Текст книги "Хижина пастыря"

Мы всегда хорошо ладили, я и Ли. Она младше на шесть месяцев: у меня день рождения второго июля, а у нее – четвертого декабря. Думаю, мы не могли не подружиться, ведь других кандидатов в друзья рядом не наблюдалось. Если тетя Мардж не гостила у нас, то мы гостили у нее в Магните. Длинные выходные, школьные каникулы. Однажды двумя семьями ездили в домах-фургонах в Корал-Бей; дядя Тед тогда еще жил с тетей Мардж. Как-то целое лето снимали пляжную кабинку в Донгаре, ютились там в тесноте, офигенно весело. Все делали вместе – и дети, и взрослые. Правда, женщины и дети были ближе друг другу. Мужчины почему-то не умеют сближаться. Ну а потом дядя Тед сбежал, когда Ли исполнилось десять. Жаль, с мамой такого счастья не произошло. Как по мне, без мужиков лучше.

В общем, мы росли вместе, я и Ли. Она долго оставалась единственной девчонкой, которую я по-настоящему знал. Своей в доску девчонкой, так сказать. Мы гуляли, ловили головастиков, занимались еще какой-то ерундой. Катали друг друга на великах. Мне нравилось проводить с ней время, а без нее я вроде как скучал. Может, потому и не особо переживал из-за одноклассников. Ведь у меня была Ли.

Я и сам не знал, почему она мне нравится. Ли всегда крутилась рядом. Я привык к ней. Мы вместе гуляли, я уже говорил. Остальные кузены были еще малышней. Помню, как у Ли выпал передний зуб, и она начала шепелявить. Ли гонялась за мной по стадиону и вопила:

– Джекщи! Джекщи! Ох, поймаю тебя, Джекщи Клактон!

Звучало по-идиотски. От смеха я даже бежать толком не мог.

Ли отличалась от девчонок из школы. Была боевой. Не ныла. Не страдала из-за порванного платья, или поцарапанных блестящих туфелек, или испачканных коленок. Умела гонять мяч, прикиньте. Но главное – любила развлекаться. Прикольно и интересно. Когда Сьюзи и трусишка Норман заваливались на диван и в сотый раз смотрели «Короля Льва», мы с Ли сбегали к гранитным обнажениям или к резу. Это если в Монктоне. В Магните мы ходили в бассейн, но мне больше нравились граниты или железная дорога, где никто не доставал.

Летом граниты нагревались до ужаса, поэтому обычно мы торчали у реза. Это такой гигантский каменный резервуар, его построили давным-давно, для поездов. Рядом есть большие плоские камни, с которых классно прыгать и на которых можно валяться. Если нырнуть, вода в глубине холодная и зеленая, а дно скользкое и заросшее, противно дотрагиваться.

В гранитах встречались полости и впадины, которые выгрызла природа. Аборигены собирали в них воду в сезон дождей. Некоторые впадины были размером с внутренность шляпы, не больше. Мы ловили там головастиков, искали в пещерах кости. Кости птиц или бандикутов – сумчатых барсуков. Пещеры – это громко сказано. Просто кое-где скала нависала над землей, или в гранитной стене попадались трещины, куда ты мог с трудом залезть и охладиться. Мне нравился на ощупь лишайник, росший на стенах. С обратной стороны граниты выглядели как отвесная скала. По ней можно было вскарабкаться босиком, по-обезьяньи. Если смелости хватало. В детстве мы так и делали. Ли взбиралась по крутому склону легко, будто крыса по водостоку. Позже, уже подростками, мы просто лежали на солнышке. Разговаривали. Или молчали, тоже было хорошо.

Когда выберемся из Магнита, у нас будет куча времени и на то и на другое, на разговоры и молчание. Дорога на север длинная. В Дарвине можно наняться на креветочный траулер. Или двинуть на восток, в Квинсленд.

Один глаз у Ли зеленый, а второй серый. Звучит жутковато, но на самом деле это классно. Волосы у нее густые и прямые, пшеничного цвета. В детстве ее мама их завивала, и Ли выглядела ужасно дебильно. Наверное, поэтому в прошлом году она тайком подстриглась. Коротко, по-мальчишески. Не скажу, что мне понравилось, но потом я привык. Если провести рукой по голове Ли, казалось, будто гладишь щенка. Только это еще до того, как все полетело к черту. Теперь же волос у нее почти не осталось.

Идти по долине было приятно. Местами старые борозды от колес исчезали, но тропа не пропадала, я легко следовал по ней. Она чуть извивалась и все время бежала вниз по склону, такому пологому, что спуска не чувствовалось. Вокруг царила тенистая прохлада. Песчаную почву с мелкими камнями покрывали сухие ветки и листья. Большое скопление эвкалиптов украсило этот суровый край. Под деревьями летали стайки какаду и воротничковых попугаев. Я видел перепелок и множество птиц, которых вообще не знал. Мог бы настрелять еды на неделю. Валлару в основном, еще эму. Хорошо было просто находиться здесь. Двигаться к цели. Держать темп. И вспоминать.

Ли посадили под домашний арест от Рождества до Нового года. Не просто посадили – заперли. На второй день Рождества она обрила волосы машинкой для стрижки собак. Начисто, под ноль. Написала мне об этом в сообщении, я не поверил. Решил – Ли гонит. Тогда она прислала фото. Капец, а не фото. Глаза у нее были огромные и печальные, а на голове виднелись порезы от машинки. Ли напомнила мне героиню из одного кино, которую сожгли на костре. Ох и перепугался же я, до чертиков. Ли сказала, что почувствовала себя сильной и чистой. Через некоторое время до меня, кажется, дошло, и ее фото прибавило мне духу. До сих пор прибавляет. Тогда-то я и понял – мы переживем этих мудаков, всех до единого. И тоже постригся налысо. Потом еще гладко выбрил голову. Господи, как же рассердилась мама! И выплакала все глаза. Гондон столкнул меня с крыльца и назвал долбаной свиньей – типа, я совсем не сочувствую матери. Только тут я въехал. Мама уже почти год носила парик. Моя лысая черепушка наверняка нагнала страху на них обоих. Я не помнил о парике, когда брился. Не хотел никого обижать. Мама молча смотрела, как Гондон лупит меня прямо на улице. После этого меня уже не волновало, кто из них что думает.

Я долго не понимал, что у нас с Ли особенные отношения. Что мы не просто друзья. Я о таких вещах и не знал, лет до одиннадцати. Но однажды произошло кое-что странное. В тот день у реза будто весь город собрался. Очень шумная компания старшеклассников вела себя вызывающе – они курили, кричали, швыряли друг друга в воду. Вскоре дети помладше ушли, и остались мы с Ли да эти подростки. Они постоянно смеялись, и, похоже, над нами. Было унизительно и противно, но домой не хотелось, поэтому мы сидели в тени на полотенцах и даже купаться не ходили. Пытались стать невидимыми и говорили гадости об этих ребятах, шепотом, чтобы они не слышали. Я не хотел драться, хотя понимал – если кто-то из них подойдет и скажет нам что-нибудь в лицо, то придется. Может, из меня сделают отбивную, но обидчику тоже достанется. Ли считает, что я «кусаю, да не лаю», только сейчас я намного болтливей, чем раньше. Забавно, каким разговорчивым становишься, когда рядом никого нет.

К обеду солнце сильно припекло. Старшеклассники свалили, и возле реза остались только мы вдвоем. Тень с наших камней ушла, мы сняли рубашки и шорты и рванули купаться, будто из тюрьмы на свободу. Вода оказалась холодной до ужаса. Мы дурачились, брызгались. Ли проплыла большой круг, продемонстрировала вольный стиль, она ведь самый офигенный пловец в семье. По словам тети Мардж, Ли – чемпион школы в Магните. Правда, наград я не видел. Через несколько минут мы оба дрожали, точно кролики. Возле ступенчатого камня, склизкого и покрытого водорослями, забираться на который надо очень осторожно, мы вдруг столкнулись, каждый спешил вылезти наверх первым. Чистая случайность, обычная ерунда. Я просто врезался в спину Ли, она повернулась, посмотрела, обхватила меня руками, и мы обнялись. Обнялись, в общем-то, от холода, а потом прижались друг к другу крепко-крепко, каждой косточкой. Это было смешно. Мы расхохотались. И тут у меня случился стояк. Ли вышла на берег, а я поплавал, пока все не утихло, и мы оба сделали вид, будто все нормально.

Дальше мы лежали на солнышке, грелись, немножко смущенные, и я все не мог оторвать взгляда от Ли. От ее откинутых назад волос, с которых на камни стекала вода. От руки, прикрывающей лицо от солнца. Кожи, покрытой мурашками от холода. Купальника. Загорелых рук и ног. Эта картина – Ли на камнях – была как удар под дых. С тех пор, думаю, все изменилось для нас обоих.

Однако ничего не происходило. Ничего нового и необычного. Долго. Мы были детьми и вели детскую жизнь. Она отличалась от жизни в городе. Мы не ездили автобусом на пляж или в кино, не шатались по большим торговым центрам. Везде добирались либо на машине, либо пешком. Пили молочный коктейль в придорожной закусочной, пересчитывали чаевые. Ведь у нас не имелось ни KFC, ни Subway. Мы гуляли вдоль шоссе и высматривали орлиные перья. Ли обожает животных. Травит байки про птиц и змей, которых не знаю даже я. Называет меня слоном в поисках посудной лавки, но рядом с Ли я себя таким не чувствую. Некоторые скажут, будто Ли слишком болтливая, только мне плевать. У нас в доме вообще все молчали. Господи, как же приятно слышать человеческую речь.

Пока у нас не появились мобилки, Ли звонила мне по городскому телефону из Магнита, а я ездил на скейте к таксофону возле закусочной. Пару раз звонил из магазина. Мы просто общались, как все. Если не про животных, то про людей, которых мы знали или хотели бы знать, или про знаменитостей. Любили прикалываться. Как будет выглядеть Райан Гослинг с головой Дженнифер Лопес? В таком вот духе. Ничего важного. Я был счастлив просто от голоса Ли, от ее смеха. Хотя в глубине души помнил то чувство, у реза. И хотел еще. Ведь испытав такую близость, ее трудно забыть.

Я разозлился на Ли только однажды. Мы никогда не ругались. Спорили лишь в шутку. Но мне не понравилось, когда Ли назвала мою походку смешной. Дело было возле элеватора, на гравийной дорожке. Ли тут же изобразила, как я хожу, и я прям озверел. Увидел себя со стороны. Узнал. И взбесился. Дико. Не ударил ее, ничего такого, даже не сказал ни слова. Просто бросил Ли там. Ушел. Сунул, мать его, руки в карманы – и ушел. Позже, на стадионе, Ли извинилась. Я спросил, зачем она так. А Ли ответила – затем, что она меня раскусила. Поняла и захотела показать, что поняла. Типа, я при ходьбе оттопыриваю локти, как скорпион перед боем, чтобы выглядеть больше. Я чуть не придушил тогда Ли – не люблю, когда смеются над моим маленьким ростом. Она же заявила, что это естественное поведение; что, например, шумящие гадюки и иглобрюхие тоже раздуваются. Но рядом с ней мне не нужно так делать, вот и все, что имела в виду Ли. Получается, извинялась она не по-настоящему! Так я и заявил, яростно и грубо, а Ли призналась – ну да. Самое забавное, меня тут же попустило. Злость пропала. Пар весь вышел. Кажется, я понял, о чем говорила Ли. О том, что с ней я могу расслабиться. Она единственная, перед кем мне не надо изображать из себя крутого. Единственная, кто не мечтает побить меня, обломать.

Если постоянно по кому-то скучаешь, начинаешь понимать, как много этот человек для тебя значит.

Когда тетя Мардж потеряла дом, Ли с остальными начали проводить у нас все праздники и большинство выходных. В Магните мы уже не гостили. Мама объясняла – тете Мардж с детьми пришлось переехать в паб, где она работает, и ей за это стыдно. Ну а я радовался их приездам. Мы с Ли не теряли ни минуты. Пару лет нас лихорадило все сильнее. Кругом была семья, кровати и люди в каждой комнате, никакого уединения. Поэтому от завтрака до темноты мы гуляли вдвоем и занимались своими делами.

Ездили мимо элеватора на окраину города, к эвкалиптовой рощице. Зависали на трибуне стадиона, если там не торчали алкаши. Зимой забирались на крышу старого боулз-клуба, и это было классно. Туда никто не ходил, на засохших лужайках давно не играли в шары. Мы лежали на асбесте, пока спина не становилась рифленой. Вокруг ни души, только мы да черные какаду. Ну а дальше произошло то, что происходит обычно. Думаю, на пальцах объяснять не надо. Мы всего лишь люди.

Да, Ли – моя кузина! Дочь маминой сестры. Только мы ни хрена не можем изменить. Мы не просили, чтобы нас сделали кузенами. Не просили, чтобы нас родили на свет. И не планировали ничего подобного. Мама однажды заявила, что любовь не всегда бывает удобной и приличной. Уж мама-то знала. Хоть и притворялась потом, будто такого не говорила.

Чувства на нас просто свалились. Думаете, мы грязные ублюдки? Думаете, слишком молоды для отношений? Знаете, чужое мнение мне уже по барабану. Надоело, что меня вечно лупят смертным боем; я устал от мудаков, которые смотрят на меня, как на пустое место. У меня есть Ли, и она единственное, что у меня есть. Ничего лучше у меня никогда не было, и я не стану извиняться и не отступлю, ни за что.

Наверное, думаете, дело в сексе? А, плевать. Говорите что угодно, лишь бы оно вас радовало. Но секс – далеко не все. Мы не занимались им круглые сутки. Кто бы нам дал такую возможность? Где? Монктон и Магнит – поселения маленькие, все на виду. Вы когда-нибудь покупали презервативы у водителей-дальнобойщиков? Заказать в аптеке пачку презервативов означало бы объявить о своих планах всему городу. Приходилось вечно быть на стреме, таиться и выискивать возможности. Тщательно готовиться и не вызывать подозрений. Хранить в страшном секрете то, что в жизни важнее всего.

Это разъедало изнутри. Вечная суета – как бы получше спрятаться – дико утомляла. Нам оставалось лишь мечтать, как могло бы быть по-другому. Мы втискивались в узкую расщелину в гранитах или просто катались туда-сюда возле элеватора – и мечтали. О собственном доме. Или о доме на колесах, как у туристов. О том, чтобы пробраться по служебной лестнице отеля «Рейлуэй» и найти пустую комнату. С кроватью, раковиной и жалюзи на высоком окне. Комнату, где есть только мы. Где можно полежать на подушках и простынях, за запертыми дверями. Когда в вашем распоряжении лишь сухие лужайки да асбестовые крыши, обычная комната кажется настоящей роскошью. Здорово было вот так болтать, мечтать вместе. Соглашаться друг с другом. Сидеть вдвоем.

Мы не произносили этого вслух, но оба знали, что при нынешнем раскладе не видать нам безопасности и счастья. Скрываться, конечно, хорошо, но чувствовать себя нормальным человеком и не бояться – лучше. Когда начинаешь вдвоем мечтать об уединенной комнате и придумывать всякие идиллические сцены из телевизора, тогда понятно – дома тебе ничего подобного не светит. Мы с Ли всегда знали, что надо бежать. Вот только до нормального плана дело не дошло. Мы стали беспечными и безумными.

Иногда бредешь себе, вспоминаешь и не замечаешь, какое расстояние преодолел. Вроде только вышел, а уже на месте. Так вот, в тот день в эвкалиптовом лесу было совсем по-другому. Я погружался в воспоминания с головой, ей-богу, а тропа все тянулась и тянулась. Будто где-то впереди один невидимый чувак продолжал ее прокладывать, а второй высаживал по обеим сторонам новые деревья и запускал птиц. Специально для Джекси Клактона. Шутка такая, чтоб до ручки меня довести.

Клянусь, я думал, конца у этой долины нет и не будет.

Вечером я сдался. Развел костер, снял ботинки. Выпил травяного отвара и съел хорошую порцию холодного мяса; но врать не буду – я приуныл. Поспать тоже не удалось. Проклятые деревья всю ночь скрипели, шептали и стонали.

Утром я шел по тропе уже без особого энтузиазма. Почти не думал. Лишь высматривал просвет между деревьями, искал белое пятно, которое вернуло бы мне надежду.

Уже сильно за полдень я вышел на открытое пространство. Деревья постепенно начали редеть, а потом вдруг кончились. Ни одного тебе эвкалипта, только низкие соляные кусты и самфир. Я долго стоял на берегу, удивленно таращил глаза. Я и забыл, что соль такая бугристая. А озеро… Огромное, размеры просто в голове не укладываются.

Следы колес, по которым я топал, повернули на север. Ясно как белый день, что тут давно никто не ездил. В месте изгиба виднелись две глубокие колеи. Однажды кто-то увяз тут по самое не хочу, но потом грязь опять запеклась под солнцем и отвердела.

Я отступил от тропы, зачем она мне теперь? Прошел через самфир. Скоро и он исчез, осталась только соль. Странное ощущение: плоская на вид поверхность оказалась неровной. В основном соль была хорошо спрессована, но периодически нога куда-то проваливалась, очень неожиданно. Я не знал, куда делать следующий шаг, можно ли верить своим глазам, и с трудом сохранял равновесие из-за поклажи.

Через некоторое время я присел, наскреб горстку соли. Она выглядела грязной, с вкраплениями черного камня. По самым мягким участкам вились серые прожилки, как в протухшем мясе. Я двинулся дальше.

Метров через сто попал в яму, которую вовремя не заметил. Вокруг все блестело, и сверкало, и выглядело гладким, но земля постепенно шла под уклон, во впадину размером с небольшой пруд. Корка в середине оказалась мягкой, и я провалился по самые щиколотки. Под белой глазурью чавкала лиловатая жижа. Пришлось использовать карабин как посох, чтобы выбраться. Черт, ну и липкая же эта гадость!

Когда я добрел до нормального белого участка, мои ботинки превратились в глыбы вонючей слизкой дряни. Она отпадала комками и кляксами, рисовала четкую дорожку. Даже на твердой поверхности за мной оставался предательский след, что совсем не радовало.

Я теперь был далеко от деревьев, отсюда они казались зеленовато-синей полоской. За ними торчал кряж, на который уже опускалось солнце. На востоке смутно виднелся противоположный берег. Налево и направо озеро тянулось до самого горизонта.

Я упрямо шагал вперед. Когда соль вокруг стала сухой и чистой, я снял рюкзак, быстро глотнул из бутыли и расстелил на земле два домашних кухонных полотенца. То, которое я надевал вместо панамки, испачкалось, но я плюнул. Вот если б я, умник, прихватил из дома запасную рубашку или чистые трусы, тогда смог бы привередничать сколько влезет, а так… Ладно, спасибо, хоть полотенца есть. Крышкой от бутыли я начал скрести соль. Нагреб две кучи, утрамбовал их в шары размером с дыньку или, может, с голову младенца. Закрутил каждое полотенце и перевязал его ржавой проволокой. Потом набросал соли прямо в рюкзак и сунул туда полотенечные узлы, чтобы из них ничего не просыпалось. Закинул рюкзак на плечи и охнул. Ну и тяжесть! Будто камнями набито.

Не знаю, сколько я провозился. Добывать соль из озера оказалось не так легко и быстро, как я думал. Не три часа, конечно, но все равно долго. Так долго, что у меня появилось нехорошее предчувствие. Я уже понимал – ночевать опять предстоит в эвкалиптах. И кенгуру, подвешенный на дереве, свежее не станет. Однако мандражировал я не из-за эвкалиптов или кенгуру, а из-за того, что давным-давно торчал на открытом пространстве. Черт, да я был виден на этой огромной голой простыне как на ладони! К тому же у меня начались галлюцинации.

Я надел рюкзак, отряхнул руки. Нагнулся за карабином и бутылью, а когда встал, увидел краем здорового глаза темное дрожащее пятно. Если б вас колотили по голове столько, сколько меня, вы бы привыкли ко всяким точечкам и звездам. Иногда даже обычная ресница выглядит таким вот пятном. Но это была не ресница. Черный мазок. На сплошной белой глади. Я отвернулся – он пропал. Я посмотрел назад – он оказался на том же месте. На севере. Черный мазок подрагивал в теплом колеблющемся свете.

Твою ж мать, выругался я вслух. Схватил бинокль, висящий на шее. Увидел что-то темное, тонкое и высокое. Или кого-то. Я не разобрал. Но оно точно напоминало человека. Определить расстояние я не смог. И лица не разглядел. Выпустил бинокль и побежал.

Выкрика не последовало. Выстрела – пока тоже. На бегу я мало что видел.

Я попытался обогнуть зыбкую впадину, увяз на краю. Чуть не полетел вверх тормашками. Когда проскочил самфир и оказался в первом ряду деревьев, подумал – сейчас задохнусь. Залег и посмотрел в прицел карабина. Ни черта себе! Как же я раньше не заметил?! Человек был не один. Теперь я насчитал троих. Нет, четверых. Они стояли кучкой. Кажется, наблюдали за мной. Ждали, что я буду делать? Твою налево, а действительно, что я буду делать? Неужели выстрелю? Зачем? Я не люблю убивать незнакомых людей. Господи, ну и мысли… Не мои, а какого-то конченого психа. А вдруг преследователей больше? Один голос внутри меня орал – вали отсюда, Джекси, уноси ноги! Другой, чокнутый, советовал выяснить, кто эти придурки. Может, они не за мной охотятся. Все равно повстречать здесь кого-нибудь – беда. Я в безопасности лишь до тех пор, пока никто не знает, где я. Самым разумным было отступить на запад, в долину, и затеряться в деревьях. Я же, понятное дело, двинул на север. Как загипнотизированный. Решил сперва разведать обстановку.

Я бежал пригнувшись, с максимальной скоростью, петлял между деревьями, как в каком-нибудь долбаном боевике. Озера толком не видел. Скоро уже вообще не соображал, где преследователи. Наконец я набрел на скалистый выступ, заполз за него, навел бинокль на озеро.

И понял, какой я идиот.

То были не люди. Даже не звери. Камни, твою ж мать! Они торчали в соли, стояли волнистой линией. Причем не четыре штуки, а целая куча. Когда до меня дошло, я и сам не понял, что именно почувствовал, облегчение или злость. Я лежал на животе, отдыхал, пыхтел и отдувался, бормотал себе под нос, как последний мудак, пока сердце не успокоилось, а в голове не прояснилось. Тут мне опять стало любопытно. Что за странная конструкция? Ее не природа создала. Кто-то установил камни специально. И меня это бесило.

Они находились намного дальше, чем казалось. Вроде бы забор. Хотя нет. По форме шероховатые валуны напоминали головастиков с головой-завитушкой и длинным хвостом. Выглядели они очень странно. В высоту едва доходили человеку до пояса.

Прежде чем покинуть укрытие, я еще раз хорошенько оглядел озеро. Никого, точно. Лишь камни торчат да воздух дрожит. Я немного подождал, чтобы успокоиться. Да уж, успокоишься тут, когда от кучки валунов крышу сносит…

Ладно, нужно идти. Я глотнул из бутыли и отметил, какой легкой она стала. Похоже, меня ждал не самый приятный путь домой. Я побрел обратно по своим следам.

На полдороге к берегу вдруг обратил внимание на странность. Рисунок следа изменился. Надо же. И форма ботинка другая… Это не мои отпечатки! Твою ж мать! Меня словно в челюсть ударили.

Я упал на четвереньки, присмотрелся. Никаких сомнений – отпечатки чужие. Ах ты ж мать твою! Я встал, огляделся вокруг – медленно и осторожно. Затем вернулся к каменной штуковине и увидел еще одну цепочку следов. Эти отпечатки совпали с моими – я проверил, поставив в один из них ногу. Все правильно, мои следы тянулись от полоски деревьев вдалеке. А вот вторая дорожка, по которой я ошибочно зашагал к берегу… Она исчезала севернее, теперь-то было заметно. Следы оставлены не час и не два назад, но они свежие. Настолько свежие, что у меня волосы встали дыбом. Теперь даже эвкалипты не казались надежным укрытием.

Я злился – опять делать крюк! До дома и так расстояние приличное. Но я нигде не смогу чувствовать себя спокойно, раз здесь есть люди. Нужно выяснить, кто они, сколько их и какого черта они тут делают. Выбора нет.

Я брел по следам примерно с полчаса. Они вышли на берег возле низких утесов из такого же зеленоватого темного камня, как и на озере. Дальше опять потянулись на север сквозь соляные кусты вдоль озера. Земля стала каменистой, я потерял след, и тут впереди мелькнуло что-то серебристое. Я поднес к глазам бинокль и увидел отблеск – ветровое стекло на машине, кажется.

Я шарахнулся от озера к казуаринам и акации, которые давали хоть какую-то защиту.

С востока подул ветерок. А может, я его только сейчас заметил из-за шума деревьев. Я периодически высовывался из укрытия и тайком наблюдал за серебристыми отблесками, они вспыхивали все чаще. Постепенно я разглядел мельницу. За ней, в уютной эвкалиптовой рощице, сверкала железная крыша, от которой отражалось вечернее солнце.

Мельница – это, наверное, хорошо. Дом – вряд ли. Оставалось надеяться, что он пуст. Отсюда я не мог рассмотреть, даже в бинокль. Нужно было решать, что делать, но соображал я туго. Ноги тряслись. В голове стоял туман.

Я метнулся назад в укрытие, сбросил поклажу и выпил последнюю воду. Если на мельнице нет воды, мне конец. Я погрыз мяса, но его полностью облепила соль, и пить захотелось еще сильнее. Я дал себе немного времени – пока дрожь в теле прекратится. Опять надел рюкзак и стал осторожно пробираться к мельнице. Когда унюхал дым, чуть не выругался. Подумал – ну вот, мне точно крышка.

Потом мысленно приказал – возьми себя в руки, твою налево, и успокойся. Первым делом надо раздобыть воду. Все остальное – например, полное изменение планов, – подождет. Я отступил назад, решил зайти с другой стороны, поискать обзор получше.

Прокрался на север и повернул к мельнице со стороны кряжа. Теперь ветер дул мне в лицо, а солнце светило в спину. Скоро я оказался так близко, что смог определить – горит пустынная сосна. Этот запах ни с чем не спутаешь.

Чуть дальше я наткнулся на укатанную грунтовую дорогу. Двинул по ней, повернул. Она вела мимо ямы, где валялись мусор, искореженные консервные банки, мотки старой проволоки, сломанные стулья и водный бак, дырявый, точно сетка от мух. В канаве застыл древний «лендкрузер», разобранный до основания. Я заглянул в салон, стая мух в нем закопошилась и показала мне кучу костей. На верхних еще имелось высохшее мясо.

Я аккуратно отступил, чтобы ничем не звякнуть, и тут заметил следы колес. Что-то ездило в этот лагерь и из него, и недавно, вот только шины были без рисунка, и опознать их я не смог. Занервничал еще сильней. Я по-прежнему шел вдоль дороги, но оставался под акацией и казуаринами, низко пригибался и постоянно замирал, проверял обстановку. За мульгой промелькнула серая железная крыша. Я лег на живот и подполз как можно ближе, под мимозу. Порадовался тому, что надел свою вонючую жаркую куртку камуфляжной расцветки. Лишь бы только здесь собаки не оказалось. Я осторожно положил рядом «браунинг» и взялся за бинокль. Рюкзак при каждом движении, даже крошечном, цеплялся за ветви, и те шелестели. Я медленно и тихо вывернулся из него. И наконец рассмотрел все как следует.

Увидел хижину из рифленого железа. Она была не намного больше моей лачуги, но построена лучше. Имела двускатную крышу с коньком, ливнеотводами и добротным жестяным дымоходом. В тени веранды стояло два кресла. Похоже, из того самого разобранного «лендкрузера». По одну сторону от кресел находилась распахнутая дверь, по другую – окно с открытыми ставнями. Вдоль оставшейся части передней стены красовались металлические бочки, ржавые инструменты и веревка. Плюс тачка.

Лагерь был не новым, сто процентов. По крыше ползли полоски ржавчины, а две цистерны для воды стояли на поддонах из железнодорожных шпал, как в давние времена. И хозяева лагеря наведывались сюда не только по выходным, это тоже точно, потому что вокруг цистерн росли овощи в жестяных контейнерах из-под керосина. Ближе ко мне, чуть левее и прямо на виду, на открытом пространстве, торчал сортир с закрытой крышкой. Еще ближе, всего метрах в десяти от меня, росло мертвое дерево, огромный старый эвкалипт, серебристый под цвет хижины. С него свисали ременной шкив и распорка, покачивались на ветру.

Я рассматривал все очень внимательно. Никакого транспортного средства не видел, даже велосипеда или мотоцикла, поэтому опознать следы шин по-прежнему не мог. С трудом лежал спокойно. С ума сходил по воде, которая вот она, совсем рядом. Страшно хотелось пить, сухие губы напоминали кору дерева.

Лагерь был здорово организован. Хижина располагалась на голом участке каменистой оранжевой земли. Позади хижины, ближе к озеру, стояла мельница. У ее подножия я заметил корыто, а вокруг него – изгородь. Что-то типа загона, сделанного из проволоки и веток кустарника. И, е-мое, там, внутри, кто-то двигался! Однако, наведя фокус, я понял, что это не человек. Коза, грязная белая коза. Злющая. Она бросалась на проволоку, отскакивала от калитки, металась кругами.

Из хижины вдруг послышался голос.

Мужчина.

Причем этот засранец не просто говорил. Он пел. Похоже, весь мир решил довести меня до белого каления.

Я перевел бинокль на дверной проем, потом на окно. Ничего, одна темнота. Оставалось лишь ориентироваться по пению чувака. Пел он без малейшего стеснения, орал во всю глотку – видимо, наслаждался собственным голосом. Выпендрежник. А песня-то знакомая, е-мое! Мало мне потрясений на сегодня? Услышать пение какого-то чувака – уже редкость, но чтоб он еще горлопанил песню, которую я хорошо знаю… Какова вероятность, а? Я застыл в полном отупении, и тут мужик вышел из двери, босой. Я бросил бинокль, вытаращился.

Старик. Почти лысый. Семенит, как дамочка. Дальше поет. Держит что-то в руках. Кладет все на металлическую бочку. Садится в тени, на ящик из-под молока. Надевает резиновые сапоги. Берет с коробки вещи и топает на солнце. Опирается на столб, который поддерживает веранду, и становится хорошо виден. Майка. Обвисшие шорты. Очки с толстыми стеклами. Он низкий и толстый, этот мужик. Лицо багровое. А в руках – нож и точило.

Мужик смотрит по сторонам, медленно, лениво. Перестает петь, просто мурлычет под нос и одновременно точит нож. Делает это умело, сразу видно. Закончив, вешает точило на гвоздь в верандном столбе, прихватывает веревку и топает к мельнице. Старые черные сапоги хлопают по икрам. Очень знакомый звук. Ясно, что на следы именно этого чувака я и наткнулся в соли. Хотя мне наверняка придется иметь дело не только с ним. Старик не может быть здесь один. Потому что машины нет.

Едва он поворачивается ко мне спиной, я навожу на него бинокль; вижу красные уши, волосатые плечи, в веснушках и родинках.

Смотрю на козу, которая бодает ограду под мельницей. И понимаю, что к чему. Это не просто загон, а водная ловушка. Чувак хорошо придумал. Животное чует воду в корыте, протискивается в калитку на пружине, и калитка захлопывается за добычей. В сто раз круче, чем бегать за кенгуру по всему лесу. Правда, старик еле телится, чуть приоткрывает калитку, будто помешать боится. М-да, с такими манерами ему все же придется побегать за козой, хоть и по загону, а не по лесу.

Однако старик быстрый, как змея. Не успевает войти в загон, а коза уже у него. Она в полном шоке. Мужик накидывает на нее аркан и вяжет, коза даже дернуться не успевает. Когда нож вонзается ей в горло, она издает странный звук. Словно смеется. Или это мужик? Очень надеюсь, что не я, потому что я вдруг холодею. От увиденного у меня перехватывает дыхание.