Текст книги "Вдоль по лезвию слов (сборник)"

«Что ж, – подытожил он, – сегодня первый день твоего обучения. Дальнейшая твоя судьба напрямую зависит от твоих успехов».

И вышел, не дав мне сказать ни слова.

* * *

Мне сложно описать последующие несколько месяцев моей жизни. Мне отвели небольшую камеру, ежедневно приносили завтрак, затем вели в комнату-кинотеатр и показывали фильмы различного свойства. Когда мне нужно было в туалет, я нажимал на встроенную в кресло кнопку, меня отстёгивали, провожали, а затем возвращали обратно в кресло. В два часа был перерыв на обед, в семь сеансы заканчивались. Мне приносили книги – как учебные, так и беллетристику для развлечения.

Все фильмы носили порнографический (я вскоре узнал это слово) характер. Отношения между мужчиной и женщиной в них представлялись обыкновенными, иногда занимательными, но неизменно доставляющими удовольствие обоим партнёрам. Но куда больше фильмов были посвящены однополой любви, причём в основном между мужчинами. Удовольствие в них тоже присутствовало, но чаще всего процессы на экране выглядели довольно мерзко. Фигурировали каловые массы, остающиеся на половом органе, кровь, полное отсутствие мужественности, сцены с гинекомастией и другими мужскими заболеваниями, придающими женоподобность, а также совокупление с гермафродитами. Сексуальные сцены в фильмах перемежались с грамотно построенными лекциями о формировании арийской расы и фашистского общества.

Примерно через месяц таких сеансов я понял, что порнография уже не вызывает у меня удивления, да и возбуждение стало заметно умеренней. На третий месяц среди фильмов появились сюжеты с убийствами и некрофилией (как однополой, так и разнополой). Не раз меня рвало прямо в кресле, но со временем я привык и к этому.

Два-три раза в неделю ко мне приходил дядя и беседовал со мной о различных аспектах жизни фашистского общества, в том числе и о недопустимости пропаганды однополых отношений. Важнейшей причиной этого дядя считал даже не неестественность подобной любви (всё-таки он сам относился к сексуальному меньшинству), а жёсткую необходимость распространения арийской расы по всему миру и, соответственно, максимизацию естественного размножения.

Но на четвёртый месяц моего странного «обучения» я увидел фильм, который серьёзно изменил моё отношение к происходящему.

Я, как обычно, сидел в кресле и ожидал очередного порнографического сеанса. На экране появились двое обнажённых мужчин в кожаных масках, с кнутами и ножами. Некоторое время они целовались, а затем направились в соседнюю комнату, где стоял привязанный к косому кресту человек. Его голова была опущена. Один из мужчин взял его за подбородок и показал лицо распятого камере.

Это был Карл. Я дёрнулся в своих путах.

Затем последовало полтора часа пытки – физической для Карла и моральной для меня. Они истязали его, резали, насиловали в колотые раны, увечили, расчленяли, и всё это время он оставался живым, что-то говорил (звук был намеренно приглушён). Ближе к середине фильма мучителей стало не двое, а пятеро. Я отворачивался, меня тошнило, но всякий раз возвращался к страшной картине, потому что через отвращение всё-таки пробивался интерес.

А потом я кричал. Я молил отпустить его, отпустить меня, хотя понимал, что Карла уже нет в живых, а я навсегда останусь в этих застенках. Фильм закончился очередным многократным семяизвержением палачей на изувеченные останки моего друга. А потом вошёл дядя.

Я плохо помню, что кричал ему, и совсем не могу восстановить в памяти его ответные слова. Толком я пришёл себя лишь наутро в камере. И как только я очнулся, протёр глаза и сел на постели (видимо, меня отнесли и раздели, потому что событий предыдущего вечера я не помнил), появился дядя.

«Ты успокоился?» – спросил он.

«Вы убили его», – ответил я.

«Нет, – дядя покачал головой. – Его убили люди, получавшие от этого удовольствие. Ты же видел – это любительская съёмка. Мы просто предоставили твоего друга им и предложили получить удовольствие так, как они посчитают нужным».

«Значит, вы убили его».

Он улыбнулся.

«Не мы, а пороки общества, которые мы пока что не смогли окончательно победить. Люди, убившие Карла, содержатся под стражей – и в какой-то момент они будут уничтожены. Но пока что они нам нужны, как пример того, чего не должно существовать».

Удивительно, но я верил в его слова. С одной стороны, я понимал, что Карла намеренно подсунули этой чудовищной компании (фильм и в самом деле попахивал любительской съёмкой, в нём не было дублей, и камеру переставляли с места на место от силы три-четыре раза). С другой стороны, я знал, что, не окажись в мире этих людей, Карл погиб бы гораздо более гуманной смертью – или даже остался бы жив.

«Они звери, друг мой, – продолжил дядя Гюнтер. – Мы могли бы стать такими же, как они, но мы не стали. Мы с тобой – люди, разум которых способен превозмочь стремления души и сердца, сиречь настоящие арийцы, гораздо более достойные, нежели обычные люди. Мы – сверхраса, мы – uber alles, именно потому что мы можем заменить чувство расчётом, а любовь к отдельно взятому человеку – любовью к человечеству и его благополучию».

Я кивнул. Я понимал его, но моё сердце всё ещё продолжало бороться с разумом. Оно всё ещё сжималось в комок при мысли о страшной смерти Карла.

«Я хочу убить их», – сказал я.

«Правильно, – ответил дядя. – И ты сможешь сделать это прямо сейчас. Ты убьёшь их и будешь убивать им подобных, чтобы наша раса с каждым поколением становилась чище и сильнее. Я не увижу окончательного триумфа, и ты не увидишь, и твои дети – тоже. Но, возможно, через несколько сотен лет это министерство окончательно потеряет смысл, и тогда во всём мире настанет абсолютный покой, и мы достигнем того, к чему всегда стремился наш великий Вождь, – общества абсолютного равенства и толерантности к себе подобным».

* * *

Теперь, сидя в огромном кожаном кресле более чем тридцать лет спустя, я думаю о том, что, возможно, дядя Гюнтер относился ко всему с чрезмерным скептицизмом. Мне кажется, что мы завершим нашу миссию гораздо раньше – ещё при моей жизни. Я расширил сеть специалистов по невербальному общению – теперь они есть в каждом государственном и частном заведении, они работают почтальонами и продавцами, коммивояжёрами и охранниками, они тщательно рассматривают людей, проходящих мимо или останавливающихся поболтать, и отслеживают признаки, характерные для унтерменшей. Они видят гомосексуалистов, они видят семитов, они умеют распознавать даже самые крошечные капли крови рейнландских бастардов и очищают наш мир от плевел, пропалывают его, пропускают через наимельчайшее сито из когда-либо созданных человечеством.

Подобных мне – единицы. Единицы способны справиться со своим пороком и превратить его в достоинство. Бок о бок со мной работают люди, страдающие алкоголизмом и наркоманией, работают семиты, славяне, цыгане, темнокожие, метисы – но они арийцы, самые настоящие арийцы, задушившие в себе собственное убожество, своё чудовищное происхождение, свои грязные пороки и вставшие на службу величайшей в мире нации. С каждым годом борьба становится всё труднее, потому что мишеней – всё меньше и меньше, но пока они есть, мы будем бороться с ними и, если понадобится, положим на алтарь этой борьбы собственные жизни.

Я не могу говорить за руководителей других отделов. Не могу говорить даже за своих непосредственных подчинённых. Но я твёрдо знаю: если я буду уверен, что в мире больше нет ни одного человека с нетрадиционным взглядом на любовь, что мы сумели выжечь эту заразу калёным железом, что моя миссия закончена, – я возьму табельный пистолет и пущу пулю в рот. И моя смерть сделает мир чище, погрузив его в пучину беспощадной, безудержной, безупречной толерантности.

Примечание автора

Рассказ написан в 2011 году специально для одной скандально известной антологии. Общей темой сборника была толерантность, и почти все авторы, говоря честно, восприняли эту тему «в лоб». Я попытался понять толерантность по-другому, представить её в совершенно ином свете.

Вообразите стадо из 99 белых и одной чёрной овцы. Естественно, на бедную «чернушку» начнутся гонения по расовому признаку – она будет выделяться из массы, её станут отталкивать от самых вкусных травянистых мест, и даже хозяин не будет знать, что делать с мотком чёрной шерсти, одним среди сотни белых. А теперь представьте, что чёрная овца убита, загрызена волком, заколота фермером, затоптана другими овцами. Мы получаем стадо из абсолютно одинаковых, равных, аккуратных белых овечек. Разве может возникнуть хотя бы намёк на нетолерантное отношение в обществе, где все одинаковы? Нет. Таким образом, мы имеем абсолютно справедливое, абсолютно толерантное общество.

Именно об этом и рассказ. Если целью ставится общество равных, а цель оправдывает средства, то геноцид становится наиболее выгодным и удобным путём к её достижению. В принципе подобную идею можно было вписать в любое тоталитарное общество, но на слуху у русского читателя в первую очередь фашизм, и потому отправной точкой рассказа стали теории профессора фон Эйкштедта и других антропологов, ставивших арийскую нацию uber alles.

Человек и его ракета

Владимира Ивановича Бекаури расстреляли восьмого февраля тысяча девятьсот тридцать восьмого года по обвинению в шпионаже в пользу Германии. Конечно, спустя два десятилетия его реабилитировали, но это уже ничего не могло изменить. Мёртвым всё равно.

Владимир Иванович имеет непосредственное отношение к моей истории, хотя главным её героем является совсем другой человек, Алексей Леонидович Маслаченко, гениальный инженер-конструктор, равного которому, мне кажется, ещё не видел свет. Эту формулировку – «не видел свет» – я позаимствовал из романа Герберта Уэллса «Человек-невидимка». Почему-то мне кажется, что Уэллс был одним из тех, кто серьёзно повлиял на личность Маслаченко и стал первопричиной его интереса к космосу.

В двадцать четвёртом году Бекаури исполнилось сорок два года, он тогда возглавлял Особое техническое бюро по военным изобретениям специального назначения – Остехбюро. Ему разрешалось всё, потому что его работы одобрил лично Владимир Ильич, а мандаты за подписью Ленина были козырной картой в любой партии. В октябре двадцать четвёртого в Остехбюро поступил молодой инженер Алексей Маслаченко. В то время он фонтанировал идеями направо и налево, чем быстро привлёк к себе внимание начальника.

Бекаури нашёл в Маслаченко соратника. Реализация фантастических идей стала основным направлением деятельности Остехбюро. Тут стоит отвлечься и рассказать, какие изобретения Бекаури были реализованы, испытаны и даже местами поставлены на вооружение. Телеуправляемые танки, торпеды, ракеты, самолёты, катера – задолго до современных дронов-беспилотников. Бекаури требовал для экспериментов самолёт – ему тут же выделяли самолёт. Он ставил на него свою систему телеуправления, разбивал крылатую машину, требовал новую, снова разбивал – и ни в чём ему не было отказа. Впрочем, я преувеличиваю. Бекаури не разбил ни одного самолёта, только слегка потёр при жёстких посадках. В любом случае, из-за ненадёжности оборудования телеуправляемые самолёты так и не поступили на вооружение. А вот катера на волновом управлении даже успели повоевать, так же как танки-дроны и радиофугасы. Но это уже совсем другая история.

Остехбюро имело множество подразделений: специальное, авиационное, взрывчатых веществ, подводного плавания, электромеханических и экспериментальных исследований. Сегодня все документы по ним рассекречены, а разработанную Бекаури боевую мини-подлодку «Пигмей» не так давно нашли на дне моря недалеко от Феодосии. Благодаря последнему факту хотя бы один проект Остехбюро дожил до наших дней «в железе».

Но вернёмся к Маслаченко.

В первую же неделю работы он отправился на приём к Бекаури и долго беседовал с начальником бюро за закрытыми дверями. Вышли они вдвоём, причём лицо Маслаченко светилось, а Бекаури щурил глаза (он всегда так делал, когда слышал от кого-то занимательную мысль, которую впоследствии использовал безо всякой ссылки на первоисточник). Маслаченко вообще был наивным парнем; впрочем, ему стукнуло всего двадцать три года, он ещё не накопил опыта для ориентации в системе. Да и система тогда была не слишком жёсткой; Ленин умер совсем недавно, после его смерти наступил нэп. До начала страшных тридцатых оставалось изрядно времени.

Деньги к Бекаури приходили посредством бесед с начальниками ВМС РККА. Он обязательно посещал каждого нового начальника, демонстрировал ему ленинские мандаты и в сочных красках расписывал перспективы очередной задумки. В декабре двадцать четвёртого ВМС РККА возглавил Вячеслав Иванович Зоф, бывший рабочий без всякого образования. Под самый новый год Бекаури отправился окручивать Зофа, и впервые – не один, а с сопровождающим. Как нетрудно догадаться, с Маслаченко.

Они беседовали с Зофом около полутора часов, а в январе двадцать пятого было выделено порядка десяти миллионов рублей исключительно на создание нового подразделения Остехбюро, начальником которого поставили Алексея Маслаченко.

Откуда я всё это знаю? Я – ровесник века, мне в двадцать пятом исполнилось двадцать пять. И я тоже был молодым инженером. А Маслаченко предпочёл набрать персонал из молодёжи – каждый сотрудник его отдела должен был постоянно находиться в поиске новых идей и технических решений для их реализации.

В любом случае, я ничего не знал о разработках Маслаченко до начала двадцать седьмого года, когда меня неожиданно перевели в его группу. В мой отдел пришёл документ: срочно нужны были два специалиста по радиоэлектронике. Надо отметить, что половина Остехбюро состояла из радиоэлектронщиков. Но из десятков кандидатов выбрали меня. И ещё одного сотрудника нашей лаборатории – но он в этой истории не играет никакой роли, и его фамилию я называть не буду.

Перед поступлением на работу в Остехбюро мы проходили инструктаж по безопасности и подписывали море документов о неразглашении. За последнее иного наказания, нежели расстрел, не существовало. Так вот, при переводе в отдел Маслаченко мы подписали ещё штук тридцать различных бумаг строжайшей секретности. По сути, я даже в магазине не мог попросить муки, не опасаясь выдать какую-либо государственную тайну. Среди документов оказался даже перечень слов, не рекомендуемых к публичному использованию сотрудниками отдела. В этом списке было слово «ракета».

Когда я увидел её впервые, я ошалел. Она лежала на специальных стапелях, огромная железная рыбина с заострённым носом и серповидными хвостовыми плавниками. Вокруг неё суетились люди. Цех, где работал отдел, располагался… нет, пожалуй, этого я не расскажу. В любом случае, нас долго везли на грузовике с глухим тентом, а потом высадили в закрытом дворе на внутренней территории завода. Красные кирпичные стены, малые площади остекления – таких заводов в Москве и окрестностях сотни. Конечно, позже мы всё узнали, хотя бы потому, что ежедневно ездили туда на работу. Возле основной базы Остехбюро нас забирал автобус и отвозил за город.

Но хватит. Я ограничен во времени и объёме, а до самого главного ещё так и не добрался.

Маслаченко строил ракету. Естественно было бы предположить, что в своих разработках он сотрудничал с Константином Эдуардовичем Циолковским или Фридрихом Артуровичем Цандером – но нет. Он шёл собственным путём. Тем более Бекаури никогда не признавал авторитетов. Он хотел быть независимым, самодостаточным – таким же был Маслаченко. Конечно, Маслаченко использовал чужие мысли. Он усердно изучал труды конкурентов и немало почерпнул из конструкции крылатой ракеты Цандера и многочисленных научных статей и монографий Циолковского. Но знали ли они о существовании талантливого самоучки? Нет.

Моя роль в конструировании была совсем небольшой. До перевода в ракетное отделение я занимался проблемой устранения помех в радиосвязи с телеуправляемыми ракетными катерами. Примерно тем же я занимался, работая с ракетой. Но катера были в прямом доступе: я исследовал помехи, фиксировал искажения волн, проводил опыты. А в случае с ракетой все исследования оставались лишь теоретическими.

Несмотря на многочисленные подписки о неразглашении, нам не доверяли. Каждый инженер ракетного отдела знал лишь свой узкий сегмент. Но слухами земля полнится, и в какой-то момент я всё-таки узнал дату первого запуска ракеты – одиннадцатое июня тысяча девятьсот двадцать девятого года. Более того, я прослышал, что в ракете будет сидеть пилот-человек. «Первый человек в космосе» – это звучит гордо. Конечно, СССР всё-таки получил своего первого космонавта тридцатью годами позже. Но в конце двадцатых это стало бы совершенно невероятным достижением.

Весной двадцать девятого, когда сошёл снег, ракету поставили в положение, подразумевающее возможность запуска. Надо сказать, что я имел доступ только к радиоаппаратуре и половины узлов конструкции Маслаченко не видел и в глаза.

Но к тому времени заметно изменилась политическая ситуация. Власть Сталина укреплялась, постепенно становясь единоличной. Бумага от Ленина всё ещё защищала Бекаури, но с каждым днём покойный вождь становился всё слабее и слабее, уступая место власти живых. В конце двадцатых чистки стали заметными, многие предприятия подвергались проверкам, директора заводов снимались с должностей и исчезали в подвалах ГПУ. В мае двадцать девятого года проверки не избежало и Остехбюро.

На тот момент Остехбюро работало довольно вяло, разве что начались испытания трофейного танка «Рено», управляемого по кабелю. Работы над катерами и самолётами шли в основном на бумаге, поскольку львиная доля нешуточного бюджета Бекаури уходила на ракетное отделение. Последний фактор и вызвал проверку сверху.

К тому моменту ракета в принципе была готова к пуску, оставались лишь контрольные работы. Чтобы реально запустить её, хватило бы двух-трёх дней в авральном режиме. Подготовили даже пилотскую кабину. Согнувшийся в три погибели космонавт, в общем, ничем не управлял. Его задача была – присутствовать в космосе, закрепить советскую власть на орбите. Полететь могла хоть обезьяна.

Пока работники ГПУ собирали необходимые документы и выбивали из высшего начальства разрешения на полную проверку сверхсекретных отделений Остехбюро, Бекаури с Маслаченко и десятком специалистов отбыли в ракетное отделение. Проверки в основных отделах Остехбюро свалили на нас. О том, что я работал в ракетном, в общем, тоже никто не знал. По крайней мере, никто из проверяющих.

Двадцать восьмого мая тысяча девятьсот двадцать девятого года меня выволокли из-за стола, приставили к голове пистолет, продемонстрировали разрешение на проверку всего Остехбюро от первого до последнего угла и сказали: «Показывай дорогу». Что мне оставалось делать? Нас, знавших местоположение ракетного отделения, в основном отделе оставалось четыре человека. Всех четверых распихали по чёрным «Фордам» ОГПУ – и мы поехали за город.

Что же мы увидели, когда прибыли? Радушно встречающего делегацию Бекаури. Он с безмятежным видом водил проверяющих по коридорам ракетного отделения, демонстрировал наработки и детали. Только самой ракеты не было – для тех, кто не знал, куда смотреть. Я же видел всё. Я видел странные пятна сажи на стенах ангара, видел осыпавшуюся ржавчину (это значило, что раздвижная крыша открывалась) и пустые бочки из-под топлива (когда я уезжал, они были полны).

Они запустили ракету. И, судя по отсутствию Маслаченко, именно он был её пассажиром.

Бекаури избежал проблем – в тот раз. И – честь ему и хвала – отмыл нас всех. Проверка схлынула. Чем он объяснил дефицит бюджета, я не знаю. Возможно, в очередной раз сработала легендарная ленинская бумага. Возможно, за него вступился тогдашний начальник ВМС РККА Муклевич, бывший машинист, тёмный и восторгавшийся работами Бекаури. С начала тридцатых Остехбюро вернулось к основной деятельности, и уже к тридцать второму году мы оснастили телеаппаратурой первый танк Т-26. Если за твоей спиной стояла армия, ты мог быть спокоен.

Меня арестовали в тридцать седьмом. В сорок первом отправили на войну, после победы реабилитировали, в сорок шестом арестовали снова. Из лагеря я вышел в пятьдесят пятом, когда Бекаури был уже давно мёртв.

Все эти годы я думал о том, что же стало с Маслаченко. Скорее всего, Бекаури где-то прослышал, что проект ракетного отдела собираются прикрывать (что и было сделано в конце двадцать девятого). Он не мог позволить себе потратить впустую столько сил, поэтому он предпочёл запустить ракету. Хотя бы для себя. Для того чтобы убедиться в правильности идей Маслаченко. Он это сделал – и продолжил свою работу в другой области.

А Маслаченко… Я не знаю, правда. Может, ракета упала в океан и покоится сейчас где-нибудь на дне, обросшая ракушками и водорослями. Может, она осталась на орбите (хотя вряд ли – земная орбита исследована от и до). Может… Нет, я не берусь строить предположения. Но одно известно точно: Маслаченко шёл на смерть и осознавал это. Он отдал жизнь за то, чтобы стать первым человеком в космосе – даже в случае, если никто этого не узнает. Осуществил он свою мечту или нет, неважно.

Просто есть на свете люди, которых зовёт космос. И они откликаются на его зов.

Примечание автора

Рассказ написан в 2011 году для одного аэрокосмического издания – но издание благополучно кануло в Лету ещё до того, как рассказ успели опубликовать, и он надолго «завис» в моём портфеле. Что ж, теперь он нашёл свой путь к читателю.

Отдел Бекаури существовал на самом деле, большинство исторических сведений, приведённых в рассказе, – абсолютная правда. В общем и целом рассказ трудно отнести даже к жанру альтернативной истории: все технологии, описанные в тексте, в 1930-х годах уже существовали и позволяли, в общем, осуществить запуск космического корабля на орбиту. Дело было за малым: не хватало гения, подобного Королёву или фон Брауну, способного соединить воедино разрозненные знания и направить вектор развития аэрокосмической отрасли туда, куда следует. Я лишь предположил, что такой гений нашёлся.