Текст книги "Звезда на одну роль"

Глава 12
КОЛОСОВ РАССКАЗЫВАЕТ

Наступающая весна дала о себе знать утром в понедельник. Катя шла по Тверской – яркое солнце било ей прямо в глаза. Служилый люд, торопящийся в многочисленные конторы, офисы, банки и магазины, какими были нашпигованы заново отремонтированные здания в прилегающих к Тверской улочках, щурился, жмурился, однако с наслаждением подставлял горячим лучам вылинявшие за долгую зиму лица.

Весна, весна – грачи прилетели! Катя, как истинное дитя города, была не способна отличить этих воспетых грачей от обыкновенной вороны, но… мартовское солнце делало чудеса, и ей уже начинало мерещиться, что купавшийся в подтаявшей луже взъерошенный воробей – это на самом деле мелкий грач, только что слетевший на Тверскую с полотна Саврасова.

Еле дождавшись конца оперативки, она начала лихорадочно дозваниваться до начальника отдела убийств. Никто не брал трубку. Пришлось перезвонить в канцелярию. «Никита Михалыч уехал в областную прокуратуру на совещание», – пропищала секретарша.

У Кати сразу же испортилось настроение, весенний солнечный день словно померк. Говорят, что самые страшные душевные муки – это муки нечистой совести. Катя не была в этом уверена. Муки неудовлетворенного любопытства – вот тот алчный, вечно голодный дракон, который никогда не способен удовлетворить свой зверский аппетит.

Катя сразу же разозлилась на все на свете: и на Никиту, и на весну, и на дурацкое совещание в прокуратуре, явно способное длиться без перерыва на обед с восхода до заката. День приходилось строить заново. Катя оглядела кабинет. Тихо, пусто, не трезвонят телефоны, не трещит машинка: все на выездах в поисках материалов и сенсаций. Что ж… в такой обстановке можно, пожалуй, и…

Она решила закончить очерк, вот уже неделю назад заказанный ей редактором ежемесячника «Семейный совет».

Под мирный стрекот машинки события ложились на лист легко и быстро. На стене тикали часы. Катя сочиняла. За окнами догорал мартовский день…

От долгого сидения заломило спину. Она допечатала последний абзац. Точка в конце была жирной-жирной. Все. Катя отключила машинку, взглянула на циферблат: 17.00. Итак, день прошел, а Колосов так и не появился. Зато у нее есть теперь готовый очерк.

Она начала собираться домой. Подошла к внутреннему телефону, хотела было поднять трубку и набрать заветный номер: 47-10, но… не стала этого делать. Сколько можно бегать за этим задавалой? Сколько можно унижаться? Она открыла шкаф и начала причесываться перед зеркалом. И тут в дверь негромко постучали. На пороге стоял Никита.

– Добрый вечер, – сказал он, проходя в ее кабинет. – А я увидел твой силуэт в освещенном окне.

– Здравствуй…

– Только что приехал. – Он оседлал стул и уперся подбородком в сложенные на его спинке руки. – Сначала совещание было, потом голову мне мылили.

– Кто мылил? – Кате отчего-то стало неловко. Она чувствовала, как краснеют ее щеки.

– Да все дружно: куратор, зампрокурора по надзору за милицией, следователь – взяли по мочалке и устроили мне капитальную головомойку.

– За что?

– За все.

– Ты есть хочешь?

Он кивнул.

– Я сейчас самовар включу. Вот печенье бери, здесь сушки, а здесь остатки кекса. Тебе кофе?

– Крепкий, если можно. Черный и крепкий.

Пока кипел самовар, Катя ходила мыть чашки. Колосов листал подшивки газет.

– Много вы пишете. Газет столько, журналов. И что, платят вам? – спросил он.

– Как когда, – ответила Катя. – В моих функциональных обязанностях записано: прославлять доблесть и благородство сотрудников областной милиции. Что я старательно и делаю. И знаешь, даже с немалым удовольствием.

– Тебе нравится работать в милиции? – усмехнулся Колосов.

– Да.

– Да?

– А почему ты так спрашиваешь? – Как?

– Враждебно.

– Враждебно? Ну уж нет. Просто такая девушка, как ты, здесь очень странно смотрится.

– Почему странно? – Катя удивлялась все больше и больше.

– Слишком интеллигентная, слишком стильная. К тебе ведь и подойти иногда страшно.

– Ко мне?

Он снова усмехнулся.

– Только не делай таких круглых глаз. Я никогда не поверю, что ты так сама не думаешь.

– Как?

Он подошел к самовару, по-хозяйски насыпал в чашки кофе.

– Сколько лет ты в милиции?

– Семь, – ответила Катя.

– Семь? – Теперь выглядел удивленным он. – Для снобизма вроде многовато.

– Для чего? Для снобизма? – Катя почувствовала, как кровь застучала в ее висках. – Для какого еще снобизма?

– Для… – Колосов смотрел на нее. – Когда мы познакомились, я подумал: вот кисейная барышня, которая сама не знает, куда лезет из-за своего снобизма. Но семь лет… получается, что ты знаешь, куда ты лезешь.

– Да я следователем работала, на «земле», между прочим, в отличие от некоторых, а не в «управе»! Я такие дела вела, что некоторым и не снились! – вспылила Катя. – Я много чего видела и много чего знаю. Я мертвых видела, изуродованных видела, плачущих тоже видела. Я за эти годы троих друзей потеряла. Их убили, слышишь, ты?! Убили только за то, что они носили такую же форму, как ты и я!

– Не кричи.

– Только здесь я кое-что стала понимать в этой жизни, здесь мои друзья, здесь все – мое. А он – снобизм. Господи Боже! Заявляется какой-то тип, который строит из себя комиссара Мегрэ, и начинает рассказывать, что он про меня думает! Да наплевать мне на то, что ты думаешь! Ясно? На-пле-вать! И вообще убирайся! Знать тебя больше не хочу!

– Не кричи.

– Убирайся!

– Я ж голодный и не поенный кофе, – вздохнул Никита и миролюбиво покачал головой. – Хотя после такой выволочки я б охотнее выпил чего-нибудь покрепче. А?

– Иди к себе и пей. Я домой собираюсь.

– Ты же хотела от меня каких-то объяснений.

– Теперь не хочу. – Катя кипела, как раскаленный чайник.

– Но все же я рад, что наше объяснение состоялось. – Он деловито заварил кофе в чашках. – И я еще более рад, что наш штатный главковский трубадур – лицо не случайное, а, так сказать, идейное. И все же сноби… стиля, Катенька, стиля в тебе чересчур уж многовато для нашей конторы.

Катя молчала, ей до смерти хотелось облить Колосова кофе, чтобы он стал мокрым и меньше походил на противного напыщенного индюка. «Подумаешь, настоящий мужик, отмороженный несчастный!» – шипела она про себя.

– Я, между прочим, пришел к тебе сдержать свое слово, Катерина Сергевна, – многозначительно изрек «отмороженный», – я же дал тебе слово, что все объяснения будут в понедельник, я привык выполнять свои обещания.

Кате сразу же вспомнились слова Мещерского. Она со стуком поставила чашку на стол.

– Зачем ты повез меня смотреть труп Лавровского? Чтобы испытать мой снобизм?

– Чтобы ты помогла мне убедиться, что убитый – действительно сожитель Красильниковой. Что тебе с блеском и удалось, – ответил Никита невозмутимо.

– А для чего тебе это было нужно?

– Видишь ли, я сомневался до самого последнего момента. Это убийство никак не вписывалось в прежнюю схему.

– Какую схему?

– Мою схему.

– Я ничего не понимаю.

– А я тебе объясню, я за этим и пришел. Уж если ты, несмотря на мое прямо героическое сопротивление, все-таки влезла в это дело и даже помогла мне, ты должна кое-что узнать. Передать печенье?

– Нет, спасибо.

– Фигуру бережешь?

– Да.

– И зря.

– Это не твое дело.

Колосов вздохнул.

– Итак, моя схема… Видишь ли, дело в том, что убийство Красильниковой и Лавровского – это не начало всей истории. И даже не конец. Это только середина. И я даже не уверен, что золотая.

– А когда же было начало? – спросила Катя.

– Год назад.

– Го-од?

Он кивнул.

– Красильникова – четвертая жертва. Лавровский – жертва пятая. И думаю, будут еще.

– А первые… кто они? – Катя почувствовала холодок в груди.

– Два женских трупа с точно такими же, как у Красильниковой, проникающими сквозными ранами в брюшную полость были найдены в марте и июле прошлого года неподалеку от Москвы, почти сразу за Окружной дорогой. Там все тоже вроде было замаскировано под несчастный случай – вещи, одежда… Кстати, на одежде тоже не обнаружилось дырок, Катенька. Мы установили имена погибших. Одна девочка из Волгограда, играла там в заводской самодеятельности, приехала в Москву в гости к тетке и пропала без вести. Вторая – выпускница школы из Балашихи, собиралась поступать в Москве в театральное. Заметь, Катенька, и та, и другая – хрупкие миниатюрные блондинки. Того же самого типа, что и твоя приятельница.

– Где их нашли, Никита?

– Волжаночку – в котловане строящегося дома, школьницу – на железнодорожном переезде. Ее положили на рельсы уже мертвую, надеясь, что поезд доделает все по заметанию следов. Но заключение медиков было в обоих случаях одинаковым: прижизненной и повлекшей смерть раной являлась рана в брюшную полость.

– А третья, третья жертва?

– Первая. Самая первая по времени. Впрочем, я еще до конца не уверен. Я запросил банк данных Петровки по всем неопознанным трупам. Искал аналогию по способу совершения убийства. Был там один женский труп в Бутове. Его обнаружили спустя три месяца, когда снег подтаял. Частично скелетирован, вроде рана в живот есть, а вроде и нет. По заключению эксперта, ее убили в начале января девяносто пятого. Женщина двадцати–двадцати пяти лет, блондинка, маленькая. Но кто она, так пока и неизвестно.

– Никита, у нас что, появился новый маньяк? – прошептала Катя.

Колосов встал и прошелся по кабинету.

– Я тебе скажу, что я про него знаю наверняка. Это мужчина лет тридцати, думаю, не старше. У него где-то в Москве есть помещение, куда он их привозит и где убивает. Ведь крови-то не обнаружено ни в одном месте, где находили трупы, а судя по ранам, там ее должно было быть очень много. Это не «озабоченный», не половой психопат – он никогда не насилует своих жертв. Он очень осторожен. И у него есть машина.

– А зачем тогда он их убивает? И почему именно блондинок? И потом, почему он их сбрасывает к нам, в Подмосковье, маскируя все под несчастный случай? – залпом выпалила Катя.

– Ты мастерица задавать вопросы, Катерина Сергевна. Я понимаю, профессиональная привычка, но я с таким же успехом могу их задавать сам.

– Но ты за год что-то сделал? Не сидел ведь сложа руки?

– Сделал, все сделали. Кое-что проверили, кое-кого подзарядили, прикинули… А толку…

– А дела? Кто ведет уголовные дела? Они объединены в одно производство?

Никита покачал головой.

– Нет? Почему? – удивилась Катя.

– А это ты в прокуратуре спроси, я что-то в последнее время не стал находить с нашими надзирателями общего языка, – усмехнулся Колосов. – Вот такие пироги. Убийства блондинок, которые хоть немного, но обязательно завязаны со сценой. А теперь Лавровский… И вот тут все по-другому. Ну никак не вписывается в прежнюю схему.

– А тебе не приходила мысль, что убийцей был он сам? – осенило вдруг Катю. – А теперь кто-то узнал про него из их родственников, друзей – сейчас ведь есть способы узнать через частных детективов и вообще, узнал и решил с ним расквитаться? Может, для него киллера наняли?

Никита задумчиво кивал в такт ее словам.

– Ты хорошо знала этого Лавровского? – спросил он наконец.

– Я его видела всего однажды. Как раз перед тем как…

– Когда?

– В субботу вечером. Он выступал у поэтов в «Стойле Пегаса». Это такой клуб на Тверской, – объяснила Катя.

– Вы с ним разговаривали?

– Да.

– И что?

– Ничего. Он выглядел обеспокоенным, и только. Кстати, ему кто-то звонил прямо в клуб насчет какой-то работы.

Колосов оторвал от календаря листок и что-то записал.

– А Красильникову ты знала хорошо, – сказал он утвердительно.

– Мы встречались несколько раз в общих компаниях, а также в театре в Лаврушинском переулке – в «Рампе».

– Она что, была хорошей актрисой?

– Пластичной. Борис Бергман, режиссер, ее всегда выделял.

– И она была довольна своим положением?

– То есть? Я не понимаю, Никита.

– Ну, не высказывала ли она желания что-то изменить в своей жизни, куда-нибудь уехать? Переменить место работы?

– Последний раз я ее видела три месяца назад. Тогда она работала в «Рампе» и выглядела вполне довольной. Но, может быть, все изменилось? Это я сейчас и пытаюсь узнать.

– У кого? – спросил Колосов.

– У своих знакомых, у знакомых их знакомых, тех, кто знал о Красильниковой больше моего.

– Интересные мы люди, Катя…

– Что?

– Интересные, говорю, люди. Ты заметила, наши с тобой ровесники живут в каком-то вакууме. В основном смотрят видео. Не телевизор, не радио слушают, нет – от новостей и так голова пухнет. Вроде с кем-то дружат, общаются, а о друзьях-приятелях своих ничего, ну, ничегошеньки не знают. Куда-то ходят, что-то видят, а потом даже не могут вспомнить, где были, что видели…

Катя притихла. Колосов снова прошелся по кабинету, потыкал клавиши машинки.

– Да, в общем, дело весьма необычное. Начиная с мелочей, – вернулся он к прежней теме. – Начиная от орудия – этого металлического предмета с острым концом, пробивающего тело насквозь, как тряпку, и кончая необъяснимым отсутствием на трупах некоторых частей одежды, которые вроде должны там быть. Хотя это – не система.

– Система? Чья? – эхом откликнулась Катя.

– Если бутовская находка действительно его первая жертва, то в этом случае начинал он несколько иначе. Девица была оставлена им в полном неглиже.

– Голой?

– Угу. Труп женщины, частично скелетированный, полностью обнаженный. Его просто зарыли в снег. И только когда снег в марте подтаял, труп явил себя свету. Ну вот, теперь ты знаешь ровно столько, сколько и я, Катерина Сергевна.

– Ровно столько? – Она смотрела на него недоверчиво.

– Слово! – В зеленых глазах Никиты вспыхнул знакомый огонек.

– А зачем ты мне все это рассказал?

– Ты же все равно от меня не отстанешь.

– А если серьезно?

– А если серьезно… Дело это мне очень даже не нравится. Очень. Ты вот говорила – маньяк… Черт, может, это и маньяк, а может… Чертовщина какая-то. И что-то во всем этом не стыкуется, да… И тот, кто лезет во всю эту кашу не из снобизма, а из идейных соображений, по крайней мере, не должен делать это с завязанными глазами. Тем более ты. Не забывай: четыре его жертвы – женщины.

– Я не блондинка, Никита. И, как видишь, не миниатюрная.

– Я рад за тебя. – Он позвенел ключами в кармане куртки. – Домой подвезти?

– Сейчас оденусь.

У ее дома на Фрунзенской он вышел из машины и предупредительно открыл дверцу. Катя выбралась из салона. Во дворе, словно в трубе, свистел ветер. С неба сыпалась снежная крупа. Зима огрызалась напоследок, несмотря на дневное солнце.

– А ты-то где живешь? – спросила Катя.

– Есть тут одно местечко.

– В центре?

– Да.

– Это недалеко?

– Недалеко.

– Бензина тебе на этот раз хватит?

– Хватит. Даже еще останется. – Спокойной ночи, Никита.

Он круто повернулся, обошел машину и сел за руль. Она направилась к подъезду, открыла дверь, оглянулась. Белые «Жигули» дважды мигнули фарами. Колосов говорил «до свидания».

Глава 13
АКТ ЛЮБВИ НА ВОКЗАЛЬНОЙ СКАМЕЙКЕ

Долгожданное событие произошло вдруг, само собой. В воскресенье вечером Данила, пропадавший где-то все выходные, зашел в комнату Мастера к Верховцеву и сказал:

– Я ее нашел, Игорь.

– Ее?

– Да.

– Ты уверен? – Верховцев убавил звук в магнитофоне – Фредди Меркьюри пел «The Show Must Go On» – «Шоу продолжается».

– Я уверен, – заверил Данила. – Это как раз то, что нам нужно.

– И где ты нашел ее?

– На Павелецком вокзале.

– На вокзале? – Верховцев поморщился. От запаха духов, пропитавших воздух, неожиданно запершило в горле.

– Дно, Игорь, увы. Самое дно. Но она прежде видела лучшие времена. – Данила уселся на полосатый диван и вытянул ноги. – Ну и устал же я!

– Ты действительно уверен, Данила?

– Разве я тебя прежде подводил?

– Нет.

– Ну тогда я предлагаю тебе ее посмотреть.

– Что, прямо на вокзале? – Губы Верховцева кривились.

– Думаю, что там будет удобнее всего. Если я привезу ее сюда и она вдруг тебе не понравится, то… – Данила сделал энергичный жест.

– Кто она?

– Девочка двадцати двух лет. Глупенькая, розовая. Кажется, из Липецка.

– Из Липецка?

– Или из Тулы, я особо не уточнял.

– Когда она приехала в Москву? – спросил Верховцев.

– Два года назад. Она нашла объявление в газете: «Набор хореографической труппы в Штаты». И решила сделать карьеру в Новом Свете.

– И?

– И попала в одну дырочку, темную и вонючую, где-то на Божедомке, – усмехнулся Данила. – Этакий полукустарный стриптизик. Но она оказалась способной ученицей греха. Знаешь, какой у нее был коронный номер? Золотой дождь.

Верховцев хмыкнул брезгливо.

– Тут мастерства особого не надо.

– Не скажи, Игорь. Она в Липецке, или там в Туле своей, шесть лет занималась в драматической студии при местном театрике. Кое-что в нашем деле понимает.

– Шесть лет для «Золотого дождя»? Шесть? Платили ей хорошо за это?

– Темнит. Ну а в общем, сейчас это уже не важно. – Почему?

– Она на игле, Игорь. Давно и крепко. Ей сколько ни дай, все уйдет в шприц.

– Ты еще хуже не мог найти? – спросил Верховцев, голос его дрогнул. – Ты что, нарочно меня дразнишь?

– Нет, ты послушай…

– Ты хочешь привезти эту тварь сюда? Эту суку, эту б… сюда?! В эти стены? К нему?! – Голос Верховцева неожиданно сорвался на визг.

– Да послушай ты меня! – тоже повысил тон Данила.

– Я послушай? Тебя?! Да дай тебе волю, ты… ты все испоганишь, все превратишь в дерьмо! Все мои мечты! Мои сны, всего меня! – Верховцев вдруг с размаху ударил кулаком по магнитофону. В том что-то щелкнуло, звякнуло – и Фредди запнулся на полуслове.

– Успокойся! Ты что? Ты же не понял ничего. – Данила поднялся с дивана. Он никак не ожидал от Верховцева столь бурной реакции. – Я не собираюсь тебя дразнить. Эта девочка, она… она в общем ничего, способная. Ты сам убедишься, когда увидишь ее. Только надо капельку терпения, немножко дрессировки – и все пойдет как по маслу. Я же с ног сбился, всю Москву обыскал, кого только не видел, где не бывал! Но она – то, что надо, я клянусь тебе! Она очень похожа на… словом, в ней есть то, что ты ищешь, есть, понимаешь? А вокзал… Мы же ее заберем оттуда на эти дни. Я ее поселю на первом этаже, вымою, сам лично мочалкой отскоблю. Ты, если хочешь, и видеть-то ее не будешь все это время. Только сначала посмотри все-таки, убедись, а потом уж на сцене… Ну какая тебе разница, что она такое в реальной жизни, когда на сцене она сделает то, что нам надо?! А она сделает это! Клянусь. Сможет.

Верховцев, не мигая, смотрел на Данилу – тот не на шутку разволновался, матово-бледное лицо его пошло красными пятнами.

– Ты будешь сожалеть, если твоя уверенность не подтвердится, – сказал он глухо.

– Я знаю, но сначала ты должен ее посмотреть.

Верховцев встал, помассировал одеревенелый позвоночник.

– Как ее зовут?

– Анна. Фамилию тебе тоже назвать?

– Фамилию? – Верховцев усмехнулся. – Разве им нужна фамилия? Она у них бывает?

Данила облегченно вздохнул: он знал, какой острый риф только что обогнул на своем утлом кораблике под черными парусами.

– И где же ее искать на этом Павелецком? – осведомился Верховцев.

– Это… это не совсем на вокзале… Там место есть одно рядом. Они там живут.

– Они?

– Ну, эти, доходяги.

– Бомжи?

– Да.

– О Господи!

– Игорь, ну я прошу тебя!

Верховцев застонал и закрыл лицо руками. Сутулые плечи его, облаченные тонкой шелковой рубашкой, судорожно вздрагивали. Данила вышел из комнаты на цыпочках.

Прошел всего один день. Страсти понемногу утихли. Наступил звездный погожий мартовский вечер и…

– Игорь, мы едем? – спросил Олли, входя в кабинет Верховцева. Он на ходу застегивал синюю замшевую куртку.

– И ты тоже? – спросил тот.

– Я буду тебя утешать и развлекать, – засмеялся Олли. – Смотри, что Данила купил тебе.

Вошедший следом Данила нес большую коробку – стереосистема.

– Лазерная, последней модели, – сказал он. – А это диски. Фредди.

Верховцев вяло разглядывал подарки: Меркьюри и группа «Queen».

– Спасибо. Очень тронут.

– Машина у подъезда, – усмехнулся Данила. В холле их провожала Лели. Она вышла из ванной в махровом халатике. Черные волосы ее были стянуты на затылке малахитовой лентой, на смуглом лице лежал толстый слой крема.

– Вы привезете это сюда?

– ЭТО? – захохотал Олли. – Что ЭТО? О чем ты, госпожа принцесса? Лели не удостоила его взглядом. Данила наклонился к ней, пальцем мазнул по щеке крем, попробовал на вкус.

– Маска? Питательная? На меду или на клубнике? – осведомился он деловито.

– Это грязь Мертвого моря, замешанная на сперме кашалота, – ответила Лели. – Разглаживает все гримасы жизни и выводит все клейма порока, милый наглец.

– Кашалота? Ну, это уж чересчур. – Данила гляделся в огромное зеркало, украшавшее стену холла. Поправил белое шелковое кашне, застегнул кашемировое пальто. – Я похож на коварного соблазнителя, Лели? Мне предстоит сейчас соблазнить одну христианскую душу.

– Ты похож на Раскольникова. Только без его фирменного топора. – Она повернулась и направилась в спальню. – Когда вернетесь? Когда прикажете приготовить ванну?

– Только положи побольше кристалликов, – попросил Олли. – Запах хвои отобьет весь этот вокзальный аромат.

Верховцев сел в автомобиль последним. Этот джип он купил недавно по настоятельной просьбе Данилы. Прежде у него, кроме «Феррари», был неброский серый «Рено». Он приобрел его в автосалоне исключительно из-за своего благоговения перед Жаком Ивом Кусто. Концерн «Рено» являлся спонсором одиссеи знаменитого мореплавателя. Машину Верховцев сначала водил сам, но, так как боли в позвоночнике усиливались, вынужден был передать руль Даниле. А тому «Рено» отчего-то не нравился.

– Багажник маловат, Игорь. Понимаешь? Здесь должен быть вместительный багажник. Очень вместительный.

В конце концов «Рено» сменили на джип, а кроме этого, Верховцев приобрел еще белые «Жигули»-»девятку». Они стояли в гараже на Киевской. Данила пользовался ими редко. «Они не должны примелькаться», – говаривал он.

– Поехали. – Верховцев нажал кнопку и опустил боковое стекло. Данила тронул машину с места. Затем протянул руку и включил магнитолу: Фредди Меркьюри – «Любовь убивает».

Они ехали по тихим, сияющим огнями улицам центра.

– Время детское – всего половина десятого, а уже ни души, – вздохнул Данила. – Чудеса в решете: город словно вымирает. Здесь поворот разрешен?

– Да. – Верховцев смотрел на проплывающее мимо здание американского посольства. – По Кольцу можно ездить только ночами, днем здесь такое столпотворение…

Они миновали Таганку, новое здание театра и въехали в туннель.

– А вот здесь поворот не разрешен, – сообщил Данила. – Я припаркую у метро, пройдем через этот сквер, ладно?

Они вылезли из джипа, Данила замешкался, включая сигнализацию. Перед ними расстилалась пустынная привокзальная площадь-сквер, украшенная посередине гранитным памятником-тумбой. В темноте (фонари горели через один) Верховцев не разобрал, что это за символ и в честь чего он здесь воздвигнут. Вдали виднелась ярко освещенная громада Павелецкого вокзала. Там кипела жизнь.

– Нам не сам вокзал нужен, нам вон туда, налево, – сообщил Данила. – Там тоже скверик, а в скверике музей бывший, где прежде поезд Ильича стоял.

– Кого? – удивился Олли.

– Ну, депо, где стоял траурный поезд, привезший тело Ленина в Москву. Депо закрыли, что с музеем, не знаю. В скверике сейчас что-то строят, а в вагончиках живут наши друзья. В общем, та, которая нам нужна, живет там.

Верховцев покашлял. Он не был настроен сейчас на ссору. И правда, сначала надо посмотреть, а вдруг действительно блеснет в навозной куче жемчужное зерно?

– Пошли, – сказал он и поднял воротник пальто. Сделал он это чисто машинально – мартовская ночь была теплой, даже душной.

Они шли через сквер. Верховцев мурлыкал про себя мелодию только что прослушанной песни. В ночной тишине на мокром тротуаре гулко отдавались их шаги.

И вдруг откуда-то сбоку из темноты послышались всхлипы, вздохи, а затем протяжный стон. Кто-то хрюкал, сопел и хрипло, часто дышал, словно запаленная лошадь. Вот стон повторился: хриплый, тягучий, кто-то вскрикнул – сначала едва слышно, потом громче, громче. И вот уже раздался пронзительный, счастливый поросячий визг.

– Ты смотри, что делают, а! – ахнул вдруг Данила. На деревянной скамейке без спинки, стоявшей возле гранитной тумбы-памятника, в желтом круге света, бросаемом на тротуар тусклым фонарем, совокуплялись двое нищих. Он – в рваной болоньевой куртке, всклокоченный и бородатый, в приспущенных брюках, навалился на Нее – толстую, пьяную, полураздетую, в рваной кожаной дохе и резиновых ботах, надетых прямо на голые ноги. В воздухе стояла густая вонь пота, мочи и прокисшей махорки.

Верховцев сдавленно вскрикнул – перед его глазами плыло запрокинутое в мартовское небо пьяное, лоснящееся женское лицо в облаке свалявшихся рыжих волос – лик Медузы. И, как Медуза, скользкая и раздавленная, белела в свете фонаря стиснутая заскорузлой лапой нищего голая жирная женская грудь.

Верховцев почувствовал сильнейший позыв рвоты. Он едва успел нагнуться – его вывернуло прямо на тротуар. Данила подскочил к бомжам. Одним ударом кулака он сверг хрипящего в последнем усилии «наездника» в лужу, затем рывком приподнял за остатки полуистлевшей одежды его пассию с ее деревянного ложа.

– Ты… – просипела она. – Ты хто… такой?

– Если ты еще раз, – прошипел Данила, награждая ее звонкой пощечиной, – один только раз посмеешь оскорбить великое таинство любви своей сгнившей пастью… – Он отвесил ей еще одну пощечину и еще одну. – Если ты, грязная гадина, посмеешь это сделать, я вырву тебе язык и забью его в твою дырку. Наглухо. Ясно?! – Он ударил ее кулаком в лицо, разбил губы, нос.

Нищенка охнула и опрокинулась со скамейки в ту же лужу, где пускал пузыри ее воздыхатель.

– Идем отсюда. – Данила крепко взял Верховцева за плечо и повел прочь. Олли молча шагал за ними, то и дело оборачиваясь и спотыкаясь о плиты, которыми была вымощена вокзальная площадь.

Пути в бывшее депо, где стоял прежде траурный поезд Ильича, Верховцев не помнил. У него дрожали колени, кружилась голова. От пережитого волнения в позвоночнике проснулся огненный червь и запустил в сплетение нервов свои безжалостные зубы.

– Сейчас придем, немного уже осталось, – подбадривал его Данила, на руку которого он тяжело опирался. – Чего ты так? Подумаешь! Очень уж ты нежный какой-то.

Верховцев тяжело дышал.

Они подошли к маленькому покосившемуся строительному вагончику-бытовке. В единственном окне его горел свет.

– Здесь, – кивнул Данила и громко постучал в дверь. Не получив ответа, он толкнул ее плечом. Они вошли в бытовку.

У окна под голой, без абажура лампочкой стоял колченогий стол, покрытый порыжелой клеенкой, рядом на придвинутой к столу продавленной софе, прикрытой только полосатым матрацем, испещренным жирными и кровавыми пятнами, сидела светловолосая девушка, молча смотревшая на вошедших. Ее серые тусклые глаза сонно моргали. Одета она была в какие-то нелепые черно-бело-полосатые рейтузы и черную кофту на «молнии».

– Здравствуй, Аня, а вот и я, как и обещал, – сказал Данила. – А это мои друзья, познакомься.

На лице девушки ничего не отразилось. Серые выпуклые глаза моргнули.

– Принес? – спросила она тоненьким, писклявым голоском.

– Принес.

– Давай. – Она протянула тощую лапку с обломанными ноготками и, заметив, что Данила медлит, прикрикнула: – Ну, давай же!

Он вынул из кармана пальто маленький пузырек с прозрачной жидкостью.

Девушка вся подобралась. Теперь она напоминала хлипкого паучка, нацелившегося на запутавшуюся в его сетях моль. Глаза ее словно проснулись, засверкали.

– Это мне? Все мне? – спросила она недоверчиво.

– Конечно, тебе, Анечка. Я же обещал. – Данила протянул ей пузырек на ладони. Она схватила его, сунула в рот и, не успели Верховцев и Олли глазом моргнуть, перекусила стеклянное горлышко зубами, затем выплюнула осколки, пошарила под матрацем и извлекла оттуда грязный пластмассовый шприц с отломанной иглой.

Верховцев отвернулся. Он не выносил, когда при нем вводили иглу в вену.

Через десять минут девушка по имени Аня была уже совершенно другим человеком. Она томно вытянулась на матраце, перебирала пальцами пряди длинных, давно не мытых волос и, щурясь, разглядывала посетителей.

– А это что за ангелочек? – спросила она, кивая на Олли.

– Это один веселый и очень талантливый парень. Если ты согласишься на то, о чем мы говорили, у вас будет возможность познакомиться поближе, – улыбнулся Данила.

Девушка приподнялась на локте, приблизив к Олли замурзанное личико.

– Как тебя зовут?

Олли пожал плечами.

– Ты что, немой? Или смущаешься?

– Он смущается, – сказал Данила. Он искоса смотрел на Верховцева, наблюдая за его реакцией.

– Меня смущается? – улыбнулась девушка.

– Тебя.

Олли закусил губу.

Она разглядывала его с любопытством, то и дело склоняя голову то к одному, то к другому худенькому плечу.

– Я не кусаюсь, мальчик, – пропищала она наконец. – Другие кусаются, смотри. – Она быстро оттянула свои полосатые рейтузы, обнажив костлявое бедрышко. На коже отпечатался багровый оттиск чьих-то зубов. – А я не кусаюсь. Я смирная.

– Кто это тебя так? – спросил Олли.

– Цапнул? Да есть тут один. Сначала деньги платит, потом кусается. А больше ничего не может. А ты можешь?

– Могу. – Нежные щеки Олли вспыхнули. Данила положил ему руку на плечо.

– Вот наш главный режиссер-постановщик, Аня, познакомься, – кивнул он на Верховцева. – Если ты не против, он задаст тебе несколько вопросов.

Верховцев присел на краешек матраца рядом с девушкой.

– Вы давно здесь? – спросил он негромко.

– В домике-то? В чертовом домике? Даже не знаю сколько, – усмехнулась она. – Что, дрянь место, да? А вы получше собираетесь предложить?

– Это будет зависеть от вас.

Она подперла головку кулачком. Кожа на ее щеках посерела от грязи. Волосы слиплись в косицы.

– Да разве такая, как я, вам подойдет?

– Это тоже от вас будет зависеть. – Верховцев пристально разглядывал ее фигуру. – У нас безвыходное положение. Премьера через две недели, а одна из статисток попала в аварию. Гипс на два месяца. Катастрофа, в общем. – Глаза его ощупывали ее тело. – Вы на нее похожи. Нам, видите ли, нужен определенный типаж.

– Мне что, прямо сейчас раздеться или подождать? – Ее голосок звенел, как песнь комара в ночи.

– Успеется. Вы, как я слышал, в театре играли…

Она криво усмехнулась.

– Господи, что я только не делала: пела, играла, даже с…ла на сцене. Не верите?

– Верю.

– У вас это тоже надо делать?

– Нет. У нас этого делать не надо.

– А что надо?

Верховцев засунул руки в карманы пальто.

– Будьте добры, произнесите, пожалуйста, фразу: «Ибо таинство любви выше таинства смерти».

– Что?

– Сделайте то, что я прошу.

– Ну, ибо таинство любви выше таинства смерти.

– Так. Ладно. Встаньте и пройдитесь вот здесь.

Она встала лениво и прошлась от матраца до окна, нарочито вихляя бедрами.

– Как, хорошо?

– Хорошо. А теперь просто пройдитесь, не кривляясь.