогайте же накрывать, окорок готов.

– Это всегда пожалуйста, – ухмыльнулся Кравченко.

Князь уже гремел посудой в шкафу.