Текст книги "Деревянный ключ"

– Что за медальон?

– А я не сказал? Как же так? В любой мало-мальски занимательной истории непременно должен фигурировать загадочный медальон. В нашем случае это небольшая прямоугольная бляха темного серебра с четырьмя квадратными камешками разных цветов и двумя выдавленными значками посреди, похожими на древнегреческие «дзету» и «каппу». А на обратной стороне значков было пять: первый – вроде перевернутой буквы «Е», третий слева – такой же, как второй на лицевой, то есть, как бы «каппа», четвертый напоминал перевернутую «ро», а второй и пятый – одинаковые и вовсе ни на что не похожие.

– Я плохо воспринимаю такие детали на слух. Мне надо увидеть. Так откуда у него этот медальон?

– Медальон вложил ему в руку Антонио. Это было его последнее осмысленное действие.

– А что означают эти таинственные закорючки? Знаешь, история и впрямь чрезвычайно увлекательная, но с какой целью ты мне ее рассказываешь?

– Неужели ты из тех, кто заглядывает на последнюю страницу, чтобы узнать, чем кончится роман? Ты так удивилась, услышав мою фамилию – кстати, почему? – что я решил посвятить тебя в семейную легенду.

– Почему я удивилась, расскажу тебе, когда ты окончишь повествование. Мне тоже охота подержать тебя в напряжении.

– Ладно, тогда я, пожалуй, пропущу пару месяцев пути и даже взятие Константинополя – не думаю, что батальные сцены придутся тебе по душе. Скажу лишь, что за все это время Марко не обагрил рук чужой кровью, а Николо, напротив, весьма отличился, поскольку был в передовом отряде, водрузившем знамя Сан-Марко на первую захваченную башню города и устроившем в нем первый пожар, а также участвовал в грабеже сарацинского караван-сарая и других не менее славных делах, например, в повторном взятии Нового Рима спустя восемь месяцев, которые я тоже пролистну как несущественные для нашего сюжета. Итак, двенадцатого апреля 1204 года началось великое разграбление Константинополя.

– Надо же, это мой день рождения!

– О, мне будет легко запомнить! Так вот, в этот дважды знаменательный день Марко, увлекаемый Николо, попадает в самое пекло как в прямом, так и в переносном смысле этого слова…

Началось все с того, что за два дня до начала осады из лагеря на правом берегу Кераса вытурили всех шлюх. По сему печальному поводу Николо пребывал в мрачнейшем расположении духа. Попытался было сунуться в Эстанор, но обыкновенно кипучий еврейский квартал словно вымер от чумного поветрия, лишь изредка от двери к двери перебегали трусцой пугливые отцы семейств, прижимая почтенные бороды к животам. И теперь сержант Майрано ходил с уксусным выражением на лице, срывая злость на подчиненных, занимавшихся подготовкой кораблей к штурму крепостных стен, и, похоже, не было во всем войске человека, более него жаждущего через эти стены перебраться. Так ходил он взад и вперед, поглядывая на набычившийся и ощетинившийся свеженадстроенными укреплениями город, точно приноравливался, как половчее одолеть этого гигантского зверя. Не случайно на второй день штурма он перепрыгнул с реи «Пилигрима» сразу следом за храбрым Альберти – упокой Господь его душу! – и какими-то тремя франкскими ноблями на верхний ярус сторожевой башни и умудрился привязать к ней брошенный с мачты конец, положив таким образом аллегорическое начало неслыханному унижению величайшей из земных империй маленькою морскою республикой.

Канат же с мачты бросал ему Марко. Впервые за все время похода военные действия казались ему оправданными. Узнав о вероломстве и злокозненности греков, и в особенности их вечно смурного предводителя, подло умертвившего юного василевса и узурпировавшего пурпурные сапожки, он испытал доселе неведомый гнев и желание восстановить справедливость. К отмщению взывали и сложившие накануне головы товарищи, сделавшись, как это зачастую бывает с покойниками, гораздо привлекательнее в воспоминаниях тех, кто остался в живых.

Впрочем, по странной случайности за три часа битвы он так и не обагрил кровью меч, не скрестил его с чужим, то ли из-за привычки быть в бою на подхвате, то ли из-за своей нерешительности. Он все время мешкал, и кто-то из соратников успевал вклиниться меж ним и противником. Да и противник, надломленный неожиданной изменой Фортуны, отбивался вяло и скоро показал спину. А пырнуть человека в спину Марко ни за что бы не смог себя заставить. Тем не менее пьянящее воодушевление всецело охватило его, и в пылу погони за неприятелем он сам не заметил, как вместе с горсткой своих попал в переплет узких извилистых улочек. Глухие высокие стены столь враждебно нависали над зарвавшимися преследователями, что те скоро утратили азарт и остановились, испуганно озираясь. Где-то вдалеке – понять, где именно, в этом каменном ливере было решительно невозможно – трубы сыграли отбой атаки и общий сбор.

Николо стащил с головы шишак[50]50
  Шишак – вид шлема. (Ред.).


[Закрыть] и, растерев собственный пот и чужую кровь по распаренному лицу краешком плаща, обвел запыхавшихся товарищей по оружию оценивающим взглядом.

– Не робей, братва! – нарочито бодро завел он речь на правах старшего по званию. – Гречики от нас улепетывают без оглядки, как жид от свиного духа. Так что прорвемся!

– Знать бы только, куда рваться-то? – пробормотал коренастый Ризардо, с опаской поглядывая на стены, словно ожидал от них какой-нибудь каверзы.

– Вот если бы на домах писали названия улиц! – подал голос Марко. – Тогда с хорошей картой можно было бы легко найти дорогу!

Остальные посмотрели на него, как на умалишенного.

– Ты совсем спятил со своими книжками, бауко[51]51
  Дурень (вен.).


[Закрыть]! – ухмыльнулся Николо. – Скажи еще, что всех надо научить читать! Эй, цыц там, вояки! – бросил он загоготавшей ватаге. – Мы тут не на своей палубе! Есть идеи получше?

– Ветер с утра б-был северный… – неуверенно начал долговязый заика Бенинтенди.

– Бэ-бэ… Ты захватил с собой парус? Нет? Тогда слушайте меня все! – оборвал его Николо. – Спрашивается, за каким хреном нам возвращаться в лагерь? Нет, правда, ребята? Чтобы завтра пускать слюни, глядя на то, как бароньё делит с нашим начальством пирог? Так, может, лучше порезвимся сейчас и возьмем свое? Имеем полное право!

– Дело рисковое, – неуверенно сказал дюжий Рамбальдо, поигрывая топором, – однако стоящее. Пожалуй, я за!

После недолгого препирательства решили проголосовать. В итоге Ризардо и малыш Бучелло высказались против, Бенинтенди колебался.

– Ну, что скажешь, дружище? – на сей раз льстиво обратился Николо к Марко. – Дело за тобой! Разделяться нам нельзя. Ты подумай хорошенько, у этих грамотеев, небось, в каждом доме столько книг, сколько ты за всю жизнь не видал!

Бог знает почему, Марко, намеревавшийся с самого начала высказаться категорически против, кивнул утвердительно. Впоследствии он часто задумывался о причинах своего поступка, но так и не смог объяснить его ничем, кроме вмешательства самого Провидения.

Он даже удивиться не успел, как оказался в арьергарде мародерского отряда. Через несколько минут кружения по пустынным закоулкам Майрано, который бежал впереди всех, раздувая ноздри, как гончая, внезапно остановился перед мраморными ступенями, ведущими к небольшому изящному портику с массивной железной дверью, украшенной медными накладками и монастырскими гвоздями.

– Стой! – скомандовал он. – Я чувствую запах женщины. И дом, по всему видно, богатый. Отсюда и начнем!

– Дверь слишком крепкая, – со знанием дела сказал Рамбальдо. – Топором такую не возьмешь, а тарана у нас нет.

– А ты головой своей попробуй, дубина! – беззлобно отозвался Николо, внимательно разглядывая забранные решетками арчатые окна. – Только ведро с нее сними, чтобы тихо было… Но лучше, – заявил он после недолгой паузы, – подсади-ка Бучелло на стену!

Сказано – сделано. Маленький жилистый Бучелло хорьком взлетел на плечи Рамбальдо и, изучив обстановку, отрапортовал:

– Все чисто. Пойду открою ворота, – и с теми словами скрылся за стеной.

Марко, все это время пребывавшему в некоем оцепенении от осознания ужасного факта собственного участия в обыкновенном разбое, показалось, что прошло не меньше часа, прежде чем из-за двери донеслось негромкое звяканье и одна створка приоткрылась со звуком, напоминающим старческое кряхтенье. В просвете показался Бучелло и махнул рукой, подзывая товарищей:

– Шевелитесь! Кажется, меня заме…хак! – Тут раздался звонкий щелчок, и Бучелло изумленно выкатил глаза и высунул острый черный язык. Рухнув ничком, бедолага съехал по ступенькам и уткнулся головой в ноги Марко. Тот нагнулся и увидел глубоко засевший в затылке Бучелло – ровнехонько под обрезом шлема – арбалетный болт.

– Ах вы, педерастовы дети! – взревел Рамбальдо и ринулся во двор, потрясая топором.

Следом за ним, заслоняясь таржами[52]52
  Здесь – небольшой щит (от старофранкского targa).


[Закрыть], рванулись Бенинтенди и Ризардо, и тотчас воздух наполнился лязганьем, воплями и запахом крови. Николо же, не спеша, осторожно заглянул в дверь, поморщился и бросил Марко, стоявшему на коленях возле трупа:

– Чего копошишься, как Иов на гноище? Затащи его внутрь и закрой ворота! Я вхожу, – и, слегка помедлив, скрылся из виду.

Когда Марко заволок тело наверх, звуки битвы уже смолкли. Отрешенно он ступил во двор, и его взору открылась печальная, хотя и привычная картина. У входа на красиво вымощенной дорожке валялся с арбалетной стрелой во лбу Рамбальдо. Чуть поодаль сидел, прислонясь к колодцу, какой-то грек с рассеченной надвое головой. Далее лежали вповалку Бенинтенди и Ризардо, первый – с рубленой раной на груди, второй – со стрелой под лопаткой. Марко наклонился и проверил пульс у обоих – увы, они были мертвы, как камень, на котором лежали. Закрыв им глаза и прошептав коротенькую молитву, Марко двинулся к дому. На пороге он увидал раскинувшегося в луже крови человека. Вопреки ожиданиям, то был не Николо, а греческий воин, судя по раззолоченному нагруднику и дорогой кольчуге, весьма высокого звания. Лицо его было красиво и моложаво, однако темно-русые ухоженные волосы обильно серебрились на висках. Сильная рука продолжала сжимать окровавленный меч – видимо, это от него пал Бенинтенди. «Что ж, он всего лишь защищал свой дом. Но где же Николо? И кто стрелял из арбалета?» – подумал Марко. В этот миг ромей открыл глаза и что-то прошептал. Марко приблизил ухо к его губам, но не смог разобрать ни слова, кроме: «Спаси». Затем раненый закрыл глаза, глубоко вздохнул, словно собирался уйти под воду, и умер. Перекрестив ему лоб, пробормотав requisсat in pace[53]53
  Да почиет в мире (лат.).


[Закрыть] и добавив на всякий случай кирие элейсон[54]54
  Господи, помилуй! (греч.)


[Закрыть], Марко шагнул в дом и поразился его роскоши. Но разглядывать прекрасные мозаики, яркие фрески и кедровые плафоны было недосуг. Миновав вестибюль и просторный двусветный триклиний с небольшим бассейном посредине, он после секундного замешательства направился на второй этаж – ведь стрелы-то летели сверху вниз. Марко взбежал по лестнице и прислушался. Ему почудилась какая-то негромкая возня справа, и он повернул туда, стараясь ступать как можно тише и не бряцать доспехом. Зрелище, представшее его глазам, когда он вошел, раздвинув тяжелые парчовые занавеси в небольшую светлую горницу, заставило остолбенеть.

В помещении было перевернуто вверх дном все, кроме огромной кровати, на краю которой лежала навзничь рыжеволосая девушка в разодранной надвое тонкой зеленой тунике. Запястья девицы были туго привязаны к затылку ее собственными косами, ноги в изысканных античных сандалиях закинуты чуть ли не к голове, а между ногами тяжело пыхтел и раскачивался Николо. По полу были раскиданы вперемешку кольчужная рубаха, лазурная шелковая стола с золотой каймой, перевязь с мечом, жемчужины с разорванного ожерелья, а наброшенный на треногу светильника красный плащ с белым крестом колыхался от сквозняка, словно бы осеняя и благословляя творимое здесь злодеяние.

Девушка, чье лицо было повернуто к Марко, лежала с закрытыми глазами, скорбно сведя брови и закусив верхнюю губу – нижняя была разбита до крови, – и не произносила ни звука, лишь изредка негромко вскрикивая от особенно мощного толчка. Зачарованно глядя на то, как добрый пье[55]55
  Фут (фр.).


[Закрыть] налитой плоти яростно таранит ее тайные врата, Марко ощутил неописуемое возбуждение. Но внезапно он поймал на себе пронзительный темный взгляд сухих глаз насилуемой и содрогнулся от нестерпимого отвращения к себе самому – сообщнику ужасного надругательства. Что было силы он ударил себя кулаком в пах и перегнулся пополам от боли.

Услыхав сдавленный стон Марко, Николо обернулся. Правая щека его была расцарапана, а глаз заплыл.

– Ты цел? – поинтересовался он, не прекращая своего занятия. – Хорошо. Поможешь мне заети эту гадину насмерть. Убить ее, суку, мало. Жаль, ребята не сподобились. Ну, ничего, мы ей за них отомстим.

– Что ты творишь, Николо? Ты же третьего дня вместе со всеми на Библии клялся не чинить насилия над женщиной! – вскричал Марко.

– Это не женщина! Это сколопендра в женском обличье! – Николо даже приостановился на миг от возмущенья. – Ты что, не понял, что эта шлюха застрелила Бучелло, Рамбальдо и Бенинтенди? – Он с удвоенной энергией возобновил движения, приговаривая: – Ничего, ничего, парни, сперва я уделаю ее спереду, потом хорошенько вставлю в зад, и так, пока не надоест, а после засуну ей во все дыры ее же стрелы.

– Она защищалась от разбойников, как могла! Прекрати немедленно или!.. – Марко шагнул к Николо и сжал кулаки.

– Или что? – насмешливо спросил Николо. – Больно ударишь меня кулачком? Не дури, приятель! Лучше не рыпайся и жди своей очереди, понял? – И отвернулся.

Все это время девушка неотрывно смотрела на Марко. Он вдохнул и бросился на Николо с такой силой, что отшвырнул его к стене. Тот вскочил на ноги, глаза его побелели от бешенства, на губах выступила пена. В сочетании с вздыбленным фаллосом, которому позавидовал бы сам Приап, это выглядело настолько нелепо, что Марко невольно улыбнулся.

– Смеешься, гаденыш? Сейчас заплачешь! Я тебя распотрошу к чертям собачьим! – рявкнул Николо так свирепо, что ладонь Марко сама собой легла на рукоять меча.

Заметив это движение, Николо, не спуская глаз с вероломного приятеля, стал шарить рукой по бедру в поисках эфеса, но рука вместо того схватилась за другое, и единственное, оружие, что было при нем.

– Ты меня этим собрался потрошить? – громко засмеялся Марко. – Длина порядочная, но осмелюсь все же порекомендовать тебе что-нибудь потверже и поострее. – И он, подцепив носком сапога портупею Николо, кинул ее ему под ноги.

– Зря ты это сделал, щенок, зря. – Заправив хозяйство в штаны и вооружившись, Николо повеселел. – У тебя был шанс, но ты его упустил. В память о нашей прежней дружбе я убью тебя быстро! – пообещал он и встал в позицию.

По этой позиции Марко понял, что Николо не шутит, поскольку именно так он обычно наносил свой излюбленный удар, который мог выдержать только очень сильный и высокий человек. Когда Николо пытался научить Марко фехтованию, тому никак не удавалось толком парировать этот прием, отчего все левое плечо у него было в огромных синяках. Но теперь в руке бывшего друга был не деревянный меч, а в глазах нечеловеческая злоба.

Марко тяжко вздохнул и принял стойку. Меч его по-прежнему оставался в ножнах, а ладонь на рукояти.

– Не думай меня разжалобить! – презрительно процедил Николо. – Вытаскивай свою смешную сабельку и защищайся, если хочешь умереть как мужчина, а не как собака!

– Нападай! – тихо ответил Марко.

– Как знаешь, – пожал плечами Николо. – Тогда получай!

Он с невероятной силой разрубил пополам… воздух в том месте, где только что стоял Марко, и с изумлением уставился на свой живот, пересеченный горизонтальной красной линией. Потом оторопело перевел взгляд на Марко, застывшего у него за спиной на коленях, с клинком в расслабленных руках.

– Откуда, черт?.. – прохрипел он, уронив меч и тщетно пытаясь удержать расседающееся чрево.

– Из книг. В книгах, Николо, – грустно ответил Марко, поднимаясь с колен, – не всегда пишут вранье. Оттуда можно почерпнуть много полезных сведений. Мне жаль, что все так закончилось.

Впрочем, последние слова были обращены уже к трупу.

Марко вытер лезвие о плащ с крестом, потерявший хозяина, одним точным движением вогнал его в ножны и лишь затем повернулся к безмолвной свидетельнице разыгравшейся драмы. Та лежала на прежнем месте с раскинутыми врозь ногами, не бесстыдно, но бессильно, не спуская с Марко глаз. Марко ненароком скользнул взглядом по ее распахнутым чреслам, задохнулся и опустил глаза.

– Хочешь занять место его? – неожиданно спросила девушка на латыни, слегка пришепетывая, подобно всем грекам.

Не поднимая головы, Марко отрицательно помотал ею.

– Ежели так, то руки прошу развязать мне, ибо вовсе не чую уже их, – латынь гречанки сильно отдавала Вергилием.

– Ах, прости меня, я болван! – вскричал Марко, бросаясь на колени у изголовья пленницы, и добавил, как бы оправдываясь: – Но я хорошо знаю греческий!

– Это, конечно, в корне меняет дело! – ехидно ответила на родном языке девица, страдальчески морщась от его попыток распутать хитрый узел у нее на затылке.

– Увы! – через пару минут бесплодных усилий отчаянно констатировал Марко. – Это невозможно расплести. Подлец Николо продел пряди в браслеты!..

– Тогда возьми нож и отрежь! – спокойно, будто речь шла не о ее роскошных волосах, а о ветке дерева, заслоняющей вид из окна, приказала девушка и добавила, поощряя Марко: – Я давно мечтала это сделать, но не было случая.

Горестно вздохнув, юноша вытащил кинжал и стал осторожно пилить тугие косы. Высвободив руки, девушка со стоном перекатилась на живот.

– Позволь мне размять твои плечи, дабы восстановить в них ток лимфы! – сказал Марко и, не дожидаясь разрешения, принялся за дело мягкими уверенными движениями, притом, что от каждого прикосновения к пациентке у него внутри все обмирало.

– А ты ловкий малый! Как тебя зовут? – спросила та уже без прежней колкости.

– Марко, к твоим услугам, – вежливо представился он. – Могу я узнать твое имя?

– Ты это заслужил. Меня зовут Тара.

– Тара? Но это не греческое имя!

– А кто тебе сказал, что я гречанка? Ты разве не заметил, как смугло мое тело, когда пялился, пока твой приятель насаживал меня на вертел? Тебя ведь это возбудило, верно? – Тара живо перевернулась на спину и уставилась своими глазами цвета яшмы в глаза Марко, который тотчас отвел их, чтобы не смотреть на ее вновь раскрывшиеся прелести. – Не стесняйся в том признаться! Все мужчины этого грешного города были готовы отдать любые деньги за такое зрелище. Но я позволяла смотреть лишь избранным, не говоря уже про обладание мною. Так что тебе повезло. Ты получил свое почти бесплатно, жизнь этого ублюдка стоила недорого.

– Господи Иисусе! – прошептал Марко, схватившись за голову. – Так ты!.. – Он не договорил, потрясенный до глубины души неожиданным пониманием того, что только что привел в исполнение приговор им самим предсказанной судьбы Николо.

Но Тара поняла его превратно и холодно произнесла, сузив глаза:

– Что, Андромеда на поверку оказалась шлюхой?

Грубое, базарное слово, вырвавшееся из уст нежной девы, болезненно хлестнуло Марко, но вывело его тем самым из оцепенения. Тара же продолжала, саркастически усмехаясь:

– И свою христианскую душу ты загубил напрасно, и дружка зря прикончил? Пусть бы себе тешился, раз я нечестная девушка, да? Только будь я честна, этот вонючий сатир меня в клочья бы изорвал своим пестом! Да по его глазам видно было, что он только того и желал!..

– Ты не поняла меня, Тара! – перебил ее филиппику Марко. – Я вовсе не скорблю о содеянном! Просто я до сего дня никогда не был рукой Судьбы. Но я поражен услышанным – как такая прекрасная девушка могла предаваться блуду за мзду, да еще и со многими похотливцами одновременно?

– Им не вино давала я, а отстой! – ответила Тара.

– Я знаю, то слова гетеры Фрины[56]56
  Фрина (настоящее имя – Мнесарете, дочь Эпикла из Феспии) – легендарная афинская гетера, по преданию позировавшая Праксителю при создании статуи Афродиты Книдской и Апеллесу – для картины «Афродита Анадиомена». Свое прозвище получила за золотистый цвет кожи.


[Закрыть]. Но она-то была язычница!

– А ты на удивление образованный варвар! Но с чего ты решил, что я христианка? Да и любила я по-настоящему только Луку. Это был удивительный мужчина, ученый и воин. Твой подлый дружок поразил его в спину.

– Перестань! Николо никогда не был моим другом. И я сожалею о твоем возлюбленном. Но ты сказала, что не христианка. Тогда кто? Иудейка? Мусульманка?

Тара отрицательно качнула остриженной головой:

– Расскажу потом, если удастся унести отсюда ноги до того, как заявятся твои доблестные соратники. – Она с трудом поднялась с кровати и охнула.

– Что, так больно? – участливо поинтересовался Марко, подавая ей руку.

– Сядь на кол и узнаешь, как именно! – огрызнулась Тара. – Без помощи мне не обойтись, так что тебе придется идти со мной.

– Да мне и некуда больше идти, наверное, – задумчиво проговорил Марко.

– Вот и ладно. Вон в той нише есть мужская одежда. Выбери франкскую и принеси. Пожалуйста!

Облачившись в мужское платье и даже перепоясавшись мечом, Тара стала похожа на хорошенького оруженосца, вроде тех, которых любили держать при себе иные воинственные епископы.

– Плащ придется позаимствовать у твоего… – Тара запнулась. – Твоего бывшего союзника. В этом доме есть потайной ход. Подождем, пока франки заполонят город, а ждать, я боюсь, придется недолго, выйдем и смешаемся с толпой. Так будет проще добраться туда, куда нам надо.

– Нам? – переспросил Марко.

– А ты до сих пор полагаешь, что оказался здесь случайно? – Тара приподняла бровь. – Пойдем-ка вниз. Там есть еда и вино. Дай мне руку. Занятно, ты пахнешь совсем не как латинянин. Но и не как ромей.

– А как?

– Как ангел. Но грязный. Которому не помешает помыться. Да и мне тоже, после всего этого… Слуги разбежались, поэтому разжигать огонь и носить воду придется тебе. А пока что расскажи, где ты научился индийской защите?

– Уфф… На сегодня хватит, пожалуй.

– То есть, как это? Я протестую! На самом интересном!

– Продолжение завтра!

– Завтра, завтра, не сегодня – так лентяи говорят!

– Нет, я решительно более не в состоянии лежать в постели с восхитительной женщиной, рассказывать сказки и одновременно сдерживать свое звериное начало! Это какая-то «Тысяча и одна ночь» наоборот получается. Я прекращаю дозволенные речи!

– Так вот почему ты наговорил непристойностей! А я-то наивно полагала, что это необходимая часть повествования!

– Конечно, необходимая. К тому же, как отметил один мой знакомый писатель, кстати, русский, немножко эротики в серьезном тексте никогда не помешает. Это бодрит уснувшего было читателя.

– Неправда, я не спала, а просто закрыла глаза! И все время, кстати, чувствовала это твое… звериное. Скажи, только честно, а ты бы возбудился, если бы увидел меня, ну… как эту Тару?

– Разумеется, ведь это естественная реакция подкорки головного мозга. Мы, мужчины, в этом смысле весьма примитивно устроены. Другое дело, что приходится сдерживать свои порывы, ведь тем люди и отличаются от животных, что имеют возможность противостоять своим первобытным инстинктам. Жалко, что мало кто этой возможностью пользуется…

– Знаешь, в твоем рассказе меня многое удивило. Я не предполагала, например, что в Константинополе, где находилась тысяча церквей и все ходили замотанные в материю с головы до пят, бытовали такие разнузданные нравы. То, что ты описал, скорее, похоже на Древний Рим в эпоху упадка.

– Знать предавалась разврату во все времена. А чем сильнее религиозные ограничения, тем больше соблазна их нарушить.

– Ну, допустим. Но эта… куртизанка! Сперва убила троих, потеряла любимого человека, была изнасилована, а после как ни в чем не бывало чуть ли не заигрывает с Марко! Таких женщин не бывает! Даже в России.

– Видишь ли, эта Тара существовала на самом деле и была необыкновенной женщиной. И моей пра – восемь раз – прабабушкой. Но об этом ты узнаешь завтра.

– Ты же говорил, что это семейная легенда! А теперь выходит, что это быль?

– У каждой легенды есть реальные корни. У этой – манускрипт тринадцатого века, история, записанная со слов Марко его сыном. Я лишь по мере сил беллетризировал ее и допускаю, что погрешил против истины в мелких, несущественных деталях. Я ведь не специалист по медиевистике и не глубокий знаток византийских реалий.

– Да-да, ты сказал, что он вошел в триклиний, в котором был бассейн, а это помещение, насколько я помню, называлось атрием.

– Нет, в Византии это слово стало означать просто парадный зал. Но это все совершенно неважно.

– А что важно?

– То, что ты тоже необыкновенная женщина. И поэтому во мне опять пробуждается животное!

– Какое именно? Кролик?

– Молчи…

– Ты спишь?

– Да. И вижу сны. А ты?

– Не могу. Я счастлива. Впервые за много лет. Может быть, и вовсе впервые.

– Не надо плакать.

– Это не слезы. Это ночная роса. Ничего. Обними меня. Крепко-крепко.

– Вот так?

– Да. Чтобы мое счастье было между нами и не могло убежать.

– Все убегает.

– Да, но знаешь, я даже поверила словам Шоно. Что у меня будет долгая жизнь.

– Шоно зря не скажет.

– Но ты ведь будешь со мной? Зачем мне долгая жизнь без тебя?

– Очень постараюсь. Я ведь тоже заинтересованная сторона.

– Я тебе тоже почему-то верю. Хотя у тебя и лукавые глаза.

– Хочешь молчать или разговаривать?

– Разговаривать. Сейчас мне кажется, что я никогда в жизни не разговаривала. А о чем?

– О чем хочешь. Расскажи, почему тебя так удивила моя фамилия.

– О, это очень забавно! Один русский писатель – ссылаться на разных русских писателей уже становится доброй традицией наших с тобой бесед – написал детскую сказку «Золотой ключик». Я читала ее… своему сыну. Так вот, помимо того, что название сказки звучит почти так же, как твоя выдуманная фамилия, еще и одного персонажа зовут Карабас Барабас. Суди сам – могла ли я не удивиться такому двойному совпадению?

– О чем эта сказка?

– О приключениях деревянного человечка. Что-то вроде «Пиноккио», но гораздо веселее и без скучной морали. Почему ты вскочил?

– Кажется, мы с тобой ссылались не на разных, а на одного и того же писателя. Как зовут твоего?

– Толстой. Но не тот, который с бородой, как метла, Лёв…

– Знаю, знаю! Это он! Черт побери, теперь все стало ясно! Шоно был прав, как всегда, нет, как никогда!..

– Да что случилось-то? Отчего ты так разволновался?

– Оттого, что это вовсе не совпадение! Нет! Ты должна мне все рассказать!

– Что именно, дорогой?

– Все, что тебе известно про этого человека и его сказку. Ты хорошо ее помнишь?

– Думаю, да… Ну, то есть, более или менее. Ты уверен, что дело не терпит отлагательств? День был такой… насыщенный, я устала.

– Нет, прошу тебя, сейчас! Хотя бы в общих чертах, и главное – чем она отличается от «Пиноккио»!

– Боже, какая ажитация! Можно подумать, это вопрос жизни и смерти!

– Да, это вопрос жизни и смерти! Я тебе потом все объясню. Но сперва мне надо узнать как можно больше о сказке. Не показалось ли тебе что-нибудь в ней странным. Итак?

– Итак… Кое-что и вправду показалось. Но я не придала особого значения. Моя сестра Катя работала редактором в издательстве детской литературы. Она говорила, что у Толстого был договор о переводе «Пиноккио», но он все никак не сдавал рукопись. Вскоре речь зашла уже не о переводе, а о создании сказки по мотивам, но дело опять не двигалось, а зимой тридцать четвертого у него случился очень тяжелый инфаркт. Толстой забросил серьезную работу и написал-таки сказку. Это удивительно, так как в тот момент он был почти при смерти.

– Это-то как раз не удивительно. Что еще?

– Еще? Не знаю… Ну, разве что предисловие, в котором Толстой объяснял читателям, что он в детстве читал сказку Коллоди, пересказывал ее другим детям, каждый раз прибавляя что-то от себя, пока она не превратилась в его собственную. Но он взялся за свою книгу во вполне зрелом возрасте, к тому же я точно знаю, что первый перевод на русский был сделан никак не раньше тысяча девятьсот восьмого года, когда Толстой уже не был ребенком. Конечно, возможно, что он читал в оригинале…

– Он не знал итальянского.

– Тогда выходит, что это вранье?

– Скорее, чересчур явная мистификация. Своего рода предупреждающий знак о том, что текст нельзя воспринимать буквально. Прием, известный с античных времен.

– О, знающим людям это и без того было ясно! Он создал карикатуру на многих известных деятелей искусств, некоторые усматривали даже сатиру на советскую действительность, хотя лично я ничего такого не заметила…

– Полагаю, что все не так просто. Сказка имеет двойное дно для отвода глаз.

– …Зато я уловила там массу христианских аллюзий.

– И не случайно. Они есть и у Коллоди. Не могла бы ты вкратце пересказать мне сказку Толстого?

– Понимаю, что ответ «не могла» тебя не устроит? Ох… Дай мне, пожалуйста, сигарету!

– Сказка называется «Золотой ключик, или Приключения Буратино». Толстой убрал Пиноккио и сделал итальянское слово, обозначающее марионетку[57]57
  Слово «марионетка» происходит от имени Девы Марии – со времен, когда появилась традиция разыгрывать мистерии в кукольных театрах.


[Закрыть], именем собственным. Все начинается с того, что некий пьяница-столяр Джузеппе по прозванию Сизый Нос, обнаружив у себя в мастерской говорящее полено, преподносит его, от греха подальше, своему другу уличному шарманщику Карло и рекомендует вырезать из полена куклу, которая будет петь и плясать на потеху публике. Тот принимает подарок и следует совету приятеля.

– Пока что, кроме имен, всё так же, как у Коллоди.

– Это пока. Живет Карло под лестницей в убогой каморке, на стене которой висит кусок старого холста с изображением очага и котла над ним. Оставшись один, деревянный человечек сует в котел свой длиннющий нос и проделывает в холсте дыру. Сквозь отверстие он видит потайную дверцу. Далее следует бой с крысой, от которой Буратино спасает папа Карло. Этого у Коллоди не было.

– И это очень важный момент! Я имею в виду холст и дверцу.

– Затем все развивается в точности как в оригинале, только длиннобородого хозяина кукол зовут Карабасом Барабасом.

– Барабас – это понятно почему. А Карабас… Навряд ли он намекал на историю Флакка Авилия, скорее, просто взял созвучное сказочное имя из французских сказок для усиления комического эффекта. Хотя, кто знает…

– Я не совсем понимаю.

– Извини, все комментарии потом. Продолжай, пожалуйста!

– Дальше все снова, как у Коллоди, только девочка с голубыми волосами у Толстого – никакая не Фея, а кукла Мальвина, сбежавшая от хозяина театра. Кот Базилио и лиса Алиса подвешивают Буратино на дерево, но за ноги, по приказу девочки с голубыми волосами муравьи снимают его, доктор Сова, фельдшерица Жаба и народный знахарь Богомол собираются на консилиум. Он сбегает и снова попадает в лапы к лисе и коту. Но с того момента, когда Буратино теряет свои золотые монеты, сюжет утрачивает всякое сходство.

– Ну, на сцене повешения Коллоди хотел завершить сказку, поэтому дальнейшие перипетии, сочиненные по просьбе читателей, к делу отношения не имеют. А вот то, как продолжил Толстой, мне очень интересно.