Текст книги "Мрачный Жнец"

«СУВ НИР ИЗ АНК-МОРПОРКА»

Наверн Чудакулли, аркканцлер Незримого университета, был просто неудержимым автокондиментором, сиречь самоприправителем[8]8
  Тот, кто всегда солит, а то и даже перчит любое блюдо, какое подадут, даже не попробовав сперва его на вкус. Психиатры-бихевиористы по всей вселенной, работающие на сети общепита, сэкономили заказчикам миллиарды местной валюты тем, что подметили феномен автокондименции и посоветовали заказчикам изначально не добавлять соль и перец. Чистая правда!


[Закрыть]. За обедом перед ним всегда ставили персональный набор приправ: соль, три сорта перца, четыре сорта горчицы, четыре вида уксуса, пятнадцать разновидностей карри и, наконец, его любимый соус Ухты-Ухты: смесь зрелой укипаловки, солёных огурцов, каперсов, горчицы, манго, фиг, толчёного койхрена, вытяжки из анчоуса, асафетиды и, главное, серы и калиевой селитры для пущей остроты. Чудакулли получил этот рецепт в наследство от дядюшки, который как-то раз за сытным обедом употребил полпинты своего соуса, принял уголь для лучшего пищеварения, раскурил трубочку – и таинственно исчез. Только его башмаки нашли следующим летом на крыше. На обед сегодня подавали холодную баранину. Баранина отлично сочеталась с соусом Ухты-Ухты, шла буквально влёт. В день гибели старшего Чудакулли она и вовсе пролетела три версты.

Наверн повязал салфетку на шею, потёр руки и потянулся к еде.

Еда отодвинулась.

Он снова потянулся. Блюдо скользнуло прочь.

Чудакулли вздохнул.

– Ладно, ребята, – сказал он. – Вы же знаете правило: никакой магии за Обеденным Столом. Кто тут со мной в игры играет?

Другие старшие волшебники удивлённо уставились на него.

– Мэ-мэ-мне кажется, что мы не можем играть, – промямлил казначей, который в последнее время лишь изредка случайно проваливался во вменяемость. – Мэ-мэ-мне кажется, мы потеряли часть фишек…

Он огляделся, хихикнул и снова принялся резать свой кусок баранины ложкой. Товарищи не давали ему пока ножей на всякий случай.

Блюдо с бараниной взлетело в воздух и принялось медленно кружиться. Затем взорвалось.

Волшебники заворожённо наблюдали за этим, роняя капли уксуса и дорогие пряности.

– Наверное, дело в соусе, – предположил декан. – Вчера он достиг критической остроты.

Что-то упало ему на голову и отскочило в его обед. Это оказался чёрный железный шуруп в несколько дюймов длиной.

Ещё один шуруп слегка оглушил казначея.

Через пару секунд третий вонзился остриём в стол у самой руки аркканцлера.

Волшебники подняли глаза.

Главный Зал по вечерам освещался одной большой люстрой со свечами. Впрочем, слово «люстра», которым обычно называют блестящую хрустальную вещь, не вполне подходило этой огромной, тяжёлой, чёрной, засаленной штуковине, висевшей под потолком зловеще, как неминуемая расплата по долгам. Она могла бы вместить тысячу свечей. А висела она точнёхонько над столом старших волшебников.

Ещё один шуруп ударился о пол у костра.

Аркканцлер прокашлялся.

– Бежим? – предложил он.

Люстра рухнула.

Обломки стола и посуды ударили в стены. Смертоносные куски баранины размером с человеческую голову полетели в окна. Одна свеча, вылетевшая из обломков с безумной скоростью, вошла в дверь на глубину нескольких дюймов.

Аркканцлер высвободился из останков своего кресла.

– Казначей! – рявкнул он.

Казначея откопали в камине.

– Эм-м, да, аркканцлер? – проблеял он.

– Что всё это значит?

Шляпа Чудакулли взлетела с головы.

Эту обычную широкополую остроконечную шляпу аркканцлер приспособил к своей бурной жизни. В поля он втыкал рыболовные крючки с наживкой. За ленту на тулье засунул арбалетик – просто на случай, если будет во что пострелять на пробежке. А острый верх, как оказалось, идеально подходил по размерам для бутылочки «Очень старого пряного бренди Бентикса». Чудакулли очень привязался к этой шляпе.

А вот она от него взяла и отвязалась.

Она плавно перелетела зал, издавая слабый, но отчётливый звук глотков.

Аркканцлер вскочил на ноги.

– Чёрт бы тебя побрал! – возопил он. – Да этот бренди стоит по двенадцать долларов за литр! – Он прыгнул, пытаясь поймать шляпу, промахнулся, но продолжил прыгать, пока не ухватился за поля и не завис неподвижно в нескольких футах от пола.

Казначей нервно поднял руку.

– Может, это древоточцы? – спросил он.

– Если такое повторится, – проревел Чудакулли, – хоть раз ещё что-то подобное, я очень, очень разозлюсь!

Он рухнул на пол, и в тот же миг распахнулись широкие двери. Вбежал портье Университета, а за ним – отряд дворцовой гвардии патриция.

Капитан гвардии оглядел аркканцлера с головы до ног с таким выражением, будто слово «гражданский» он произносит с тем же выражением, что и «таракан».

– Ты тут главнюк? – спросил он.

Аркканцлер расправил мантию и попытался пригладить бороду.

– Да, я аркканцлер Незримого университета, – сказал он.

Капитан гвардии с любопытством оглядел зал. Все студенты попрятались в дальнем углу. Ошмётки еды покрывали стены до самого потолка. Обломки мебели валялись вокруг останков люстры, словно деревья вокруг упавшего метеорита.

Затем капитан заговорил с презрением человека, который не учился с девяти лет, но наслышан…

– Забавляемся тут, а? – спросил он. – Бросаемся хлебом и всё такое?

– Могу ли я узнать причины вторжения? – холодно перебил Чудакулли.

Капитан опёрся о копьё.

– Что ж, – ответил он, – дело такое. Патриций забаррикадировался у себя в спальне, потому что мебель во дворце ездит туда-сюда, вы глазам своим не поверите, а повара не могут даже зайти на кухню, там такое творится…

Волшебники старались не глядеть на наконечник копья. Он начал сам собой откручиваться.

– Короче, – продолжил капитан, не замечая слабый металлический скрип, – патриций позвал меня через замочную скважину и говорит: «Дуглас, не могли бы вы сбегать в Университет и спросить там главного, не будет ли он так любезен заглянуть сюда, если не слишком занят?» Нет, я могу, если хотите, вернуться и доложить, что вы тут заняты студенческими розыгрышами…

Наконечник уже почти слез с древка.

– Вы меня слушаете? – с подозрением спросил капитан.

– Эм-м… что? – переспросил аркканцлер, с трудом отрываясь от вращающегося острия. – А. Да. Что ж, спешу заверить вас, сударь, что не мы стали причиной…

– А-а-ай!

– Извините?

– Наконечник упал мне на ногу!

– Правда? – невинно удивился Чудакулли.

Капитан запрыгал на одной ноге.

– Слушайте, чёртовы торговцы фокус-покусами, вы идёте или нет? – произнёс он между прыжками. – Босс очень недоволен. Вот прямо очень-очень.

Огромное бесформенное облако Жизни плыло по Плоскому миру, копилось, как вода за плотиной, когда закрывают шлюзы. Больше не было Смерти, чтобы отнимать силу жизни, когда она окончена, и ей некуда стало деться.

То тут, то там она прорывалась случайными полтергейстами, напоминая сполохи молний перед мощной летней грозой. Всё сущее жаждет жить – в этом и есть смысл цикла жизни. Это двигатель, питающий биологический насос эволюции. Всё пытается взобраться повыше на эволюционное древо, когтями, щупальцами или скользким брюхом проложить себе путь в новую нишу, пока не взберётся на самую вершину – и не окажется, что она таких трудов и не стоила.

Всё сущее жаждет жить – даже то, что живым никогда не было. У таких вещей есть своего рода квазижизнь, метафора жизни, почти-жизнь. И теперь она противоестественно расцветала, как растения при неожиданной оттепели…

Что-то особенное было в этих стеклянных шариках. Их хотелось взять и потрясти, поглядеть, как кружатся и парят миленькие снежинки. А затем забрать домой и поставить на каминную полку.

И позабыть о них.

Отношения Университета с патрицием, абсолютным властелином и почти доброжелательным тираном Анк-Морпорка, были сложными и неоднозначными.

Волшебники утверждали, что служат высшей истине, а потому не обязаны подчиняться земным законам города.

Патриций отвечал, что это, безусловно, так, но треклятые налоги они будут платить, как все.

Волшебники утверждали, что, как свидетели света мудрости, они не должны присягать смертному человеку.

Патриций отвечал, что в этом есть резон, и всё же они должны городу по двести долларов с головы в год, выплаты раз в квартал.

Волшебники утверждали, что Университет стоит на зачарованной земле, а потому для них должно быть сделано исключение. И вообще, как можно облагать налогом знания?

Патриций отвечал: ещё как можно. Двести долларов с головы; если с этим какие-то проблемы, головы можно и отделить от тел.

Волшебники утверждали, что Университет никогда не платил налогов властям предержащим.

Патриций отвечал, что предержать себя в руках ему становится всё трудней.

Волшебники спросили: как насчёт условий помягче?

Патриций отвечал: а это и есть мягкие условия. И господам лучше не проверять, как выглядят жёсткие.

Волшебники утверждали: был когда-то, кажется в Век Стрекозы, правитель, который пытался диктовать Университету, что делать. Патриций может зайти и поглядеть, что с ним стало.

Патриций пообещал, что зайдёт. Обязательно зайдёт.

В итоге они договорились вот о чём: конечно, волшебники не платят налогов, но они готовы делать совершенно добровольные взносы, скажем, в двести долларов с человека, безо всякого принуждения, mutatis mutandis, без задней мысли, сугубо на мирные и экологически чистые цели.

Именно такая игра между ветвями власти делала Анк-Морпорк столь интересным, увлекательным, а главное, до жути опасным местом для жизни[9]9
  Об этом шумном мегаполисе написано множество песен. Самая знаменитая – «Анк-Морпорк! Анк-Морпорк! Он так хорош, что назван Анк-Морпорком!», но есть и другие, например: «Унеси меня, река, прочь из Анк-Морпорка», «Увы, я возвращаюсь в Анк-Морпорк» и популярная в старину «Лихорадка Анк-Морпорка».


[Закрыть].

Старшие волшебники нечасто выбирались в такие места, какие в брошюре «Бобро поржаловать в Анк-Морпорг» описаны как «людные проспекты и загадочные переулки большого города», но с первого же взгляда поняли: что-то не так. Нет, булыжники мостовой и раньше периодически летали в воздухе, но обычно их кто-нибудь кидал. А теперь они летали сами по себе.

Распахнулась дверь, и из неё вышел костюм, позади него приплясывала пара туфель, а шляпа парила в нескольких дюймах над пустым воротником. За ним бежал тощий мужчина, пытавшийся прикрыть наспех завязанным полотенцем то, на что обычно требуются брюки.

– А ну, вернись! – кричал он на костюм, который уже заворачивал за угол. – Я за тебя ещё должен семь долларов!

Вторые брюки выскочили на улицу и побежали за ними.

Волшебники сгрудились в кучку, словно испуганный зверь с пятью остроконечными головами и десятью ногами. Никто не решался высказаться первым.

– Чёрт возьми, это поразительно! – воскликнул наконец аркканцлер.

– Хм-м? – переспросил декан, как бы намекая, что повидал в жизни много куда более поразительных вещей и что, уделяя излишнее внимание обыкновенной ходячей одежде, аркканцлер обесценивает самую суть волшебства.

– Нет, ну правда. Я мало знаю портных, дающих бесплатно вторые брюки к костюму за семь долларов.

– А-а, – сказал декан.

– Если будет снова пробегать, подставьте ему подножку, я хочу поглядеть ярлычок.

В окно наверху вылезла простыня и улетела прочь над крышами.

– А знаете, – сказал преподаватель современного руносложения, стараясь говорить как можно спокойнее и расслабленней, – я думаю, это не магия. Не ощущается это как магия.

Главный философ пошарил в глубине одного из своих бесчисленных карманов. Что-то глухо звякнуло, хрустнуло и пару раз крякнуло. Наконец он извлёк оттуда тёмно-синий стеклянный кубик. На передней его грани красовался циферблат.

– Ты эту штуку носишь с собой в кармане? – удивился декан. – Это же дорогой инструмент!

– А что это за фиговина? – спросил Чудакулли.

– Поразительно чувствительный прибор измерения магии, – пояснил декан. – Измеряет плотность магического поля. Иными словами, колдометр.

Главный философ гордо поднял куб и нажал кнопку сбоку.

Иголка на циферблате немного покачалась и остановилась.

– Видали? – объявил главный философ. – Естественный фон не превышен.

– Говори громче! – ответил аркканцлер. – Тут шумно, не слышу.

Грохот и крики доносились из домов по обе стороны улицы.

Госпожа Эвадна Торт была медиумом-экстрасенсом, хотя, по правде, не очень-то «экстра».

Работа была не бей лежачего. Мало кто из умерших в Анк-Морпорке изъявлял желание поболтать с живыми родичами. Чем больше мистических измерений между ними и нами, тем лучше – таков был их девиз. Так что в промежутках между спиритическими сеансами она подрабатывала швеёй и служкой в церкви – в любой. Госпожа Торт вообще любила религию – по своим меркам, конечно.

Эвадна Торт была не из тех медиумов, что пытаются выпендриться завесами из бус и дымом благовоний, отчасти потому, что не выносила благовоний, но в первую очередь потому, что была действительно хороша в своём деле. Хороший иллюзионист способен удивить публику даже при помощи коробка спичек и совершенно обычной колоды карт – «господа, можете сами убедиться, это совершенно обычная колода карт». Ему не нужны складные столы, которые прищемляют пальцы, и хитроумные шляпы с двойным дном, как у дешёвых фокусников. Так и Госпоже Торт не требовалась лишняя бутафория. Даже высококачественный хрустальный шар она держала, только чтобы порадовать клиентов. Вообще-то, Госпожа Торт могла читать будущее хоть по кастрюле с овсянкой[10]10
  Например, по ней можно было предсказать скорое свидание с белым фарфоровым другом.


[Закрыть]. Могла узреть откровение на сковородке, где жарится бекон. Она всю жизнь провела погружаясь в мир духов. Впрочем, в случае с Эвадной «погружение» не вполне точный термин. Она не просто погружалась. Скорее уж, пинком открывала дверь в мир духов и требовала менеджера.

Вот и сейчас, готовя себе завтрак и нарезая собачий корм для Людмиллы, она услышала голоса.

Голоса были слабыми. Не то чтобы на самой грани слышимости, ведь такие голоса не слышны обычным ушам. Они звучали у неё в голове.

– …Осторожней там… где я… эй, хватит пихаться…

Затем они снова умолкли.

Их сменил назойливый писк из соседней комнаты. Она отложила варёное яйцо и выглянула за занавес из бус.

Звук исходил из-под суровой, солидной мешковины, служившей покрывалом хрустального шара.

Эвадна вернулась на кухню и выбрала сковороду потяжелей. Махнула ей разок-другой в воздухе, чтобы рука привыкла, а затем подкралась к накрытому шару.

Приподняв заранее сковороду, чтобы сразу расплющить любую гадость, она резко сдёрнула покрывало.

Шар медленно вращался в подставке. Эвадна понаблюдала за ним. Затем задёрнула занавески, грузно опустилась в кресло, глубоко вдохнула и спросила:

– Кто там?

Большая часть потолка обвалилась.

Через несколько минут, приложив немало труда, Госпожа Торт высвободила голову.

– Людмилла!

В коридоре послышались мягкие шаги, и что-то вошло в дом с заднего двора. По форме своей это, безусловно, была женщина, даже привлекательная, одетая в самое обычное платье. Только она явно страдала от излишнего оволосения, с которым не могли справиться все розовые бритвочки в мире. А ещё, похоже, в этом сезоне в моду вошло отращивать когти и клыки подлиннее. От такой твари впору было ожидать звериного рыка, но она заговорила приятным и явно человеческим голосом:

– Мама?

– Йа тута, внизу.

Зловещая Людмилла подняла огромный обломок и с лёгкостью отбросила его:

– Что случилось? Ты что, ясновидение забыла включить?

– Йа его отключила, шоб поговорить с пекарем. Божечки, у мене душа в пятки ушла.

– Сделать тебе чашечку чаю?

– Не надо. Ты ж знаешь, в Энти Дни у тебе чашки из рук валятся.

– Я уже лучше справляюсь, – возразила Людмилла.

– Молодчина, девочка моя, токмо я сама всё сделаю, но спасибо тебе.

Госпожа Торт встала, стряхнула гипсовую пыль с фартука и добавила:

– Они там кричали! Кричали! Все одновременно!

Модо, садовник Университета, как раз пропалывал розарий, когда старинный бархатный газон разверзся рядом с ним и исторг из глубин неистребимого Ветрома Сдумса, моргающего от яркого света.

– Это ты, Модо?

– Верно, господин Сдумс, – ответил гном. – Помочь вам вылезти?

– Думаю, сам справлюсь, но спасибо.

– У меня в сарае лопата, если вам нужно.

– Нет-нет, всё совершенно в порядке. – Ветром вытащил себя из газона и смахнул грунт с остатков мантии. – Извини за газон, – добавил он, оглянувшись на дыру.

– Ничего страшного, господин Сдумс.

– А сколько лет ушло на то, чтобы придать ему такой идеальный вид?

– Примерно пять веков, полагаю.

– Божечки! Прошу прощения. Я целился в погреба, но, похоже, заплутал.

– Да не волнуйтесь так, господин Сдумс, – беззаботно ответил гном. – Сейчас всё растёт просто с безумной скоростью. Я засыплю яму к вечеру, засею заново, и пятьсот лет пролетят так, что и не заметите.

– Судя по тому, куда всё катится, замечу, – проворчал Ветром и огляделся. – А аркканцлер на месте?

– Видел, как все пошли во дворец, – ответил садовник.

– Тогда, пожалуй, лучше пойду по-быстрому помоюсь и переоденусь. Не хочу больше никого пугать.

– Я слыхал, вы не просто умерли, вас ещё и похоронили? – спросил садовник, когда Сдумс заковылял прочь.

– Всё верно.

– Но вас, я смотрю, в гробу не удержишь, да?

Ветром обернулся.

– Кстати говоря… а где у нас улица Вязов?

Модо почесал ухо:

– Вроде возле улицы Паточной шахты.

– Ах да. Вспомнил.

Модо вернулся к прополке.

Цикличность смертей Ветрома Сдумса его не пугала. Что такого? Деревья умирают к зиме – а по весне пускают новые почки. Сухие семена ложатся в землю – и вырастают молодые побеги. По сути, ничто не умирает надолго. Взять хоть тот же компост.

Модо верил в компост с той же страстью, с какой другие верят в богов. Его компостные кучи дышали, бурлили и слабо светились в темноте, отчасти благодаря загадочным и, вероятно, запрещённым ингредиентам, которые Модо в них вливал. Впрочем, всё это не доказано, да никто и не стал бы раскапывать кучу и проверять, что там в ней.

Всё это мёртвая материя, но при этом живая. И на ней чудесно росли розы. Главный философ как-то сказал Модо, что его розы вырастали такими высокими из-за чуда бытия. Но Модо в душе был уверен, что они просто стараются как можно дальше убраться от компоста.

Сегодня эти кучи ждало лакомство. Сорняки и побеги нынче разрослись. Он ещё не видел, чтобы растения росли так быстро и пышно. Должно быть, дело в компосте, подумал Модо.

К тому времени, как волшебники добрались до дворца, там воцарился кавардак.

Куски мебели летали под потолком. Косяк посуды пролетел мимо аркканцлера, словно серебристая плотва, и скрылся в коридоре. Казалось, всё здание захватил избирательный и легкомысленный ураган.

Сюда уже прибыли другие. В том числе группа лиц, одетых почти как волшебники, но намётанный глаз сразу подмечал отличия.

– Жрецы? – процедил декан. – Здесь? Раньше нас?

Две стайки стариков подсознательно приняли такие позы, чтобы руки оставались свободны.

– Что от них толку? – вопросил главный философ.

Метафорическая атмосфера в комнате резко похолодала.

Мимо волнами проплыл ковёр.

Аркканцлер поглядел глаза в глаза дородному первосвященнику Слепого Ио – будучи верховным жрецом главного бога в хаотичном пантеоне Плоского мира, он считался своего рода председателем религиозного сообщества Анк-Морпорка.

– Легковерные глупцы, – буркнул главный философ.

– Безбожные еретики, – ответил маленький служка, выглядывая из-за широкой спины первосвященника.

– Мракобесные идиоты!

– Мерзкие атеисты!

– Рабы божков!

– Жалкие фокусники!

– Кровожадные жрецы!

– Вездесущие волшебники!

Чудакулли приподнял бровь. Первосвященник едва заметно кивнул.

Они оставили своих спутников обмениваться проклятьями с безопасного расстояния и как бы невзначай отошли в сравнительно тихую часть помещения. Здесь, возле статуи одного из предтеч патриция, они снова повернулись друг к другу.

– Ну… как дела в сфере докучания богам? – спросил Чудакулли.

– Скромно делаем всё возможное. А как там опасные вмешательства в дела, недоступные человеческому пониманию?

– Неплохо, неплохо. – Чудакулли снял шляпу и пошарил в тулье. – Раздавим капельку кой-чего?

– Алкоголь есть искушение, кое губит души… А сигаретки не найдётся? Уверен, вы там курите вовсю.

– Только не я. Знал бы ты, что эта дрянь делает с лёгкими…

Чудакулли отвинтил верхушку шляпы и налил в неё щедрую порцию бренди.

– Итак, – сказал он, – что тут творится?

– В нашем храме алтарь взлетел в воздух и упал на нас.

– А у нас люстра сама отвинтилась. Да всё подряд теперь отвинчивается. А ещё по пути сюда мимо нас пробежал костюм, и ты представляешь какой? Две пары штанов за семь долларов!

– Ого! А ярлычок не разглядел?

– А ещё всё пульсирует. Заметил?

– Мы думали, это всё ваши шутки.

– Дело не в магии. Может, это ваши боги гневаются мальца больше обычного?

– Вроде бы нет.

У них за спинами жрецы и волшебники уже кричали друг на друга вплотную.

Первосвященник пододвинулся ближе.

– Думаю, мне хватит духовных сил одолеть немножко искушения, – сказал он. – У меня такой жути не было с тех пор, как в мой приход зачастила Госпожа Торт.

– Торт? Что за Госпожа Торт?

– У вас же есть… чудовищные Твари из Бездонных Измерений и всё такое, да? Ужасающие опасности вашей богомерзкой профессии? – спросил он.

– Ну да.

– А у нас для этого есть Госпожа Торт.

Чудакулли поглядел на него с любопытством.

– Лучше не спрашивай. – Жрец содрогнулся. – Радуйся, что никогда её не узнаешь.

Чудакулли молча протянул ему бренди.

– Только между нами, – прошептал жрец, – ты-то как думаешь, откуда всё это? Там стражники вот-вот откопают его светлость. Ты же знаешь, он потребует ответов. А я даже не уверен, что знаю вопросы.

– Не магия и не боги, – задумался Чудакулли. – Кстати, мне-то искушения оставишь? Спасибо. Значит, не магия и не боги. Мало вариантов остаётся, верно?

– Может, существуют виды магии, о которых вы не знаете?

– Если такие и есть, мы о них не знаем.

– И то верно, – согласился жрец.

– А не может так быть, что это боги решили безбожно пошалить на стороне? – Чудакулли хватался за последнюю соломинку. – Вдруг парочка из них поссорилась или как-то так? Что-нибудь не то сделали с золотыми яблоками?

– На божественном фронте сейчас всё тихо, – ответил первосвященник. Он закатил глаза при этих словах, будто читая текст, написанный внутри головы. – Гиперопия, богиня обуви, заявила, что Сандельфон, бог коридоров, – пропавший брат-близнец Грюна, бога круглогодичных фруктов. Кто подложил козу в постель Оффлера, бога-крокодила? Заключит ли Оффлер союз с Семируким Секом? Тем временем Хоки-Шутник снова взялся за старое…

– Да-да, хватит, – перебил Чудакулли. – Честно говоря, никогда всем этим не интересовался.

Позади них декан пытался помешать главному философу превратить жреца Оффлера, бога-крокодила, в набор чемоданов, а у казначея хлестала кровь из носа от меткого удара кадилом.

– Нам нужно действовать одним фронтом, – объявил Чудакулли. – Ладно?

– Согласен, – ответил первосвященник.

– Ладно. Временно!

На уровне глаз синусоидой проплыл коврик. Первосвященник вернул флягу с бренди.

– Кстати, мама говорит, ты ей давно не писал, – сказал он.

– Да… – Прочие волшебники глазам бы не поверили, заметь они, как смутился и покраснел их аркканцлер. – Я был занят. Ты же знаешь, как это бывает.

– Она просила напомнить, что ждёт нас обоих на обед в честь Страшдества.

– Я не забыл, – хмуро ответил Чудакулли. – Обязательно приду. – Он повернулся к разразившейся позади схватке. – Кончайте уже, ребят, – сказал он.

– Братие! Смирите гнев свой! – возопил первосвященник.

Главный философ отпустил голову верховного жреца культа Хинки. Пара кюре перестала мутузить казначея. Все принялись приводить в порядок одежду, искать шляпы и смущённо покашливать.

– Так-то лучше, – сказал Чудакулли. – А тем временем мы с его преосвященством первосвященником решили…

Декан покосился на коротышку-епископа.

– Он пнул меня! Эй! Ты пнул меня!

– О, нет, сын мой, я не делал сего.

– Делал, чёрт побери! – прошипел декан. – Сбоку, чтобы никто не видел!

– …Мы решили, – повторил Чудакулли, глядя на декана в упор, – найти решение текущих пертурбаций в духе братства и доброй воли, и тебя это тоже касается, философ.

– А что я-то? Он меня толкнул!

– Что ж, да простят тебя боги! – с жаром ответил архидьякон Трума.

Сверху что-то громыхнуло. По лестнице галопом проскакал шезлонг и с разгону врезался в двери зала.

– Кажется, охрана всё ещё вытаскивает патриция, – предположил первосвященник. – Видимо, даже потайные ходы самозаперлись.

– Что, все сразу? Я думал, у этого хитрого чертяки они повсюду, – усомнился Чудакулли.

– Взяли и заперлись, – заявил первосвященник. – Все до одного.

– Все, кроме одного, – поправил голос позади них.

Из стены вышла фигура. Человеческая, но лишь в целом. Тощий, бледный патриций, одетый в пыльный чёрный костюм, всегда казался Чудакулли больше похожим на хищного фламинго. Если, конечно, бывают чёрные фламинго, невозмутимые, как камни.

Голос Чудакулли почти не изменился, когда он обернулся, разве что в нём стало больше сладкого сиропа.

– А-а, лорд Витинари, – сказал он. – Я так рад, что вы целы и невредимы.

– Джентльмены, я жду всех вас в Продолговатом кабинете, – сказал патриций. Позади него бесшумно закрылась часть стены.

– Хм, мне кажется, там наверху целый взвод гвардейцев пытается освободить… – начал было первосвященник.

Патриций отмахнулся.

– Не будем им мешать, – сказал он. – По крайней мере, у них есть занятие, дающее чувство собственной важности. Иначе им придётся просто стоять по углам день-деньской, мечтая о походе в туалет. Пройдёмте сюда.

Начальники прочих гильдий Анк-Морпорка появлялись поодиночке и парами, постепенно заполняя зал.

Патриций угрюмо разглядывал бумаги на своём столе, пока они спорили.

– Ну, это точно не мы, – сказал главный алхимик.

– Но ведь именно из-за вас вещи постоянно взлетают на воздух, – заметил Чудакулли.

– Да, но только из-за непредвиденных экзотермических реакций, – возразил алхимик.

– Когда взрываются, – перевёл его заместитель на лету.

– Вещи взлетают на воздух, но после этого падают. А не летают кругами или, например, сами собой откручиваются, – заявил главный, нахмурившись на него. – И к тому же зачем нам это делать с самими собой? Я вам говорю, у меня в мастерской творится ад! Вещи летают туда-сюда! Не успел я войти, как большая и очень дорогая колба разбилась вдребезги!

– Мерри, кажется, это был очень ценный опыт!

Груда тел расступилась, выдвинув вперёд генерального секретаря и верховного дурака Гильдии шутов и пересмешников. Он задрожал при виде такого внимания – впрочем, он и так всё время дрожал. Выглядел он так, будто его лицо слишком много раз служило мишенью для тортов, его спина всегда была белая, а нервы готовы лопнуть окончательно при звуке очередной подушки-пердушки. Мастера других гильдий старались говорить с ним ласково – так разговаривают с людьми, стоящими на краю очень высокой крыши.

– Что ты хотел сказать, Джоффри? – уточнил Чудакулли как можно мягче.

Шут сглотнул.

– Ну, видите ли, – пробормотал он, – колба была дорогая, то есть ценная, а алхимики с её помощью ставили опыты. Вот и получается каламбур «ценный опыт», который алхимик как бы приобрёл. Ценный опыт. Понимаете? Игра слов. Эм-м… Не очень смешно получилось, верно?

Аркканцлер поглядел в его глаза, похожие на два потёкших яйца.

– Ах, это шутка, – понял он. – Ну конечно. Хо-хо-хо! – Он махнул рукой, чтобы остальные подхватили.

– Хо-хо-хо, – повторил первосвященник.

– Хо-хо-хо, – согласился глава Гильдии убийц.

– Хо-хо-хо, – подтвердил алхимик, – и знаешь, шутка ещё смешнее оттого, что колба была не для опытов.

– Так, значит, вы хотите мне сказать, – произнёс патриций, когда шута заботливо увели прочь, – что никто из вас не несёт ответственности за происходящее?

При этих словах он со значением посмотрел на Чудакулли.

Аркканцлер уже собирался ответить, как вдруг заметил краем глаза движение на столе патриция.

Там стояла моделька дворца в стеклянном шарике. А рядом с ней лежал нож для бумаг.

И этот нож медленно сгибался.

– Ну? – переспросил патриций.

– Это не мы, – без выражения промямлил Чудакулли. Патриций проследил за его взглядом.

Нож уже свернулся в дугу.

Патриций оглядел перепуганную толпу и нашёл в ней капитана Докси из Дневной Стражи.

– А вы можете что-то с этим сделать?

– Эм-м… С ножом, сэр? Ну… Думаю, можно его арестовать за злостное сгибание.

Витинари всплеснул руками.

– Итак. Это не магия! Это не боги! Это не люди! Так что это? И кто это остановит? Кого ещё мне вызвать?

Полчаса спустя стеклянный шарик исчез. Никто этого не заметил. Впрочем, как всегда.

А вот Госпожа Торт знала, кого ей вызвать.

– Ты тут, Один-Человек-Ведро? – спросила она.

И пригнулась, просто на всякий случай.

Из пустоты просочился тонкий и недовольный голосок:

«где вы были? тут яблоку негде упасть!»

Госпожа Торт закусила губу. Прямой ответ означал, что её дух-проводник тревожился. Когда его ничто не беспокоило, он мог минут пять болтать о бизонах и великих белых духах. Хотя единственное, что Один-Человек-Ведро мог при жизни сделать с духами – это выпить их по ошибке, приняв за огненную воду. И лучше не думать, что он сделал бы с бизоном. А ещё он упорно вставлял слова типа «ум-м» и «хау».

– Что ты имеешь в виду?

«у вас там катастрофа случилась или что? или какая чума на десять секунд?»

– Нет. Вроде ничего такого.

«а тут всё переполнено, знаете ли, что всех держит?»

– Да что ты имеешь в виду?

«цыццыццыццыц, я пытаюсь говорить с мадам! да, вот вы там, притихли! лады? сосибочки…»

Госпожа Торт разобрала другие голоса, пытавшиеся его заглушить.

– Один-Человек-Ведро!

«это я-то дикарь? а знаешь, что этот дикарь тебе скажет? а? так вот слушай, я тут уже более сотни лет! и не потерплю такого обращения от того, чей труп ещё не остыл! а вот и да, ты…»

Его голос утих.

Госпожа Торт стиснула зубы.

Его голос вернулся.

«…ах так, значит? так, значит? может, при жизни ты и был крут, приятель, но здесь и сейчас ты всего лишь простыня с дырками! ой, не нравится ему, ну…»

– Мам, он сейчас опять драку затеет, – сказала Людмилла, лежащая клубочком у очага. – Он всегда говорит людям «приятель», когда собирается морду набить.

Госпожа Торт вздохнула.

– И похоже, он собирается её набить куче народа, – добавила Людмилла.

– Ой, ну ладно. Принеси-ка мне вазу. Только, чур, дешёвую.

Многие полагают, но немногие точно знают, что у всего есть духовная форма и всё после гибели какое-то время существует в узком просвете между мирами живых и мёртвых. А это важно.

– Нет, не эту. Эта бабушкина.

Этот призрачный остаток существует недолго, если его не удерживает сознание, но в зависимости от того, что вы задумали, этого может и хватить.

– Вот эта подойдёт. Мне никогда узор не нравился.

Госпожа Торт взяла из лап дочери оранжевую вазу, расписанную розовыми пионами.

– Ты ещё тут, Один-Человек-Ведро?

«…ты у меня сейчас пожалеешь, что умер, жалкий ты…»

– Лови.

Она бросила вазу в очаг. Ваза разбилась.

Через мгновение донёсся звук с Той Стороны. Точь-в-точь такой, как если одного бестелесного духа другой бестелесный дух приложил духом вазы.

«То-то, – раздался голос Одного-Человека-Ведро, – а у неё там ещё таких штук много, ясно?»

Мать и мохнатая дочь Торты кивнули друг другу.

Когда Один-Человек-Ведро вновь заговорил, в его голосе сочилось самодовольство.

«просто немного восстановил тут субординацию, – сказал он. – мальца расчистил личное пространство. у нас тут куча проблем, Госпожа Торт здесь как в приёмной…»