Текст книги "Ястреб Черной королевы"

– А что за уникальные свойства у бабочки? Вы сказали, что она умеет воскрешать «в каком-то смысле» и «не всех».

– Бабочка – это проводник, – чуть помедлив, ответил князь, – еще в старых легендах говорилось, что бабочки – проводники между мирами. Миром живых и мертвых. Миром людей и богов.

– Ого! Правда?

– Основное свойство бабочки – находить дороги и вести по ним. Воскрешение – в каком-то смысле побочный эффект. Если, предположим, человек еще не совсем мертв, или умер только что, или по каким-то причинам задержался в мире живых – или его задержали. Образно говоря, если он заблудился, либо застрял между мирами. Тогда бабочка может указать ему дорогу – и он либо уйдет, куда следует уходить мертвым, либо вернется, если есть, куда.

– Получается, – неуверенно спросил Андрей, – я могу освободить того, связанного запирающими узами египтянина с птицей?

– Теоретически, – согласился князь, – но я не знаю, сможешь ли ты сейчас справиться с узами. Но, прежде чем об этом раздумывать, надеюсь, ты помнишь, кто в этом случае займет его место?

Горло перехватило и перед глазами опять возникло видение жуткой мумии, за которым проступает искаженное мукой живое человеческое лицо. Андрей представил на месте этого, незнакомого – лицо Михаила Иваныча. Его замутило от ужаса.

– Почему, – сипло спросил он, – инквизиторы это делают?

– Не почему – зачем, – ответил князь, и его глаза сверкнули, а обычно спокойный голос дрогнул от сдерживаемого гнева: – Чтобы мы помнили, что они могут с нами сделать. И показали это детям. Чтобы никто не вздумал выступать против воронов.

Он замолчал. И Андрей тоже молчал, не зная, что сказать. Он подумал – Лиза была права, что так боялась инквизиторов. А он-то, дурак, еще любил эти тупые сериалы, про черного ворона, защитника и освободителя… А в них оказывается, все вранье… Конечно, стали бы показывать по маг-зеркалам правду, если эти программы одобряют Поводыри.

– Поводыри и инквизиторы – это одно и то же? – тихо спросил Андрей.

В светлых глазах князя вспыхнула кошачья хищная зелень. Пантера, спокойно лежавшая возле двери, угрожающе рыкнула и повернув голову, тоже пристально посмотрела на Андрея.

– Надеюсь, – мягко, почти мурлыкающим голосом, за которым, впрочем, перекатывалось угрожающее рычание, спросил князь, – ты понимаешь, что такие вопросы нельзя задавать кому попало и где угодно? Я тебе не враг, более того – на данный момент, твой единственный союзник, но если ты спросишь меня о чем-то подобном вне стен этого кабинета, я буду вынужден сдать тебя инквизиции.

Андрей похолодел, с ужасом глядя на князя. Он прекрасно понимал, что не то, что не сможет противостоять Дионисию с его пантерой – но даже сбежать не сможет.

– Вижу, понимаешь, – заключил князь, и рычащие нотки исчезли из его голоса. – Тебе это все в новинку, ты многого не знаешь, поэтому тебе следует быть максимально осторожным. Если критика инквизиции – не то, чтобы допустима – но возможна при некоторых смягчающих обстоятельствах, то за одно осуждающее слово в адрес поводырей ты можешь оказаться на месте древнеегипетского юноши, вид которого тебя так потряс. А вместе с тобой – все, кто тебе сочувствовал и помогал. У меня другие планы на собственную жизнь, и у меня семья, которая зависит от меня, поэтому я заранее тебя предупреждаю – при малейшей подобной глупой ошибке с твоей стороны я отдам тебя инквизиции, без сопротивления. Это понятно?

– Понятно, – пересохшими губами ответил Андрей, избегая смотреть на князя. Он был сбит с толку и не знал, как теперь к нему относиться. То он говорит, что единственный союзник и зовет в ученики, то сообщает, что если что – сдаст Андрея инквизиторам, на пытки и смерть.

– На моем месте, – уже с прежним дружелюбием сказал князь, – немногие были бы с тобой так честны. Но я тебе искренне симпатизирую, и хочу, чтобы ты осознал серьезность ситуации. Это единственный для тебя способ выжить сейчас – и победить потом. И чтобы это сделать, сейчас тебе нужно вести себя очень тихо, незаметно и законопослушно, и делать все в точности, как советуют опытные товарищи.

Под опытными товарищами князь, видимо, имел в виду себя.

– Вижу, ты это понимаешь. Ответ же на твой вопрос – да. Только поводыри нас ведут и направляют, а инквизиторы – карают тех, кто уходит с этого пути или мешают идти верной дорогой другим.

Дионисий немного помолчал, сделал несколько глотков чая, и сказал уже другим голосом – расслабленным и задумчивым:

– Впрочем, так было не всегда. Когда-то давно вороны были просто советниками при вождях. Волхвами, прорицателями. Свойства воронов – мудрость, умение предвидеть будущее, складывая существующие вероятности. В отличие от пифий, предсказания которых спонтанны и не поддаются объяснениями, вороны умеют просчитывать будущее, а самые мудрые – и видят его отчетливо. Если вожди хотели побеждать, они прислушивались к воронам. Но тогда вороны никогда сами не вмешивались в управление, не заставляли магов и обычных людей идти по тому пути, который увидели. Решение всегда оставалось за народом и вождями, которых этот народ выбирал.

– И почему все изменилось? – решился спросить Андрей, надеясь, что этот вопрос не покажется князю опасным.

– Именно эту историю я и собирался тебе рассказать, – улыбнулся Дионисий, – Все изменилось из-за бабочки.

9. Бабочка царицы Софьи

Когда ей двенадцать весен исполнилось, стали шушукаться – старшая царевна, мол, пустышка, нету в ней силы. А злые языки поговаривали – поди, незаконнорожденная она. Даже вон, у младших царевен серебряные сестры появились у Анны – малиновка, а у Марфы – голубица. Пусть и малые, безобидные птахи, но девкам больше и не надо. Все одно, судьба у них – в тереме сидеть. А у Софьи так никого и нету. Мудрый Никон только руками разводит – только, говорит, небесным воронам ведомо, будет ли серебряная сестра у царевны, али нет. Батюшка-царь, обеспокоившись, даже старца Аввакума велел звать – хотя и дюже не любил его, а уж как с Никоном столкнутся они бывало, только перья и летят, даром, что почтенные мужи оба. Старец Аввакум на царевну строго поглядел и рек, что, мол, великая судьба у царевны, а более ничего он открыть не может, потому как туманом грядущего все закрыто. Никон его обсмеял за такие предсказания – мол, эдак и новорожденный вороненок может, вели, батюшка государь, гнать его, откуда пришел. Царь-батюшка и погнал, что делать. Только ясности это в вопросе с царевной Софьей не добавило.

А через год уже почти все шептаться стали, может, и правда – незаконнорожденная царевна-то? Софью все эти перешептывания ранили, она замкнулась, сделалась нелюдимой и смурной. А тут еще братик любимый, Ванечка, который один ее понимал, начал хворать. А за ним – и батюшка. Царевна почернела вся, то у ложа больного брата сидела – то у батюшкиного. Другие сестры, конечно, тоже переживали. Но видно, не понимали пока, чем все обернется, когда царя и его старшего наследника не станет. А Софья – понимала. И было ей страшно – так что иной раз дыхание перехватывало и темнело все в глазах. А еще отчаяние ее накрывало – от того, что сама она такая бесполезная и бессильная. А без серебряной сестры ее даже никто слушать не станет – выкинут из терема вон, как только батюшка и брат умрут. И за сестер даже вступиться будет некому. Родня-то материна, Полозовы, себе на уме, поперек других не пойдут. Одно слово – змеюки, скользкие и хладнокровные. Матушка-то не такой была… она Софью любила, пуще других, но ведь матушки давно уж нет. А мачеха хищной кошкой на Софью смотрит, она за своих детей бороться будет, и родня за ней. А на стороне Софьи – никого, кому нужна царевна-пустышка? Скорее всего, и жизнь не сохранят, чтоб глаза не мозолила новому царю. А если сохранят из жалости к увечной царевне – так еще и хуже. Глядеть, как сестер вырезают на твоих глазах, а ты и пикнуть не можешь. Бесполезная. Бестолковая.

Так Софья, проклиная себя, доживала последние дни. Считала вздохи умирающего батюшки и брата. Сколько еще осталось? Столько же и ей самой и сестрам отмеряно.

Когда батюшка испустил последний вздох, только она рядом была. Смотрела на бледнеющее лицо, кусая губы. Завыть, закричать – и то нельзя. Так хоть еще несколько часов до рассвета оставалось. Несколько часов бесполезной жизни – для нее и сестер. Сидела молча, сдерживая крик и рыдания, а в груди сердце колотилось запертой птицей, больно стучась о ребра. И будто пожар в груди разгорался, жгло нестерпимо болью и отчаянием. А потом полыхнуло – и, не стерпев боли, Софья сама упала замертво рядом с телом мертвого батюшки. А когда открыла глаза, первый миг смотреть не смогла – таким сиянием полыхала серебряная бабочка, мечущаяся над лицом батюшки. А тот вдруг шевельнул губами, блеснул из-под мертвых век черным глазом, и молвил тихо:

– Держись, Сонюшка. И сестренок убереги. Верю, справишься ты. Силу в тебе великую теперь чую. Ястребовых держись, верные они, хоть и силу только уважают. Раньше бы на тебя и не глянули, но теперь поддержкой станут, коли сговоритесь. А теперь пусти меня, милая, тяжко мне тут…

Софье невыносимо было батюшку отпускать, одной оставаться. Но столько муки было в его голосе, что, хоть и против собственной воли, но отпустила она его. Позволила снова умереть. И сама не поняла, как это она сумела сделать.

А ее серебряная сестра, которую царевна уж и не чаяла увидеть, слетела ей на ладонь, трепеща хрупкими крылышками.

А поутру, когда главы родов, бояре и вороны толпились над телом батюшки, к ним вышла Софья. Бледная, с кругами под глазами от бессонных ночей. Простоволосая, в черном сарафане и с золотым венцом на голове. Все замолчали ошеломленно. Первым опомнился Полозов. Пробормотал, заискивающе обращаясь к остальным:

– Не гневайтесь, уважаемые. Видите, помутилась умом моя племянница, от горя и скорби. Не ведает, что творит.

И с притворной медовой лаской обратился к Софье:

– Иди, Сонюшка, к себе, невместно тебе тут.

И добавил, вроде шепотом, но чтоб другие слышали:

– И венец-то сними, не про тебя сие.

А Софья подняла на него глаза и так глянула, что даже змея Полозова пробрало – и попятился он.

– Невместно, – звонким голосом сказала она, – сперва государя нашего, моего батюшку, ядом травить. А после над его неостывшим телом власть делить.

И протянув вверх тонкую руку, выпустила с нее серебряную бабочку. Та покружилась над изумленными лицами – да и метнулась к мертвому царю.

Софья сказала со вздохом:

– Прости, батюшка, но так надо. Последний раз тебя потревожу.

Бабочка опустилась царю на плечо, и от взмахов ее узорных крыльев свет расходился волнами, ложился на вышитый бархат нарядного кафтана, на неподвижное лицо мертвого царя. И тут лицо дрогнуло, исказилось мукой, отворились веки, царь вдруг, рывком приподнялся, оглядел присутствующих и молвил громко и отчетливо:

– Отравили меня, истинно так. Виновников я Софьюшке указал. Ей же венец свой передаю. Слушайтесь ее, как меня.

Повел головой, заново оглядывая всех – и опять рухнул на подушки.

После многие рассказывали, что именно ему в глаза мертвый царь заглянул, и взгляд тот будто до самого донышка всю душу видел и понимал.

Придворный медик, из Полозовых, тотчас кинулся к государю и через несколько мгновений растеряно заявил:

– Мертв. Определенно.

А после добавил растеряно и тихо:

– Как и три часа назад, когда я смерть подтверждал…

Но услышали все, и тут же загомонили, ругая Полозовых, которые, даже своего медика в царский терем протащили, а тот, мол, бездарь, даже живого царя от мертвого отличить не может. Куда уж про его лекарские способности говорить. Неудивительно, что государь во цвете лет преставился, с такими-то врачевателями.

Про то, что смерть государя удостоверял и сам Никон, и его подручный тоже из воронов, да и из остальных только ленивый царя за холодную руку не подержал, недоверчиво прислушиваясь – живой, али нет?

Медик побагровел и вяло и растеряно отбрехивался, а старший Полозов, бросив одновременно недоуменный и острый взгляд на Софью, бочком двинулся к двери. Опытные змеи умели чуять, когда надо вовремя ускользнуть.

– Не торопись, дядюшка, – ласково сказала царевна, хватая того за рукав роскошного кафтана. – Не договори ишо. Про отравителей-то.

Полозов побледнел.

И только все замолкли и обратили, наконец, внимание на царевну и на сияющую бабочку на ее плече.

– У царевны Софьи, – сказал кто-то самый сообразительный, – появилась серебряная сестра. Виват нашей новой государыне!

Так началось царствование царицы Софьи.

Приходилось ей, прямо сказать, тяжело. Особенно по первости. От сестер никакой поддержки не было, наоборот, нужно было следить, как бы с ними чего не вышло, а сами они, привыкнув сторониться прежде нелюдимую сестру, и теперь к близости к ней не стремились. Друзей и даже приятелей за время своей уединенной жизни царевна не нажила. Единственный близкий человек – старший брат, Ванечка, лежал теперь ни жив ни мертв в своих палатах. Полозов-младший, тот самый царский медик, находился при нем неотлучно, и только благодаря его неусыпной заботе Ваня был покуда жив. Софья пригрозила – мол, если с царевичем чего случится, она с Полозова сперва его змеиную шкуру спустит – себе на сапожки, потом башку отрежет, а после поставит ее в своем кабинете и будет оживлять по мере надобности, когда ей захочется о медицине али о смысле бытия поговорить. Будет эта говорящая башка у нее заместо черепа у принца Гамлета из модной аглицкой пиесы. Это в какой стране у принцев такие обычаи? А, так Софья принесет Полозову сию пиесу почитать, ей не жалко. Пусть просвещается и готовится. Полозов судорожно сглатывал, нервно щупал шею, верно, проверяя, на месте ли она пока, и спешно бежал готовить очередной укрепляющий отвар для Ванечки. Все-таки из змеев медики получались самые лучшие, чтобы ни говорили. Недаром у грецкого бога врачевания, Асклепия, именно змей серебряным братом был. Отравители, впрочем, тоже из них лучшие выходили, что понятно – меж ядом и лекарством разница только в дозировке. Это еще матушка, бывало говорила, а уж она в змеиных делах разбиралась. Полозов-старший, впрочем, из обвинений в отравлении царя умудрился вывернуться, выскользнул по своей змеиной манере, даже клочка шкуры не оставил. Доказательств у Софьи не было, и ничего сделать она с ним не могла. Впрочем, может, оно и к лучшему, уж больно история получалась некрасивая – брат покойной царицы на государя злоумышлял. Тень эдакого злодейства могла и на Софью упасть. А ей сейчас такое было ни к чему – и так положение было шаткое, былинку кинь на другую чашу весов, в пользу недоброжелателей новой царицы – и все равновесие закачается.

В силу – а значит, в долгое правление – царицы Софьи верили мало. Она и сама понимала, что в тот раз, у ложа умирающего батюшки, взяла всех неожиданностью и испугом – при виде ожившего государя. Ну и царские слова о том, что он ей венец передает, тоже тогда роль сыграли. А когда уж ее государыней вслух назвали, стало поздно отступать. Но со временем, чем дальше, тем больше поползли слухи да разговоры. Мол, разве годится для царицы такая серебряная сестра? Бабочка, ишь. Смешно даже. Для девки какой, да пусть даже для царевны, которой всех дел – в тереме сидеть да вышивать, конечно, и бабочка годится. Мило, изящно, безобидно. И бестолково. Пусть бы даже для царицы – но той, которая не сама по себе, и при сильном государе. А тут мало того, что девка на троне, не бывало такого, так ладно бы хоть по правую руку ее сильная сестра была – орлица или пусть даже соколица. Мало ли у нас разве соколиных благородных семейств, которые от Рюрика еще, первого русского сокола, род ведут? Не поискать ли кого на царство среди Рюриковичей? Да вон, те же Ястребовы, храбрые воины да и дипломаты хоть куда. А то, ишь, девка с бабочкой на российском троне, не бывало такого, да нас заграницей засмеют! Война с турками на носу, чьим именем идти воевать? Кто войско поведет? Османы животики надорвут, коли увидят во главе войска царицу с бабочкой – у них-то, поди, такое добро только в гаремы допускается.

Софья слушала все эти насмешки, которые, конечно, в лицо пока никто не осмеливался произнести, и зубами скрипела. И понимала, что это сейчас за ее спиной шепчутся, а скоро уже и вслух начнут говорить. А ответить насмешникам нечего – она и сама пока со своей бабочкой договориться толком не могла и не понимала, в чем ее сила. Только ли в том, чтобы мертвых поднимать? Вороны, которых царица для совета призвала, тоже помочь не могли – им ничего не было известно про двойников-бабочек. Софья попросила их в архивах поглядеть – не может же быть такого, чтобы ей первой так повезло, что ни у кого раньше не было серебряной сестры – бабочки. Из-за этого и помощи в обучении некого было просить, приходилось как-то самой разбираться. Все чаще у Софьи руки опускались. Выгнав всех из палат, чтоб не видели ее слабости, она позволяла себе порыдать часок-другой, в бессилии стуча кулачками в подушку. Пятнадцатилетняя царица, девчонка, загнанная в ловушку. Скинуть бы проклятый венец, уйти, куда глаза глядят, не видеть вовек постылых царских палат. Писем, указов, законов, доносов, которые пачками в кабинет приносят; боярской думы, где все так и норовят друг в друга вцепиться по любому поводу; царских приемов, на которых главы родов зыркают испытующе на юную царицу – как вернее, отравить ее по-тихому, как батюшку; али замуж отдать за кого-нибудь из своих, чтоб через это к трону подобраться? Уйти бы от этого всего… Только разве теперь ее отпустят? Раньше, когда она была незаметной, царевной-пустышкой – можно было сбежать, никто бы и не хватился. Но теперь… Не выпустят ее отсюда живой. Да и с сестрами что тогда? С Ваней? Получалось, с той ночи, когда Софья рыдала над остывающим телом отца, ничего-то не изменилось. Да, к ней явилась серебряная сестра, и царевна-пустышка стала царицей… Но корона на голове не спасением стала – а всего лишь отсрочкой.

Не сбежать ей. Нет выхода. Только оставаться – и сражаться до конца. Как получится. Хоть голыми руками – и бесполезной хрупкой бабочкой.

Конечно, Софья понимала, что одной ей не выстоять. Даже в столкновении один на один с самым завалящим худородным магом она обречена. Не говоря о том, что любая хищная птица, тот же сокол из Рюриковичей одним движением когтистой лапы сомнет серебряную бабочку, обрекая царицу на медленную смерть. Даже простой воробей, серебряный брат какого-нибудь слабого мага из захудалого рода Воробьевых, разорвет хрупкую бабочку – и не заметит.

Софье нужны были союзники. Сильные союзники. И она, по совету отца, обратилась к Ястребовым. Благо, их глава как раз был в тот день у ложа воскрешенного царевной государя – и впечатлился. Необычные способности Софьи его заинтересовали. И он решил сделать ставку на юную царицу. Да не просто стать ей союзником и, возможно, другом – но привязать покрепче. И заодно подойти поближе к трону.

Софья была не дура. Она догадывалась, что молодой Василий Ястребов – красавец, храбрец, блестящий воин и талантливый маг, мечта всех московских девиц – не просто так рядом с ней появился. Наверняка, старший Ястребов, его дед, тут руку приложил. И научил внука, как вести себя с юной царицей.

Несмотря на возраст – всего на три года старше Софьи, Василий Ястребов успел даже в сражениях побывать, заработав небольшой шрам на щеке от турецкой сабли. Это придавало его юному лицу тот самый шарм мужественности, который, вкупе с синими глазами и обаятельной улыбкой, сражал всех встречных девиц наповал. К тому же он уже был очень сильным магом, и со временем обещал стать еще могущественнее. Потому что у него, как у легендарных героев древности, было два серебряных брата. Один фамильный – ястреб, второй – от матери-степнячки – боевой конь. Такие маги, с двумя серебряными двойниками, встречались крайне редко, и, как правило, они были очень сильны. А молодой Ястребов уже достиг многого – в свои восемнадцать он умел выводить двойников за границу, в мир Яви, так, что не только маги, смотрящие сквозь границу, но уже и обычные люди могли их видеть. И что важнее, в мире Яви двойники обретали плоть. Так ястреб мог сражаться не только с серебряными братьями других магов, но и с любым врагом в мире Яви. А серебряный конь становился боевым конем, послушным не просто слову – но мысли, бесстрашным и неутомимым.

Софья, конечно, сперва отнеслась к красавцу Ястребову с недоверием. Она понимала, зачем он тут. Тот, напротив, был удивлен и даже раздосадован – дед сказал, что невзрачная царевна, неизбалованная вниманием, влюбится в Василия с первого взгляда, только улыбнись разок. Софья же, очевидно, терпела его присутствие с трудом. Она бы и отослала его подальше, но боялась поссориться со старшим Ястребовым, который был ей нужен. А Василий, который не любил навязываться, и сам бы уже оставил несговорчивую девицу – но тоже не хотел разочаровать деда.

Так они и кружили друг возле друга, не сближаясь, но и не расставаясь. К тому же, после пары покушений – неудавшихся, благодаря младшему Ястребову, Софья признала, что он, и правда, отличный воин и маг. А потому и телохранитель из него идеальный. Поэтому – пусть будет.

Так, постепенно узнавая друг друга все лучше, они вдруг незаметно влюбились друг в друга. Первым это понял Ястребов. Вдруг осознал, что уже не мыслит жизни без царицы. Этой странной девочки, с виду, и правда, невзрачной и хрупкой, но на самом деле – такой сильной, отчаянно храброй, и одновременно – слабой и нежной. Преданно любящей своих сестер, братьев и ушедшего отца – и при этом такой одинокой.

Софья его признания, разумеется, отвергла. Но удивилась – надо же, как искренне и хорошо говорит. Неужто дед научил?

А потом грянул Преображенский бунт. Стрельцов, верных царице, закрыли в казармах. В царском тереме устроили мнимый пожар, Ванечку еле успели вынести и передать под защиту воронам. Софью хотели было в суматохе убить, но Василий Ястребов успел в последний момент, закрыл ее собой, но сам не сумел защититься. Потому что и серебряным братьям своим он велел защищать царицу – не себя.

Софья с трудом затащила раненого Ястребова в свои палаты, заперла двери.

– Как же ты, Васенька, так? – пролепетала она.

– Дед не велел вмешиваться, – сказал Ястребов, отчаянно улыбаясь. На его губах вскипала кровавая пена. – Хотели меня запереть. Еле ушел от них.

Софья помрачнела. Она опять оставалась одна.

– Это они? – спросила тихо.

– Что ты, – Ястребов отвел глаза, – они просто в сторону отошли. Дед посчитал, что не устоять нам одним, против всех. Может, если б ты мое предложение приняла… Своих он не бросает.

Софья молчала, кусая губы.

– Соня, – сказал он, – я тоже… своих не бросаю. Я за тобой пришел, думал, успею, вместе уйдем. Царицу мне одному не защитить, но просто Софью – смог бы. Ушла бы со мной? Просто так, не царицей?

Его глаза смотрели на Софью с нежностью и надеждой. Будто еще было не поздно спрашивать. Будто ее ответ имел какое-то значение.

– Ушла бы, – ответила Софья. Не для того, чтобы утешить его, а потому что вдруг поняла – так и есть. И разрыдалась. Из-за того, что слишком поздно это поняла.

– Хорошо, – улыбнулся он счастливой улыбкой. Перевел дыхание и продолжил: – Теперь слушай. К Кремлю войска идут, нельзя тебе тут оставаться. А я сейчас не встану. Про меня не думай, меня не тронут, испугаются деда. Но тебе придется уходить. И сейчас, покуда войска не пришли. Там, снаружи их немного осталось, ты пройдешь.

– Как? – горько рассмеялась Софья. – Как я пройду через магов? А бабочку мою первый же воробей сожрет, и не подавится.

Дверь, заложенная на толстый засов, уже вздрагивала от ударов. Хорошая дверь, еще с полчаса продержится. А дальше?

– Я скажу – как, – улыбнулся Ястребов.

* * *

– Ястребов тогда сделал невероятное, – задумчиво сказал князь. – То, что никогда не делал ни один маг до этого.

– Что? – спросил Андрей, завороженный рассказом про царицу Софью. Вот она, какая, оказывается, была – просто девчонка, почти его ровесница. Испуганная – и отчаянно храбрая. Беспомощная – и сильная. Загнанная в ловушку, из которой, казалось, нет выхода.

– Ястребов отдал ей своих фамильяров.

– А так можно? – удивился Андрей.

– Никто до этого не знал, что так можно. Никто просто не пробовал. Потому что маг, лишенный фамильяров, умирает. Есть теория, что фамильяр – это душа мага, или важнейшая ее часть. А тело без души умирает. Но Ястребов не думал о своей жизни, он хотел спасти Софью. И отдал ей свою душу, как раньше отдал сердце. И приказал своим фамильярам защищать ее. Ястреб кинулся на птиц тех магов, которые еще оставались на ногах, конь расшвырял остальных заговорщиков и унес Софью подальше от Кремля. Ее никто не преследовал, нападающие растерялись, они такого, конечно, не ожидали.

– Вот откуда то, что она остановила на скаку коня! – вспомнил Андрей, – ну, этот момент, который запечатлен в Медной всаднице.

– Именно.

– Но она же не просто убежала, она остановила бунт!

– Да. Софья не собиралась убегать. Она знала, что почти наверняка погибнет, если останется, если попытается одна выступить против заговорщиков. Но она не могла оставить своих сестер и брата. И не могла оставить умирать Ястребова, который спас ее жизнь ценой своей. Безвыходные, отчаянные ситуации иногда пробуждают в нас силы, душевные и физические, о которых мы и не подозревали. Конечно, это происходит не всегда. Если мы, вопреки всему, не сдаемся даже на пороге смерти, если готовы совершить невозможное – иногда это случается. Мы совершаем невозможное. Фамильяр – душа мага, его суть и сила. Фамильяр Софьи проснулся в минуты ее отчаяния перед телом мертвого царя. И сделал то, что ее спасло. И, во второй раз, во время Преображенского бунта, когда в отчаянии Софья направила коня к казармам стрельцов, понимая, что не успевает, фамильяр опять спас ее. И так она узнала еще об одном свойстве своей бабочки.

– Каком?

– Способности открывать дороги через слои. Софья прошла следом за бабочкой по этой дороге и появилась там, куда стремилась. Возникла перед казармами стрельцов будто из воздуха. Верхом на серебряном коне, в сопровождении ястреба и бабочки. Этот эпический момент потом часто отображали в картинах и скульптурах. Потрясенные стрельцы без раздумий пошли за царицей. Ей нужно было успеть в Кремль до того, как туда подойдут основные силы заговорщиков, поэтому она, не раздумывая и не сомневаясь, можно так или нет, еще раз сделала невозможное – провела за собой по тайной дороге стрельцов. И уже перед изумленным Преображенским полком опять буквально из воздуха появилась царица верхом на серебряном коне, во главе стрелецкого войска. Первые минуты замешательства решили все. Бунт был подавлен молниеносно. Потом царица Софья использовала этот же способ и в сражениях. Проводила за собой отряды, внезапно ударявшие в тыл противнику. Эта способность царицы изрядно деморализовывала ее врагов, так, что впоследствии они предпочитали идти на уступки заранее и заключать мирные договоры, не вступая в сражения. Так был завоеван Крым, Польша, Швеция.

– А Ястребов?

– Ястребов был рядом с ней. После, через несколько лет случилась мутная история, где Ястребовы якобы злоумышляли против царицы. Но скорее всего это было устроено воронами, и они шантажировали Софью жизнью Ястребова, чтобы заставить ее отдать бабочку. С тех пор род Ястребовых сгинул бесследно, Софья надела траур и больше не использовала бабочку. Можно было бы предположить, что ее фамильяр погиб, но маги без фамильяра долго не живут, а Софья правила еще несколько лет. Но с тех пор ситуация в нашем мире изменилась необратимо. Вороны использовали возможность передачи фамильяров, открытую Ястребовым, и соединив это с технологией запирающих уз, придумали поводки. Теперь все маги по окончанию обучения частично отдают власть над своими фамильярами, позволяя воронам надеть на них поводки. Мы все, Андрей, на поводках у инквизиции и поводырей. Мы не можем даже лишнего слова сказать против них, не то, что выступить открыто. Разве что, кроме редких отчаянных храбрецов, отступников, отказавшихся от поводка и сбежавших. Но они вынуждены всю жизнь скрываться и тоже, по сути бессильны. И только твоя бабочка, которая может разрывать эти узы, способна изменить ситуацию. Конечно, не сейчас – сейчас она слаба, но со временем, когда ты научишься в полной мере пользоваться ее силой… Теперь ты понимаешь, почему инквизиция убьет тебя, как только узнает о бабочке? И почему другие маги будут драться за твоего фамильяра и, возможно, попытаются вынудить тебя передать им его?

Андрей похолодел. Он смотрел на князя с ужасом, не решаясь произнести ни слова.

– Вижу, – мягко добавил князь, – теперь ты понимаешь, как ценны для тебя сильные союзники.

* * *

– Чего-то ты притих паря, – заметил Михаил Иваныч.

– Так… – неопределенно ответил Андрей, – с князем поговорил…

Михаил Иваныч закряхтел. Потом сказал недовольно:

– Поди сперва хвалил и золотые горы сулил, а после – пугал?

– Примерно. А вы откуда знаете?

– Дык… Дурное дело нехитрое. Кошаки они такие. Сперва мурлычет и ластится, а после рыкнет, а то и когтями полоснет. Покуда ему выгодно, он за тебя будет, а как ты станешь неинтересным или слишком опасным – спиной к нему берегись поворачиваться. Перегрызет горло, не раздумывая.

– И что мне делать? – растерялся Андрей.

– Эх, паря, – вздохнул Михаил Иваныч. Посмотрел сочувственно и даже вдруг, протянув мозолистую ладонь, неуклюже потрепал его по затылку, – из меня-то тоже помощник не особо. Прежде, когда в полной силе был, то, может… эх… да, вишь вон, детки мои чего, сильнее Ванечки, сына моего, зверя не было, да и супружница его, белая волчица, последняя из рода, не сыскать уж таких… и чего? Встряли супротив воронов – и сгинули ни за что, в один день. Хорошо, внуков мне оставили, князь вступился, низкий поклон ему, что уж… Сказал – какой с калеки и старика спрос… Да и договором этим повязали меня, как пса цепного к энтому музею, к клятым сокровищам, приставили. Чтоб, значит, и вякнуть не смел. Но все одно, по гроб жизни я ему благодарен, потому тоже не пойду против него. Так что, ты, малец, держись пока князя, только все одно настороже будь. Понял, что ли?

Андрей кивнул. Старик вздохнул и опять потрепал его по голове. А через некоторое время добавил:

– А ишо…такое дело… свойство такое у кошаков, намурлыкают тебе дрему, да и забудешь после нее то, что тебе не надобно помнить. Так что и говори с ними с осторожностью, слишком-то уж не открывайся…