Текст книги "Собранье благородных дам"

Несколько членов собрания заметили, что Общество, попавшее в бурю, не может позволить себе быть избирательным, и все они были очень признательны рассказчику за столь любопытную главу из семейной истории графства.

Председатель мрачно посмотрел в окно на непрекращающийся дождь и нарушил недолгое молчание, сказав, что, хотя Общество и собралось, вероятность того, что оно сможет посетить объекты, представляющие интерес и указанные в повестке дня, весьма невелика.

А казначей заметил, что у них, по крайней мере, есть крыша над головой; кроме того, впереди еще оставался второй день.

Один сентиментальный член Общества, откинувшись в кресле, заявил, что не спешит уходить и что ничто не доставит ему большего удовольствия, как еще одна история о графстве, с рукописью или без оной.

Полковник добавил, что объектом рассказа должна быть леди, как и в прошлый раз, на что джентльмен, известный как щёголь, сказал: «Послушаем, послушаем!»

И хоть это было сказано в шутку, присутствующий настоятель сельской церкви вежливо заметил, что недостатка в материалах нет. В самом деле, много было легенд и преданий о прекрасных и благородных дамах, известных в былые времена в этой части Англии, чьи деяния и страсти теперь, если бы не память людей, были погребены под краткой надписью на могильной плите или записью дат в сухой родословной.

Другой член Общества, старый хирург, несколько мрачноватый, хотя и общительный человек, полностью разделял мнение оратора и был совершенно уверен, что память преподобного джентльмена должна изобиловать подобными любопытными историями о прекрасных дамах, об их любви и ненависти, их радостях и несчастьях, их красоте и их судьбе.

Пастор, немного смутившись, возразил, что как раз их товарищ – хирург, сам сын хирурга, кажется ему тем человеком, который многое повидал, а еще больше услышал за долгую практику, свою собственную и своего отца, – кажется ему наиболее вероятным членом Общества, знакомым с подобными преданиями.

Книголюб, полковник, историк, вице-председатель, церковный староста, два викария, джентльмен-торговец, сентиментальный член Общества, пунцовый солодовник, тихий джентльмен, знатный человек, щёголь и несколько других членов Общества вполне согласились с этим и попросили его вспомнить что-нибудь в таком роде. Старый хирург отвечал, что, поскольку собрание Общества любителей древностей и археологических изысканий Среднего Уэссекса – последнее место, где он мог ожидать подобной просьбы, он не возражал; а пастор сказал, что будет следующим. Хирург задумался и решил поведать историю леди по имени Барбара (которая жила в конце прошлого века), извинившись за то, что его рассказ, возможно, будет чересчур профессиональным. Пунцовый солодовник подмигнул щёголю, услышав суть извинений, и хирург начал.

ДАМА ВТОРАЯ – БАРБАРА ИЗ РОДА ГРЭБОВ
Рассказ старого хирурга

Очевидно, что именно мысль, а не страсть, подвигла лорда Аплендтауэрса на решение завоевать ее. Никто так и не узнал, когда у него возникла эта идея и откуда взялась уверенность в успехе перед лицом ее явной неприязни к нему. Возможно, только после того первого значимого поступка в ее жизни, о котором я сейчас расскажу. В возрасте девятнадцати лет, когда порыв в основном преобладает над расчетом, его зрелое и циничное упрямство было поразительно и, пожалуй, своим существованием обязано как наследованию графского титула и сопутствующим этому домашним почестям в детстве, так и фамильному характеру, а также тому возвышению, которое, так сказать, подтолкнуло его к зрелости, не дав ему познать юность. Мальчику исполнилось всего двенадцать лет, когда его отец, четвертый граф, умер, пройдя в Бате курс лечения водами.

Тем не менее, фамильный характер имел к этому самое непосредственное отношение. Решительность была наследственной чертой носителей этого герба; иногда во благо, иногда во вред.

Поместья двух семейств находились примерно в десяти милях друг от друга, путь между ними пролегал по старому, а затем по новому большаку, соединявшему Хэвенпул и Уорборн с городом Мелчестером: по той дороге, которая, хотя и является всего лишь ответвлением от так называемого Великого западного тракта, представляет собой даже в настоящее время, как и в течение последних ста лет, вероятно, один из лучших образцов щебеночного пути, который можно найти в Англии.

Особняк графа, так же как и усадьба его соседа, отца Барбары, находились примерно в миле от большой дороги, с которой их соединяли обычные подъездные аллеи с въездными воротами и сторожками при них. Именно по этому большаку молодой граф ехал однажды вечером в рождественские святки примерно лет за двадцать до конца прошлого века, чтобы принять участие в бале в Чейн-Мэнор, доме Барбары и ее родителей, сэра Джона и леди Грэб1212
  Грэб (англ. Grebe) – буквально переводится как поганка, птица отряда поганкообразных. Различают большую, малую, черношейную, красношейную, рогатую, ушастую, серощекую и др. поганок. Другое название птицы – чомга.


[Закрыть]. Сэр Джон получил баронетство1313
  Баронетство – наследуемый титул, выдаваемый британской Короной. Практика возведения в баронетское достоинство была введена Яковом I Английским в 1611 году для сбора денег. Звание баронета стоило от 1095 фунтов стерлингов. Кандидаты в баронеты должны были заплатить Короне эту сумму, которая бы покрывала содержание 30 пехотинцев в течение трёх лет, исходя из ежедневного финансирования на каждого не менее 8 пенсов в день. Слово баронет – уменьшительное от пэрского титула барон. Ранг баронета – между бароном и рыцарем.


[Закрыть] за несколько лет до начала Гражданской войны1414
  Английская революция, известная также как Английская гражданская война (англ. English Civil War) – происходивший в 1639—1660 годах процесс перехода Англии от монархии к республике, закончившийся смертью протектора Кромвеля и реставрацией монархии.


[Закрыть], и его земли были даже обширнее, чем у самого лорда Аплендтауэрса; они включали в себя это поместье Чейн-Мэнор, еще одно на близлежащем побережье, половину Кокденской сотни1515
  Половина Кокденской сотни – имеется в виду половина приходов указанной сотни, сотня – административно-территориальная единица в Англии того времени, на которые делилось графство.


[Закрыть] и хорошо огороженные земли в нескольких других приходах, особенно в Уорборне и прилегающих к нему местах. В то время Барбаре едва исполнилось семнадцать, и этот бал – первый случай, когда, по имеющейся у нас традиции, лорд Аплендтауэрс попытался завязать с ней нежные отношения; видит Бог, это было весьма преждевременно.

Говорят, накануне в тот день с ним обедал его близкий друг – один из Дренкхардов, и лорд Аплендтауэрс, как ни удивительно, поведал гостю тайный замысел своего сердца.

– Ты никогда ее не получишь; ну разумеется, никогда не получишь! – сказал этот друг при расставании. – Любовью она к вашей светлости не привлечена, а что касается соображений о хорошей партии, то в ней расчета не больше, чем в птице.

– Посмотрим, – бесстрастно отвечал лорд Аплендтауэрс.

Он, без сомнения, думал о предсказании своего друга, когда ехал по большаку в своем фаэтоне; но скульптурное спокойствие его профиля на фоне угасающего дневного света по правую руку показало бы его другу, что невозмутимость графа не нарушена. Он добрался до уединенной придорожной таверны под названием «Лорнтон Инн» – места встречи многих отважных браконьеров, промышлявших в соседнем лесу; и лорд мог бы заметить, если бы потрудился, странную почтовую карету, стоявшую на площадке перед трактиром. Но он, как водится, промчался мимо, а полчаса спустя миновал маленький городок Уорборн. Дальше, в миле от него, находился дом его увеселителя.

В то время это было внушительное здание – или, скорее, скопление зданий – столь же обширное, как резиденция самого графа, хотя и гораздо менее упорядоченное. Одно из крыльев свидетельствовало о его чрезвычайной древности: здесь были гигантские дымовые трубы, выступавшие из наружных стен, словно башни, и кухня огромных размеров, в которой (как говорили) готовили завтраки для самого Джона Гонта1616
  Джон Гонт (англ. John of Gaunt; 1340 – 1399) – английский принц, граф Ричмонд в 1342—1373 годах, герцог Ланкастерский, граф Ланкастер, Дерби, Лестер и Линкольн, сеньор де Бофор и де Ножан с 1362 года, герцог Аквитании с 1390 года, третий выживший сын короля Англии Эдуарда III и Филиппы Геннегау. Его прозвище «Гонт» означает, собственно, «родившийся в Генте». Основатель дома Ланкастеров, к которому принадлежали английские короли Генрих IV, Генрих V и Генрих VI.


[Закрыть]. Пока граф находился на переднем дворе, до него донеслись звуки валторн и кларнетов – любимых инструментов тех дней на подобных увеселительных мероприятиях.

Войдя в вытянутую гостиную, где леди Грэб только что открыла танцы менуэтом – согласно традиции, поскольку было уже семь часов, – лорд Аплендтауэрс был встречен с подобающим его статусу радушием и огляделся в поисках Барбары. Она не танцевала и казалась чем-то озабоченной – как будто и в самом деле ждала его. Барбара в то время была примерной и хорошенькой девушкой, которая никогда ни о ком не говорила плохо и меньше всего на свете ненавидела других хорошеньких женщин. Она не отказала ему в последующем контрдансе1717
  Контрданс – старинный танец (род кадрили), исполнявшийся четырьмя, шестью и восьмью парами.


[Закрыть] и вскоре уже была его партнершей во втором танце.

Вечер шел полным ходом, весело гудели валторны и кларнеты. Барбара не выказывала по отношению к своему поклоннику ни явного предпочтения, ни неприятия; но опытный глаз заметил бы, что она явно о чем-то размышляет. Впрочем, после ужина она, сославшись на головную боль, удалилась. Чтобы скоротать время ее отсутствия, лорд Аплендтауэрс прошел в маленькую комнату, примыкавшую к длинной галерее, где у камина сидели несколько пожилых людей, – он испытывал флегматическую неприязнь к танцам как таковым – и, приподняв оконные занавески, выглянул в окно и посмотрел на парк и лес, темный сейчас, словно пещера. Некоторые из гостей, судя по всему, уже уезжали: два огонька показались поодаль, удаляясь от дома и исчезая вдали.

Хозяйка просунула голову в комнату, чтобы поискать партнеров для дам, и лорд Аплендтауэрс вышел. Леди Грэб сообщила ему, что Барбара не вернулась в бальный зал: она, в связи с крайней необходимостью, легла в постель.

– Она весь день была так взволнована предстоящим балом, – продолжала ее мать, – что я боялась, что она рано устанет… Но, разумеется, лорд Аплендтауэрс, вы еще не уходите?

Он отвечал, что уже около двенадцати часов, и что некоторые уже уехали.

– Я протестую, еще никто не уехал, – возразила леди Грэб.

Чтобы угодить ей, молодой граф пробыл до полуночи, а затем удалился. Он не продвинулся в своем ухаживании; но зато убедился, что Барбара не отдает предпочтения никому другому из гостей, а там были почти все соседи.

– Это лишь вопрос времени, – говорил себе спокойный молодой философ.

На следующее утро лорд Аплендтауэрс пробыл в постели почти до десяти часов и едва успел выйти на верхнюю площадку лестницы, как услышал снаружи стук копыт по гравию; через несколько мгновений дверь отворилась, и сэр Джон Грэб встретил его в холле, когда граф ступил на нижнюю ступеньку лестницы.

– Милорд, где Барбара, моя дочь?

Даже выдержанный граф Аплендтауэрс не смог сдержать изумления.

– Что случилось, мой дорогой сэр Джон? – воскликнул он.

Новость поистине была ошеломляющей. Из отрывочных объяснений баронета лорд Аплендтауэрс заключил, что после его собственного отъезда и отъезда других гостей сэр Джон и леди Грэб отправились отдыхать, больше не видевшись с Барбарой; они поняли, что та легла спать, когда она передала известие, что больше не сможет присоединиться к танцующим. А перед этим сказала своей горничной, что эту ночь обойдется без ее услуг; к тому же имелись свидетельства, что молодая леди вообще не ложилась, – постель осталась нетронутой. Обстоятельства, казалось, указывали на то, что обманщица притворилась нездоровой, чтобы получить предлог покинуть бальный зал, и что она покинула дом в течение десяти минут, предположительно во время первого танца после ужина.

– Я видел, как она уезжала, – сказал лорд Аплендтауэрс.

– Черт возьми, неужели? – вскричал сэр Джон.

– Да, – и граф поведал об удалявшихся огнях кареты и о том, как леди Грэб заверила его, что никто из гостей к тому времени еще не уехал.

– Конечно, так оно и было! – сказал отец. – Но ведь она уехала не одна, как вы понимаете!

– И кто этот молодой человек?

– Я могу только гадать. Мои худшие опасения – вот мое наиболее вероятное предположение. Больше я ничего не скажу. Я подумал было – и все же не хотел в это верить, – что, возможно, тем грешником были вы. О, если бы это было так! Но тут другой, другой, клянусь Богом! Я должен немедленно погнаться за ними!

– Кого вы подозреваете?

Сэр Джон не назвал имени, и, скорее, ошеломленный, чем взволнованный, лорд Аплендтауэрс проводил его обратно в Чейн. Граф снова спросил, на кого направлены подозрения баронета; и импульсивный сэр Джон не устоял перед настойчивостью Аплендтауэрса.

В конце концов он сказал:

– Боюсь, это Эдмонд Уиллоуз.

– Кто он?

– Юнец из Шоттсфорд-Форума, сын вдовы, – ответил баронет и далее пояснил, что отец или дед Уиллоуза был последним из старых художников по стеклу в тех местах, где (как вы, возможно, знаете) это искусство еще сохранялось, хотя и угасло во всех остальных частях Англии.

– Бог мой, это плохо, очень плохо! – проговорил лорд Аплендтауэрс, откидываясь на спинку кресла фаэтона в ледяном отчаянии.

Они разослали гонцов во все стороны: одного по Мелчестерской дороге, другого в Шоттсфорд-Форум, еще одного в направлении побережья.

Но у влюбленных в запасе было десять часов пути; и было ясно, что они поступили разумно, выбрав в качестве времени своего бегства ту конкретную ночь, когда передвижение странной кареты не было бы замечено ни в парке, ни на соседнем большаке из-за общего скопления экипажей. Фаэтон, который видели ожидающим возле «Лорнтон Инн», без сомнения, был тем самым, в котором они сбежали; и парочка, так ловко все спланировавшая, вероятно, уже умудрилась успеть пожениться.

Опасения ее родителей подтвердились. Письмо, посланное Барбарой с особым посыльным вечером того же дня, кратко извещало их о том, что она и ее возлюбленный находятся на пути в Лондон, и прежде чем это сообщение дойдет до ее дома, они соединятся как муж и жена. Она пошла на этот крайний шаг, потому что полюбила своего дорогого Эдмонда так, как не сможет полюбить ни одного другого мужчину, и потому что видела надвигающуюся на нее неизбежность брака с лордом Аплендтауэрсом, если только она не предотвратит эту грозящую ей участь, поступив так, как поступила. Она заранее хорошо обдумала этот шаг и готова жить, как любая другая жена сельского жителя, если отец отречется от нее за этот поступок.

– Черт бы ее побрал! – приговаривал лорд Аплендтауэрс, возвращаясь домой тем вечером. – Черт бы побрал эту дурочку! – что показывало, любовь какого рода он к ней питал.

Итак, сэр Джон по зову долга уже пустился в погоню за ними, мчась как безумный до Мелчестера, а оттуда по прямому тракту в столицу. Но вскоре он понял, что действует без толку; и мало-помалу, осознав, что свадьба действительно состоялась, он отказался от всех попыток разыскать их в Сити1818
  Сити – имеется в виду Лондонский Сити, административно-территориальное образование со статусом «сити», церемониальное графство в центре региона Большой Лондон, историческое ядро Лондона.


[Закрыть], вернулся домой, и они вместе с супругой сидели и старались как можно лучше переварить это событие.

Пожалуй, в их силах было возбудить дело против этого Уиллоуза за похищение наследницы, но, рассмотрев теперь уже неоспоримые факты, они воздержались от жестокого возмездия. Прошло около шести недель, в течение которых родители Барбары, хотя и остро переживали ее потерю, не общались с беглянкой ни для упреков, ни для прощения. Они продолжали думать о позоре, который она навлекла на себя; ибо, хотя молодой человек был честным малым и сыном честного отца, последний умер так рано, а его вдове с таким трудом приходилось содержать себя, что сын получил очень плохое образование. Более того, его кровь, насколько им было известно, не отличалась ничем особенным, в то время как ее кровь, по материнской линии, состояла из лучших соков старинной баронской дистилляции, содержащей экстракты и Мандевиля, и Мохуна, и Сиварда, и Певерелла, и Каллифорда, и Тальбота, и Плантагенета, и Йорка, и Ланкастера, и Бог знает кого еще, от чего было тысячу раз жаль отказываться.

Отец и мать сидели у камина, над которым возвышалась четырехцентровая арка1919
  Четырёхцентровая арка – тип пониженной (уплощённой) арки стрельчатого очертания, получаемый построением двух сегментов арки небольшого радиуса от пят и продолжением их дугами большего радиуса, сходящимися к замку. Наиболее известны умеренно пониженная «персидская арка» и сильно уплощённая «арка Тюдоров». Этот тип арки конструктивно хорош при устройстве дверных проёмов в невысоких помещениях, потому что при одной и той же высоте прямоугольного дверного полотна высота замка арки получается ниже двухцентровой стрельчатой. Гарди, по первой профессии архитектор, хорошо разбирался в этих вопросах.


[Закрыть] с фамильными гербами, и громко стенали – конечно, больше леди, чем сэр Джон.

– Подумать только, это должно было обрушиться на нас в старости! – сказал он.

– Говори за себя! – огрызнулась она сквозь рыдания. – Мне всего лишь сорок один год!.. Почему ты не поскакал быстрее и не догнал их!

Тем временем молодые новобрачные, заботившиеся о своей крови не больше, чем о воде в канаве, были безмерно счастливы – причем, счастливы по убывающей шкале, которую, как мы все знаем, Небеса в своей мудрости предопределили для таких опрометчивых случаев; то есть в первую неделю они были на седьмом небе, во вторую – на шестом, третья неделя уже была умеренной, четвертая – задумчивой и так далее; сердце влюбленного после обладания сравнимо с землей на ее геологических стадиях, как иногда описывает нам наш досточтимый председатель; сначала горячий уголь, затем теплый, затем остывающий шлак, затем холодный – не будем продолжать сравнение дальше. Короче говоря, однажды в руки сэра Джона и леди Грэб попало письмо, запечатанное маленькой печатью их дочери; и, вскрыв его, они нашли обращение молодой пары к сэру Джону с просьбой простить их за то, что они сделали, что они преклоняют перед ним свои голые колени и отныне навеки будут самыми послушными детьми.

Затем сэр Джон и его супруга снова уселись у камина с четырехцентровой аркой, посовещались и перечитали письмо. Сэр Джон Грэб, по правде говоря, любил счастье своей дочери гораздо больше, бедняга, чем свое имя и родословную; он припомнил все ее маленькие шалости, вздохнул и, к этому времени свыкшись с мыслью о браке, сказал, мол, сделанного не воротишь, и что, по его мнению, они не должны быть слишком суровы с ней. Возможно, Барбара и ее муж действительно нуждались; а как они могли допустить, чтобы их единственный ребенок голодал?

Небольшое утешение пришло к ним нежданным образом. Из достоверного источника им стало известно, что некий предок плебея Уиллоуза однажды удостоился чести вступить в смешанный брак с отпрыском аристократии, который пустился во все тяжкие. Одним словом, такова глупость знатных родителей, а иногда и других людей, что они в тот же день написали по адресу, который дала им Барбара, и сообщили ей, что она может вернуться домой и привезти с собой мужа; они не будут возражать против встречи с ним, не станут упрекать ее и постараются принять обоих и обсудить с ними, как лучше устроить их будущее.

Через три или четыре дня к дверям Чейн-Мэнор подъехала довольно потрепанная почтовая карета, при звуке которой добросердечный баронет и его жена выбежали наружу, словно желая поприветствовать принца и принцессу крови. Они были вне себя от радости, увидев, что их избалованное дитя вернулось в целости и невредимости, хотя теперь это была всего лишь миссис Уиллоуз, жена безродного Эдмонда Уиллоуза. Барбара разразилась покаянными слезами, и оба они, муж и жена, в достаточной мере раскаивались, как это им и полагалось, учитывая, что за душой у них не было ни гинеи.

Когда все четверо успокоились, и в адрес пары не было произнесено ни слова укоризны, они трезво обсудили сложившуюся ситуацию, причем молодой Уиллоуз скромно сидел в сторонке, пока леди Грэб не пригласила его вступить в разговор отнюдь не холодным тоном.

– Какой он красавчик! – сказала она себе. – Меня не удивляет, что Барбара без ума от него.

Он действительно был одним из самых красивых мужчин, которые когда-либо прикасались губами к губам девы. Синий сюртук, темно-красный жилет и серые бриджи подчеркивали фигуру, краше которой едва ли можно было найти. У него были большие темные глаза, встревоженные сейчас, когда они переводили взгляд с Барбары на ее родителей и с нежностью возвращались обратно. Наблюдая за миссис Уиллоуз, даже сейчас, в ее трепете, можно было понять, почему хладнокровие лорда Аплендтауэрса стало чем-то большим, чем просто равнодушием. Ее светлое юное личико (по рассказам, передаваемым старухами) выглядывало из-под серой конусообразной шляпки, отороченной белыми страусиными перьями, а маленькие мысочки ног выглядывали из-под нижней юбки темно-желтого цвета, надетой под пюсовое2020
  Пюс (англ. puce, с французского аналогичное по написанию слово переводится, как блоха) – имеется в виду старинное название красновато-коричневого тона. В 1775 году, однажды летом, Мария-Антуанетта появилась в платье из темной шелковой тафты. «Это цвет блохи!» – воскликнул король. И слово и моду, конечно, подхватили, и весь двор оделся в «цвет блохи».


[Закрыть] платье. Черты ее лица были неправильными: они были почти детскими, как вы можете увидеть на миниатюрах, хранящихся в семье, а рот был очень чувственным, и можно было быть уверенным, что ее ошибки не были связаны с плохим характером, если только на то не было серьезных причин.

В общем, они обсудили их положение так, как полагается, и желание молодой пары заручиться благосклонностью тех, от кого они буквально во всем зависели, побудило их согласиться на любую временную меру, что не была бы слишком утомительной. Поэтому, пробыв вместе почти два месяца, они не стали возражать против предложения сэра Джона снабдить Эдмонда Уиллоуза средствами, достаточными для годичного путешествия по Континенту в сопровождении наставника, причем молодой человек обязался с величайшим усердием выполнять его (наставника) указания, пока не станет утонченным как внешне, так и внутренне в той степени, какая требуется от мужа такой леди, как Барбара. Молодой человек должен будет посвятить себя изучению языков, манер, истории, общества, руин и всего остального, что попадется ему на глаза, и лишь тогда сможет вернутьcя и не краснея занять свое место рядом с Барбарой.

– А к тому времени, – продолжал почтенный сэр Джон, – я подготовлю свой маленький домик в Юсхолте, чтобы вы с Барбарой могли занять его по возвращении. Дом там небольшой и находится в стороне от дороги, но для молодой пары на некоторое время вполне сгодится.

– Даже если он будет не больше летнего домика, и тогда сгодится! – сказала Барбара.

– Даже если он будет не больше портшеза!2121
  Портшез – род лёгкого переносного кресла, в котором можно сидеть полулёжа.


[Закрыть] – воскликнул Уиллоуз. – И чем уединенней, тем лучше.

– Мы можем смириться с одиночеством, – добавила Барбара с меньшим энтузиазмом. – Друзья, несомненно, появятся.

Когда все это было изложено, вызвали путешествующего наставника – человека многих дарований и большого опыта, – и в одно прекрасное утро наставник и ученик отправились в путь. Веская причина, по которой Барбара не стала сопровождать своего молодого мужа, заключалась в том, что его внимание к ней, естественно, было бы таково, что помешало бы ему ревностно посвящать каждый час своего времени обучению и наблюдению – довод мудрого и неопровержимого предвидения. Были определены дни для написания писем, потом Барбара и ее Эдмонд обменялись прощальными поцелуями у дверей, и фаэтон пронесся под аркой к дороге.

Он написал ей из Гавра, как только прибыл в этот порт, что из-за неблагоприятных ветров произошло лишь через семь дней; он писал из Руана и из Парижа; подробно изложил, как видел короля и двор в Версале, а также чудесные мраморные изваяния и зеркала в этом дворце; затем написал из Лиона; потом, после сравнительно долгого перерыва, из Турина, повествуя о своих страшных приключениях при переходе через Мон-Сени2222
  Мон-Сени́ – горный проход между Грайскими и Котскими Альпами, соединяет французский департамент Савойю с итальянской провинцией Турином. Через него проведена при Наполеоне I (1802—10) дорога.


[Закрыть] на мулах и о том, как его настигла ужасная снежная буря, которая чуть не погубила его, наставника и их проводников. Затем он восторженно писал об Италии; и Барбара могла видеть, как месяц за месяцем в письмах отражалось развитие ума ее мужа; и она в высшей степени восхищалась предусмотрительностью своего отца, предложившего Эдмонду такое образование. И все же иногда миссис Уиллоуз вздыхала – мужа больше не было рядом, чтобы поддержать ее в выборе избранника, – и робко опасалась, какие унижения могут подстерегать ее из-за этого мезальянса. Барбара редко появлялась в обществе; ибо в тех одном или двух случаях, когда она показалась бывшим друзьям, она заметила явную перемену в их поведении, как будто они говорили: «Ах, наша счастливая женушка пастушка́, ты попалась!»

Письма Эдмонда были всё такими же нежными; спустя какое-то время стали даже более нежными, чем ее письма к нему. Барбара заметила в себе это растущее охлаждение и, как порядочная и честная леди, ужаснулась и опечалилась, ведь ее единственным желанием было поступать искренне и честно. Это столь сильно беспокоило ее, что она молилась о том, чтобы сердце ее стало теплее, и в итоге написала мужу письмо с просьбой, раз уж он оказался в стране искусств, прислать ей свой портрет, хотя бы маленький, чтобы она могла смотреть на него все дни напролет, ни на мгновение не забывая его облика.

Уиллоуз не растерялся и отвечал, что сделает даже больше, чем она желает: он подружился со скульптором в Пизе, который очень заинтересовался им и его историей; и поручил этому художнику сделать свой бюст из мрамора, который, когда будет закончен, он и отправит ей. Барбаре хотелось чего-нибудь побыстрее, но она не стала возражать против задержки; а в следующем послании Эдмонд сообщил, что скульптор, по собственному выбору, решил увеличить бюст до статуи в полный рост, настолько ему хотелось, чтобы образец его мастерства был представлен вниманию английской аристократии. Работа продвигалась успешно и быстро.

Тем временем внимание Барбары начал занимать дом Юсхолт-Лодж, который ее добросердечный отец готовил для их проживания после возвращения мужа. Это было небольшое жилище под стать большому дому – коттедж, выстроенный в виде особняка, с центральным залом, с опоясывающей его деревянной галереей, и последующими комнатами размером не больше чулана. Дом стоял на склоне, настолько уединенном и окруженном такими густыми деревьями, что птицы, обитавшие в ветвях, пели в странные часы, словно они с трудом могли отличить ночь ото дня.

Во время проведения ремонта этого домика Барбара часто посещала его. Несмотря на то, что коттедж был весьма уединен из-за плотных зарослей, он находился недалеко от большой дороги, и однажды, глядя через забор, миссис Уиллоуз увидела лорда Аплендтауэрса, проезжавшего мимо. Он вежливо, но с машинальной чопорностью поприветствовал ее и не остановился. Барбара вернулась домой и продолжила молиться о том, чтобы никогда не перестать любить своего мужа. После этого она заболела и долгое время не выходила на улицу.

Обучение уже длилось четырнадцать месяцев, и дом был в полном порядке к возвращению Эдмонда, чтобы он смог поселиться там вместе с Барбарой, когда, вместо обычного письма для нее, пришло письмо на имя сэра Джона Грэба, написанное рукой упомянутого наставника и извещавшее о страшной катастрофе, случившейся с ними в Венеции. Они с мистером Уиллоузом однажды вечером во время карнавала на прошлой неделе посетили театр, чтобы посмотреть итальянскую комедию, когда из-за неосторожности одного из тех, кто снимал нагар со свечей, театр загорелся и сгорел дотла. Благодаря сверхчеловеческим усилиям некоторых зрителей, вызволявших бесчувственных страдальцев, погибло всего несколько человек; самым героическим человеком, рисковавшим собственной жизнью, был мистер Уиллоуз. Когда он возвращался в пятый раз, чтобы спасти своих товарищей по театру, на него упали несколько огненных балок, и он был признан погибшим. Однако, по благословению Провидения, Эдмонд был спасен, в нем еще теплилась жизнь, хотя он был страшно обожжен; и то казалось почти чудом, но он выжил, поскольку его организм был удивительно крепким. Разумеется, он не мог писать, но за ним наблюдали несколько искусных хирургов. Дальнейший отчет обещалось отправить следующей почтой или передать лично в руки.

Наставник ничего не сказал в подробностях о страданиях бедняги Уиллоуза, но как только эту новость сообщили Барбаре, она поняла, насколько сильными они, должно быть, были, и ее первым побуждением было поспешить к нему, хотя, по здравом размышлении, путешествие показалось ей невозможным. Здоровье у нее было далеко не то, что прежде, и отправляться через всю Европу в это время года или пересекать Бискайский залив на парусном судне – затея, которая вряд ли будет оправдана результатом. Но ей очень хотелось поехать, покамест, дочитав письмо до конца, она не обнаружила, что наставник ее мужа категорически возражает против такого шага, если он вообще будет задуман, и что так же считают хирурги. И хотя товарищ Уиллоуза воздержался от объяснения причин этого, в дальнейшем они раскрылись достаточно ясно.

Правда заключалась в том, что самые тяжелые раны, полученные им в результате пожара, пришлись на голову и лицо – на то красивое лицо, что покорило ее сердце, – и наставник, и хирурги понимали, что если чувствительная молодая женщина увидит его до того, как раны заживут, это принесет ей больше страданий от потрясения, чем счастья от заботы о нем.

Леди Грэб озвучила то, о чем сэр Джон и Барбара только думали, поскольку у них хватило деликатности не высказывать этого вслух.

– Конечно, тебе очень тяжело, бедняжка Барбара, ведь единственный маленький дар, который у него был в оправдание твоего опрометчивого выбора в его пользу, – его прекрасная внешность – был вот так отнят, не оставив тебе никакого оправдания в глазах света… Как бы я хотела, чтобы ты вышла замуж за другого! – и леди вздохнула.

– Он скоро поправится, – успокаивающе произнес ее отец.

Комментарии, подобные приведенным выше, звучали нечасто, но их было достаточно, чтобы вызвать у Барбары неприятное чувство самоуничижения. Она твердо решила больше не слушать их; и когда дом в Юсхолте был готов и обставлен мебелью, удалилась туда со своими служанками, где впервые смогла почувствовать себя хозяйкой дома, который принадлежит исключительно ей и ее мужу, когда он приедет.

После долгих недель Уиллоуз поправился настолько, что уже мог писать сам; медленно и нежно он посвящал ее в масштабы своих увечий. По его словам, это была милость божья, что он не потерял зрение полностью; и он с радостью сообщал, что все же сохранил полное зрение на один глаз, хотя другой погрузился в полную темноту навсегда. Скупая манера, с которой он рассказывал о своем состоянии, поведала Барбаре, насколько ужасным было все им пережитое. Эдмонд благодарил ее за уверения, что ничто не сможет заставить ее перемениться к нему; но боялся, что жена не до конца осознаёт, как он досадно обезображен, что было даже сомнительно, узнает ли она его вообще. Однако, несмотря ни на что, его сердце было предано ей так же, как и раньше.

По его беспокойству Барбара поняла, как много осталось позади. Она отвечала, что подчиняется воле Судьбы и примет его в любом виде, как только он сможет приехать. Она рассказала ему о прелестном уединенном пристанище, в котором поселилась в ожидании их совместного проживания здесь, но не стала раскрывать, как глубоко она вздохнула, узнав, что вся его внешняя привлекательность пропала. И уж тем более она не стала говорить о том, что испытывает некое странное чувство в ожидании его, ведь недели, что они прожили вместе, были столь коротки в сравнении с длительностью его отсутствия.

Потихоньку подошло время, когда Уиллоуз почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы вернуться домой. Он высадился в Саутгемптоне и отправился оттуда в Юсхолт. Барбара договорилась встретить его аж в «Лорнтон Инн» – местечке, где он дожидался ночи в вечер их побега, – между лесным массивом и Чейзом. Туда миссис Уиллоуз поехала в назначенный час в маленькой коляске, запряженной пони, подаренной ей отцом на день рождения специально для использования в новом доме; по прибытии в таверну она отправила коляску обратно, поскольку согласованный план состоял в том, что обратный путь она должна будет проделать с мужем в нанятой им карете.

В этой придорожной таверне не оказалось места для дамы, но, поскольку стоял прекрасный вечер в начале лета, она была не прочь прогуляться снаружи и, напрягая глаза, высматривала на большаке того, кого так ждала. Но каждое облако пыли, увеличивавшееся вдали и приближающееся, обнаруживало собой, что это не его почтовый экипаж. Барбара прождала так, пока не прошло два часа с назначенного времени, и тогда начала опасаться, что из-за неблагоприятного ветра в Канале2323
  Канал – имеется в виду Английский канал, английское название пролива Ла-Манш.


[Закрыть] этим вечером он не приедет.