Текст книги "Последние дни. Том 2"

Пит приподнялся, высунул голову и плечи, сел на край окна, перенес наружу левое колено и зацепился носком за стойку. Потом наклонился вперед, и Кокрен – опять же, краем глаза – увидел, как его правая рука ухватилась за основание антенны; потом левая рука Пита кончиками пальцев легла на верхний край ветрового стекла.

– Лунатик херов… – рассеянно прошептал Кокрен. Баранка и акселератор сделались дополнительными конечностями его тела, ноющего от мышечного напряжения, и он чувствовал, как использует машину, чтобы догнать мчащийся грузовичок и удержаться за ним.

Он плотно сидел на месте, готовый ко всему, и когда Пит резко выбросил тело вперед и распластался на ветровом стекле, ему было достаточно лишь поднять голову, чтобы видеть поверх плеча Пита, прижатого к стеклу; автомобиль даже не дернулся на дороге.

Анжелика что-то бормотала; из ее речей Кокрен мог разобрать лишь несколько раз повторявшееся имя Огуна, но каким-то краем сознания он уловил, что у него самого в мозгу звучит Господня молитва.

За стеклом Пит вытянул одну руку в сторону, другую вперед, медленно подтянул ноги и на четвереньках двинулся вперед по капоту. Его вес приходился на кончики пальцев, и казалось, он удерживал равновесие руками.

Руками Гудини, сказал себе Кокрен.

Теперь пальцы правой руки Пита впились в передний край капота, а левая рука медленно поднялась, разрезая встречный ветер… и жестом показала вперед.

Кокрен еле ощутимо усилил нажим на педаль газа, и все же, несмотря на всю его осторожность, соприкосновение бамперов сотрясло «Гранаду».

И в тот же самый миг обе руки Пита оторвались от капота, ноги распрямились и кинули его горизонтально вперед.

Анжелика резко и звучно выдохнула, а Кокрен лишь подивился тому, что у нее хватило силы сдержаться от более громкого звука.

Но они сразу же увидели, что ботинки Пита торчат из черной дыры под поднятым задним окном пикапа. Он не рухнул под колеса «Гранады», а оказался, как и хотел, внутри «Сабурбана».

Кокрен разразился истерическим хохотом и перекинул ногу с акселератора на тормоз; Анжелика тоже хохотала, даже не заметив, что внезапное торможение швырнуло ее на «торпеду».

– Он, наверное, грохнулся прямо на скелет Крейна, – восторженно орал Кокрен.

– Ща вылезет с черепом вместо шапки! – вторила ему Анжелика.

– С черепом на черепе! – прохрипел Кокрен, и они с Анжеликой закатились таким хохотом, что ему пришлось еще сильнее притормозить, чтобы машина не вылетела из ряда.

– Ермолка камикадзе, – давясь от смеха, выговорила она. – Прибавь, прибавь, не хватало только потерять их сейчас. И включи дворники.

Руки Кокрена на руле наконец-то затряслись, да так, что машина завиляла из стороны в сторону, заезжая за линии разметки. Когда же по стеклу вновь заерзали дворники, он разглядел в недрах передней машины силуэт Пита Салливана, перебирающегося через спинку сиденья.

Как только Пит добрался до водительского места, «Сабурбан» ощутимо вильнул, громыхнул выхлопом, сравнимым разве что с пушечным залпом, и выбросил два снопа желтого пламени из выхлопных труб, выходивших возле задних колес.

Потом Кокрен увидел, как в водительское окно просунулась рука Пита, и «Сабурбан» плавно вильнул из стороны в сторону, описав плавную букву S.

Анжелика с силой выдохнула.

– Он справился, – сказала она почти спокойно. – И скоро остановится на обочине.

– Но не здесь, – ответил Кокрен. – Здесь обочины нет. – Он наконец-то позволил себе оторвать взгляд от впереди идущей машины и осмотреться вокруг. Справа, за оградой, все еще бился о берег, оставляя полосы пены, серый прибой, а вот слева зеленая лесная стена парка «Золотые Ворота» в какой-то момент закончилась, и теперь там тянулись на фоне серого неба многочисленные бунгало и приземистые многоквартирные дома скромных пастельных тонов. – Ему нужно повернуть от моря и найти место, где мы сможем припарковаться, – сказал он и щелкнул указателем левого поворота, чтобы подсказать эту мысль Питу.

Почти сразу же Пит аккуратно повернул налево, выехал на Слот-бульвар, медленно проехал через полдюжины жилых кварталов, состоящих из белых оштукатуренных домиков, еще раз свернул налево и наконец оказался на стоянке спортивного комплекса «Саут-Сансет». На стоянке еще не было ни одной машины. Кокрен заехал следом за «Сабурбаном», и Анжелика выскочила из машины, не дожидаясь, пока та остановится. Когда Кокрен выключил зажигание и вылез из машины, она уже стояла у открытой пассажирской двери пикапа. Дождь прекратился, облака на востоке поредели, и, когда Анжелика просунулась в салон и склонилась над Мавраносом, ее зеркальные очки ярко сверкнули.

– Арки, попробуй упереться ногами в руки Пита, – говорила она. – Обеими ногами. Боже! Арки, открой глаза, нужно проверить твои зрачки. – Она подняла взгляд на Пита, который все так же сидел на водительском месте. – Его нужно немедленно доставить в больницу. Он в сознании, у него нет кровотечения из ушей или носа, рана не пулевая, но… он потерял сознание, это сотрясение мозга.

«Она не хочет говорить вслух о возможности кровоизлияния в мозг, – нервно думал Кокрен. – Вероятно, у Мавраноса шоковое состояние, и ему совсем ни к чему слышать, что, может быть, у него в черепушке сочится кровь и создает смертоносное давление на мозги».

Пламтри тоже выбралась из машины и, опершись на переднее крыло, обвела взглядом газоны, качели и два автомобиля.

– Ну что, получилось? – хрипло спросила она.

– Рана не пулевая? – повторил Кокрен, побоявшийся что-то ответить Пламтри. Он увидел, что лобовое стекло испещрено трещинами, разбегающимися от пробоины в нижней части пассажирской половины. – А какая тогда?

Анжелика обратила к нему зеркальные стекла очков и протянула руку, в которой лежал кусочек полированного белого камня.

– Пуля попала в статуэтку, стоявшую у него на «торпеде» (Будда, или кто-то в этом роде), и, судя по крошкам на скальпе, ее осколок дал ему по башке. – Она снова повернулась к Мавраносу, голову которого, лежавшую на сиденье, Кокрен видел из-за ее спины.

– Мать вашу, получилось или нет?! – рявкнула Пламтри. – Скотт Крейн жив?

Кокрен скривился в гримасе раздражения и жалости.

– Нет, Коди, увы. Не получилось.

– Сдается мне, машина направлялась домой, в Лейкадию, – сказал Пит, уже открывший водительскую дверь и поставивший одну ногу на мостовую. – И она добралась бы туда, как лошадь, безошибочно находящая дорогу к родной конюшне, если бы кто-нибудь ежечасно доливал в бак бензин.

Пламтри нетвердо шагнула вперед.

– Ну что, получилось? – спросила она. – Где Скотт Крейн?

Мавранос невнятно пробормотал что-то вроде: «Радиоактивно».

– Нет, Дженис, – сказал Кокрен. – Мне очень жаль, но ничего не вышло. – Ему пришло в голову, что Пламтри сама разговаривает, как жертва сотрясения мозга.

– Посмотри на меня! – приказала Анжелика Мавраносу.

– Ты стоишь вниз головой, – ответил Мавранос высоким гнусавым голосом, – но на тебя я готов смотреть, сколько захочешь. – И пропел мотив, в котором Кокрен узнал старую песенку Элвиса Костелло. – Лучше радио послушай… – Но язык у него снова начал заплетаться, и вместо «радио» он произнес что-то вроде «ра-дье».

Анжелика слегка подалась назад, и ее лоб над зеркальными очками наморщился.

– Ты… зрачки в норме, – неуверенно сказала она. – Но тебя нужно доставить в больницу. Арки, у тебя…

– Эта сука сломала мне нос! – Мавранос оперся на локоть, сел и ощупал лицо. – Моя предательница-сестра здесь? – Он недоуменно уставился на Анжелику. – Ребята, кто вы такие, черт побери? О, и мой нос не сломан! Я что… у меня все получилось, и я стал королем?

Анжелика снова протянула вперед руку с осколком белого камня.

– Это была фигурка… э-э… толстого Будды, – сказала она, и от Кокрена не укрылось усилие, потребовавшееся для того, чтобы говорить ровным голосом. – Ты узнаешь ее?

– Как же, Будда, – ответил Мавранос новым, высоким голосом. – Никакой это не Будда, это Тан Тай, божок процветания у гуков[11]11
  Презрительное название, обозначающее жителя Северного Вьетнама или любого восточного человека, вошедшее в употребление в США задолго до войны во Вьетнаме.


[Закрыть]. Я подарил ей одну такую, когда она еще была моей верной сводной сестрой.

Анжелика медленно отступила от машины и окинула встревоженным взглядом Кокрена и Пламтри.

– Прошу смотреть только на меня, – тихо сказала она, явно профессиональным, медицинским тоном. – Пит! Смотри вперед. Мы не станем обращаться в больницу, если только я не увижу значительного ухудшения жизненных показателей Арки.

Кокрен почувствовал, как под сырыми рукавами его рубахи выступила гусиная кожа – и не от утреннего холода. До него дошло, что в голову Мавраноса вселился призрак, и он задумался, мог ли это быть один из тех духов, которые преграждали машине дорогу на обратном пути от руин, у окончания полуострова яхт-клуба, или Мавранос издавна таскал его с собой, как старую неприличную фотографию в запечатанном медальоне.

Анжелика повернулась к Кокрену.

– Ты местный… Где здесь поблизости есть вода? Укрощенная, запертая. И чтобы… необходимо как можно скорее посадить нас с Арки в лодку.

– В лодку? – отозвался Кокрен, старательно сдерживаясь, чтобы не завыть от полнейшего недоумения. – М-м-м… Конечно! Думаю, в парке «Золотые Ворота». На озере Стоу. Там, наверное, есть катание на лодках.

– Далеко?

– Мили две-три назад – мы оттуда приехали.

– Это место не славится своими привидениями или чем-нибудь в таком роде?

Кокрен неуверенно покачал головой.

– Там, на острове, вроде бы сохранились камни друидов, – сказал он, – а на берегу, как я слышал, – развалины испанского монастыря, но мы с женой пару лет назад искали-искали эти штуки – так ничего и не нашли. Но, как бы там ни было, я никогда не слышал, чтобы там водились духи, или совершались убийства, или что-нибудь еще.

Будто со стороны, будто из совсем другой – предыдущей – жизни он вспомнил, как однажды солнечным утром в будний день на острове посреди озера Стоу они с Ниной распаковали все, что припасли для пикника, и как на вершине холма, под сенью густых ветвей, они вскоре забыли о сэндвичах и опрокинули вино, катаясь по росистой траве. Они устроили нечто вроде постели из сброшенных одежд и когда наконец угомонились и вытянулись рядом, Нина сказала, что все это было так, будто они пытались пролезть сквозь друг дружку.

И тут он подскочил, потому что Пламтри провела ладонью сзади по липнущим к коже отсыревшим джинсам.

– Ну что, нам можно уехать? – тихо спросила она. – Они оживили того мертвого дядьку?

– Нет, – ответил Кокрен, смаргивая слезы, навернувшиеся на глаза от крайней усталости. – Нет, Тиффани, ничего не получилось. Мертвец… стал еще мертвее, чем был.

Она отдернула руку, но Кокрен не стал смотреть на нее, чтобы узнать, кем она стала на этот раз, а просто ступил в сторону, чтобы заслонить ее от Мавраноса.

– Помнишь тех девочек, которых мы видели на крыше дома клоуна? – быстро проговорил он. – Похоже, сейчас мы в подобной ситуации. Смотри только на Анжелику. Ты меня поняла?

– В зеркалах может отражаться не то, что хотелось бы, – уныло ответила она голосом, несомненно принадлежавшим Коди. – Я смотрю только в землю.

Анжелика осторожно, с чуть слышным щелчком, как будто боясь разбудить кого-нибудь, прикрыла дверь.

– Показывай дорогу к озеру, – сказала она Кокрену, взявшись за ручку дверцы заднего сиденья. – А когда будем на месте, иди вперед и купи билет, или что там еще.

– Хорошо. – Кокрен повернулся к своей «Гранаде», кивнув Пламтри, чтобы та следовала за ним.

– И что же нам теперь делать? – задумчиво проговорила Пламтри, устроившись на пассажирском сиденье, когда Кокрен вновь включил зажигание. – После этого…

Вероятно, она обращалась к самой себе, но Кокрен все же ответил:

– Напиться, – сказал он, выжав сцепление и переведя коробку на задний ход. – Что ты на это скажешь?

– О! – воскликнула она и кивнула. – Конечно. Обязательно.

– Но сначала – лодки.

– К лодкам, – без выражения сказала она.

Глава 21

 
Крессида: …сам по себе.
Пандар: По себе? Увы! Бедный Троил
сам по себе, но не в себе!
Крессида: Нет – и по себе и в себе.
Пандар: Ах, если бы это было правдой,
я бы готов босиком в Индию сходить!
 

Уильям Шекспир. «Троил и Крессида»[12]12
  Перевод Т. Гнедича.


[Закрыть]

На углу Стоктон и Вашингтон-стрит Кути отыскал китайский ресторан, который запомнил, когда проходил мимо на рассвете, рядом с магазином «Нефритовый кладезь». Ресторан еще не открылся; старик, подсматривавший в зеркало, установленное рядом со входом, давно ушел, и большое зеркало в золоченой раме тоже исчезло. Кто-то даже убрал мертвых воробьев. Кути повернулся к мокрому асфальту перекрестка, шагнул к бордюру, мысленно обругал китаянку, всучившую ему бесполезную записку, и тут заметил изменение света, падавшего из-за его спины.

И когда он обернулся, ресторана не было.

На его месте стоял трехэтажный дом с оштукатуренным фасадом и узкими арочными окнами. Из ворот кованого железа, ведущих во внутренний двор-садик, на него глядела женщина в белом, а за ее спиной он рассмотрел большое зеркало в золоченой раме, прислоненное теперь к узловатому старому пню прямо в саду, под дождем. На арке над воротами висела белая вывеска, на которой простыми черными буквами было написано: «Пансион Плезант».

«Магия! – подумал Кути, и по его спине внезапно пробежал холодок – отнюдь не от холодного дождя. – Надо когти рвать отсюда».

«И куда же я побегу? – горько спросил он себя, – в какое еще не захваченное врагами место? К кому, кто не был бы разбит и, возможно, убит?»

Его сдавленное дыхание, казалось, застревало в горле.

Китаянка со сдержанной настойчивостью поманила его к себе и приложила палец к губам. Кути разглядел, что теперь она была одета в нечто вроде белой льняной мантии, причем совершенно сухой.

«Она хоть предлагает крышу над головой», – сказал он себе и, пожав плечами, пошел по тротуару прочь от проезжей части. Его кроссовки чавкали по асфальту, и он чувствовал, как между пальцами хлюпала холодная вода.

Женщина распахнула створку ворот, повернувшуюся на петлях совершенно бесшумно, и плотно закрыла, как только Кути ступил на одну из круглых каменных плиток, проложенных дорожкой по земле.

– Что это за место? – шепотом спросил он.

Ее лицо напряглось, она снова качнула головой и приложила холодные губы к его уху.

– Потом, – чуть слышно шепнула она, и, по крайней мере, ее дыхание оказалось теплым. – Не разбуди хозяина. – Отодвинувшись, она качнула головой в сторону сада, не глядя туда.

А Кути посмотрел, повернул голову, хотя женщина уже взяла его под руку и быстро повела к высокой двустворчатой застекленной двери, но в обнесенном оградой саду увидел в стороне от грядок имбиря и розовых шпалер, за большой лужей, лишь пень с прислоненным к нему зеркалом.

Прищурившись от дождя, он разглядел, что пень – это основание кривой и мохнатой от чешуек старой коры виноградной лозы толщиной в добрый ярд, с зазубренными мощными срезами на месте старых побегов. Поверх двух укороченных древесных отростков была накинута, словно на плечи, мокрая звериная шкура, а за мгновение до того, как женщина втащила Кути в двери и в сухую прихожую с лакированными сосновыми половицами, корявый участок коры между этими обрубками показался ему похожим на заросшее щетиной серое стариковское лицо.

Женщина в белой мантии быстро вела его к ведущей наверх деревянной лестнице из полированных черных ступеней.

– Что это за место? – снова прошептал Кути.

– Это его пансион, – тоже шепотом ответила она.

«Неужели он берет постояльцев?» – подумал Кути.

– Он не всегда находится здесь, – продолжала она, – но каждый год семнадцатого января – обязательно, для людей с особым, правильным взглядом; а уж когда идет этот дурной дождь, закрывающий все ходы, его сегодняшнее место, безусловно, здесь, иначе этот дождь не мог бы идти ни в какой другой день, кроме этого, Дня святого Сульпиция. Если ты беглец, добро пожаловать сюда. – Они поднялись наверх и оказались в темном коридоре с узкими серыми окнами по одной стене и дверями по другой; она подвела Кути за руку к одной из них, открытой.

– Ты голоден? – спросила она. – Я приготовила тебе королевский завтрак.

Кути уже сам почуял в сыром воздухе пряный запах какого-то жареного мяса.

– «Голоден, как клоп», – ответил он, процитировав сделанную кем-то на стене «Солвилля» старую запись, неведомым образом трансформировавшуюся из поговорки «да не укусит тебя клоп».

– Я тоже, – сказала она с беззвучным смешком, ступив в полутемную комнату. – Под дождем карты Смерти в городе вырастают, как поганки; много мест для беглецов, но все они скроются, едва солнце выглянет снова. Но здесь самая лучшая еда.

Кути шагнул вслед за ней и поспешно прошел на вязаный коврик, чтобы не намочить дождевой водой полированный пол. В комнате не было окон, но язычки пламени над масляными светильниками по стенам заливали мягким светом и темные старые гобелены, и видавший виды белый туалетный столик, и широкую кровать под балдахином. Большую часть дальней стены занимал камин из черного кирпича, и хотя там не было дров, в широком зеве стояла крошечная медная жаровня с углями, мерцающими под решеткой, усеянной полосами шкворчащего ароматного мяса. Рядом на ковре стояла корзина с толстыми ломтями черного хлеба.

– Наверняка сегодня где-то появился и «Бар неудачников», – сказала женщина и, откинув голову назад, сбросила капюшон, высвободив длинные черные волосы, – где сегодня подают банальные морепродукты, но и это хорошо для такого дня, потому что там можно наткнуться и на жареные сандалии, и на вареные бейсболки.

Ее волосы были теперь совершенно сухими, и Кути задумался о том, как она могла успеть и высушить их, и переодеться, и приготовить эту еду за считаные минуты, которые прошли с момента их встречи в длинном переулке около улицы Игроков. И вспомнил, как ее силуэт на мгновение показался ему той самой несуразной округлой фигурой, которая мелькнула на экране телевизора в мотеле.

«А какая разница? – сказал он себе. – Я могу сам о себе позаботиться». Он увидел на туалетном столике перед зеркалом бутылку темного вина и сумел подойти туда, не наступая на незастеленный пол.

На этикетке оказалась короткая надпись: «КУСАЧИЙ ПЕС».

– Мне не хотелось бы, – неуверенно проговорил он, – есть мясо. – И мысленно добавил: «И пить спиртное».

– Вот тебе сухой халат, – сказала она. – Ты же не захочешь встречаться с господином дома в этой одежде. Сними ее и согрейся. – Она взглянула на бутылку, которую он держал в руке, и улыбнулась ему. – Ты сможешь выпить это… после. Как ты знаешь, это вино забвения. И тут-то все в порядке – это ты сможешь пить безнаказанно, сколько захочешь, хоть целую бутылку. – Она опустилась на колени перед ним и принялась распутывать узлы на мокрых шнурках его кроссовок. – Тебе ведь хотелось бы немного этого, верно? Безнаказанности?

– Боже, – сдержанно сказал Кути, – да. – «После, – повторил он про себя. – После чего?»

– Пряная оленина еще не прожарилась, – сказала она. – Ее мы тоже сможем съесть после.

– Ладно, – сказал он и принялся расстегивать пуговицы рубашки дрожащими пальцами. Он надеялся, что кровь из раны на боку не просочилась сквозь повязку.

В его памяти мимолетно всплыло видение себя самого; он сонно выходил из спальни в «Солвилле», застегивая на ходу пуговицы на рубашке, принюхиваясь к запаху яичницы и лука, примешивающемуся к жасминовому аромату утра, и отвечающего, зевая: «Как клоп!» – на жизнерадостный вопрос Анжелики: «Проголодался?»

Ничего этого больше не будет, с отчаянием подумал он.

Когда пятеро измотанных людей добрели до лодочной станции в парке «Золотые Ворота», окошко кассы еще было закрыто, а лодки привязаны цепями к причалу, но после того, как Анжелика посоветовала Кокрену предложить сто долларов двум подросткам, торчавшим в домике, они согласились обслужить посетителей даже в этот неурочный час, и к тому времени, когда солнце поднялось над кипарисами, по ровной, как стекло, поверхности озера Стоу уже медленно ползли две электрические лодки. В одной сидели Пит, Анжелика и одержимый Мавранос, а чуть позади, в другой, следовали Кокрен и Пламтри.

Лодки были маленькими, и тесновато было даже троим. Тумблер, расположенный справа от баранки, включал и выключал электромотор, ветрового стекла не было, и вытянутый, закрытый капотом нос походил на стол. Кокрен жалел, что они не заехали куда-нибудь купить пива – вдобавок к сотне он выложил еще двадцать шесть долларов за полный час катания на двух лодках, и сейчас у него складывалось впечатление, что слабосильным моторчикам понадобится весь этот час, чтобы обогнуть поросший лесом остров. Впереди на воде были, по-видимому, еще спавшие утки и чайки. Кокрен тут же вспомнил мертвых птиц, которые посыпались с неба сразу после того, как Крейн превратился в скелет, и испытал облегчение, когда пара уток всполошилась и помчалась прочь, оставляя крыльями круги на поверхности, как от прыгающих камешков.

Лодка Анжелики, Пита и Мавраноса двигалась со скоростью неспешно бегущей собаки в двух ярдах от правого локтя Кокрена, торчавшего над низеньким бортом лодки, которую он делил с Пламтри.

– Анжи, разве нам не лучше плыть в обратную сторону, – полушепотом проговорил Пит. – Мы же идем по часовой, а не… в темноту.

– И самой хотелось бы, – пробормотала Анжелика. – Но это сама по себе защитная мера, мы не смеем… ведь есть опасность лишиться не того. – Она покачала головой. – Боже, как медленно! Можно подумать, что на эту лодку поставили мотор от швейной машинки.

Кокрен подумал о женщине по имени Ариахна из той версии «Повести о двух городах», которую он читал в самолете, возвращаясь из Парижа полторы недели назад: эта женщина вплетала в свое рукоделие имена людей, которым предстояло лишиться головы на гильотине.

Анжелика вздохнула и расправила плечи.

– Как вас зовут? – спросила она, обращаясь к Мавраносу. Ее голос отчетливо звучал в неподвижном воздухе.

– Рей-Джо Поге, – негромко ответил Мавранос. – Со мной ведь что-то не так, да? Я теперь вспомнил – я упал с плотины Гувера. Я вдруг ослеп, и какой-то человек сказал мне, что передо мной вода, озеро Мид, но он обманул меня. Передо мной была другая сторона плотины, нижняя, крыша электростанции – далеко-далеко внизу, и тяжелый-претяжелый удар.

– Ну а сейчас перед вами именно вода, – ласковым тоном сказала Анжелика. – Вы ведь видите ее, правда? – Она опустила руку в озеро, набрала в ладонь воды и позволила ей стечь между пальцами.

– Я вижу все удвоенным, – сказал Мавранос и посмотрел на Анжелику. – В ваших очках два быка! В ваших очках уже были когда-нибудь животные? Теперь есть. – Было видно, что его бьет озноб.

– Теперь вы видите, как должно, – сказала Анжелика. – Эти пары будут расходиться, как прутья на тюремной решетке, пока вы не сможете проскользнуть между ними. – Она улыбнулась. – Но вам придется похудеть! Расскажите, как вас предала сестра.

Кокрен вспомнил, как Анжелика описывала классический ритуал почитания мертвых. Несомненно, она пыталась вырвать призрака из разума Мавраноса, над этой гигантской чашкой относительно прозрачной воды, чтобы призрак не закрепился… И, попросив призрака рассказать о себе, она, судя по всему, пыталась заставить его расслабить психические когти, которые он вонзил в разум и воспоминания Мавраноса. Вероятно, кстати, было и то, что мозг Мавраноса все еще не отошел от сотрясения и сознание оставалось спутанным, – именно поэтому она так спешила попасть на воду.

– Нарди Дин, – произнес изо рта Мавраноса высокий голос с носовым произношением. – Бернардетт Дин. Она была моей сводной сестрой, после развода с моей матерью отец женился на вьетнамке. На церемонии девяностого года я должен был стать королем, а Нарди – моей королевой. Я хранил ее девственницей до тех пор, пока не получу корону, корону американского Запада, но она взбунтовалась против меня, она не оценила всего того, что я для нее сделал (заставил соблюдать диету и дисциплину и представил ее богам, скрывающимся за Великими арканами Таро), убила женщину, которую я приставил к ней, и убежала от меня. Нарди отказалась от своего будущего, примкнув к свите Скотта Крейна…

И тут Кокрена пронзило холодом – он вспомнил, как Мавранос еще в «Солвилле» сказал, что однажды убил человека на плотине Гувера.

– …и она ударила меня по носу (и сломала его!) за пять дней до Пасхи. Распухшее лицо, кровоподтеки вокруг глаз. С травмой я не мог стать королем, а времени для лечения уже не оставалось. Я поехал на плотину, чтобы прервать церемонию, отодвинуть ее с помощью магии еще на двадцать лет. А она послала… вот этого типа, – рука Мавраноса прикоснулась к его лицу, – убить меня.

Мавранос откинул голову назад и уставился на нависающие над водой, четко вырисовывавшиеся на фоне неба ветви ольхи.

– И я убил тебя, – сказал он другим, более низким и суровым голосом, – это правда. Преднамеренно, сознавая, что делаю, – потому что иначе ты убил бы моих друзей. Но Нарди как раз не хотела от меня этого.

Он неровно, судорожно выдохнул и вновь заговорил в нос:

– Но она поблагодарила тебя за то, что ты сделал. Мне это известно.

И настоящий голос Мавраноса ответил:

– Это правда.

Анжелика приоткрыла рот и нахмурилась, как будто хотела сообщить что-то Мавраносу, но так, чтобы призрак Поге не слышал этого, и Кокрен подумал, что, наверно, Мавранос нарушил план Анжелики, не вовремя очнувшись и вступив в разговор с призраком, но Мавранос снова заговорил собственным голосом:

– Рей-Джо Поге, прутья решетки уже раздвинулись настолько, что ты можешь уйти, выпрыгнуть, и на этот раз под тобой вода. Я почти пять лет носил тебя в своей совести, и Нарди тоже – я видел, как менялось ее лицо всякий раз, когда кто-нибудь заговаривал о… семье. Могу заверить, что мы оба думали о тебе каждый день, твоя смерть была как дурной запах, от которого я не могу избавиться и который замечаю всякий раз, как только начинаю забывать о нем и вроде бы начинаю получать удовольствие от жизни. – Мавранос (или Рей-Джо Поге) широко зевнул. – Но прежде, чем ты освободишься, – сказал Мавранос, – можешь ли ты простить нас?

– Ты хочешь этого? – ответил он вопросом на вопрос другим голосом.

Анжелика снова опустила руку в воду.

Мавранос набрал в грудь воздуха, чтобы дать следующий ответ.

– Да, мы оба хотим этого – всей душой.

– Поведешься с быком, у самого рога вырастут, – сказал высокий голос. – С меня достаточно знать, что ты хочешь этого.

Мавранос глубоко вздохнул, и его голова качнулась вперед; Анжелика вскинула руку и плеснула ему в лицо пригоршню воды.

– Арки, живо! – потребовала она. – Как меня зовут? Где ты родился? Кто президент Соединенных Штатов?

Мавранос сплюнул за борт.

– Если настаиваешь, то Анжелика Салливан. Маской, округ Сан-Бернардино, Калифорния, 1955-й, согласна? Уильям Джефферсон Аэроплан[13]13
  Имеется в виду скандал, связанный с дружбой Билла Клинтона с миллиардером Джеффри Эпштейном, который, согласно сообщениям в прессе, возил своих гостей на собственном самолете на сексуальные оргии. Эпштейн умер во время расследования уголовного дела по обвинению в педофилии.


[Закрыть] Клинтон.

Обе лодки застыли на воде.

– Живо уводите лодки отсюда, – распорядилась Анжелика, – призрак вышел из него, но здесь некоторое время останется стоячая волна. Так что как угодно, хоть руками гребите, но убираемся отсюда!

Кокрен перебросил тумблер мотора остановившейся лодки на «Выкл.» и обратно, мотор снова зажужжал, и его лодка сдвинулась с места и начала удаляться от лодки Анжелики, повторившей его действия и направившей лодку следом. Пит Салливан шумно выдохнул, как будто сдерживал дыхание все это время.

– Отлично сработано, Анжи.

Анжелика откинула волосы с лица, и Кокрен увидел на ее лбу капли пота.

– Может быть, он действительно простил тебя, Арки, – произнесла она, отдуваясь, – но мне пришлось вытолкнуть его при первой же возможности: он, войдя в состояние, пожалуй, искренней безмятежности, на мгновение отпустил тебя, но в любой момент мог вернуться и вцепиться снова. Это убило бы тебя. – Она оглянулась и повернула руль, чтобы лодка не запуталась в распростертых ветвях дуба, упавшего с берега острова в воду. – Прости, если я слишком поспешила.

Мавранос прокашлялся, прочищая горло, и смачно сплюнул за борт.

– Это я… переживу как-нибудь, – хрипло сказал он. – Проклятье, я до сих пор ощущаю вкус его призрака. Машинное масло и бриллиантин.

– Тебе нужно, чтобы тебя кто-нибудь прощал? – заговорила Пламтри за спиной Кокрена.

Кокрен резко повернул руль, направляя лодку к середине озера.

– Некоторые в этом нуждаются, Коди.

– Я Дженис. Я всегда считаю, что лучше купить новую шину, чем ездить на залатанной.

Держась середины озера, лодки ползли вокруг восточной оконечности острова. Чайки вились над водопадом, сбегавшим по высоким каменным уступам острова, и, проплыв еще немного, Кокрен увидел на берегу, посередине льняной поляны, доходившей до самой воды, нечто вроде китайского павильона. А на вершине холма он разглядел деревья, окружающие полянку, где немыслимо давно они с Ниной любили друг дружку.

– Арки, за тобой нужно внимательно наблюдать, – сказала Анжелика. – Если зрачки будут ненормально реагировать, или пульс зачастит, или речь сделается невнятной и сбивчивой… или будут какие-то признаки помутнения сознания, тебе придется отправиться в больницу, а мы приложим все силы, чтобы замаскировать тебя. Но сейчас тебе лучше бы держаться подальше от таких заведений…

Мавранос кивнул с угрюмым видом и осторожно пощупал порез на затылке. Волосы слиплись от смеси крови и бурбона, которым Анжелика наскоро промыла рану, плеснув из пинтовой бутылочки (ее Мавранос всегда держал на всякий случай в бардачке), пообещав, что наложит нормальную повязку, после того как рана «немного подышит». Пожалуй, сейчас уже было можно.

– Статуэтку, стоявшую на «торпеде», дала мне Нарди Дин, – сказал Мавранос. – Наверно, она при этом имела что-то в виду, тем более, что все эти годы она любит меня… как брата. Уж точно она не желала, чтобы эта каменюка разбила мне башку. – Он посмотрел на Анжелику. – Но это все-таки случилось. А ты, как я полагаю, считаешь, что теперь в больнице ко мне станут липнуть призраки.

– В больницах постоянно ошивается множество перепуганных, одиноких, голодных призраков, – сказала Анжелика, глядя перед собой. Лодки обогнули наконец восточную оконечность озера и теперь нерешительно приближались к двухпролетному каменному мосту.

Мавранос слабо рассмеялся.

– И все равно, смотри, куда правишь. Этому крейсеру только дай волю, и он выбросится на берег. Я лишь хотел сказать, что сейчас я особенно уязвим. Так?

– Да, – ответила Анжелика и обратила измученный взгляд к Пламтри. – Дженис, что вы там говорили о новой шине?

– О, я имела в виду… отношения… с изъяном, – сказала Пламтри. – Я не стала бы пытаться наладить их, а лучше познакомилась бы с кем-то другим, кем-то таким, у кого еще не было возможности разочароваться во мне.

– Или вырезать новую личность из какой-нибудь нетронутой болванки, хранящейся в твоей душе, – устало добавил Кокрен, – такую, которая была бы еще не знакома с остальными твоими личностями. Начать с чистого листа, так сказать.