Текст книги "Выхода нет"

В.: Насколько я могу понять из того, что Вы говорите, мы действуем согласно системе ценностей, будь она плоха или хороша. Но Вы где-то перескочили через нее?

У.Г.: Нет, не перескочил. Понимаешь, плохое и хорошее, правильное и неправильное – это не две стороны монеты, а одна и та же монета. Это как два конца спектра. Одно не может существовать независимо от другого. Когда ты покончил с этой двойственностью (я с большой осторожностью, хотя и нехотя, использую это слово), когда ты больше не вовлечен в дихотомию правильного и неправильного или хорошего и плохого, ты никогда не сможешь сделать что-то неправильное. Пока ты вовлечен в нее, есть опасность, что ты всегда будешь поступать плохо; а если и не будешь поступать плохо, то только оттого, что ты запуганный трусишка. Именно трусость породила все религиозное мышление.

В.: Вы говорили в связи с чем-то, что в гневе нет ничего плохого и что он не может причинить никакого вреда.

У.Г.: Гнев – это вспышка энергии. Это как прилив и отлив в море. Проблема в том, что делать с гневом? Вопрос «Что делать с гневом?» – это нечто, привнесенное культурой, потому что общество считает рассерженного человека угрозой своему статус-кво, своей целостности.

В.: Да?

У.Г.: Да, конечно.

В.: Ну, тогда Вы не угроза.

У.Г.: Я не угроза. Я не угроза, потому что, видишь ли, я не могу представить возможности чего-то иного, чем это. Я не заинтересован в том, чтобы что-либо менять. Это вы все время говорите о том, как вызвать перемены. В то же время все вокруг вас и внутри вас находится в постоянном потоке. Оно постоянно меняется. Все вокруг вас меняется; но вы не хотите изменений. Понимаешь, в этом-то и проблема. Ваше нежелание меняться – это проблема, а вы называете это традицией.

В.: Это может случиться, только если то, что случилось с Вами, случится с нами…

У.Г.: Со мной ничего не случилось.

В.: Вы функционируете телесно.

У.Г.: Ты и я функционируем абсолютно одинаково; и я не являюсь чем-то, чем не являешься ты. Ты думаешь, что я отличаюсь от тебя. Тебе придется поверить мне на слово: мне никогда не приходит в голову мысль, что я отличаюсь от тебя. Я точно знаю, что ты функционируешь точно так же, как и я. Но ты пытаешься направлять деятельность, или движение жизни, как для того, чтобы что-то получить, так и для поддержания непрерывности того, что культура вкладывает туда [в тебя]. Здесь [в У. Г.] ничего подобного нет.

Мы думаем, что мысли находятся в нас. Мы думаем, что они рождаются самостоятельно и самопроизвольно. Совершенно определенно существует то, что я называю мыслесферой. Мыслесфера – это совокупность человеческих переживаний, мыслей и чувств, передаваемых нам из поколения в поколение. В этой связи я хочу отметить, что мозг – не творец, а только реактор. Он всего лишь реагирует на раздражители. То, что вы называете мыслями, – это только активность нейронов в мозгу.

Другими словами, мысль – это память. Раздражитель активизирует мозг через органы чувственного восприятия и потом приводит в действие память. В этом нет ничего поразительного. Это просто компьютер, в который попадает куча мусора. Так что он – не творец. Мозг не заинтересован в решении каких бы то ни было проблем, создаваемых нами. Сам по себе он неспособен иметь дело с проблемами, которые создает мысль. Мысль – вне его, она посторонняя по отношению к мозгу.

В.: То, что Вы говорите, создает впечатление, что ничего не нужно менять. Но существует страх, что тогда мозг станет очень пассивным, угаснет или что-то вроде того.

У.Г.: Нет, нет.

В.: Но если мы можем немного вернуться к этому, мысль в некотором роде необходима. Я не знаю, как вначале развились инстинкты и когда появилась мысль…

У.Г.: Разделение, которое мы проводим между мыслью и инстинктом, очень поверхностно. На самом деле в человеке вообще нет инстинктов. Нет такого явления, как инстинкт. Это все изобретения вашего фантазирующего мышления.

В.: Ладно, тогда будем считать, что процесс мысли вне нас.

У.Г.: И тогда, и даже сейчас процесс мысли – вне тебя. «Я»-сознание, или отделение [самого себя] от окружающего мира, происходит, как говорят, – я недостаточно компетентен, чтобы что-то утверждать, – примерно на восемнадцатом месяце жизни ребенка. До тех пор ребенок не может отличить себя от того, что происходит внутри или снаружи его. Но на самом деле нет никаких «внутри» и «снаружи». Именно движение мысли создает «внутри» и «снаружи», или разделение между внутренним и внешним миром. Все, порожденное мыслью, – это механизм, который защищает сам себя.

В.: Почему, как Вы думаете, у нас есть это?

У.Г.: Тебе нужен ответ на это? Ответ в том, что природа использует человеческий вид, чтобы разрушить все, что она создала. Все, порожденное мыслью, каждое сделанное вами открытие используется с разрушительными целями. Каждое наше изобретение, каждое наше открытие подталкивает нас все ближе к полному уничтожению человеческого вида.

В.: Но зачем? Почему природа намеренно хочет сначала создавать, а потом разрушать?

У.Г.: Потому что на самом деле ничто не рождается и ничто не умирает. Пространство между созданием и разрушением, или время между ними, создано мыслью. В природе нет ни смерти, ни разрушения. Что происходит, так это перетасовка атомов. Если есть необходимость поддержать баланс энергии в этой Вселенной, происходит смерть.

Вам это может не нравиться. Мы можем проклинать землетрясения. Конечно, ведь они приносят горе многим тысячам людей. И гуманитарная деятельность во всем мире, когда отправляют самолеты, доверху груженные продовольствием, несомненно, заслуживает одобрения. Она помогает людям, которые страдают там, которые потеряли свое имущество. Но это та же самая деятельность, которая несет ответственность за убийство миллионов людей. Я хочу сказать, что и разрушительное, воинственное движение, и гуманитарное движение – оба они происходят из одного источника.

В конце концов, землетрясения и извержения вулканов – это часть того, как природа создает что-то новое. Теперь, знаете, нечто странное происходит в Америке – извержения вулканов. Какие-то неизвестные формы жизни вырастают на том, что было разрушено. Конечно, я не говорю, что вам не стоит ничего делать, чтобы помочь этим людям.

«Я»-сознание, возникшее в человеческом виде, возможно, необходимо. Я не знаю. Я не утверждаю, что обладаю каким-то особым пониманием действий природы. На твой вопрос можно ответить только таким образом. Посмотри сам. Вот почему я говорю, что сама основа человеческой культуры в том, чтобы убивать и быть убитым. Так случилось. Если посмотреть на историю с самого ее начала, то вся основа человечества построена на идее «кто не с нами, тот против нас». Вот что действует в человеческом мышлении. Так что убивать и быть убитым во имя Бога, представленного церковью на Западе и другими религиозными течениями здесь, на Востоке, было делом привычным. Вот откуда фундаментализм в нашей стране сегодня. Китайцы – что за ужасы они творили – вы будете поражены: они убивали ученых и религиозных деятелей. Они сжигали и закапывали книги Конфуция и других учителей. Сегодня политические идеологии, представленные этим государством, ответственны за убийство людей. И они утверждают, будто делают что-то, являющееся результатом некой великой революции, начатой ими. Революция – не что иное, как перетряска наших ценностей. Она ничего не значит. Через какое-то время она затихает, и поэтому они там [в СССР] говорят сейчас о гласности. Но на самом деле это ничего не значит. Горбачев создаст в той стране сотню Пенджабов.

В.: Когда Вы используете термин «природа», что именно Вы имеете в виду?

У.Г.: Все существующее. Формы жизни вокруг: совокупность жизни на всей планете. Ты не отличаешься от всего этого.

В.: Что создает эту совокупность? Вы говорите, что есть цель.

У.Г.: Нет. Я не говорю, что есть цель. Ты говоришь, что есть цель. Может и не быть никакой цели. Твой вопрос подразумевает, что всему этому должна быть причина. Я вижу то, что происходит здесь и сейчас. Но ты хочешь установить причинно-следственные отношения между двумя событиями. Так функционирует в нас логическое мышление. Мы используем логику, чтобы переспорить кого-то. Это тоже разрушительное оружие; и когда логика терпит неудачу, остается насилие. Так что мне представляется бессмысленным задавать вопрос: «Где мы потерпели поражение? Почему мы повернули не туда?» Нам необходимо спрашивать себя о чем-то другом: «Существуют ли ответы? Есть ли решения нашим проблемам?»

В.: У нас как будто есть необходимость в том, чтобы искать и найти что-то.

У.Г.: Тело не хочет ничего узнавать и ничего знать, потому что у него есть эта разумность – исконная, врожденная разумность, которая помогает ему выжить. Если это тело окажется в джунглях, оно выживет; если нет, ему конец. Но оно будет бороться до последнего. Именно так функционирует человеческое тело. Если есть какая-то опасность, оно использует все возможное, пытаясь защитить себя. Если оно не может ничего сделать, оно сдается. Но в каком-то смысле у тела нет смерти. Атомы в нем сложены вместе, а когда оно погибает, происходит перестановка атомов. Они будут использованы где-то еще. Так что у тела нет ни рождения, ни смерти, потому что оно никаким образом не может испытать, что оно живое или что оно будет мертвым завтра.

В.: Я думаю, это важная тема. Я бы хотел больше услышать об этом.

У.Г.: Вы называете это столом, а это мертвым трупом: но на самом деле там есть жизнь. Понимаешь, разложение, происходящее в мертвом теле, это форма жизни. Конечно, это не утешение для того, кто потерял свою жену. Пожалуйста, не поймите меня неправильно. Когда смерть предоставила основу для продолжения жизни, как вы можете называть ее смертью? Другое дело, что это не утешение для меня или того, кто потерял близкого человека. Но нельзя сказать, что он [труп] мертвый. Теперь говорят, что волосы продолжают расти, ногти продолжают расти, и волны мозга длятся еще долго даже после так называемой клинической смерти.

Это причина, по которой сейчас в судах пытаются найти определение смерти – во Франции и в других странах. Им очень сложно определить смерть. А теперь в США пошли еще дальше. Они хранят мертвые тела в глубокой заморозке, с тем чтобы однажды медицина нашла средство от болезни, вызвавшей смерть этого тела. Вы знаете, что они делают? Они не собираются оставлять свои деньги детям. Даже деньги будут заморожены, что вызовет жуткий экономический застой движения денег. Это очень странно. Это называют крионикой. Она становится популярной в Соединенных Штатах.

Где провести грань между жизнью и смертью? Определение смерти ускользает от юристов; пока они не смогли ее определить. Для всех практических целей нам приходится считать, что это то же самое, что клиническая смерть. Но в природе нет ни рождения, ни смерти. Ничто никогда не рождается и ничто не умирает. Так что если эту [идею] применить по отношению к телу, которое не отдельно от окружающей жизни, для него нет ни смерти, ни рождения.

Я не метафизически рассуждаю. Мы, кажется, не понимаем того основополагающего факта, что мы совершенно не способны контролировать эти вещи. Чем больше мы пытаемся, тем больше проблем создаем… Я могу звучать очень цинично, но на самом деле циник – реалист. Я не делаю себе комплимента. Я говорю о циниках вообще. Цинизм поможет вам здраво смотреть на происходящее в мире.

В.: Когда я сказал, что хочу прочитать Вашу книгу, Вы ответили, что она мертва. Что Вы имеете в виду?

У.Г.: Теперь я называю мою книгу «Ошибка просветления» вместо ее настоящего названия «Загадка просветления». Это была моя ошибка. У меня нет никакого послания этому миру. Честно говоря, я даже не знаю, что написано в ней и во второй книге. То, что я говорю сейчас, действительно и верно только для настоящего момента. Вот почему люди мне говорят: «Ты постоянно противоречишь сам себе». Нет, совсем нет. Видите ли, этому высказыванию [которое я делаю сейчас] противоречит мое следующее высказывание; третье противоречит первым двум. Четвертое противоречит – скорее отрицает, чем противоречит – первым трем, а пятое отрицает шестое еще до того, как оно прозвучало! Это делается не с мыслью о том, чтобы прийти к какому-то положительному утверждению; отрицание делается ради отрицания, потому что ничто не может быть выражено и ты не можешь сказать: это истина. Нет такой вещи, как истина. Логически подтвержденное допущение, да. Ты можешь написать книгу на тему «Мои поиски истины» или бог знает что еще – «Мои эксперименты с истиной».

В.: Но разве ты не имеешь дело с определенными фактами или истинами, когда ты ощущаешь их на себе? Они истинны независимо от непосредственного временного интервала.

У.Г.: В этом определенном временном интервале все события независимы и между ними нет связности. Каждое событие – независимый кадр, но ты связываешь их [кадры] и пытаешься направить движение жизни в определенное русло, преследуя свои скрытые мотивы. Но на самом деле у тебя нет никакой возможности контролировать события. Они вне тебя. Все, что ты можешь, – установить связь с отдельными событиями или сложить их все вместе и создать гигантскую структуру мысли и философии.

Какой вам нужен человек?

В.: Мы всегда чувствуем, что должны усовершенствоваться или, по крайней мере, найти выход из страданий. Каждый думает, что он или она должен измениться или перейти на более высокий уровень. Как Вы смотрите на это?

У.Г.: В тот момент, когда мы задаем вопрос: «Есть ли в нашей жизни что-то большее, чем то, что мы делаем?», это приводит в движение весь механизм вопрошания. К сожалению, на Западе этот интерес возник из-за так называемого поколения хиппи. Когда они попробовали наркотики, эти наркотики вызвали изменение в том, что они называли их «уровнем сознания». Впервые они испытали нечто за пределами области их обычной структуры переживаний. Испытав однажды что-то экстраординарное, чем на самом деле оно не является, мы начинаем искать разнообразия переживаний…

В.: Больше?..

У.Г.: Все больше и больше того же самого. Это создало спрос на всех этих людей из восточных стран, Индии, Китая и Японии, которые наводняют эти страны и обещают дать ответы на их вопросы. Но на самом деле они торгуют дешевыми подделками. Людей не интересуют ответы на их проблемы, им нужны утешители. Как я говорил раньше, они продают пузыри со льдом, чтобы лишить вас чувствительности к боли и успокоить. Никто не хочет задать главный вопрос: в чем настоящая проблема? Чего они хотят? Чего они ищут? А люди с Востока пользуются этим [положением]. Если что-то есть в том, что они заявляют (что у них есть ответы и решения проблем, с которыми все мы столкнулись сегодня), – это не заметно по тем странам, откуда они родом. Главный вопрос, который западные люди должны предъявлять им, такой: «Помогли ли ваши ответы людям ваших стран? Действуют ли ваши способы решения проблем в вашей собственной жизни?» Никто не задает им этих вопросов. Сотни различных техник, которые они вам предлагают, не подвергались проверке. У вас нет никаких статистических данных в подтверждение тому, что они заявляют. Они пользуются легковерием людей. Как только у тебя есть все, что нужно, все материальные блага, ты оглядываешься вокруг и спрашиваешь: «И это все?» И эти люди пользуются такой ситуацией. У них нет никаких ответов на проблемы, стоящие перед нами сегодня.

Это наша заинтересованность в поддержании самоопределения, порожденного нашей культурой, в ответе за человеческую трагедию или недуг, с которым мы столкнулись сегодня. Мы обладаем потрясающей верой в систему ценностей, которую создала наша культура или общество, или назовите это как угодно.

Мы никогда не подвергаем ее сомнению. Нас волнует только то, как нам вписаться в эту систему ценностей. Именно эта потребность общества или культуры вписать нас всех в эту систему – причина трагедии человека.

В какой-то момент в сознании человека возникла потребность найти решение одиночеству, обособленности человека от остальных видов на этой планете. Я даже не знаю, есть ли такое явление, как эволюция. Если есть, то где-то в ходе этого эволюционного процесса человек отделился или обособил себя от остального творения на этой планете. В этой изоляции он почувствовал себя таким испуганным, что ему потребовались какие-то ответы, какое-то утешение, чтобы заполнить эту пустоту, это одиночество, отделявшее его от окружающей жизни. Эта ситуация породила религиозное мышление, которое так и продолжается на протяжении веков. Но оно не помогло нам решить проблемы, созданные человечеством. Даже политические системы, которые мы имеем на сегодняшний день, – не что иное, как следствие духовного, религиозного мышления человека. К сожалению, они потерпели крах, и возникла пустота. Наши политические и экономические идеологии потерпели полный крах.

Сегодня человечество стоит перед большой опасностью. Этой пустотой, что возникла в результате краха всех этих идеологий, воспользуются религиозные организации. Они будут поучать и вещать, что всем нам необходимо вернуться к великим традициям наших собственных стран. Но то, что подвело тех, кто был до нас, не поможет и нам решить наши проблемы.

Когда ко мне приходили психологи и ученые, я им очень четко это объяснял: «Вы дошли до точки. Если вы хотите получить ответы на свои проблемы, вы должны найти их в своей собственной сфере, а не искать их где-то еще, и тем более не в мертвых древних культурах прошлого». Возвращение назад к этим системам или техникам, которые уже подвели нас, лишь поставит нас на неверный путь, на кольцевой маршрут.

В.: Это правда. Многие люди оглядываются назад, как будто там есть ответы.

У.Г.: Ситуация, с которой мы столкнулись сегодня, это только результат прошлого, и если мы смотрим назад в прошлое, мы уже мертвы. У нас нет никакого будущего, пока мы пытаемся обнаружить ответы в прошлом, которое мертво. Тот, кто говорит: «Посмотри назад или вернись назад», не может предложить нам никаких ответов. Будущее перекрыто, если кто-то говорит нам: «Вы должны оглянуться назад», потому что это прошлое поставило нас в нынешнее затруднительное положение. Но мы не готовы отбросить все это.

В.: Итак, все техники, древние техники медитации, йоги, тантры, дзен-буддизма, католицизма, сами назовите – все они потерпели крах?

У.Г.: Все они потерпели полный крах. Иначе бы мы не были там, где оказались сегодня. Если бы в том, что они утверждают, было что-то стоящее, мы бы уже создали лучший и более счастливый мир. Но мы не готовы признать тот факт, что это они ответственны за создание всей этой плачевной путаницы, с которой все мы имеем дело сегодня.

В.: Если взглянуть на такие политические системы, как фашизм или коммунизм, они очень напоминают религию.

У.Г.: У них есть своя Церковь, своя Библия и…

В.: Мне представляется очень интересным то, что даже наши прокураторы оставили церковь. У них были большие храмы, они приняли ту же иерархию, что существовала в церкви Средневековья, но все они потерпели крах, а миллионы жертв есть до сих пор.

У.Г.: Мы частично в ответе за эту ситуацию, потому что мы хотим быть их жертвами. Какой смысл винить этих людей? Нет смысла винить и самих себя, потому что это двусторонняя игра: мы играем в игру, и они играют в игру. Все, что мы делаем, это играем в игры. Мы привыкли сами себя гладить по головке и уверять себя: «Бог на далеких небесах, а с этим миром все нормально». Очень утешительно верить в то, что нам предстоит делать нечто экстраординарное в будущем. Что нам осталось, так это надежда; и мы живем в надежде и умираем в надежде. То, что я говорю, звучит далеко не многообещающе, но это факт.

В.: Мы продолжаем надеяться.

У.Г.: Это очень утешительно – надеяться, что будущее будет удивительным и непохожим на то, что было все эти годы. Но мы ничего не делаем для того, чтобы создать что-то новое.

В.: Нет, нет. Мы просто надеемся…

У.Г.: Это только перефразирование старого, мертвого старого. Мы только даем новые названия и наклеиваем новые ярлыки. Но по существу это [религиозное мышление] не помогло и не поможет нам. Это не вопрос замены наших идей новыми идеями, наших мыслей новыми мыслями, наших верований новыми верованиями, так как структура веры в целом очень важна для нас. Мы не хотим освободиться от иллюзии. Если мы освобождаем себя от одной иллюзии, мы всегда замещаем ее другой. Если мы отбрасываем или оставляем одну веру, мы обязательно заменим ее другой.

В.: Тотчас же?

У.Г.: Тотчас же. Факт в том, что мы не хотим быть свободны. В наших проблемах виноват страх потерять то, что у нас есть, и то, что мы знаем. Все эти терапии, все эти техники, религии и тому подобное только увековечивают агонию человека. Людям очень утешительно верить, что каким-то образом, каким-то чудом их освободят от проблем, которые стоят перед ними сегодня. Отсюда нет выхода, потому как только мы сами несем полную ответственность за проблемы, которые создали для себя и других.

В.: Если мы создали проблемы, мы же с ними и боремся.

У.Г.: Да. Но мы не готовы принять тот факт, что то, что создало проблемы, не может само разрешить их. Для решения наших проблем мы используем то, что мы называем «мыслью». Но мысль – защитный механизм. Мысль заинтересована лишь в поддержании статус-кво. Мы можем говорить о переменах, но когда в самом деле приходит время что-то менять, мы не готовы к этому. Мы настаиваем на том, что перемены всегда должны быть к лучшему, и ни в коем случае не к худшему. Мы обладаем потрясающей верой в тот механизм, который создал для нас проблемы. В конце концов, это единственный инструмент, который имеется в нашем распоряжении. Но на самом деле он нам абсолютно не способен помочь. Он может только создавать проблемы, но не решать их. Мы не готовы признать этот факт, потому что это признание разобьет самый фундамент человеческой культуры. Нам хочется замещать одну систему другой. Но вся структура культуры толкает нас по направлению к полному уничтожению всего, что мы построили с такой заботой.

Мы не хотим быть свободными от страха. Все, что бы вы ни делали для освобождения от страха, как раз и увековечивает его. Есть ли какой-то способ освободиться от страха? Страх – это нечто, не подлежащее управлению мыслью; это что-то живое. И вот мы хотим надеть перчатки и попробовать коснуться его, поиграть с ним. Все, что нам хочется, это только играть с ним в игры и порассуждать об освобождении от страха. Или пойти к тому или иному врачу, или практиковать ту или иную технику. Но в ходе этого мы на самом деле только усиливаем и укрепляем то, от чего пытаемся освободиться, то есть страх.

В.: Мы вкладываем всю нашу энергию в страх [освобождение от него], и тогда он растет?

У.Г.: Если все то огромное количество энергии, которое мы вкладываем в решение этой проблемы, высвободить – я говорю «если» – если бы высвободить ее, тогда чего бы ты только не смог сделать? Но ты не можешь ее высвободить. Если бы тебе посчастливилось оказаться в ситуации, которая освободила бы тебя от этого [страха] и эта энергия бы высвободилась, жить в этом мире стало бы очень легко и просто.

В.: Итак, мы живем в обществе, основанном на страхе. Даже наши учреждения – полиция, банки, врачи, страхование, все, что мы создали, – все это основано на страхе?

У.Г.: Да, на страхе. Но что значит освободиться от страха? Если этому страху придет конец, ты падешь замертво, физически! Это будет клиническая смерть! Конечно, ты и твой страх – это не две разные вещи. Утешительно верить, что ты и страх – это две разные вещи. Ты боишься определенных вещей или ты не хочешь, чтобы произошло то или иное событие. Ты хочешь быть свободным от страха. Это все очень утешительно, но ты никак не можешь отделить себя от страха и ничего не можешь сделать, чтобы освободиться от него. Если закончится страх, «ты», каким ты себя знаешь, «ты», каким ты себя ощущаешь, прекратишься, а ты к этому не готов.

Очевидный факт: если у тебя нет проблемы, ты ее создаешь. Если у тебя нет проблемы, ты не чувствуешь, что живешь. Так что решения, предлагаемые нам учителями, в которых мы очень верим, на самом деле не решения. Если бы они были решениями, то проблем вовсе не было бы. Если бы не было решений проблемам, даже тогда не было бы самих проблем. Нам хочется жить с этими проблемами, а если мы освободились от одной, мы создаем другую.

В.: Без проблем было бы скучно, не так ли?

У.Г.: Скука – это бездонная яма. Нет никакого способа освободиться от скуки. Вы любите свою скуку, хотя все время пытаетесь освободиться от нее. Пока ты считаешь, что существует нечто более интересное, более важное, более значимое, нежели то, чем ты занимаешься, ты никак не можешь освободиться от скуки. Так она и продолжается. Если ты не занимаешь себя просмотром кино про ковбоев, ты можешь пойти в церковь или храм и помолиться или тебе, возможно, захочется послушать святого, чтобы он рассказал тебе всевозможные истории. Он продаст тебе какую-нибудь дешевку: «Стой на голове, стой на плечах, делай то, делай се» – и ты будешь в порядке.

Но главный вопрос, который никто из нас не хочет задавать: чего мы хотим? Живи ты в Голландии, в Америке или в Африке, где угодно, тебя на самом деле интересует погоня за постоянным счастьем. Это все, что нас интересует. Все эти религиозные деятели, гуру и святоши, которые торгуют религиозным товаром, говорят нам, что есть некий способ обретения вечного и постоянного счастья. Но этого не происходит. Мы вкладываем нашу веру в них, это дает нам надежду, и мы продолжаем делать это вновь и вновь. И мы живем в этой надежде. Но это не помогает нам получить то, чего мы хотим на самом деле, а именно, постоянного счастья. Постоянства не существует, не говоря уже о постоянном счастье.

Поиски постоянного счастья – это проигранная битва; но мы не готовы признать этот факт. Все, что нам остается, – это моменты счастья и моменты несчастья. Если мы не готовы принять эту ситуацию и продолжаем требовать несуществующего постоянного счастья, мы обречены.

Это всего лишь вопрос желания пребывать в постоянном счастье, но эта потребность – враг нашего живого организма. Этот организм счастье совершенно не интересует. Его интересует только выживание. Чтобы выжить, живому организму необходимы сенсорные ощущения наряду с восприимчивостью чувств и нервной системы. Когда ты оказываешься в счастливой ситуации, ты говоришь себе, что счастлив; при этом обязательно есть потребность в том, чтобы это счастье продолжалось. И чем больше ты стараешься продлить это ощущение счастья сверх его естественной длительности, тем больше опасности для этой системы, которая заинтересована только в поддержании своей чувствительности. Итак, происходит борьба между твоей потребностью в постоянном счастье и потребностью тела поддерживать его восприимчивость. Тебе не выиграть эту борьбу; и все-таки ты не готов сдаться.

В.: Воздействует ли медитация на тело?

У.Г.: Ты подвергаешь свое тело ненужной пытке.

В.: Тело страдает?

У.Г.: Да, тело страдает. Его не интересуют твои техники медитации, которые на самом деле разрушают существующую безмятежность. Это удивительно безмятежный организм. Ему ничего не нужно делать, чтобы пребывать в безмятежном состоянии. Но внедряя эту идею о безмятежном уме, мы приводим в действие своего рода борьбу, и эта борьба продолжается и дальше.

Но то, что ты ощущаешь как безмятежное состояние ума, – это состояние ума, изможденного борьбой, ты хочешь больше и больше того же самого. Это создает проблемы для тела.

В.: А желая больше одного и того же, ты буквально причиняешь вред телу?

У.Г.: Да, причиняешь вред телу. И дорого платишь за это.

В.: Я хочу знать, учится ли тело самостоятельно, например, когда плачет ребенок, у него же нет идеи того, как плакать.

У.Г.: Если позволить ребенку плакать, он в конце концов прекратит.

В.: Автоматически?..

У.Г.: Автоматически. Ребенок устанет. Ребенок плачет, потому что пытается с помощью плача выразить какой-то дискомфорт. Но мы не понимаем, что его беспокоит. Нас интересует только наш собственный комфорт, и поэтому мы пытаемся заставить ребенка прекратить плач. Мы создали невротическую ситуацию для ребенка с самого начала. У нас нет энергии на то, чтобы решать проблемы живых существ, а ребенок – живое существо. Было бы интереснее учиться у детей, чем пытаться научить их, как вести себя, как жить и как действовать.

В.: Как подавлять…

У.Г.: Оттого что мы в себе все подавляем, мы хотим все подавлять и в растущем ребенке. Мы уже создали проблему для ребенка, вместо того чтобы выяснить, в чем на самом деле его проблема. У нас нет энергии на то, чтобы решить проблемы ребенка. Мы ругаем его и принуждаем вписываться в рамки, созданные нами на наших собственных основаниях.

Вот это и есть то, что мы называем культурой. Культура не есть нечто таинственное. Это ваш образ жизни и ваш образ мышления. Все другие виды культурной деятельности, которые мы считаем такими творческими, – неотьемлемая часть вашего образа жизни и мышления. Ты никак не можешь освободить себя от проблем, созданных мышлением, кроме как запустив в движение другое мышление. Но это не может помочь.

На самом деле там [в тебе] нет мыслей. Мысли не образуются сами. Они не самопроизвольны. Мы никогда не смотрим на мысль. То, что мы видим, – о мысли, но это не сама мысль. Мы готовы поставить это под сомнение и посмотреть в лицо факту, что мысли не являются самопроизвольными. Они приходят извне – извне в том смысле, что, когда возникает сенсорный отклик на раздражитель, мы переводим это ощущение в рамки нашего знания и говорим себе, что это [перевод] и есть ощущение.

Вы распознаете ощущение и даете ему название. Это все память. Там есть только память. Где эта память? На самом деле никто не знает, где находится память. Можно сказать, что она в нейронах. Как только сенсорные восприятия активируют соответствующие ощущения, они в свою очередь активируют клетки памяти. Мы фиксируем каждое движение там [в ощущении] в рамках структуры памяти и переводим его.

Естественно, память порождена нашей потребностью обособлять себя, подвергать цензуре наши чувственные восприятия и отфильтровывать их с тем, чтобы поддерживать статус-кво и непрерывность движения нашей мысли. Мы можем рассуждать об освобождении себя от знания. Но что бы мы ни делали, это не освобождает нас от движения знания. Напротив, оно только усиливает и укрепляет то, от чего мы пытаемся освободиться.

В.: Ваши слова, кажется, напоминают то, о чем говорят квантовые физики. Наше представление о Вселенной весьма ограниченно.