Текст книги "Мрачный Жнец"

Его перебил пронзительный гвалт других бестелесных голосов.

«…вы не могли бы передать послание господину…»

«…скажите ей, кошелёк с золотыми спрятан в дымоходе…»

«…пусть не отдаёт серебро Агнессе, а то она такое сказала про нашу Молли…»

«…я не успела покормить кота, пусть кто-нибудь…»

«…цыццыццыццыц! – Это снова был Один-Человек-Ведро. – вы что, не понимаете? это спиритический сеанс! а вы со своими котами лезете! тут положено говорить всякое вроде „я здесь очень счастлив, жду не дождусь, когда вы присоединитесь“».

«…ну погоди, если все к нам присоединятся, мы тут по головам ходить будем…»

«…суть не в том, не в том суть, я что хочу сказать, когда ты призрак, надо говорить как положено. госпожа Торт?»

– Да?

«вам надо кому-нибудь об этом рассказать…»

Госпожа Торт кивнула.

– А теперь уходите все, – сказала она. – У меня опять начинается мигрень.

Хрустальный шар померк.

– Ну что? – сказала Людмилла.

– Жрецам рассказывать не буду, – отрезала Госпожа Торт.

Не то чтобы Госпожа Торт не была религиозна. Была, и, как вы уже поняли, весьма и весьма.

Не было ни единого храма, церкви, мечети или груды стоячих камней в этом городе, куда она не ходила бы какое-то время. После чего внушала церквям больший ужас, чем Эпоха Просвещения. Один вид пухлого тельца Госпожи Торт на пороге мог посреди ритуала намертво лишить жрецов дара речи.

Намертво. В том-то и суть. Все религии имели строгие правила насчёт разговоров с мёртвыми. Как и Госпожа Торт. Они считали, что это грех. Госпожа Торт считала, что это просто вежливость.

Это часто приводило к яростным теологическим дебатам, в ходе которых Госпожа Торт пыталась «вложить немного ума» первосвященнику. В итоге Госпожа Торт вложила столько своего ума по всему городу, что, по идее, давно должна была растратить его весь. Но, как ни странно, чем больше ума она раздавала, тем больше у неё оставалось.

Дело было ещё и в Людмилле. Людмилла была проблемой. Покойный господин Торт, мир-его-праху, при жизни даже на луну не свистел, поэтому госпожа Торт подозревала, что в Людмилле проявилось давнее семейное наследие тех времён, когда они жили в горах, или, может, в детстве она подхватила генетику. Мадам припоминала туманные намёки матери, что их прадядя Эразм порой обедал под столом. Так или иначе, три недели из четырёх Людмилла была приличной и вполне вертикальной девицей, а в остальное время – очень воспитанной мохнатой волчицей.

Не все жрецы так смотрели на это. Рано или поздно госпожа Торт ссорилась со всеми жрецами[11]11
  Госпожа Торт слышала, что в некоторых религиях существуют жрицы. Но то, что мадам думала о рукоположении в сан женщин, мы напечатать не можем – цензура не пропустит. На ритуалы со жрицами в Анк-Морпорке часто заявлялась толпа переодетых жрецов других конфессий, которые просто отдыхали тут пару часиков, зная, что точно не встретят госпожу Торт.


[Закрыть], служившими посредниками между ней и её текущими богами. К тому времени она благодаря бесконечно напористому характеру уже обычно была ответственной за расстановку букетов, мытьё алтаря, уборку храма, очистку жертвенного камня, почётную рудиментарную девственность, ремонт пуфиков и прочие мелкие, но необходимые повседневные дела. Так что её уход из храма приводил к полному хаосу. Госпожа Торт застегнула плащ.

– Это не поможет, – сказала Людмилла.

– Пойду к волшебникам. Они-то должны докумекать, – сказала госпожа Торт.

Она буквально трепетала от собственной важности, словно маленький мячик ярости.

– Да, но ты сама говорила, они никого не слушают, – возразила Людмилла.

– Придётся попробовать. И кстати, почему ты не в комнате?

– Ой, мам. Ты же знаешь, я ненавижу там сидеть. Незачем…

– Осторожность не помешает. А вдруг тебе в голову взбредёт погонять соседских кур? Что люди скажут?

– Меня никогда не тянет гонять кур, мам, – устало сказала Людмилла.

– Или за каретами бегать и лаять.

– Это собаки делают, мам.

– Так что будь хорошей девочкой, топай в комнату, запрись и займись вышиванием.

– Мам, ты же знаешь, я не могу удержать иголку.

– А ты попробуй, ради мамочки.

– Ладно, мама, – проворчала Людмилла.

– И к окнам не подходи. Чтобы люди не пугались.

– Да, мама. А ты не забудь включить предвидение. Ты же знаешь, зрение у тебя уже не то.

Госпожа Торт проследила, как дочь поднимается по лестнице. Затем заперла входную дверь за собой и зашагала в сторону Незримого университета, в котором, говорили, творился самый разный абсурд.

Тот, кто проследил бы за шествием Госпожи Торт по улицам, отметил бы необычные особенности. Хотя походка её была нестройной, никто в неё не врезался. От неё не шарахались, она просто не оказывалась там, где другие. В какой-то момент она замерла и шагнула в переулок. Через мгновение с телеги, разгружавшейся у таверны, скатилась бочка и разбилась о брусчатку там, где она только что стояла. Затем она вышла из переулка и перешагнула через обломки, бормоча что-то под нос.

Госпожа Торт вообще то и дело бормотала. Её рот находился в постоянном движении, будто она пыталась извлечь что-то застрявшее между зубами.

Дойдя до высоких чёрных врат Университета, она вновь остановилась, будто прислушиваясь к внутреннему голосу.

Затем отошла в сторону и стала ждать.

Билл Дверь лежал в темноте на сеновале и ждал. Снизу изредка доносились звуки, издаваемые лошадью Бинки: шаги, жевание.

Билл Дверь. Итак, у него появилось имя. Конечно, имя у него и прежде было, но оно означало то, что он воплощал, а не того, кто он есть. Билл Дверь. Звучало славно и солидно. Господин Билл Дверь. Вильям Дверь, эсквайр. Билли Ди… нет. Никаких Билли.

Билл Дверь закопался поглубже в сено, пошарил в мантии и извлёк золотые часы. В верхней колбе осталось ощутимо меньше песка. Убрал.

Итак, ему предстоял так называемый «сон». Он знал, что это такое. Люди этим подолгу занимались. Ложились – и начинался сон. Вероятно, у этого была какая-то цель. Он наблюдал за ними из любопытства. Теперь следовало это проанализировать.

Ночь плыла над миром, а её хладнокровно преследовал новый день.

В курятнике на той стороне двора что-то встрепенулось.

– Ку-ка… кхм.

Билл Дверь уставился на крышу хлева.

– Ку-ка-ре… кхм.

Сквозь щели пробивался серый рассвет.

А ведь всего несколько минут назад там был багровый свет заката!

Шесть часов промелькнули, как не бывало.

Билл выхватил часы. Да. Уровень песка определённо снизился. Пока он ждал наступления сна, что-то украло часть его… его жизни. И он совершенно это упустил…

– Ку… Ку-к… кхм…

Он слез с чердака и вышел в утреннюю дымку.

Уставился на курятник. Пожилые куры насторожённо глядели в ответ. Старый петух смущённо посмотрел на него и пожал крыльями.

Со стороны дома раздался звон. У двери висел железный обод от бочки, и госпожа Флитворт яростно колотила по нему половником.

Он пошёл посмотреть, в чём дело.

– К ЧЕМУ ТАКОЙ ШУМ, ГОСПОЖА ФЛИТВОРТ?

Она обернулась, держа в руке занесённый половник.

– Батюшки, ты, видать, ходишь тихо, как кошка! – воскликнула она.

– ВАМ ЭТО ВИДАТЬ?

– В смысле, я не услышала, как ты подошёл. – Она отступила и оглядела его с головы до ног. – Что-то с тобой не так, Билл Дверь, но что именно – ума не приложу, – сказала она.

Двухметровый скелет стоически выдержал осмотр. Ему казалось, что сказать тут нечего.

– Что хочешь на завтрак? – спросила старушка. – Не то чтобы у тебя был выбор – так и так будет овсянка.

Позже она подумала: «Должно быть, он съел её, ведь тарелка пуста. Но почему я не помню, как он ел?»

А ещё эти странные дела с косой. Он глядел на неё так, будто видел такую впервые. Она указала ему на поперечные ручки и защитный трос на стыке. Он вежливо изучил их.

– А КАК ТОЧИТЬ ЕЁ, ГОСПОЖА ФЛИТВОРТ?

– Помилуй, да она и так острее некуда!

– НО КАК НАТОЧИТЬ ЕЁ ЕЩЁ ОСТРЕЙ?

– Никак. Острая – значит, острая. Острее не сделаешь.

Он махнул косой в воздухе и разочарованно вздохнул.

А потом были странные дела с травой.

Покос был высоко на холме позади фермы, над пшеничным полем. Она понаблюдала, как он работает. У него была самая необычная методика, какую она только видела. Она даже не думала, что так можно косить.

Наконец, она сказала:

– Славно, славно. И замах, и удар – всё при тебе.

– БЛАГОДАРЮ, ГОСПОЖА ФЛИТВОРТ.

– Но зачем ты срезаешь по одной травинке?

Билл Дверь уставился на ровный ряд стеблей.

– А БЫВАЕТ КАК-ТО ПО-ДРУГОМУ?

– Можно, знаешь ли, срезать помногу за раз.

– НЕТ-НЕТ. КАЖДОМУ ПОЛОЖЕН СВОЙ УДАР. ОДИН ВЗМАХ – ОДИН СТЕБЕЛЬ.

– Но так ты много не накосишь, – возразила госпожа Флитворт.

– Я СКОШУ ВСЁ, ГОСПОЖА ФЛИТВОРТ.

– Да ну?

– ДОВЕРЬТЕСЬ МНЕ.

Госпожа Флитворт оставила его в покое и ушла в домик. Стоя у окна в кухне, она какое-то время наблюдала за тёмной фигурой вдали.

Интересно, что он натворил, подумала она. У него явно есть Прошлое. Наверное, он один из этих Загадочных Типов. Может, совершил ограбление и Залёг на Дно.

Он уже выкосил целый ряд. По одной за раз, но, как ни странно, куда быстрей, чем работники, косившие целыми снопами…

Госпожа Флитворт читала только «Альманах фермера и посевной каталог», который обычно лежал в сортире и мог там протянуть целый год, если никого не пронесёт. Помимо строгих сведений о фазах луны и графике посевов, его авторы злорадно смаковали описания массовых убийств, жестоких ограблений и природных бедствий, обрушивавшихся на человечество. Как-то вроде «15 июня, Год Внезапного Горностая: в этот день 150 лет назад мужчина погиб от внезапного выпадения гуляша в Щеботане» или «14 человек пало от рук Чума, Жестокого Метателя Сельди».

Самое важное в этих историях – они всегда происходили далеко-далеко, словно само провидение держало их подальше. А в округе ничего не происходило, не считая изредка кражи кур или тролля-шатуна. Конечно, в холмах тоже водились грабители и бандиты, но они вполне ладили с местными жителями и даже служили важной частью местной экономики. И всё же она чувствовала себя в безопасности, когда на ферме жил ещё кто-то.

Мрачная фигура на склоне уже углубилась во второй ряд. Скошенная трава позади неё быстро сохла на солнце.

– Я ЗАКОНЧИЛ, ГОСПОЖА ФЛИТВОРТ.

– Тогда пойди покорми свинью. Кстати, её зовут Нэнси.

– НЭНСИ, – повторил Билл и покатал слово во рту, словно хотел распробовать его со всех сторон.

– В честь моей мамы.

– ПОЙДУ ПОКОРМЛЮ СВИНЬЮ НЭНСИ, ГОСПОЖА ФЛИТВОРТ.

Госпоже Флитворт показалось, что прошли считанные секунды.

– Я ЗАКОНЧИЛ, ГОСПОЖА ФЛИТВОРТ.

Она поглядела на него, прищурившись. Затем нарочито медленно вытерла руки, вышла на двор и направилась в свинарник.

Нэнси стояла по самые глаза в свежих отрубях.

Госпожа Флитворт не знала, что именно сказать. Наконец она произнесла:

– Очень славно. Очень славно. Ты… ты явно работаешь… быстро.

– ГОСПОЖА ФЛИТВОРТ, А ПОЧЕМУ ПЕТУХ НЕ КУКАРЕКАЕТ, КАК ПОЛОЖЕНО?

– Ой, старина Сирил? У него с памятью проблемы. Забавно, правда? Жаль, что у него не получается.

Билл Дверь нашёл на старой кузне кусочек мела, взял доску из обломков и какое-то время очень аккуратно писал. Затем прибил доску перед курятником и указал на неё Сирилу.

– ТЫ ЭТО ПРОЧИТАЕШЬ, – сказал он.

Сирил близоруко уставился на надпись «Кукареку» мрачным готическим шрифтом. В глубине его крохотного, глупого куриного мозга нарастало пугающее понимание, что ему придётся научиться читать. И как можно скорей.

Билл Дверь сидел на сене и обдумывал прошедший день. День вышел насыщенный. Он косил сено, кормил скот и даже починил окно. Ещё нашёл старый комбинезон, висевший в хлеву. Ему показалось, что он куда лучше подходит для Билла Двери, чем мантия, сотканная из кромешной тьмы, так что он его надел. А ещё госпожа Флитворт дала ему широкополую соломенную шляпу.

А ещё он вызвался сходить в городок за полмили отсюда. Городок был безлошадный – будь у них лошадь, они бы давно её съели. Казалось, местные жили только тем, что воровали друг у друга бельё с верёвок.

Там была площадь, совершенно жалкая. Просто расширенный перекрёсток, а на нём ратуша с часами. Ещё имелась таверна. Он в неё зашёл.

Поначалу все стихли, пока их разум не сосредоточился так, чтобы уделить ему место, и тогда его встретили с осторожным гостеприимством. Всё-таки новости разносятся быстрее под винцо с виноградом.

– Вы, видать, новый работник у госпожи Флитворт, – заметил бармен. – Господин Дверь, так, кажется?

– ЗОВИТЕ МЕНЯ БИЛЛ.

– Ага. Когда-то давно там была миленькая старая ферма. Мы и не думали, что бабка там останется.

– Ага, – согласилась парочка стариков у камина.

– АГА.

– Недавно в наших краях? – спросил бармен.

Внезапное молчание остальных посетителей напоминало чёрную дыру.

– НЕ ВПОЛНЕ.

– Значит, бывали уже у нас?

– ТОЛЬКО ПРОЕЗДОМ.

– Поговаривают, госпожа Флитворт чокнутая, – заявили со скамьи у потемневших от дыма стен.

– Поумней твоего будет, малый! – возразил другой сгорбленный пьянчуга.

– Ну да. Ума у неё палата. Но при этом чокнутая.

– А ещё говорят, у ней цельные ящики сокровищ в этой ейной гостиной.

– Да нет у неё денег. По любому поводу жмотится.

– Вот-вот! Богачи – самые жмоты на свете и есть.

– Ладно. Умная и богатая. Но всё равно чокнутая.

– Ежели ты богатый, то уже не чокнутый. Богатые бывают только эксцентричными.

Вновь повисла давящая тишина. Билл Дверь отчаянно искал, что сказать. В болтовне он никогда не был силён. Повода попрактиковаться не было.

Что люди говорят в такие моменты? Ах да.

– Я ПОКУПАЮ ВСЕМ ВЫПИВКУ, – объявил он.

Потом они научили его игре, состоявшей из стола с дырками и сетками по углам и шаров, тщательно вырезанных из дерева, и эти шары надо было сталкивать друг с другом, чтобы отскакивали в дырку. Игра называлась как-то вроде «миллиард». Играл он в неё хорошо. По правде говоря, идеально играл. Поначалу он просто не умел играть иначе. Но, услышав, как другие ахают, он исправился и начал совершать точно выверенные ошибки. Когда его начали учить игре в дротики, он уже отточил этот приём. Чем больше он ошибался, тем больше нравился людям. Так что он метал маленькие пернатые дротики с убийственной меткостью: ни один не попадал ближе фута к мишени. Одним он даже умудрился срикошетить от гвоздя и лампы и попасть кому-то в пиво. Все хохотали как безумные, а одному старику от смеха даже стало дурно, и пришлось его вывести на свежий воздух.

Его называли Стариной Биллом. Никто его раньше так не называл.

Какой удивительный вечер!

Был лишь один неприятный момент, когда тоненький голосок сказал: «Да это же шкилет!» Он обернулся и увидел маленькую девочку в ночнушке, которая глядела на него, сидя на барной стойке, – без страха, скорее даже с восторгом.

Владелец заведения, которого, как уже знал Билл Дверь, звали Лифтон, нервно хохотнул и извинился.

– Фантазёрка она у меня, – сказал он. – Чего только не лопочут дети, да? А ну, марш в постель, Салли. И извинись перед господином Дверью.

– Но он же шкилет в одежде, – упрямилась девочка. – Почему сквозь него пиво не проваливается?

Он едва не запаниковал. Кажется, его могущество слабело. Обычно люди не могли его разглядеть – он оставлял своего рода пробел в их ощущениях, и они заполняли эту пустоту в голове деталями на свой выбор. Но это касалось взрослых. Похоже, это не защищало его от подобных заявлений. Он ощутил, как вокруг все растерялись. Но тут мать девочки очень вовремя вышла из подсобки и забрала дитя. Сдавленное нытьё про «шкилета, у которого все кости торчат» стихло за поворотом лестницы.

А всё это время старинные часы над камином всё тикали и тикали, отрубая по секунде от его жизни. Ещё недавно казалось, что их так много…

В дверь амбара под сеновалом тихонько постучали. Он услышал, как она открылась.

– Ты там в приличном виде, Билл Дверь? – раздался голос госпожи Флитворт во мраке.

Билл Дверь проанализировал смысл вопроса, учитывая контекст.

– ДА? – предположил он.

– Я тебе парного молочка принесла.

– ДА?

– Давай, поспеши. А то остынет.

Билл Дверь осторожно спустился по лесенке.

Госпожа Флитворт ждала его с фонарём в руках и шалью на плечах.

– Я туда корицу добавила. Мой Руфус любил корицу. – Она вздохнула.

Билл Дверь имел о подтекстах и интонациях примерно такое же представление, как астронавт на орбите – о погоде на Земле. Всё видно, всё прямо тут, готово к изучению – но бесконечно далеко от фактического опыта.

– СПАСИБО, – сказал он.

Госпожа Флитворт огляделась.

– Я смотрю, ты тут уютно устроился, – бодро сказала она.

– ДА.

Она потеплее закуталась в шаль.

– Ну, тогда я в дом пойду, – сказала она. – Кружку можешь занести поутру.

Она стремительно ушла в ночь.

Билл Дверь взял молоко с собой на чердак. Поставил на стропила, сел и стал наблюдать, как оно остывает и гаснет свеча. И ещё после этого.

Наконец он начал различать назойливый шелест. Он достал золотые часы и засунул их в дальний конец чердака, прикрыв копной сена.

Тише не стало.

Ветром Сдумс, прищурившись, вгляделся в цифры – не меньше сотни Считающих сосен пало ради одной этой улицы – и вдруг понял, что щуриться уже не надо. При жизни он привык быть близоруким, но сейчас его зрение стало острее некуда.

Дом № 668 удалось найти не сразу – адрес оказался на втором этаже над ателье. Вход был из переулка. Там на облупившейся стене кто-то прикрепил объявление с оптимистичным текстом:

«Заходите! Заходите!! Клуб „Новое начало“.

Смерть – это ещё не конец!!!»

За дверью оказалась лестница, где пахло старой краской и дохлыми мухами. Ступени скрипели даже громче колен Ветрома Сдумса.

На стенах кто-то оставил надписи. Слоганы были необычными, но общий настрой узнавался: «Покойники всех стран, подымайтеся, вам нечаво терять, окромя своих цепей! Молчаливое большинство требует Прав Мёртвым! Немедленно прекратить живизм!!!»

Наверху оказалась площадка с одной дверью.

Давным-давно тут кто-то повесил масляную лампу под потолок, но казалось, её никто не зажигал уже тысячи лет. Древний паук, вероятно питавшийся остатками масла, лениво наблюдал за ним из паутины.

Ветром снова поглядел на визитку, по привычке глубоко вдохнул и постучался.

Аркканцлер шагал обратно в университет, пылая яростью, а остальные безнадёжно плелись следом.

– Кого ему вызвать? Кого вызвать? Это же мы тут волшебники, а не кто-нибудь!

– Да, только мы по правде не знаем, что творится, верно? – уточнил декан.

– Так, значит, выясним! – рявкнул Чудакулли. – Уж не знаю, кого он вознамерился вызвать, но я, чёрт возьми, знаю, кого вызвать мне!

Он резко остановился. Остальные волшебники с разбегу влепились в него сзади.

– О нет, – произнёс главный философ. – Умоляю, только не это!

– Да это же проще простого, – ответил Чудакулли. – Не о чем волноваться. Я ещё прошлым вечером вычитал, по правде. Понадобится три щепки и…

– Четыре мэгэ мышиной крови, – траурно закончил главный философ. – И даже это не обязательно. Хватит двух щепок и яйца. Только яйцо должно быть свежим.

– А с чего вдруг?

– Так ведь мышке неприятно, когда кровь берут.

– Нет, я насчёт яйца.

– Ой, да кто эти яйца спрашивает?

– И всё равно, – заявил декан, – это слишком опасно. Мне вечно кажется, что он из октограммы не выходит лишь потому, что в ней смотрится лучше. Ненавижу, когда он пырит на тебя и как будто секунды считает.

– Да-да, – согласился главный философ. – Не надо нам такого. Мы обычно сами со всем справляемся. Драконы, чудовища всякие. Крысы. Помните прошлый год? Крысы запрудили буквально всё. Но лорд Витинари не стал нас слушать, нет-нет. Он заплатил оборванцу в полосатых лосинах, чтобы тот их прогнал.

– Так у него же получилось, – напомнил преподаватель современного руносложения.

– Конечно получилось, чёрт возьми, – воскликнул декан. – И в Щеботане получилось, и в Сто Лате. Даже в Псевдополисе прокатило бы, не опознай его кое-кто. Это же были «Изумительный Морис и его дрессированные грызуны»!

– Нечего менять тему, – перебил Чудакулли. – Мы собираемся провести Ритуал АшКент. Так?

– И призвать Смерть, – продолжил декан. – Ой-ёй…

– Да что такого в Смерти? – удивился Чудакулли. – Он же профессионал. Просто работа у парня такая. Ничего личного. Честный малый, спросим его прямо, и никаких проблем. Уж он-то знает, что творится.

– Ой-ёй, – повторил декан.

Они дошли до ворот. Госпожа Торт шагнула наперерез, загородив аркканцлерру дорогу.

Брови Чудакулли полезли на лоб.

Аркканцлер был не из тех, кто любит вести себя с женщинами грубо и невоспитанно. Если точнее, он был груб и невоспитан абсолютно со всеми, независимо от пола – можно сказать, так он поддерживал равноправие.

Всё могло случиться иначе, если бы один из участников разговора не слышал заранее, что ему скажут через несколько секунд, а второй слушал вообще хоть что-нибудь из сказанного.

Госпожа Торт начала с ответа.

– Я вам не «дамочка»! – огрызнулась она.

– А вам чего, дамочка? – спросил аркканцлер.

– Так не говорят с почтенной госпожой, – ответила госпожа Торт.

– И нечего тут обижаться, – заявил аркканцлер.

– Ой, божечки, я правда так делаю? – удивилась госпожа Торт.

– Мадам, почему вы отвечаете ещё до того, как я что-либо скажу?

– Что?

– О чём вы?

– О чём вы?

– Что?

Они уставились друг на друга: разговор зашёл в непреодолимый тупик. Наконец госпожа Торт поняла, что делать.

– Я чой-то опять провижу невпопад, – сказала она, сунула палец себе в ухо и покрутила там с пронзительным скрипом. – Вот так-то ладненько будет. Так вот, чего я…

Но Чудакулли решил, что с него хватит.

– Казначей! – воскликнул он. – Будь добр, дай этой дамочке пенни, и пусть валит по своим делам.

– Что-о? – Госпожа Торт внезапно пришла в ярость.

– В наши дни вечно всякие психи под ногами путаются, – сказал Чудакулли декану, проходя мимо.

– Это всё тяготы жизни в большом городе, – вставил главный философ. – Я где-то про это читал. У людей от этого крыша едет.

Они прошли через калитку в створке ворот, и декан захлопнул её перед носом госпожи Торт.

– А вдруг он не придёт? – волновался главный философ, пока они чертили четырёхугольник. – На поминки бедняги Сдумса он не явился.

– На Ритуал явится, – заверил Чудакулли. – Это не просто приглашение, это как заказное с оплаченным ответом!

– Славно, мне как раз надо следить за казной, – вставил казначей.

– Заткнись, а?

А вот переулок в Тенях, районе, кишащем переулками даже по меркам переполненного переулками города.

На него выкатилось что-то маленькое и блестящее и скрылось в темноте.

Затем раздался слабый звон металла.

Атмосфера в кабинете аркканцлера царила ледяная.

Наконец казначей проблеял:

– Может, он занят?

– Заткнись, – ответили все волшебники хором.

Что-то всё же произошло. Пол внутри волшебной октограммы, начерченной мелом, покрывался белым инеем.

– Такого раньше не бывало, – заметил главный философ.

– Потому что ну кто так призывает? – заявил декан. – Надо добавить свеч, ещё котлов, и чтобы всякое бурлило в пробирках, а ещё блёсток и цветного дыма…

– В этом Ритуале ничего подобного не требуется, – отрезал Чудакулли.

– Ему, может, и не требуется, а мне – да! – проворчал декан. – Проводить ритуал без должного антуража – это всё равно, что мыться без одежды.

– А я так и моюсь, – удивился Чудакулли.

– Фи! Нет, каждому своё, конечно, но тут некоторые пытаются придерживаться традиций.

– Может, у него выходной? – спросил казначей.

– Ну да, конечно. На пляж пошёл? – съязвил декан. – Сидит в шляпе с надписью «Поцелуй меня» и пьёт прохладительные напитки?

– Тише, тише. Кто-то идёт! – прошипел главный философ.

Внутри октограммы проявился бледный силуэт фигуры в капюшоне. Она рябила, словно стояла за стеной горячего воздуха.

– Это он! – заявил декан.

– Нет, не он, – возразил преподаватель современного руносложения. – Пустая серая мантия – а внутри ничего…

Он запнулся.

Фигура медленно повернулась. Мантия двигалась так, будто на что-то надета, но в то же время создавала ощущение пустоты, словно очерчивала форму того, у чего формы нет. А капюшон был пуст.

Пустота поразглядывала волшебников несколько секунд, а затем повернулась к аркканцлеру.

Она сказала: Кто вы?

Чудакулли сглотнул.

– Эм-м… Я Наверн Чудакулли. Аркканцлер.

Капюшон кивнул. Декан сунул палец в ухо и недоумённо поковырял там. Капюшон совершенно точно не говорил. Никто ничего не слышал. Просто по итогу все почему-то помнили, что именно он не произнёс, хотя никто понятия не имел, откуда это известно.

Капюшон сказал: Вы высшие создания этого мира?

Чудакулли оглядел товарищей. Декан вылупился на него.

– Ну… знаете… пожалуй, да. Первые среди равных и всё такое… да, это мы, – выдавил из себя Чудакулли.

Ему сказали: Для вас есть добрые вести.

– Добрые вести? Добрые вести? – Чудакулли поморщился под безликим взглядом. – О, это славно. Это добрая весть.

Ему сказали: Смерть ушёл в отставку.

– Ого! Вот это… вести… – неуверенно протянул Чудакулли. – Эм-м… а как? Как… именно?

Ему сказали: Приносим извинения за недавние перебои в его услугах.

– Перебои? – переспросил аркканцлер в недоумении. – Ну, эм-м, я не уверен, что он прямо перебил… В смысле, конечно, этот малый вечно ошивался вокруг, но не то чтобы мы…

Ему сказали: Услуги оказывались несвоевременно.

– Правда? Ой, ну да, никто не любит эту… несвоевременность, – признал аркканцлер.

Ему сказали: Но теперь это бремя снято с него. Возрадуйтесь. Вот и всё. Будет краткий переходный период, пока не появится достойный кандидат, а затем услуги возобновятся как обычно. До тех пор мы приносим извинения за неизбежные побочные неудобства, вызванные избытком жизненной силы.

Фигура всколыхнулась и начала таять.

Аркканцлер отчаянно замахал руками.

– Погодите! – крикнул он. – Нельзя вот так взять и уйти! Я повелеваю вам остаться! Каких услуг? Что всё это значит? Кто вы?

Фигура отвернулась от него и сказала: Мы – ничто.

– Это ничего не значит! Как вас зовут?

Мы – забвение.

Фигура исчезла.

Волшебники молчали. Иней внутри октограммы начал медленно испаряться.

– Ой-ёй, – сказал казначей.

– Краткий переходный период? И в этом всё дело? – спросил декан.

Пол содрогнулся.

– Ой-ёй, – повторил казначей.

– Это никак не объясняет, почему всё вдруг зажило своей жизнью, – заявил главный философ.

– Погодите-ка… погодите… – осенило Чудакулли. – Если люди доживают жизни до конца, покидают тела и всё такое, а Смерть их не забирает…

– Значит, они до сих пор толпятся у порога, – закончил декан. – Им некуда идти.

– Не только люди, – добавил главный философ. – Всё на свете. Всё, что умирает.

– И мир переполняется жизненной силой, – продолжил Чудакулли. Волшебники говорили монотонно, их мысли забегали вперёд разговора, спеша к ужасающему выводу.

– Они не находят выхода и слоняются по миру, – произнёс преподаватель современного руносложения.

– Призраки.

– Полтергейсты.

– Батюшки!

– Нет-нет, погодите, – перебил их казначей, до которого только сейчас дошло. – А почему это должно нас волновать? Нам-то мёртвые ничего не могут сделать, да? В конце концов, это просто люди, которые умерли. Самые обыкновенные люди. Вроде нас.

Волшебники задумались над этим. Переглянулись. И все разом закричали.

Никто не запомнил слова насчёт «достойного кандидата».

Вера – одна из величайших естественных сил в мультивселенной. Конечно, она не может сама по себе двигать горы. Но способна создать того, кто это может.

Люди неправильно представляют себе веру. Думают, что она работает задом наперёд. Якобы сперва предмет, потом вера. На самом деле всё наоборот.

Вера крутится под твердью небесной, словно глина на гончарном круге, принимая форму. Так, например, рождаются боги. Очевидно, что их создают верующие – ведь краткая биография любого бога даёт понять, что эти типы никак не могут быть божественного происхождения. Как правило, они ведут себя именно так, как поступали бы люди, если б могли. Особенно по части нимф, золотых дождей и кары своим врагам.

Вера создаёт и многое другое.

Она сотворила Смерть. Не смерть как понятие, означающее состояние, вызванное длительным отсутствием жизни, а Смерть как личность. Он развивался параллельно с жизнью. Как только живое существо начало хотя бы подозревать о возможности вдруг стать неживым, родился Смерть. Он был Смертью задолго до того, как люди задумались о нём, они лишь придали ему форму, выдали косу и чёрный плащ тому, кто уже существовал миллионы лет.

А теперь он исчез. Но вера не исчезает. Люди продолжают верить. И как только потерялось средоточие этой веры, начали рождаться новые. Пока маленькие, не очень мощные. Отдельные смерти для каждого живого вида, уже не единые, а конкретные.

В ручье поблёскивала чёрной чешуёй новая Смерть Однодневок. В лесах скользило незримое создание из одного лишь «стук-стук-стук» – Смерть Деревьев. Над пустыней плыл в сантиметре от земли пустой панцирь – Смерть Черепах.

А вот Смерть Людей ещё пока не сложился. Людям свойственно верить в очень сложные идеи.

Разница – как между вещами из магазина и под заказ.

В переулке стих металлический лязг.

Воцарилась тишина. Та особо зловещая тишина, когда кто-то не издаёт ни звука.

И наконец донёсся слабый звон, который постепенно растворился вдали.

– Дружище, не стой, как чужой, опустив глаза. Заходи.

Ветром Сдумс заморгал в полумраке.

Когда глаза привыкли к темноте, он понял, что перед ним в пустой пыльной комнате стоят полукругом стулья. И на них кто-то сидит.

А в центре, в той части, где был бы второй полукруг, стоял столик, за которым тоже кто-то сидел. И этот кто-то встал и подошёл к нему, протягивая руку и широко улыбаясь.

– Не говори, дай сам угадаю, – сказал этот кто-то. – Ты зомби, верно?

– Ну… – Ветром Сдумс ещё не видел людей с такой бледной кожей, тем более людей, у которых её так мало осталось. И в такой одежде, будто её постирали с опасными бритвами, пахнущей так, будто в ней кто-то не просто сдох, а сдох и остался в ней. И со значком «Мёртвым быть нормально!».

– Не знаю, – сказал он наконец. – Наверное. Знаете, меня похоронили, а в гробу оказалась эта визитка. – Он выставил её перед собой как щит.

– Уж конечно. Уж конечно! – ответили ему.

Он мне руку захочет пожать, подумал Сдумс. А если я возьму его за руку, у меня останется больше пальцев, чем было. Ой, божечки. Я что, вот таким в итоге стану?

– И я покойник, – проблеял он.

– И сыт по горло всяческими притеснениями, верно? – сказал этот зеленоватый. Ветром очень осторожно пожал ему руку.

– Ну, не то чтобы сыт…

– Башмак меня звать. Редж Башмак.

– Сдумс. Ветром Сдумс, – представился Ветром. – А…

– Да-да, вечно так бывает, – обиженно произнёс Редж. – Стоит тебе помереть, и люди тебя знать не хотят, верно? Ведут себя так, будто ты подхватил какую страшную болезнь. Но ведь помереть всякий может, верно?

– Не просто может, а неизбежно умрёт, – вставил Ветром. – Это, я…

– Да-да, я-то знаю, каково это. Скажешь кому-нибудь, что ты помер, и на тебя смотрят как на привидение, – продолжил Башмак. Ветром понял, что общаться с Реджем – всё равно что с аркканцлером. Что ему ни говори, он всё равно не слушает. Только в случае с Чудакулли дело в том, что ему наплевать, а Редж Башмак будто сам додумывал твои реплики из головы.

– Да, верно, – сдался Ветром Сдумс.