Текст книги "Маленький большой человек"

Глава 21. МОЯ ПЛЕМЯННИЦА АМЕЛИЯ

Встретить свою собственную племянницу, свою родную плоть и кровь после стольких бедствий! Это поразило меня в самое сердце. На душе стало как-то легко и радостно, ведь Бог свидетель, при всех моих пороках я никогда не был законченным мерзавцем.

Чем больше я смотрел на нее, тем явственнее видел семейное сходство. В детстве мне сломали нос, но память хранила его прежний облик, точную копию которого я и наблюдал теперь на лице своей юной племянницы. Наверняка само провидение остановило на ней мой выбор, а также, без сомнения, интуитивно вспыхнувшее родственное чувство и помешало возникновению во мне другого, отнюдь не родственного влечения.

Это – положительная сторона ситуации. Отрицательная же заключалась в том, что Амелия была шлюхой. От подобного факта не так-то просто отмахнуться, и мне внезапно стало стыдно. Не зная, как поступить, я повторил:

– Давай одевайся.

И, окончательно входя в роль доброго дядюшки, протянул ей платье, а сам повернулся спиной.

Потом меня начали мучить угрызения совести за то, что она может обо мне подумать, встретив в таком месте. Наверное, следовало как-то объясниться, и я сказал:

– Ты не думай, Амелия, я пришел сюда только потому, что хотел сделать приятное своему приятелю.

– Мистеру Хикоку? – отозвалась она. – Да он вечно здесь ошивается.

– Я намерен забрать тебя отсюда, – продолжил я. – С этой минуты ты больше не ш… э-э… не та, что была до сих пор. Через неделю весь этот кошмар забудется, а через полгода ты станешь настоящей леди.

Мысль вытащить ее из вертепа пришла мне в голову неожиданно, за секунду до того, как ее озвучил мой язык. Всю свою жизнь я стремился вырваться за пределы своего класса и вот теперь получил шанс в лице внезапно обретенной племянницы. Я отдам ее в одну из этих школ, которыми заправляют благородные дамы… Мой еще не до конца оскудевший карман поможет начать, а потом, как я слышал от двух охотников на бизонов, их профессией можно заколачивать от двух до трех тысяч долларов за сезон, с сентября по март. Вполне достаточные деньги для того, чтобы провести все лето в Канзас-Сити, не отказывая себе в виски и женщинах. Но теперь это не для меня. Теперь у меня появилась цель – перевоспитание Амелии. Жестокая судьба отняла у меня уже две семьи, и эта случайная встреча в борделе могла положить начало третьей.

Но прежде всего надо было как-то покинуть сей приют греха. Подобный план неминуемо влек определенные осложнения. Я достал из кобуры свой «американ» и, вспомнив советы Хикока, засунул его за пояс. Но тут мне пришло в голову, что в случае перестрелки малышка Амелия может пострадать. Нет, лучше уж пойти проторенным путем белых людей и откупиться.

Я полез за пачкой долларов и, о ужас, не обнаружил ее, хотя держал в руках не более получаса назад, демонстрируя Амелии бумажку в пять монет, дабы успокоить девочку на счет своей кредитоспособности.

– Амелия, – спросил я, – ты не видела, куда я засунул деньги?

До сих пор я распространялся о своих чувствах и впечатлениях, Амелия же между тем, казалось, пребывала в полном шоке от факта нежданного обретения близкого родственника. Она механически натянула платье и застыла с отсутствующим выражением лица, запустив пальцы обеих рук в волосы. Мои попытки расшевелить ее вызывали лишь слабую улыбку, в которой участвовал один только рот. Теперь же она словно очнулась и безразличным тоном ответила:

– Нет. Наверное, они упали и закатились под кровать.

Я встал на четвереньки и полез под кровать, а Амелия быстро распахнула дверь и уже было выпорхнула из комнатки, когда я схватил ее за щиколотку.

– Похоже, – заметил я, – настало время первого урока. Ну-ка, быстро отдавай мои деньги, иначе я их из тебя вытрясу!

Она извлекла из волос свернутую пачку долларов. Милая девочка сперла ее у меня из кармана, пока, обливаясь слезами, рассказывала свою мормонскую историю. Но я не сердился. Два года такой жизни испортят кого угодно. Бедное дитя!

По узенькой лестнице мы поднялись из «рабочей» спальни в ее комнату, и Амелия быстро собрала свои нехитрые пожитки, состоявшие из пары старых платьев, пудреницы и помады. Кроме того, я заставил ее переодеться в менее вызывающий наряд. Затем мы снова спустились вниз, прошли сквозь уже изрядно заполнившийся пьяными посетителями танцзал (где я и увидел, как верзила Гарри расправился с тремя зарвавшимися охотниками на бизонов) и вошли в «кабинет» Долли. Я поклялся себе, что если ей вздумается поднять шум, то я попросту пристрелю ее. И плевать, что она женщина.

Билла в комнате не оказалось. Долли встретила нас улыбкой, отчего ее усы затопорщились, и лукаво сказала:

– Ну как, коротышка, вволю повеселился? Может, хочешь теперь другую девочку? Не стесняйся, это так понятно! Уж я-то знаю.

– Послушай, Долли, – ответил я, – мне приглянулась эта малышка, и я увожу ее с собой. Если тебе есть что возразить, выкладывай. Но не вздумай даже пытаться помешать нам.

Ее улыбка стала чуть более напряженной, но, уловив в моем тоне угрозу, она быстро проговорила:

– Мешать? С какой стати? Мы живем, слава Богу, в свободной стране!

Я отвел Амелию в свой отель. Портье оскалил было гнилые зубы в скабрезной усмешке, но, услышав о моем намерении снять девушке отдельный номер рядом со своим, мгновенно скорчил любезную мину. Наверху я отдал Амелии недавно купленную по случаю фланелевую пижаму и, поцеловав в лоб, пожелал спокойной ночи.

Все это время она не произнесла ни слова, все еще, как я полагал, не оправившись от внезапности свалившихся на нее перемен.

Я был слишком возбужден, чтобы спать. В книге регистрации постояльцев теперь значилась запись, выведенная моей рукой: «Амелия Кребб». Ее мормонской фамилии я не знал, да и знать не хотел. Равно как меня почему-то совсем не интересовали подробности ее прежней жизни, да и жизни ее «ма», моей сестры Сью-Эн. Слишком давно оторвался я от семьи моего детства. Я спросил Амелию только о своей матери, ее бабушке, но она ответила, что совсем не помнит ее.

На следующий день – именно день, а не утро, поскольку Амелия приобрела в своем борделе привычку спать допоздна, – мы отправились за покупками и к парикмахеру. Чисто вымытое и лишенное штукатурки лицо девушки приобрело благородную бледность, прямо как у заправской леди, никогда не позволяющей солнечным лучам коснуться своей кожи.

Боже, она превратилась в настоящую красавицу! Чуть вздернутый носик, маленький рот, уложенные в аккуратную прическу волосы цвета осенней листвы на закате… Все мужчины в отеле головы себе сворачивали, глядя ей вслед, и почтительно снимали шляпы, приветствуя ее… Я был на вершине блаженства.

Да, сэр, ну и пришлось же мне на все это потратиться! Пачка денег уменьшилась чуть ли не вдвое, номера в отеле ждали оплаты, а Амелия только входила во вкус, заказывая все новые и новые вещи. Но я только радовался, считая, что так она быстрее привыкнет к достойной жизни.

Я обошел все окрестные женские школы и остался крайне недоволен. Причины тому были самые разные: в одних со мной говорили слишком высокомерно, в других прием уже закончился, а третьи, поверите ли, очень напоминали заведение Долли.

Однако стремительно тающие ресурсы требовалось как-то пополнить, и я снова отправился на рыночную площадь, чтобы сразиться с кем-нибудь в покер. Разумеется, сделал я это втайне от Амелии, вовсе не желая, чтобы она считала своего дядю картежником.

Первый, кого я увидел в салуне, был Дикий Билл. Он сидел за своим излюбленным угловым столом в компании еще нескольких любителей покера и, судя по его довольному виду, только что сорвал изрядный куш.

– Привет, старина! – крикнул он мне. – Я скучал по тебе. Вот уж не думал, что тебе придет в голову спереть у Долли девку!

Мне не понравилось, как он отозвался об Амелии, но протестовать я не стал, иначе пришлось бы посвятить Билла в наше с ней родство, а я этого не хотел.

– Что ж, дружище, – продолжал тот, – давай-ка проверим, в чем тебе везет больше – в любви или в картах. Не возражаешь? Эй, ты, – рявкнул он сидевшему напротив него ковбою, – уступика-ка ему свое место!

Игрок скорчил недовольную гримасу, но возразить не посмел. Уж с кем мне бы меньше всего на свете хотелось играть в покер, так это с Диким Биллом. Дело в том, что я обычно немного мухлевал. Знаю, некоторые полагают нечестность в картах одним из самых страшных грехов, да и сам я относился к этому безо всякого восторга, но, как говорится, цель оправдывает средства. Да, сэр, звучит, как обычная отговорка всех нечестных людей, но вы ведь пришли сюда не на воскресную проповедь, не так ли? Вот и слушайте, как было на самом деле… В тот раз я тоже собирался слегка пощипать своих партнеров, но никак не ожидал, что одним из них станет сам Хикок.

Пару часов я играл до обиды честно, и вскоре у меня осталось пять жалких долларов. Тогда я сосредоточился и напомнил себе, что теперь у меня есть малышка Амелия и ради нее все средства хороши. Или я выиграю достаточно денег, чтобы сделать из нее леди, или оба мы вернемся к тому, с чего начали, а в этом, последнем, случае уже не имеет никакого значения, пристрелит меня Дикий Билл или нет. У меня просто не осталось выбора.

Когда-то Френк Дилайт, ухажер моей сестрицы Керолайн, показал мне несколько любопытных трюков, по части которых был самой яркой звездой «Юнион Пасифик». Однако для виртуозного извлекания тузов из рукава у меня не хватало должного навыка, поэтому я решил прибегнуть к более простому приему, а именно к зеркальному кольцу. Это обычное кольцо, из тех, что носят на пальце, но только чуть более широкое и безукоризненно отполированное. Как нетрудно догадаться, в нем при известном умении, можно увидеть отражение карт соседей.

Мое кольцо – плоский шлифованный обруч в четверть дюйма шириной – отлично служило этой цели, будучи достаточно маленьким, чтобы не бросаться в глаза. До сих пор мне, правда, не доводилось им пользоваться, но я смело пошел на рискованный дебют.

Я провел руками по сюртуку, словно вытирая вспотевшие ладони, а на самом деле очищая свое маленькое зеркальце. С этой минуты игра пошла по-другому.

Еще через два часа изрядно вспотевший Билл пробормотал:

– Ну, знаешь, старина, если ты такой же любовник, как картежник, то я готов позавидовать той маленькой сучке…

«А за сучку ты ответишь», – зло подумал я и снова сорвал банк, в котором оказалось больше ста долларов.

– Да… – задумчиво протянул один из игроков. – Я вот вспомнил покойного Хэнка… Он тоже как-то выиграл у Дикого Билла в покер.

У меня по спине пробежали мурашки, я поспешно рассовал выигрыш по карманам и вышел вон из прокуренного салуна. Смываться нужно было как можно быстрее, но все же не слишком быстро, чтобы, как говорится, «не потерять лицо». Сворачивая из переулка в переулок, я уже решил, что легко отделался, когда выскочил на широкую улицу, ведущую к моему отелю. Но здесь меня уже ждали. Хикок стоял, лениво прислонясь к углу здания прямо напротив меня, слева тщательно стряхивал пыль со шляпы один громила, а справа, с лошадью в поводу, стоял другой.

Возвращаться назад не имело ни малейшего смысла, и, вздохнув, я шагнул прямо навстречу Дикому Биллу, мысленно прощаясь с деньгами, жизнью и Амелией.

– Не меня ли ты дожидаешься? – как бы невзначай спросил я, всем своим видом показывая, что намерен идти дальше.

Билл наградил меня своим знаменитым пронизывающим взглядом, медленно опустил ладони на рукоятки револьверов, но вдруг внезапно улыбнулся и сказал:

– Пойдем, старина, перекусим где-нибудь.

За жареной говядиной с картофелем и яйцом Билл заявил:

– Тот, кто играет в покер вроде тебя, просто обязан владеть оружием, как сам дьявол. Иначе…

Не знаю уж, что он хотел этим сказать, да и вообще с какой стати стал вновь давать мне бесплатные советы. Но я кивнул в ответ и решительно заработал челюстями, думая про себя: «Держись, старик, вот сейчас он набьет себе брюхо, а потом пристрелит тебя».

Однако Хикок вел себя вовсе не враждебно, он вновь с головой ушел в технические тонкости устройства револьверов, карабинов, патронов, патронников, выталкивателей гильз, бойков, предохранителей, обойм и барабанов, прикладов и рукояток и так далее, и тому подобное. Наконец мы с ним даже договорились, что каждое утро будем вместе ездить на окраину города, где он будет учить меня «настоящей» (как он сам это называл) стрельбе.

У пианиста и стрелка есть много общего: без постоянных репетиций и упражнений оба неминуемо теряют форму. У Хикока было два коронных номера. Во-первых, он вгонял пулей пробку в глубь бутылки, не испортив при этом горлышка, а во-вторых, с завязанными глазами стрелял на слух по упавшему серебряному доллару. И ни разу не промахнулся. Последний трюк я пытался повторить раз тридцать, но то ли неверно рассчитывал расстояние, то ли слишком торопился, то ли просто оглох, но мои пули упорно взрывали землю неподалеку от монеты, не причиняя ей, впрочем, ни малейшего вреда. Но уже через неделю появились первые успехи, а вскоре я овладел стрельбой безукоризненно и повторять даже самые умопомрачительные трюки Хикока стало для меня детской забавой.

Билл одобрительно кивал, хлопал меня по плечу, давал дельные советы и вообще вел себя, как отец родной. Однажды я в шутку спросил его, не боится ли он, что я окажусь слишком способным, а значит и опасным учеником?

– Нет, – улыбнулся Билл. – Стрельба по бутылкам и монетам – лишь сотая часть науки боя. Есть много такого, чем человек либо обладает, либо нет. И научить этому невозможно, как ни бейся. И до тех пор, пока тебе не придется выйти против врага один на один с оружием в руках, ты никогда не узнаешь, на что ты действительно способен. Был у меня один знакомый салунный чемпион. Лучше него никто, даже я, не бил бутылки. Но в первой же перестрелке его убили. Он, видишь ли, не смог навести оружие на человека. А тот, другой, смог, хотя с трудом попадал в корову… Вот так-то, старина.

Все ночи напролет я играл в покер в разных салунах и благодаря своему маленькому блестящему помощнику отнюдь не бедствовал. Чтобы не вызывать подозрений, я иногда «допускал» небольшие проигрыши, долларов этак в пять или шесть, а затем брал свое десятикратно. По утрам же, перекусив на скорую руку, я встречался с Биллом и брад у него уроки стрельбы. Короче говоря, жизнь сулила науку и достаток.

После пальбы по бутылкам я возвращался в отель как раз ко времени подъема Амелии. Делая вид, что я и сам только что встал, я вел ее пить кофе. Новая жизнь вовсе не казалась девочке скучной, как я того боялся поначалу: после кофе мы отправлялись по магазинам, где она покупала себе то платье, то туфельки, то шляпку… ну, в общем, все, что хотела; во второй половине дня мы нанимали экипаж и чинно катались по городу, а вечером посещали столь утонченные развлечения, как скрипичные концерты и выступления чтецов.

В небольших паузах нашей насыщенной программы я проваливался в сон без сновидений, но, по счастью, в те времена мне еще не требовалось спать по восемь часов в сутки.

– Дядя Джек, – спрашивала, бывало, Амелия, – как мне одеться сегодня? Какое платье надеть, с вытачками или с оборочками? А может, с кружевным воротником?

Я как баран смотрел на ее наряды, не имея даже представления, что она называет вытачками, а что оборочками. Приходилось делать задумчивый вид, а затем тыкать пальцем в первое попавшееся платье, бормоча что-нибудь уместно одобрительное. Мне здорово помогали воспоминания о жизни в доме миссис Пендрейк и о людях, среди которых она вращалась. Смутное чувство подсказывало мне, что крикливых вещей следует избегать, хотя они и кажутся страшно красивыми, что в обществе надо меньше говорить и больше слушать, что на концерте нельзя зевать, каким бы скучным он ни казался. Впрочем, это были скорее мои личные проблемы, потому что Амелия осваивалась со всем с поразительной быстротой. Я просто поражался, как ловко научилась она мило улыбаться нашим знакомым, кокетливо наклонять головку, лукаво опускать глазки и менять тему разговора, когда чувствовала себя неуверенно. Да, сэр, девочка делала несомненные успехи, а от меня требовалось лишь вовремя доставать деньги.

Это снова возвращает нас к Дикому Биллу. Играя в покер, я старался избегать его компании, и несколько вечеров мне это удавалось. Но он разыскивал меня по всем салунам, а когда находил, сгонял одного из трех других партнеров по игре и занимал его место. Билл всегда проигрывал. Это было странно, очень странно, потому что с его приходом я переставал пользоваться кольцом, предпочитая проиграть, чем быть пристреленным на месте за жульничество.

Конечно, к тому времени я уже сумел достаточно изучить своих партнеров, а когда сдавал карты, не считал зазорным подложить себе туза, но это, разумеется, не в счет. Обычную ловкость рук никто всерьез не осуждал. Но игра, казалось, сама шла мне в руки: «стриты», «карэ» и «флеши» просто сыпались золотым дождем. Билл снова продулся в пух.

Уроки стрельбы служили ему, похоже, отдушиной и способом постоянно доказывать мне свое превосходство. Но и это становилось все труднее и труднее. Однажды утром после обычной разминки мы стреляли с двадцати шагов по десятицентовикам. Оба наши выстрела грянули одновременно, и обе цели были поражены.

– Знаешь, старина, – с некоторым разочарованием сказал мне Хикок, – я научил тебя всему, чему мог. Остальное ты сможешь узнать только у мишени, которая сама стреляет в ответ.

– Да мне просто повезло, Билл. Это случайность.

Я действительно так думал. Хикок мог всаживать в монеты пулю за пулей весь день, а мне удалось бы сделать это дай Бог два раза из пяти. А за скоростью его стрельбы я даже и не думал угнаться.

– Не верю я в везение, – ответил Хикок, и голос его прозвучал, как щелчок бича. Тема эта явно пришлась ему не по душе, и он направился к городу.

Были у Дикого Билла и верные друзья, и заклятые враги. Одно упоминание его имени в Канзас-Сити тех лет вызывало то волну симпатии, то ненависти, и в выяснении отношений погибло куда больше людей, чем он отправил на тот свет собственной рукой. Не будь Билл виртуозным стрелком, его давно бы прикончили, но, с другой стороны, если бы он не хватался поминутно за револьвер, за ним бы не охотились братья убитых им бандитов. Так что же Хикок сделал для меня? Научил защищать свою жизнь? Нет, скорее, подсказал новые способы рисковать ею.

Когда уроки стрельбы прекратились, я почувствовал странное облегчение и уж решил было, что больше никогда не увижу Билла, в том числе и за покерным столом. Действительно, две последующие картежные ночи прошли без него, а один знакомый сказан, что Хикоку предложили место шерифа в Эбелине, одном из новых городков, возникших вдоль железной дороги и служивших перевалочными базами для скотоводов из Техаса, перегонявших на рынки свой рогатый товар. Там их поджидали ковбои, которые от работы до работы мучились от безделья, палили во все подряд и страшно дебоширили в салунах. Так в Эбелине пристрелили Тома Смита, местного шерифа, наводившего порядок кулаками. Теперь городку понадобился на это место хороший стрелок.

– И он согласился? – поинтересовался я.

– Еще бы, – последовал ответ. – Ведь после брата Строухена он так никого и не убил…

Очень многие искренне полагали, что для Хикока нет большего удовольствия в жизни, чем всадить пару пуль в живую мишень. Его почитатели относились к подобному способу решения всех споров с восторгом. Так нередко бывает среди белых, которые каждый день мысленно убивают кого-нибудь, считая, впрочем, что для реального воплощения своих черных планов они слишком слабы и неподготовленны. Но Дикий Билл, в отличие от шайенов, не получал никакого удовольствия от убийства, он был к этому совершенно равнодушен. Впрочем, похоже, что он вообще ни от чего не получал удовольствия: вся его жизнь являла собой бесконечную череду простых, но абсолютно необходимых действий, связанных с ее сохранением. Есть известная поговорка: каждому овощу свое время. Применительно к Биллу она могла бы звучать так: каждому случаю своя пуля.

Однако дня через два выяснилось, что он вовсе не покинул город. Тем вечером мы только начали игру, когда дверь салуна распахнулась и на пороге возник сам Хикок собственной персоной. Свой щегольской костюм он сменил на короткую куртку из оленьей кожи, по бокам которой матово поблескивали рукоятки из слоновой кости его шестизарядных револьверов.

Разумеется, разыскивал он меня. Прятаться было бессмысленно, и я приветливо помахал ему рукой. Билл подошел к столу и включился в игру. Я, как обычно, выигрывал, причем совершенно честно, не прибегая ни к каким серьезным хитростям вроде кольца. На рассвете Билл поставил: поднял меня на сто долларов и открыл «фул-хауз».

– У меня две пары, – ответил я.

Билл довольно усмехнулся и сказал:

– Ну наконец-то я тебя обставил!

– Две пары дам, – пояснил я.

Не переставая улыбаться, он встал и вышел из-за стола. Никогда я еще столько у него не выигрывал. Мне стало даже как-то неловко, и я вышел вслед за ним на улицу.

– Ну что, пойдем завтракать? – спросил я.

– Нет.

Мы шли вниз по улице, он немного впереди меня, и я с ужасом обнаружил, что обе его кобуры расстегнуты.

– Что-то не так, Билл?

– Ты меня надул.

– Нет. В ту, первую ночь – да, но с тех пор – ни разу. Если хочешь, я верну тебе все, что тогда выиграл.

– Не вздумай лезть в карман.

– Но вот же мой револьвер, на поясе!

– У тебя там может быть другой. Ты слишком способный ученик.

– Да нет там у меня ничего, клянусь!

Звучит смешно, но он боялся больше меня. Я был почти спокоен, так как ни при каких обстоятельствах не стал бы с ним стреляться. Он же вечно опасался какого-то неожиданного фортеля с моей стороны, особенно после того, как сам научил меня стрелять не хуже себя.

– Ну давай доставай свою пушку, если хочешь.

– Не хочу.

– Черт тебя подери! – взорвался он. – Ты же владеешь ею теперь так же, как и я, разве нет?

Я промолчал.

– Разве нет? – настаивал Хикок. – Слушай, старина, еще никто и никогда не осмеливался надуть Дикого Билла. Если тебе нужны были деньги, то почему ты их просто у меня не попросил?

– Я же сказал тебе, что и не думал плутовать.

– А ты к тому же и врун, старина. Еще никто не смел врать Дикому Биллу безнаказанно.

Хочу сразу, сэр, обратить ваше внимание на две детали этой беседы. Первая – он упоминал самого себя в третьем лице, как будто имя его было названием какого-то учреждения. Думаю, что бессознательно, но звучало это так, словно кто-то непочтительно обошелся со славной фирмой «Дикий Билл Хикок инкорпорейтед». Вообще-то я такое слышал и раньше, например, когда со словами «Ваша честь» обращались не лично к судье, а ко всему суду вообще. Вторая – он намеренно употребил понятия «врун» и «надувать», бывшие здесь, на Западе, самыми страшными оскорблениями. С годами они потеряли свою силу, но тогда звучали куда внушительнее таких фраз, как «сукин сын» или «конокрад». Впрочем, последняя была больше распространена в других штатах.

Так вот, если вас подобным образом обозвали публично, то вам просто ничего другого не оставалось, как постараться запихнуть эти слова назад в глотку обидчику. К моему великому счастью, на улице, залитой первыми лучами восходящего солнца, не оказалось ни души, которая могла бы засвидетельствовать факт нанесения оскорбления. Но эта душа могла объявится в любой момент, и мне предстояло быстро решить, что принять – быструю смерть или вечный позор. С одной стороны, как я уже однозначно заметил, мне вовсе не улыбалось стреляться с Диким Биллом. С другой – я не мог позволить ему предать инцидент огласке, поскольку в этом случае моей карточной карьере пришел бы плачевный конец. И дело не только в том, что мои бывшие партнеры по покеру не сядут больше играть с шулером. Нет, они решат, что я трус и позволяю всем безнаказанно себя шпынять. Это, уверяю вас, куда хуже, поскольку шулерство тогда не было такой уж редкостью. Плутовать пытались все, просто у меня получалось это ловчее, вот и все. Хикок и сам не упускал случая подсмотреть в карты соседа или «ошибиться», положив себе при сдаче туза. Сей милый проступок, если на нем ловили, обычно наказывался пулей. Другое дело, что Хикок обычно играл с людьми, боявшимися его как огня.

Короче говоря, его моральные устои были ничуть не крепче моих. Кроме того, он никогда не смог бы сказать, как именно я его надул, а это уже равносильно обвинению в убийстве без какого-либо corpus delicti 99
  Corpus delicti (лат.) – состав преступления.


[Закрыть]. Я говорю все это лишь затем, чтобы вы не думали обо мне плохо, узнав, чем все закончилось.

В этот момент на улице показалась повозка. Она была еще слишком далеко, чтобы возница догадался о происходящем, но через каких-нибудь сто ярдов все станет для него более чем очевидно. Я быстро шагнул в сторону, так, что висящее низко над горизонтом солнце оказалось у Билла прямо над головой и соответственно светило мне в лицо. Затем я уже совсем было собрался опустить на глаза поля своей плантаторской шляпы, но вовремя сообразил, что Билл не из тех, кто оставит без внимания любой, пусть даже самый невинный жест.

– Так, значит, ты утверждаешь, что я – шулер? – в наигранном запале рявкнул я.

– В самую точку, старина.

– И что я – врун?

– Именно так.

– Солнце светит мне в глаза, мне нужно опустить поля шляпы. Я сделаю это левой рукой.

– Делай, но медленно, – ответил Билл и положил обе руки на револьверы.

Моя левая рука медленно, как гусеница по стене, поползла вверх, нащупала край шляпы и опустила его на дюйм. Затем я резким движением бросил руку в сторону и раскрыл ладонь, растопырив пальцы.

В ту же секунду моя правая рука рванулась за револьвером, и какое-то мгновение я не видел, что делает Билл, поскольку, как он меня и учил, полностью сосредоточился на себе. Не знаю, когда он успел выхватить свою пушку, знаю только, что ствол его «кольта» плюнул в меня пулей и дымом.