Текст книги "Хижина пастыря"

Билл Кокс мне ни капли не нравился. Я видел его еще однажды – он подрулил на машине с прицепом, забитым холодильными камерами. Когда распахнулась пассажирская дверь, я заметил маузер и винтовку. Из сарая вышел Гондон с цепной пилой и спальником, закинул вещи в прицеп, зыркнул на меня. И укатил с приятелем. Два идиота.

Уж не знаю, кому принадлежала эта гениальная идея, но магазин тогда переживал черные дни. Поставщики даже не отвечали на звонки Гондона. Поэтому он поехал в район пастбищ, вместе с Биллом Коксом и цепной пилой. Вернулся с полутонной мяса. Да уж, мудрое решение. Понятия не имею, кого именно они распилили, диких лошадей или пастушьих коней. Комиссии по мясу и животноводству без разницы. Не представляю, как Гондон сохранил лицензию. Скандал гудел по всему округу. Дома уже и так было паршиво, но после той истории стало вообще ниже плинтуса.

Я то ли увлекся воспоминаниями, то ли очумел от жажды – в общем, чуть не пропустил прииск. Не обратил на него внимания. Он остался слева и чуть позади, когда я вдруг замер. Будто о чем-то забыл и попробовал вспомнить, только о чем? Повернулся, медленно-медленно, как древний старик. Увидел отвалы пустой породы, груду ржавых консервных банок, солнечного зайчика на железной крыше. День почти умер, да и я тоже. Я стоял, тупо моргал и никак не мог поверить, что это не мираж.

Лачуга. С жестяным дымоходом и линялым тентом, который бахромой свисает вниз. А рядом, на подставке, бак с водой. Самый настоящий, богом клянусь!

Я так долго стоял и таращил глаза, что любой в этой хибаре успел бы нарисовать мой портрет, выпить чая и вызвать копов. Как только до меня дошло, я рухнул животом на землю и пополз по-пластунски. Прям герой стрелялки «Колл оф дьюти», а не полуживой балбес, который не видит лагеря старателей у себя под носом.

Я дотащился до основания большой кучи, это оказалась выкопанная пустая порода. Вокруг валялись мотки проволоки, полусгнивший хлам, ржавые железки, торчали холмики из шлака и камней. Из трубы не шел дым, а на провисшей проволоке, натянутой между колышками перед хибарой, не сохло белье. Машин тоже не было.

Из чехла на шее я вытащил бинокль и стал разглядывать лагерь. Долго. Возле бака растет помидорный куст. Никакого движения, только чуть колышется брезентовый навес. Я смотрел и ждал. Окликнуть бы хозяев, но страшно. В конце концов я решил – пошло оно, я тут сейчас сдохну! Встал и очень осторожно двинулся к лагерю. «Браунинг» выставил вперед, хотя, по правде говоря, не додумался его зарядить. В тот день я умирал от жажды и усталости, поэтому делал все через задницу.

Прямоугольную хибарку возводили в несколько приемов. Сперва стены и крышу из рифленого железа, причем половина гвоздей торчала наружу: то ли ураганом листы разболтало, то ли изначально паршиво сколотили. Сбоку прилепили конструкцию типа фундамента, из кусков жалюзи, листов фанеры и асбеста, все вперемешку. Сверху устроили туалет, который можно было унюхать аж на юге Австралии, в Аделаиде. В дверном проеме висели липкие полоски для ловли мух, а внутри стоял толчок в виде жестяной воронки и больше, кажется, ничего. Воняло безбожно.

Я хрипло каркнул, эй, и не услышал в ответ ни звука. Страшно было ужасно, пить хотелось еще ужасней. Я повернул ручку на двери в лачугу. Не заперто. Заглянул внутрь. Заморгал от полумрака, в нос шибанул смрад. Хоть бы не наткнуться на труп золотоискателя, который лежит в кровати с обглоданным лицом… Трупа не оказалось. Кровати тоже. Лишь дровяная печь, цементное корыто, хромированный стул без спинки и стол, сделанный из молочных ящиков и половины двери. Туалетной двери, судя по запаху.

Я бросил свои вещи и вернулся к баку. Стукнул по нему кулаком – бак тяжело содрогнулся. Полный! Медная ручка на кране отсутствовала, вместо нее на поворотном стержне ржавели плоскогубцы, которые справились с задачей на ура. На сухую землю потекла вода. Выглядела она нормально, но я бы сейчас накинулся на любую, даже на грязную. Я присел возле помидорного куста и стал пить прямо из-под крана.

На вкус вода была очень даже ничего. Только текла не так быстро, как хотелось бы. Я заглатывал ее жадно и торопливо, с жуткими звуками. Хорошо, никто не слышал. Если вы никогда по-настоящему не страдали от жажды, вам меня не понять. Я пил и пил, пока вода не забулькала у меня в яйцах, в ногах, ступнях, пока живот не отяжелел, а спина не заболела.

Я еле встал. Шатаясь, как алкаш, дошел до лачуги. Споткнулся о свой рюкзак, ударился о печку. Увидел полку, на ней – покореженную кастрюлю, черную сковороду и жестянку с кривыми вилками. С трудом отлип от цементного пола, поднялся на ноги. И тут понял, до чего мне повезло. На полке лежал нож для масла. Не простой нож для масла, нет. Я еще не успел взяться за костяную ручку, а уже заметил заточенное лезвие. Провел им по волоскам на руке – ого, какое острое! Кто-то точил его день и ночь, год за годом. От скуки. Иначе зачем бросать такое сокровище. Кто бы ни был этот человек, он спас мою шкуру.

Вода – это одно. Она уберегла меня от смерти, да. По крайней мере, пока. Но нож означал, что я буду жить и дальше. Отдохну, соберусь с мыслями. Оружие обеспечит мясом, вопросов нет, но без ножа до мяса не доберешься.

Господи, какое облегчение! Я чуть не зарыдал. Сел на печь и приказал себе не распускать нюни. Скоро мне дико захотелось помыться. Я разделся, схватил кастрюлю и побрел к баку. Окатил себя водой с ног до головы. Обсох, стоя на каменистой земле. Хорошо-то как! В хибаре я натянул на себя грязную одежду и вновь почувствовал слабость. Лег на цементный пол, сунул под голову камуфляжную куртку и уснул.

Проснувшись, не понял, где я. Сквозь сотни дырок от гвоздей в помещение проникали тонкие полосы света, и целую секунду мне казалось, будто я в клетке. Затем я увидел приоткрытую дверь, карабин у стены и поломанный стул возле печки. Значит, не клетка, все в порядке.

Отвалы пустой породы стали золотистыми, тени от деревьев – длинными и плоскими. Я вышел на улицу босиком. Как приятно найти приют, пусть и ненадолго. Я отлил на кучу, состоящую из старых банок, проволоки, полиэтилена и пластикового мусора. Твою мать, хуже золотоискателей свиней нет! Мне было спокойно. Я заметил кое-где помет, в том числе и свежий, а возле бака – неглубокие кенгуриные норы, следы, еще помет. Это меня взбодрило. Может, здесь мне будет хорошо. Может, все получится.

Я открыл ставни, впустил в хибару воздух и свет. Обулся и пошел за хворостом. Дерева валялось много – усохшая мульга, кусочки старого эвкалипта. Когда дров набралось достаточно для одной ночи, я выломал ветку с листьями и, как смог, вымел из лачуги мышиное дерьмо. Уже под конец обнаружил за дверью метлу и решил завтра прибраться как следует.

Я подготовил дрова в печке, но поджигать не стал. Высыпал все из рюкзака на пол, разложил перед собой. Открыл коробку с патронами. Отсоединил от «браунинга» магазин, зарядил. Положил карабин и магазин на стол из ящиков, сам уселся в дверном проеме на стул без спинки. Есть шанс, что в сумерках явятся кенгуру. Если правильно разыграть карты, то до темноты я раздобуду свежее мясо.

Однако из буша никто не выходил. Кенгуриные норы оставались пустыми и неподвижными, как картинка.

Когда совсем стемнело, я развел огонь в печке и съел последний апельсин. Голод не исчез. Вот к чему приводят мысли о свежем мясе. Однако я не унывал. Знал – животные тут есть. Просто я их немного напугал, но они не устоят перед запахом воды в баке. Подождем до завтра.

Я поддерживал огонь, пока не кончились дрова. Не мерз, просто с костром чувствовал себя не так одиноко. Потом я загасил его и лег.

Я был страшно усталым и одновременно счастливым, но спать не мог. Сперва мешал твердый пол. Потом начались рези в животе. Голодные боли? Ни фига подобного! Какое-то время я корчился и ерзал. Лезть в потемках в грязный и вонючий сортир? Нет уж, спасибо. Я натянул ботинки. Когда терпеть дальше уже не смог, выбежал на улицу и сел под звездами. Господи, ну и звуки! И ощущения… Полночи я мотался туда-сюда и гадил, точно утка. Сперва боялся отходить далеко от хибары. Позже радовался, если успевал выскочить за двери.

И вычислял. Солнечный удар? Вызывает рвоту, а не понос. Еда? Тоже нет, потому что еда у меня давно закончилась. Оставалась вода. Я и не подумал заглянуть в бак, сразу начал пить. А там могло плавать что угодно. Дохлый поссум. Или ворон, который решил стать лебедем. Что бы это ни было, оно прочистило мои внутренности, будто шомпол. К рассвету задница горела огнем – хоть свечу зажигай.

В общем, в первое утро в лагере старателей я почти ничего не делал. В основном дремал. И дергал во сне руками-ногами, как собака. Тупо отлеживался после вчерашней беготни.

Днем я залез на подставку, заглянул в бак. Без фонаря ничего не увидел. Все равно решил кипятить воду. Порадовался покореженной кастрюльке.

В животе урчало до самой темноты, хотя уже почти не резало. Я опять умирал от жажды, но пил по чуть-чуть, изредка делал крошечный глоток из бутыли. Наконец у меня появились силы набрать дров и почистить во всех местах, где я нагадил. А их было много, уж поверьте.

В сумерках возле нор возник кенгуру. Выступил из буша, дальше не двинулся. Я шагнул в дверной проем, взвел «браунинг», тихо-тихо. Вот только ведущим у меня был подбитый глаз. Пока я приспособился к прицелу здоровым глазом, прошла секунда-другая, которая все и решила. Кенгуру оказался очень шустрым. Поднял голову, недовольно принюхался. Он, наверное, ощущал мой запах повсюду. Крупный зверь, плечистый, ушастый. И хитрый, явно здесь не впервые. Думаю, он чуял не только запах, но и мое присутствие. На миг кенгуру замер, подрожал, потом резко повернулся и нырнул за огромные земляные кучи. Все, привет.

Лишь в тот голодный вечер до меня наконец дошло, почему Гондон перестал охотиться. Не из-за истории с кониной. И даже не из-за белой горячки, в которую он впадал по пьяни. Из-за глаза. Правого. Ведущего глаза Гондона. Как раз после неудачной погони за мухой он и возненавидел охоту. Я немножко расстроился, что не понял этого раньше. Не люблю чувствовать себя дураком.

В общем, дела мои обстояли не очень. Я так же хотел есть, как вчера. И чувствовал такую же слабость. Но еще брыкался. У меня была вода, если я не забывал ее кипятить. Была крыша над головой. Минимальный набор для выживания. Я рискнул – и поймал удачу. Дальше следовало все хорошо обдумывать. Быть терпеливым. Сохранять спокойствие.

В ту ночь у огня я мастерил котелок из консервной банки из-под фасоли и мотка проволоки. Работа отвлекала от мыслей о еде. Кроме того, мне нужно было побольше емкостей для кипячения. Проволочную ручку я прикручивал уже в полусне.

Иногда в конце дня опускаешь голову на подушку и понимаешь – ты настолько вымотался, что снов не будет. Слишком устал, чтобы переживать. Слишком обессилел, чтобы порождать ночные кошмары. И вот это – тоже пять минут милости с небес.

На второй день в лагере подбитый глаз стал получше. Совсем опухоль не исчезла, но чуток спала. Как только взошло солнце, я подстрелил песчаного варана размером с мужскую руку. Наглый такой попался. Увидел меня – и даже не дернулся. Глянул – типа, что, хочешь кусочек попробовать? А я хотел, еще как! Только не кусочек, а все. Я сходил в хибару за «браунингом», а когда вернулся, наглец поджидал на том же месте. Загорал на вершине отвала. Секунду назад был королем горы, и вот уже его голова свисает с ветки в десяти метрах от той самой горы. Как там в поговорке? Сегодня пан, а завтра пропал. Вы, конечно, скажете, что двести сорок третий калибр великоват для охоты на ящериц, но к тому времени я уже страшно оголодал. Я бы и из пушки выстрелил. А потом слизывал бы варана с листьев.

Я приготовил его на углях, как абориген. И скажу вам честно, встречалась в моей жизни еда и похуже.

Брошенное жилье вызывает грусть. Наверное, эти бредовые мысли посещают только меня. Да и вообще, вы можете возразить – в мире много жилья не брошенного, а там все равно грустно. Видит бог, наш дом был именно таким. Скорее всего, пустая лачуга просто действовала мне на нервы. Я раньше не оставался в доме один. Чтоб совсем никого рядом. Оказывается, даже идти самому по бушу, и то не так одиноко. Поэтому, наверное, я и вспомнил наш дом. Самый обыкновенный дом из асбестоцементных листов – такой же, как остальные строения на улице. Единственной роскошной вещью в нем было мамино пианино. Я не понимал, зачем оно нам. Никогда не видел, чтобы на нем играли. По-настоящему, в смысле. Когда из Магнита приезжали маленькие кузены, они любили стучать по клавишам, но нормальной мелодии из пианино никто не извлекал. Если мама на нем и играла, то я не слышал. Она вытирала с него пыль, хранила на крышке фотографии в рамочках. На одном фото были мама и Кэп на каком-то побережье. Может, на той самой вечеринке, о которой вспоминала мама. Оба молодые и счастливые. У нее длинные волосы, а он без бороды. Дальше стоял мой младенческий снимок. Я выглядел не сильно довольным. Напоминал жирного старикашку, который требует жратвы, да поскорей.

Еще имелось фото, где мама одна. На нем она поет. В хоре или еще где. В руках у нее то ли программка, то ли книжка, а глаза смотрят вверх, будто мама поет крыше или небу. Ту фотографию я любил больше всего. Каждую неделю мама взбивала салфеточку, смахивала пыль с крышки пианино и протирала стекло на фотографиях специальным средством. Затем «Мистером Шином» полировала все пианино. Иногда пристально на него смотрела. Я, например, заметил это, когда мы пили чай. Она на секунду оторвалась от телика и уставилась на пианино с таким видом, будто вспомнила кого-то из далекого прошлого, кого-то умершего. Потом воткнула вилку в сосиску, и лицо стало равнодушным.

Временами я думаю о той фотографии. О мамином взгляде куда-то вверх. О маме, которая смотрит в небеса. Понимаете, я ее вообще не знал. Вот Ли я знаю хорошо. С мамами же совсем по-другому. Они постоянно рядом, но обычно невидимы. Лишь когда мама исчезает, ее начинает не хватать и появляется интерес к ней. Ли хочет, чтобы я ее знал. Мама, по-моему, никогда не хотела.

Если б кто-то услышал этот бред, то сказал бы, что тут, на краю географии, мне просто некуда время девать. Да, правда, у меня появилось больше времени на размышления, когда я освободился от города, людей и прочего дурдома. «Размышления» – слово, которого тогда, на прииске, я еще не знал. Мне нравится, как оно звучит. Мужика, который рассказал мне про размышления, переполняли слова. Боже мой, их было столько, что он в них тонул. Вот уж кто размышлял много. Имел кучу времени. Кадр. Он хотел, чтобы его знали. Хотя и боялся говорить о себе. Заявлял, что это слишком опасно. Может, так оно и было. Мне же терять нечего. Больше нечего. Только Ли.

После варана я два дня ничего не ел. Никто не подходил к лачуге и прииску. Я опять голодал. Кипятил воду в крошечном жестяном котелке и пил ее горячей – так казалось, будто она занимает больше места в желудке. Если б я заметил ворону или розового какаду, то подстрелил бы и съел. За отвалами я слышал жаворонков, но близко они не подлетали. Похоже, обо мне знал уже весь мир вокруг. Честное слово, я слопал бы что угодно – змею, кузнечика, даже шипастого ящера-молоха. Любое существо, которое проползло бы мимо. Только ничего не ползало, по крайней мере когда я смотрел. Пару раз я думал пожевать красную землю, но это уже для совсем чокнутых, а я до такого еще не докатился. Единственной моей пищей в те дни оказалось несколько мушек, да и то проглотил я их не специально. Жизнь во мне поддерживала только горячая вода, которая пахла дымом, фасолью и горелой жестью.

В хибаре я нашел еще две вещи – шляпу и карту; причем полезной оказалась только шляпа. Старая черная кепка, самая обыкновенная. С надписью «Пенрит ойл». Грязная и наполовину побитая молью, дерьмовая кепка, если честно, но села на меня хорошо. Все ж лучше, чем ходить арабом с тряпкой на голове.

Карту кто-то нарисовал для себя. Грубо набросал западную Австралию, одну, без остального континента. Монктона и Долли там не было. Озера Бальтазар тоже. Только Перт, Калгурли, Брум, Холлс-Крик и Уиндем. Сбоку – несколько цифр в ряд. «ПЕРТ-КАЛГ 590, ПЕРТ-ЮКЛА 1428, ПЕРТ-УИНДЕМ 3227». Эти выцветшие строчки выбили почву у меня из-под ног. Одно дело знать, что от Монктона до Магнита триста километров. И совсем другое – переместить нас с Ли на расстояние в десять раз больше. Карта ни для чего не годилась, на нее можно было лишь смотреть, и я быстро понял, что лучше делать это пореже.

Целыми днями я слонялся по прииску. Приходилось соблюдать осторожность – ямы, дыры и канавы встречались везде. Не хватало еще провалиться в шахтный колодец и сломать шею, будто морковку, хрясь. Или, если падение меня не убьет, очнуться, как в кино, на дне глубокой ямы и увидеть далеко вверху голубой лоскуток неба. Хорошо было бы обследовать старые шахты с бревенчатыми подпорками и металлическими лестницами, но дерево размякло и посерело, а ступени проржавели, поэтому я не рисковал. Все вокруг наводило на мысли о столбняке, который только и мечтает цапнуть тебя за задницу. В траншеях валялись зазубренные консервные банки и битое стекло, патроны от карабинов и винтовок. Попадались бутылочные горы выше меня ростом: бутылки из-под пива и виски, из-под колы и шампанского, пузатые пивные бутылочки и крошечные лекарственные флаконы, синие, зеленые, красные. Прям музей, кишащий змеями и красноспинными пауками. Под листами жести обнаружились потрепанные ботинки и пряжки, кожаная стелька, прогрызенная крысой. Стояли там и ржавые кроватные каркасы, сквозь которые росла трава; мотки проволоки рассыпались на куски от одного лишь прикосновения. Бедлам был страшный. Будто началась война, и люди все бросили. Будто им до смерти надоело, и они смылись. Интересно, сколько народу тут разбогатело? Сколько человек нашли золото, которого хватило хотя бы на угощение друзей в пабе?

Сейчас я вспоминаю тот лагерь старателей и сам себе удивляюсь. Хорошо, конечно, что у меня появился приют, но я же просто торчал там и голодал! Не охотился по-настоящему. Боялся удаляться от воды и крыши над головой.

На свалке я нашел проволочный фиксатор для тостов. Хороший фиксатор, в него можно закинуть хлеб и поджарить его над углями. В результате я начал мечтать о хлебе.

Еще я сильно мечтал о картошке. Которую мы готовили по воскресеньям. Запеченная в масле, посыпанная солью…

Мечтал о яичнице с беконом.

О тефтелях в томатном соусе.

О бананах.

О холодном молоке.

Толку от этих мечтаний было ноль.

Я настолько ослабел, что однажды сел в тени и включил телефон. Высветилось «Нет сети», но я все равно нашел номер Ли и уставился на нее. Фото было старое, я сделал его возле реза. Ли отыскала там яркую шляпу, в ней и сфоткалась. Сейчас Ли выглядит по-другому. Даже если бы тут и ловилась сеть, звонить не имело смысла, потому что ответила бы не Ли, а тетя Мардж. Это я помнил, не совсем еще мозги расплавились.

И тут я прозрел, не успел окончательно отощать. Встал с пятой точки, настроился и рванул в буш. Уходить от хибары было трудно. Как только она исчезла из виду, я разволновался. Стыдно, но что поделаешь. Я запоминал дорогу, оставлял метки и старался думать о задаче – добыть мяса.

Прошло несколько часов, я ничего не подстрелил и совершенно выдохся. Двинул назад и уже почти у самого прииска впервые наткнулся на добычу. Среди эвкалиптов прыгал маленький горный валлару, будто не знал никаких забот. Наверное, и не знал, пока не явился я. Валлару – самый красивый вид кенгуру. Малыш явно не ожидал никого встретить. Наверное, и людей-то раньше не видел. Я взвел карабин, и только тут валлару меня заметил. Замер. Выглядел он скорее любопытным, чем испуганным. И вот стою я, стараюсь не дышать и не выпускать его из поля зрения, а валлару пытается понять, в чем дело. Одно ухо – в мою сторону, другое подергивается. Я сказал себе – не спеши, у тебя куча времени. Черт, я уже так долго голодал, что готов был жевать листья! И не имел права промахнуться.

Валлару быстро сообразил – что-то со мной не так. Покосился в сторону – типа, мне пора, спешу. Чуть подался вперед, как обычно делают кенгуру. Глянул на юг. Все, понял я, сейчас рванет. Валлару не удержался, опять посмотрел на меня. Отвернулся, готовый бежать, тут я его и снял.

С полсекунды, пока звук не догнал пулю, казалось, будто у кенгуру просто шея зачесалась. Затем раздался громкий хлопок, как от сильной затрещины, и валлару шлепнулся на попу. Когда попадаешь в добычу, понимаешь сразу. Даже если ты моргнул и не увидел, как она упала. Понимаешь по глухому удару, который ни с чем не спутать. Даже не верится, что кусочек свинца размером с ноготь на мизинце производит столько шума и наносит такой урон. Красиво.

Ох, скажу я вам, как же хорошо, что валлару попался мне вблизи от приисков! Хоть он и был маленьким, вряд ли я дотащил бы его издалека. Я добрел назад, развел перед лачугой огонь и обнаружил, что нож для масла – не лучший мясницкий инструмент. Но ничего, и он нормально справился. Когда я снял с добытого приятеля шкуру и подвесил его на дереве, руки стали красными по локоть. Выглядело как кровавые перчатки. И ощущалось так же, когда присохло к коже.

Чтобы динго и бродячие коты не сбежались на шкуру и внутренности, я сгреб их в кучу и бросил в глубокий шахтный колодец. Потом вымылся возле бака при помощи песка и воды. Я тер себя и гадал – интересно, буду ли я еще здесь, когда помидоры на кусте созреют? Еще гадал – что бы я сделал, если бы не попал в валлару? Дурацкие мысли. Все равно что гадать, как сложилась бы твоя жизнь, если б тебе не достался отец-мудак.

Я был готов есть, скажу прямо. Не мог ждать, пока дрова прогорят. В общем, из бедного малыша не успела толком стечь кровь, а я уже отрезал от него кусок бедра и сжевал. Сырым. Потом накидал мяса на решетку от холодильника, которую нарыл в шахтной свалке, и стал смотреть, как оно шипит и корчится на углях. Вкуснее мяса я в жизни не пробовал!

Звезды взошли рано и засветили ярко-ярко. Я ощущал все запахи буша. Вдыхал аромат дыма и эвкалиптового сока. В меня врезались ночные бабочки и жуки – тяжелые, будто птицы. Кровь в венах вскипела, еда зарядила меня, обновила. Я падал с ног от усталости, но спать не мог. Слишком был взбудоражен, слишком большое облегчение испытывал. Поэтому лишь подбрасывал ветки в огонь и наблюдал за Млечным Путем. Он полз по небу медленно; тек, словно расплавленный жир. А в следующую секунду вокруг уже копошились птички, и я лежал на земле возле кучки теплой золы.

После этой истории я усвоил одну вещь. Даже в новорожденном ягненке мяса больше, чем в валлару. Позавтракав, я с трудом наскреб еды, чтобы взять с собой на обед.

В тот день я зашел дальше, чем вчера; в края, поросшие пустынными соснами и ядовитым кустарником. Снял серого кенгуру, большого; пришлось разделать его на месте и тащить домой на спине. Эх жаль, я не прихватил из сейфа тактический нож. Он бы сейчас очень пригодился. И распорка тоже. Разделывать кенгуру на земле – не шутка. Зато я вернулся с хорошим запасом мяса, столько мне было не съесть. И не сохранить. Вечером я еще не осознавал этой проблемы, еле дышал от усталости и слишком радовался мясу и дому.

Я подвесил тушу на засохшее дерево рядом с одной из мусорных куч. Там имелась веревка, да и проволоки хватало. Я опять вздохнул о распорке, но обошелся подручными средствами. Разделал добычу в лучшем виде, поджарил мясо крупными кусками и набил живот.

Спал я в лачуге, на твердом цементном полу – причем не хуже, чем на перине. Всю ночь видел сон: бродил по железнодорожным путям за нашим домом. Дома никого не было. Лишь стирка вертелась по кругу на ветру за моей спиной, как белое колесо. Я топал по путям. Когда через пастбище загрохотал первый поезд с пшеницей, я не шагнул в сторону, а прошел сквозь него. Вдохнул запах дизеля и апельсиновой корки на полу возле машиниста. Ощутил вкус стали и зерновой пыли, которая повисла в воздухе после исчезновения поезда. Я знал – меня не удержать. Я буду двигаться вперед, пока не попаду в нужное место. Только я не мог вспомнить, куда мне нужно. В этом и состояла загвоздка. Я вновь и вновь проходил сквозь поезда, как в заколдованном круге.

Два дня я старательно ел. Пожирал серого кенгуру, как акула-бык. Сперва от голода, потом по необходимости. К концу второго дня туша начала портиться. Дерево, на котором она висела, облепили муравьи и мухи. Вскоре к ним присоединились вороны. Чтобы сохранить мясо чуть подольше, оставалось одно – лишить его соков. То есть приготовить. Так я и поступил. Откромсал ляжки и запек. Звучит легко, но на самом деле… Резать кости ножом для масла очень и очень долго, поэтому отделять ноги от бедер я не стал. Костепилки у меня, само собой, не было. Голяшки я разбил ржавым прутом. Выглядел он страшновато, но для моей цели годился. Потом я сложил получившиеся куски пополам и сунул в печь. Я топил ее, пока в хибаре не стало нечем дышать от жары. Готовил это мясо, пока оно не зачерствело, как душа хозяина паба: ни отрезать, ни разжевать. Впрочем, голод не тетка, выбирать не приходилось.

К тому времени я уже понимал реальное положение дел. У меня две коробки патронов, одна из них начатая. Если я хочу продержаться здесь больше недели или двух, то должен считать каждый выстрел. Нельзя охотиться ежедневно и выбрасывать половину добычи. И нельзя оставлять так много испорченного мяса – сбегутся динго. Как же его хранить? Охлаждать нечем. Копчение, наверное, помогло бы, но Кэп так и не научил меня коптить. Единственное, что еще приходило в голову, – соль, только ее у меня тоже не было.

Смешно. Ведь рядом лежали миллиарды тонн соли.

Как же долго я соображал, обалдеть! Когда до меня наконец дошло, я уставился на рисованную карту. Дурацкую карту без озера Бальтазар.

Я проснулся и поел еще затемно. Я не знал, сколько времени займет поход, но надеялся вернуться до заката. Думал – пойду по колесным бороздам и рано или поздно наткнусь на солончак. Принесу домой целый мешок соли, чтобы хватило надолго. Я опять испытывал судьбу и даже не понимал этого. Мной овладела идея, будто соль совсем рядом. Ставка была очень крупной, о чем я и не подозревал. Если б она не отыгралась так, как отыгралась, мои кости нашли бы лет через пятьдесят, не раньше. И удивились бы – что за бедняга, почему помер в глуши? Так-то. Но не надо жалеть Джекси Клактона! Потому что я счастливчик, без шуток. Или потому что Финтан говорил правду. Я посланец. У меня есть предназначение. Иначе я бы уже пять раз умер. И не оказался бы там, где оказался сегодня, в трех часах езды от самого главного в мире.

В общем, все утро я занимался делом. Перед тем полночи строил планы. Когда с рассветом я выходил за порог, то нес в руках полную бутыль с водой, а в рюкзаке много мяса. На шее у меня висел бинокль, а на плече карабин. Мысленно я уже шел на восток. Не ожидал попутчиков. Поэтому, когда в серых сумерках я заметил кого-то у отвалов, чуть не наложил в штаны. Лишь через две секунды сообразил, что это не человек, а крупный старый кенгуру ростом с футбольного защитника. Зверь стоял прямо, поджав локти, и я сам не понял, зачем в него выстрелил. Как у меня так быстро получилось? Он сел на хвост, завалился на бок, а я подумал – твою ж мать, и что теперь?

Времени на разделку не было. Я просто подвесил тушу, выпотрошил ее и выкинул кишки в шахту. Кенгуру оказался огромным, я таких вблизи еще не видел. И тяжелым. Шкуру цвета ржавчины я оставил. Голову тоже. Не очень хорошо, конечно, но я торопился. Решил – разберусь позже.

Это, конечно, свинство – завалить кенгуру и бросить его. Только я не знал, что ухожу надолго. К тому же трудно отказаться от еды, если она стоит прямо перед тобой.

Когда я вышел к колее, солнце уже торчало в небе, а я был весь в крови. За прииском я оглянулся. Увидел не очень-то приятную картину. Перекопанная и вывернутая наизнанку земля. Посредине – убогая лачуга. А перед ней на эвкалипте раскачивается тело. Будто какому-то бедолаге до смерти надоело искать золото, и он повесился. Поставил точку.

Таким я увидел то место в последний раз.

Следовать за колеей оказалось нетрудно. Ветер не дул, утро стояло еще прохладное, идти было приятно. Я топал быстро. Слышал лишь свой маленький жестяной котелок. Он висел на рюкзаке и при каждом моем шаге дребезжал и поскрипывал.

Я сбежал из Монктона примерно неделю назад. Значит, Ли уже в курсе. Сначала она не поняла, где я, почему не приезжаю. Потом догадалась. Ли ведь умная. И хорошо меня знает. У нее в шкафу стоит собранная сумка. Ли будет ждать. Сколько бы времени мне ни понадобилось, она будет ждать. Лишь бы только тетя Мардж не отправила Ли в школу-интернат в Муре. Или, еще хуже, в Перте. Но такое произойдет, только если Ли выдаст себя, если сваляет дурака, вместо того чтобы терпеть и сохранять спокойствие. Нет, она умница. И ведет себя так, будто совсем ничего не ждет. Ли там, в Магните. Я не смогу двигаться дальше, если начну сомневаться.

Еще до обеда тропа стала заворачивать на север, и я увидел первый каменистый кряж, понижающийся с запада на восток. Я остановился – отдохнуть, попить. И в тишине услышал птицу, которая давно мне нравится. Ее грустная песня прям за душу берет. Флейтовая птица, или птица-мясник. Офигеть название, да?

Я потопал к кряжу. Он оказался неблизко. Когда я добрел до подножия, солнце уже светило над головой. Тропа стала очень неровной, появились вымоины глубиной по колено. На обычной машине тут не проедешь, да и с внедорожником тоже попотеешь. Наверху рос лишь колючий кустарник, сильно обглоданный козами. Их дерьмо валялось повсюду. Камни были красными и желтыми, с крупными вкраплениями кварца, похожего на замороженное молоко.

Взобравшись наверх, я посмотрел на север и увидел еще одну горку, километрах в двух. Долина между этими двумя кряжами выглядела голубой от деревьев и теней. Справа она понижалась, как я и надеялся, и там, на востоке, за верхушками деревьев блестела розово-белая поверхность озера. Оно было далеко. Я сразу понял, что к вечеру домой не вернусь, но вид соли придал мне сил, и я не расстроился.

Правда, спускаться начал не сразу – постоял немного, повтыкал. Я все не мог насмотреться. Спасибо за колесные борозды, без них я ни за что не нашел бы обратную дорогу.

Я осторожно спустился по склону и ступил в долину. Тут царили прохлада и тень; красновато-розовые эвкалипты дрожали от множества птиц. Идти теперь было легче и, думаю, большинство людей назвало бы долину красивой, кругом деревья, ветки… Красивее, чем мульга, где я обитал до сих пор. Только здесь я не видел далеко вперед, а в тенях мог таиться какой-нибудь отморозок, так что я не особенно наслаждался. Да, идти стало легче, но конца долине не было.