Текст книги "Квартирный вопрос, или Байки черного маклера"

Отличительные признаки

К хорошему быстро привыкаешь, а кушать три раза в день, как ни крути, очень хорошо. И мы с Маргаритой к этому привыкли легко и без надрыва. А вот к тому, что деньги могут закончиться, привыкать не хотелось, поэтому я продолжала работать как вол. За первый год работы я выучилась не только убедительно нести чушь, оценивать квартиры на глазок и говорить часами по телефону, я также научилась играть в сапера и шарики. В сапера у меня получалось лучше всего, я словно умела обходить маленькие черные бомбочки даже там, где вычислить их было невозможно. Это признавали все, даже Юра.

– Интуиция – женская фишка, – пожимал он плечами. А Федор, который до этого считал, что я вообще ни на что не способна, и, кажется, немного ревновал к Юре, с которым мы теперь были довольно близки, теперь с удовольствием болтал со мной во время наших долгих перекуров. В нашем офисе, кстати, курили все. Поголовно. Еще один способ убить время. Теперь, когда я завершила одну настоящую крупную сделку и пару мелких, имела много клиентов и договоров и умела «сказать пару слов за общую и жилую площадь», я официально стала настоящим риелтором. То есть мне уже было позволено играть за компьютером, я никому не делала больше кофе и ходила вместе с Федором и Юрой стоять по вечерам к метро пить пиво. Это было почетно.

Это был своего рода отличительный знак нашего «Баута». Мы не бегали и не суетились, как Лохович, у нас не было потогонной бездушной системы, как в других фирмах. Мы были одна небольшая, но дружная, правда, сильно пьющая семья. Мы любили вдумчиво, с толком и с расстановкой постоять у метро, если, конечно, никому не надо было куда-то бежать, что тоже было не редкость, – показывать квартиру или квартиру смотреть. Ехать на переговоры или ждать переговоры у себя. Дел хватало, тем приятнее было провести случайно свободные летние вечера в хорошей компании единомышленников. Так что, если делать было нечего и дело было вечером, да еще если было тепло… тогда китайгородский парк или пятачок у метро рядом с церковью ждали нас.

Забавно, что в юности я тусовалась с уличными музыкантами и прочими отщепенцами в этом же самом парке, около этого же самого метро, только с другой стороны. И мы тоже так же открывали бутылки об заборчик, там, где стоит памятник героям Плевны. Сейчас там, кажется, собираются лица нетрадиционной ориентации, а в начале девяностых там сидели мы – лица с нестабильной психикой и шестиструнной гитарой. Теперь я стояла на семьсот метров ближе к реке, с чемоданом «солидности», в новом бежевом деловом костюме, и с умным видом вела взрослые разговоры. Мне исполнился двадцать один год. Лето девяносто седьмого года. Я улыбалась и почему-то чувствовала себя абсолютно счастливой и… очень деловой. С банкой… чего-нибудь в руках.

Не то чтобы я любила пиво, я предпочитала компот, но ради такой серьезной, взрослой компании я прекрасно приучилась к его употреблению. Еще был тогда популярен такой напиток – джин-тоник, это был компромисс между компотом и алкоголем. Чаще я выбирала его. С мая по октябрь мы проводили так все свободные вечера, опираясь спинами на бетонный парапет. Мы обсуждали текущие вопросы, необходимые действия, строили планы.

– Видела хату на Поварской? Думаешь, продастся? – спрашивал Юра, глубокомысленно откупоривая бутылку о железное парковое ограждение.

– А ты думаешь, нет? Дорого? – отвечала я Юре, открывая жестяную банку джин-тоника.

– Планировка странная. И три единички – это же сумасшедшие деньги.

– Ну… зато большая. И дизайн, – пыталась я его утешить, хотя дизайн на Поварской был каким-то странным.

Наш клиент, совсем-совсем новый русский, о рос-коши имел крайне сумбурное представление. И квартира его, бесконечная анфилада комнат, исполненных с царской роскошью, заставляла любого нормального человека остолбенеть. Голубые потолки, расписанные в церковном стиле библейскими сюжетами, позолоченная мебель, золотые арки и огромные натуралистические картины с перепелами и фруктовыми натюрмортами. Гобелены, венецианская штукатурка и даже статуи античных богов в коридорах – там было все, что в представлениях того времени являлось показателем настоящего вкуса.

– Там выкуплен целый этаж. Метраж большой, но дизайн? Это ты загнула. Ну, не знаю. – Юра пожал плечами и отхлебнул из бутылки.

Его мысли действительно были только о работе. Мне кажется, Юра был первым человеком, которого я встретила в своей жизни, который по-настоящему любил свое дело. Он занимался им даже во сне, наверное, и был готов говорить с клиентами часами. Юра вечно обсуждал дела, не интересуясь на самом деле моим мнением. Какое там мнение, чего я понимала в колбасных обрезках? Просто я всегда была готова его выслушать, была идеальными ушами. Обычно я сама люблю поболтать – кому угодно сяду на уши, но тут я благоговейно слушала.

– Обязательно продастся, – заверила я его. – После моего зимнего сада, знаешь ли, я поняла, что продать можно что угодно. Пиши: роскошные апартаменты для избранных мира сего – не ошибешься.

– Да, точно, – расхохотался он. – А придет партийный функционер с красной мордой.

– Деньги не пахнут, – хмыкнула я, допивая тоник.

Мы расходились по домам, только когда небо над головами темнело и становилось бархатным, а яркие огни домов разукрашивали Китай-город словно новогоднюю елку. Праздник каждый день. Не хватало только любви. Но на нее у меня почти не было времени. Я проводила в офисе или разъездах практически все свое время, наняла соседку забирать дочь из детского сада, так как по вечерам постоянно показывала квартиры. Металась из одного конца города в другой, а когда приезжала домой, сразу хваталась за телефон. И это тоже самый известный отличительный признак риелтора. Мы все со временем начинаем просто ненавидеть телефон.

Про телефон – это вообще отдельная песня. У плотника – молоток, у столяра – рубанок, у банковского служащего – золотое перо «Parker», а у нас, у риелторов, – телефон. Рабочий инструмент, который, как поводок-удавка, держит тебя всегда в позе низкого старта. Если вы видите на улице, в кафе или в метро человека, который смотрит на звонящий телефон, как на ядовитую змею, и за несколько секунд его лицо отчетливо передает гамму эмоций от нереального раздражения до тупой обреченности – знайте, на девяносто девять процентов перед вами он, риелтор. Наш брат (и сестра) ненавидит слова «будем на связи», и если ему (или ей) позвонить и предложить «просто поболтать», он (и особенно она) в ужасе скажет – только не это. Риелтор не любит болтать с подружками, риелтор любит молчать. Он не может надолго занимать телефон, потому что все время ждет звонка. Не может отключить телефон в кинотеатре, не может не подойти к трубке, даже если не ждет от нее ничего хорошего. Там же может быть КЛИЕНТ.

Мой первый телефон, на который я стала смотреть с раздражением, был наш простой домашний, спаренный с соседями рыжий аппарат, привязанный к стене длинным серым шнуром. У него был затертый круглый диск и, уж конечно, никакой функции тонового набора. Как только я начала набирать обороты на работе, наш «рыжик» стал перегреваться от звонков. Реклама всех моих квартир шла именно на этот, домашний, номер.

– Танька! Опять тебя! Задолбали! – орал братик, испытывающий массу негативных эмоций по поводу моей работы. Он с трудом пережил появление у нас в квартире второй стиральной машины, постоянно ждал, что меня либо кинут, либо посадят, либо убьют. Хорошего от меня никто никогда не ждал. Посадить не посадили, но проблемы я все равно подкидывала. Телефон теперь по вечерам был вечно занят.

– Есть двушка на «Молодежной»?

– Что у вас там за авторский дизайн?

– На Академика Пилюгина трешку продаете? Как посмотреть?

– Расскажите про документы?

– Вы готовы к цепочке?

Разговоры длились бесконечно, разжигая ненависть и классовую рознь в нашем доме. Я сидела с аппаратом в нашем домашнем холле, а мимо меня постоянно проходила и выразительно косилась жена брата.

– Мне надо позвонить!

– Сейчас.

– Мне срочно.

– Одну минуту.

– Я уже устала про твои метры слушать! Освободи телефон!!!

Да, работа риелтора требует большой выдержки и понимания со стороны близких. Если этого нет, то приготовьтесь постоянно подвергаться бытовым разборкам и упрекам. Я старалась как-то не отсвечивать, сливаться со стенами и разговаривать шепотом, но это не помогало. Тогда я обратилась к технологиям. В век стремительно ускоряющихся коммуникаций информационный бум проходил прямо на моих глазах, постоянно залезая мне в карман. Сначала был пейджер – и это было хорошо. Я стала давать в объявлениях номер этого чуда техники и перезванивала клиентам, закрываясь с телефоном в ванной и включая воду. Я делала вид, что принимаю душ, а сама работала, работала, работала… Пейджер был смешной. Иногда приходили такие сообщения:

…Это Сергей Анатольевич, сын Дмитрия Павловича. Вы его поменяли, он сказал, что можете поменять и меня…

…Вы опаздываете? Я тут, справа. Около забор с детьми…

…Приходите ногами. Поедем на Петровиче…

…Отбейте нам что-то, а то мы нервничать начнем…

…Если вы сможете вечером, я вас потом выброшу по дороге, только все-таки сегодня, ладно?…

Пейджер был реально прикольным. Моя самая любимая информашка была – «я жду вас у заднего прохода». Очень не хотелось идти на эту встречу, но человек ждал. Пришлось пойти…

Пейджер в сочетании с рабочим и домашним телефоном проблему решали наполовину. Жена брата все-таки умудрялась сверлить меня взглядом через двери, стучалась туда, а однажды, когда я реально принимала душ, в воспитательных целях перекрыла мне горячую воду. У нас в квартире санузел был СУР (то есть раздельный), и вентили все были в туалете, так что технически это было несложно. Практически, я орала минут десять, получив неожиданные лавины ледяной воды на голову.

– Ну что ты обижаешься? Я же пошутила, – смеялась она, жена брата.

Я еле сдерживалась, однако после получения очередной зарплаты пошла и, сцепив зубы и рыдая от жадности, купила черный японский радиотелефон. С ним я могла уйти вдаль, к лифтам или на лестничную клетку, подальше он «недобрых» людей. Долго, долго в нашем подъезде говорили о призраке риелтора, живущем на чердаке и ведущем по ночам разговоры о сделках. Мой громкий звучный голос разносился сквозь лестничные пролеты, смущая людей. А потом со мной случился мобильник. И он изменил всю мою жизнь. Конкретно – мою личную жизнь, но об этом – пока рано. Пока что мой босс и близкий друг Юра покупает себе мобилу, такую, знаете, крутую и классную – за бешеные бабки. И молодая, развивающаяся компания «Вымпелком» в благодарность за это дарит ему еще один телефон – как бонус.

– Зря ты купила пейджер, – говорит мне Юра. – У меня есть для тебя подарок.

– На Новый год? Он же еще через месяц! – удивляюсь я.

И тут мне дают аппарат. Как сейчас помню, чудо-юдо черного цвета, размером с кирпич, с выдвигающейся антенной, с откидной крышкой и зеленым микроскопическим цифровым экраном.

– Нравится? – улыбнулся Юра, глядя на то, как я с изумлением обозреваю модную риелторскую удавку.

– Очень! – прошептала я, с трудом веря, что это я стою тут в дубленке, с мобильным телефоном в руках и до ушей улыбаюсь.

– Теперь ты всегда со мной на связи.

– На связи? – хмыкнула я. – А как с него звонить?

– Ну… тут целая система. – Юра склонился ко мне и принялся пояснять.

Телефон, что он мне подарил, был специфическим. Номер, который он имел, состоял из огромного количества цифр, чтобы позвонить на него с городского телефона, нужно было сначала соединяться с коммуникатором и только потом набирать номер. Все нормальные человеческие мобильники тогда имели только городские номера, которые были жутко дороги, и их практически ни у кого не было, кроме Лоховича и еще нескольких деловых психопатов. Такого явления, как федеральные номера, еще не изобрели, и мой аппарат, мой номер, по сути, и был тем первым веянием в мобильной индустрии, первым шагом на пути к мобилизации всей страны. И очень скоро, буквально через полгода-год, начался телефонный бум. И начался он с меня.

Во имя любви

Ее звали Лена. Красивая, хоть и немного потрепанная жизнью. Зато ухоженная, с красивыми волосами. За рулем то собственной «шестерки» «Жигули», то какого-то умопомрачительного джипа. Лет тридцати – тридцати пяти, легкая в общении бизнес-леди. Первая настоящая деловая женщина, которую я увидела в своей жизни.

– У меня трешка на Оршанской, новая совершенно. Я на нее три года пахала, – коротко сказала она.

Она вообще все делала четко, быстро, взвешенно, не тратя ни одной лишней минуты. Решения принимала после нескольких минут раздумья, никогда их не меняла. Взгляд ее был острый, умные глаза. Машину водила уверенно, лихо встраивалась в любые «дырки» на дороге, курила дорогие сигареты. Я смотрела на нее с восхищением, близким к поклонению. От нее исходил невероятный аромат силы и женственности одновременно. Я думала: если бы я была не я, а кто-то стоящий, я была бы как она. Моя самооценка равнялась нулю или даже минус единице, так что я просто смотрела на нее и думала, как же, наверное, хорошо быть вот такой успешной и свободной.

– Продаем? Меняем?

– Вы уверены, что справитесь, Таня? Вы как-то слишком молоды. Нет? – спросила она, с недоверием поглядывая на меня, сидящую рядом в ее «шестерке».

– Я уверена, что лучше меня не справится никто. Я буду делать все возможное и намного больше. Вся реклама, обклейка подъездов в вашем районе, фото – портфолио сделаю.

– Ладно, ладно. Убедили. Пойдемте, – кивнула она и припарковала машину. Дом был – новостройка. Панельный, из тех, от которых наши балованные мужчины «Баута» воротили носы. Это уж определенно не элитка. Хотя место хорошее, почти Крылатское, депутатский район. Уже тогда вокруг Крылатского образовалась аура избранности. Люди соображают быстро, Рублевка всегда была и есть Рублевкой. Так что панельный дом на «Молодежной» был подан мной как элитный дом в Крылатском. Тем более что квартира имела авторский дизайн, что для элитки очень хорошо.

– Вот и моя берлога, – развела руками клиентка Лена, показывая на просторный холл с красивой и совершенно необычной мебелью.

– Как тут у вас… оригинально! – аккуратно высказалась я, так как мои познания в дизайне тогда были совсем незначительными. И то, что я увидела, было мне непонятно. Салатово-желтые стены, наборный бамбуковый паркет. Вместо двери в холл – пустой проем и барная стойка. Кухня – темно-зеленая, изумрудная, с хромом и сталью, с изогнутыми кранами и галогенными светильниками.

– Это – последняя коллекция, я привезла ее на заказ из Англии. Круто – круче некуда. Ни у кого в Москве такой нет. А вот тут – стеклянный стол с гравировкой. Авторская работа. Светильники изготовлены по эскизам дизайнера.

– О! – только и смогла сказать я.

Квартира, которую мне доверили продавать, была выполнена действительно по эксклюзивному проекту, что большая редкость. Обычно под авторским дизайнером тогда имели в виду какие-нибудь дикие изыски типа лепнины на потолках или зеркальных стен в ванных комнатах. Тогда ведь даже металлические двери и стеклопакеты являлись частью дизайна. Та квартира хоть и не была в моем вкусе (но кто бы еще на него ориентировался, на мой вкус), была совершенной – стильной, оригинальной и ультрасовременной.

– А это должна была быть комната моей дочери, – сказала Лена, открывая передо мной очередную дверь. Там стояла большая кровать с резными ручками, а по стенам были расставлены изготовленные на заказ в размеры комнаты стеллажи. В голосе моей клиентки мне почудилась грусть, но я решила не обращать на это внимания. Мало ли что мне приглючится.

– Красиво.

– Правда? – оживилась она. – Я делала проект с лучшими дизайнерами. Целый год возилась, тут все сделано идеально. Из лучших материалов, самые качественные и модные. Я тут знаю каждую деталь. Знаете, сколько я об этой квартире мечтала. Думала, что буду тут жить… счастливо.

– Мы все продадим в лучшем виде! – пообещала я, оптимистично улыбаясь. На прощание я поймала от нее странный, полный необъяснимой муки взгляд, но его я не поняла и списала на помехи в эфире. Квартира нашла покупателя довольно быстро. И на призывы купить эксклюзивную квартиру в депутатском квартале откликнулись многие. На салатовый хромированный дизайн реагировали по-разному, в основном негативно. Однако через некоторое время один суровый мужчина в возрасте, кривясь и демонстрируя недовольство, согласился ее купить.

– Скидку сделаете?

– Сделаем, – пообещала я со всей искренностью. – Малюсенькую, но сделаем. Обязательно. Можем еще подарить рамку для фотографий на новоселье.

– Да уж. Спасибо, – еще больше погрустнел он. Однако денег дал, аванс внес. Я позвонила Лене, которая в это время была в Лондоне.

– Нашли? – переспросила она после длинной паузы. – Понятно.

– Надо сбросить тысячу долларов, и все. Он наш.

– Да, вы действительно прекрасно работаете. А юридическая часть как?

– Все хорошо, – заверила ее я.

Лена долго молчала, а потом прислала нам юриста, который должен был все проверить. Вообще-то принято традиционно верить риелтору на слово, в том числе и в вопросах юридических. Потому что если нет – что же, нанимать еще и юриста? Два раза платить за одно и то же? Но Лена была девушкой просвещенной, много работала за границей. И работать с юной девицей без признаков высшего образования, даже неоконченного, ей было боязно. Могу ее понять. В общем, она прислала юриста. Сама осталась в Лондоне.

– Ну что тут, какие бумажки? – спросил юрист, шустрый худощавый парень лет тридцати, с бегающими глазками. Уж не знаю, где Лена его откопала, но юристом он был своеобразным.

– Бумажек – полно. Не хватит, можно в туалете еще набрать. Вы вообще чего хотите? – спросил Юра, крайне недовольный появлением этого сомнительного типа.

– Я пришел к вам с добром, – заверил нас он. – И уйду с ним же. Давайте будем делать юридическую экспертизу.

– Чего?

– Квартиры? – неуверенно переспросил юрист.

– Делайте, – расхохотался Юра. – Тем более что это квартира вашей клиентки. Вот будет сюрприз, если вы в ней что-то не то откопаете и развалите нам сделку.

– Н-да? – огорчился юрист. Он явно не мог придумать, что бы у нас такого проверить. Почитал договор принятого нами за квартиру аванса, покивал, подул щеки, потребовал себе зеленого чаю. Был послан подальше, после чего обиделся и сказал: – Давайте мне половину комиссии, и я скажу клиентке, что у вас все в порядке.

– Что? – ахнула я.

То, что я услышала, было выше моего понимания, так что я решила, что ослышалась. Кто он такой и что о себе возомнил? Я работала два месяца, бегала в дождь, холод и снег, показывала квартиру, висела на телефоне дома, просиживая около мусорки у лифтов часами, чтобы не мешать брату с женой жить счастливо. А половину моей комиссии – ему? За какие такие подвиги?

– Потому что я – юрист, – сказал он. – А ты – никто. И если я завтра скажу Лене, что ты темнишь и мутишь, ты просто останешься без ничего.

– Но ведь и она квартиру не продаст! – поразилась я.

– Это не моя проблема. Может, я ее потом и продам, – пожал плечами этот гад.

Как же мне хотелось его задушить. Именно тогда я поняла, что, как и Каштанка супротив человека все равно что плотник супротив столяра, риелтор супротив юриста – ничто. Одно недоумение.

– Придется с ним делиться, – вздохнул Юра.

– Ни за что! – замотала я головой, потому что всегда была упертой и несговорчивой, никогда не любила делиться кровно заработанными деньгами.

Я позвонила Лене в Лондон и принялась биться в истерике:

– Ваш юрист меня шантажирует. Пусть я лучше вообще останусь без комиссии, но я работала честно, могу все вам показать и доказать. Он пытается отобрать мои деньги, после того как работа уже выполнена. А сам ничего и не проверял, потому что проверять-то и нечего. Деньги вы в депозитарии и сами проверите. Лена, вам надо решать. Я с вашим юристом даже рядом стоять отказываюсь.

– Но… у вас нет выбора.

– Зато у вас он есть. Ваш юрист – мошенник. Я – нет.

– Я… мне надо подумать, – жестко сказала Лена. – У меня тут роуминг стоит дороже, чем авиа-билет. Странная у нас связь.

– Что такое роуминг?

– А? Ничего, Таня. Не берите в голову. Я вам перезвоню. – Она отключилась, оставив меня весь вечер нервничать. Только часам к двенадцати ночи мой домашний телефон зазвонил.

– Танька, это просто хамство! Немедленно вешай трубку! Я запрещаю! – кричал брат из-за стены, пока я сбегала с радиотелефоном к лифтам.

– Что у вас там? – удивилась Лена.

– Ничего. Все в порядке, – ответила я.

Действительно, звонить риелтору в двенадцать ночи – явление обычное и нормальное. Кажется, я об этом уже говорила. Считается, что риелтор – он никогда не спит, так же как и не ест, не проводит выходные с детьми, не имеет права на отпуск или больничный.

– Я прилетаю в понедельник. Мы можем назначить сделку на вторник? – спросила она.

Я выдохнула и улыбнулась:

– Как только вам будет удобно. Я все подготовлю.

О том, почему Лене пришлось продать квартиру, которую она просто обожала, я узнала после сделки. На встречу с покупателями Лена приехала на большом черном джипе с тонировкой, с блатными номерами. Мне она ласково улыбалась, а юриста на сделке не было. Он пропал, и больше я его не видела. Зато был Юра, который снова довольно улыбался и подсчитывал барыши.

– Вам всю мебель оставлять? – спросила Лена у покупателей.

– Нет, не надо. У нас своя, – фыркнул суровый мужчина, удивив Лену до глубины души.

Она отошла ко мне и спросила:

– То есть я все могу увезти?

– Кроме кухни, – кивнула я.

– Странно, – озадачилась Лена. – Но все стеллажи и мебель делались на заказ, специально под эти метражи. Весь проект разрушится, если заменить мебель.

– Ну… нам-то что? – пожала я плечами. – Хотите, мы поможем вам с переездом?

– Нет, ничего. У меня есть кому помочь. Просто… странно. – Она больше ничего не говорила, так как в остальном покупатели вели себя безукоризненно. То есть денег привезли достаточно и не устраивали «почемучку», самую неприятную забаву, которая может произойти на сделке. «Почемучка» – это такая форма стресса, выливающаяся в лавину неожиданных, зачастую бессмысленных вопросов, которые обрушиваются на голову риелтора в момент, когда смысла в этом уже никакого нет.

Представьте, все участники сделки, а иногда это человек до десяти, сидят в переговорной комнате депозитария, глубоко под землей, в бетонируемом склепе. Стол, стулья, проверочные и счетные машинки, ультрафиолетовая лампа. И, конечно, груда наличных денег на пустом столе. Все напряжены, лица сведены судорогой, все боятся, что что-то пойдет не так, сорвется. И тут находится один… редиска, нехороший человек, и начинает сеанс «почемучки».

– А почему деньги не опечатаны?

– А почему не все купюры по сто долларов?

– А где будет ключ от ячейки? А что, если мы его потеряем?

– А если деньги из ячейки пропадут?

– А если банк разорится?

– А если договор не зарегистрируют, что будет?

– А можно, я вот тут, в банковском договоре, фразу поменяю? Почему нет? Тогда я отказываюсь деньги сюда закладывать.

– А мне нужны расписки на расписки, что я их написал. Ну и что, что это ерунда. Я так хочу.

– А что, если вы – мошенники?

– А что будет, если завтра переворот, путч, смена власти? А если Земля сойдет с орбиты, кто мне деньги вернет?

«Почемучка» продлевает сделку на три-шесть дополнительных, никому не нужных часов, истончает нервы риелтора, доводит до белого каления нормальных участников сделки. Заткнуть «почемучку» невозможно, сократить время этой игры тоже крайне сложно, потому что ее затевают не для того, чтобы реально что-то узнать, а исключительно ради эротического удовольствия и выброса стрессовых волн. И, кстати, опыт показывает, что в любой сделке хоть один «почемучка», да найдется.

Ленина сделка шла безукоризненно. Видимо, я уже отработала свою «плохую карму», общаясь с ее юристом. Покупатели молча выкладывали на стол привезенные в полиэтиленовом пакете деньги, Лена распаковывала пачки, умело проверяла купюры под лампой, показывая высокую осведомленность в этом вопросе. Уютная тишина подземелья убаюкивала, прохлада оживляла. Красные ряды сейфовых хранилищ чем-то напоминали колумбарий, но это почему-то не пугало. Когда я шла между рядами бесконечных стенок с ящиками, я представляла, что в каждой стене, в каждом ящике хранится сокровище. Огромные кучи денег в одном и том же месте. И место это – депозитарий «Менатепа».

Кстати говоря, интересно, что в девяносто седьмом году этот депозитарий был чуть ли не единственным на весь наш активно торгующий собой город. Так что теоретически криминальному элементу было достаточно тогда засесть в правильных кустах напротив входа в депозитарий и отстреливать всех людей с черными закодированными «дипломатами», а также сумками, пакетами и авоськами. Улов мог бы оказаться огромным. Я знаю, что пару раз около депозитария действительно происходили ограбления, но в целом криминальный мир эту точку почему-то не трогал.

Последний раз я видела Лену, мою идеальную деловую женщину, при передаче ее квартиры нашему суровому, но богатому покупателю. Я подготовила акты и приехала по просьбе «сурового» 31 декабря девяносто седьмого года. Он был помешан на том, чтобы завершить дело в старом году, хотел даже поставить какую-то мебель, был напорист и настойчив, говорил руководящим тоном, так что я оставила своего ребенка у папы и поперлась через снега и сугробы выполнять риелторский долг. Лена уже сидела на квартире, «суровый» стоял у подъезда, охранял раскрытый настежь грузовик с мебелью. Я поднялась и прошла в квартиру, перешагнув через какие-то тюки. На месте стеклянного стола теперь стояла какая-то тумба, вместо стеллажей – огромные массивные темно-коричневые гробы с резными дверями и массивными зеркалами. Посреди этого громоздкого безумия сидела моя Лена и смотрела на меня потерянными глазами.

– Просто не понимаю, зачем они ее купили! – прошептала она мне на ухо, увидев мое оцепенение.

– Черт знает, – пожала я плечами, а из комнаты, в которой должна была жить Ленина дочь, вдруг выкатилась маленькая старушка, замотанная в пуховый платок.

– Нет, ну какая дурацкая квартира, – запричитала она. – Салатовые стены – глупость. Они же маркие. И кладовочки нет! Где я должна банки закатывать? И у нас тележка, куда ее ставить?

– Пойдем выпьем, – предложила Лена, быстро подписав все бумаги.

Я с готовностью кивнула. Я вообще в те времена была готова выпивать по любому поводу, если с хорошим человеком. Особенно под Новый год. Сидя в ближайшем кафе с рюмкой в руке, я спросила наконец о том, о чем не решалась спросить до этого, до получения комиссии.

– А зачем вообще вы ее продали?

– Все ради любви, мать ее, – ответила она, поразив меня этим ответом. И болезненно поморщилась. – Нет, ну не мог, что ли, купить эту квартиру человек, который хоть немного понимает в дизайне? Эти шкафы, эти комоды? Да им было проще купить и обклеить золотыми обоями любую другую квартиру!

– Да уж, логики никакой, – согласилась я. – А как это, из-за любви?

– Ты еще совсем маленькая, Таня. А я…. У меня дочери пятнадцать. Я уже думала: все, построю эту хату и буду там стареть, наслаждаясь покоем.

– Стареть? – хмыкнула я. – Только не вы.

– Ну… любить, во всяком случае, я не собиралась. Знаешь, я уже накушалась.

– Я знаю, – кивнула я.

Лена с удивлением на меня посмотрела, потом кивнула.

– А тут он – Владислав. Ты его видела. Он в джипе сидел.

– А-а-а, – протянула я, вспоминая красивого, подтянутого мужчину в дорогой одежде, сидевшего на заднем сиденье.

– Мы с ним три года уже вместе. Он хочет, чтобы я с ним жила в Лондоне. Там у него дом.

– Здорово! – порадовалась я.

– Да уж. Стоило столько лет биться за независимость, чтобы теперь вот… а, к черту. Он мужик классный, меня любит, дочку. Только… он мужик. Сказал, что на чужой территории никогда не появится, что ноги его там не будет. Сказал, чтоб делала с ней что хочу, но он даже слышать о ней не хочет. Хочет, чтобы я на его деньги жила. И не работала. А я не привыкла. Мне это сложно.

– Да уж! Дилемма.

– Я три года ждала, думала, может, разойдемся. А теперь вот решилась. Чего квартира будет стоять? Я в России-то почти не бываю. Но, ты знаешь, это как… продать свою мечту.

– Да уж, – усмехнулась я. – Чего только не сделаешь ради любви!