Текст книги "Выхода нет"

Тело знает, что хорошо для него. Оно может выжить и оно выживает уже миллионы лет. Его не волнует ваша загрязненность или ваша экология, или то, как вы с ним обращаетесь. Что его заботит, так это его собственное выживание. И оно выживет. В этом нет никаких сомнений. Когда придет время, оно, вероятно, выкинет все это [вложение культуры] из этой системы. Это был бы счастливейший день для человечества. Этого невозможно достичь ни усилиями, ни волевым актом, ни с помощью учителя, который говорит, что есть способы и средства освободить тебя от мертвой хватки твоих мыслей.

В.: Означает ли это, что ученым, которые приезжают на следующей неделе, нужно признать, что выхода нет?

У.Г.: Если бы они могли, они не давали бы никаких решений, ничего бы не предлагали. Выхода нет. Решение их проблем в том, чтобы принять тот факт, что выхода нет. И из этого [принятия] что-то могло бы выйти.

В.: Даже если понимаешь правильную или неправильную сторону дела…

У.Г.: Это не вопрос называния этого правильным или неправильным. Выхода нет. Все, что вы делаете, чтобы выбраться из этой ловушки, которую вы сами и создали, только укрепляет ее.

В.: Да, именно так.

У.Г.: Итак, вы не готовы признать тот факт, что вы должны сдаться. Целиком и полностью сдаться. Я не хочу использовать слово «отдаться», потому что оно обладает определенными мистическими оттенками. Это состояние безнадежности говорит, что из этой ситуации выхода нет. Любое движение, в любом направлении, на любом уровне уводит тебя от этого. Возможно, что-то может произойти там, мы не знаем. Но даже эта надежда, что что-то произойдет, тоже все-таки надежда.

В.: Итак, вы полностью сдаетесь?

У.Г.: Видишь ли, бросить что-то в надежде получить вместо этого что-то еще, на самом деле не значит по-настоящему отказаться. Отказываться там не от чего. Сама идея о том, чтобы бросить что-то, отказаться от чего-то, исходит из надежды на получение чего-то взамен.

В.: Иногда случается, что, когда все оставляешь, без каких-либо ожиданий, проблема решается автоматически.

У.Г.: Да. Это происходит со всеми теми, кто работает над какими-то математическими или научными вопросами. Изнуренные, они ложатся спать, это дает некоторое время механизму, который в этом участвует, и вот ответ готов. Вы даете компьютеру какое-то время, чтобы разработать решение для вашей проблемы. Он самостоятельно выдает ответ, но только если этот ответ есть. Если ответа нет, тогда на этом истории конец.

В.: То есть по сути это означает, что ты ничего не можешь сделать?

У.Г.: Ты ничего не можешь сделать; но ты на этом не останавливаешься. Все, кто говорит, что ты можешь что-то сделать, убеждают тебя, что выход есть.

В.: Но нельзя сидеть сложа руки. Так можно и в зомби превратиться…

У.Г.: Вовсе нет. Ты не можешь остановить движение жизни.

В.: Оно продолжается…

У.Г.: Ты не пытаешься направить движение жизни в каком-то определенном направлении, чтобы произвести какие-то особые результаты.

В.: То есть ты отпускаешь его? Очень сложно формулировать вопросы из-за проблем языка.

У.Г.: Наша структура языка такова, что ты никак не можешь быть свободен от дуалистического подхода к проблемам. Я не хочу использовать слово «дуалистический», так как оно, опять же, несет религиозные коннотации.

В.: Какая связь между словами и реальностью?

У.Г.: Никакой. Нет ничего за пределами слов.

В.: Но есть воспоминания.

У.Г.: Память играет шутку сама с собой, потому что она говорит тебе, будто у тебя осталось нечто другое, нежели слова. Но тот факт, что ты помнишь что-то, происходившее между мной и тобой, означает, что воздействие слов переведено памятью, которая затем говорит тебе, что это [воспоминание] есть нечто, отличное от слов.

В.: Какой-то психолог сказал, что сфера памяти находится вне тела.

У. Г.: И я говорю о том же самом. Мысли находятся вне области тела. Я не думаю, что мозг имеет какое-либо отношение к творчеству. Мозг – всего лишь реактор и контейнер.

В.: Вид памяти?

У.Г.: Что такое память в конечном счете? Никто не знает, что это. Ты можешь дать определение, как студент, изучающий психологию: «Память – это психическая реакция вызывания определенного объекта в определенном времени». Такое определение я когда-то вычитал в учебниках по психологии. Но это слишком глупое определение, поскольку никто не знает, что такое память или где она находится. Можно исследовать мозг после твоей смерти, после моей смерти. Но никакой разницы между мозгом гения и мозгом дебила не увидишь. Так что мы не знаем. Ученый предлагает какую-либо теорию. Можете наградить его Нобелевской премией. Потом появляется кто-то другой, разбивает его теорию и выдвигает другую. Каждый високосный год – новая теория.

В.: Еще говорят о морфогенетическом поле.

У.Г.: Но это подразумевает, что вы можете что-то сделать с генами.

В.: Вы понимаете этот термин?

У.Г.: Конечно. Я кое-что знаю о морфогенетической теории. Вся мотивация, если можно так выразиться, за этим такова, что вы все-таки хотите сделать что-то, изменить что-то. Все исследовательские проекты приспособлены к идее узнать что-нибудь о том, как работает память и как функционирует человеческое тело, чтобы затем можно было применить ваши открытия, которые вообще-то весьма ограниченны. Это [тема жизни, человеческого тела и памяти] настолько обширный предмет, что все известное вам – лишь крохотная часть того, что есть. Вас интересует только то, как вызвать изменения. Но мы не готовы признать, что менять нечего. Сами научные открытия микроскопичны в сравнении с их разрушительным применением. То, что мы открыли относительно законов природы, используется только в разрушительных целях. У нас сегодня есть ужасающие орудия разрушения. Если бы церковь завладела этим оружием, не думаю, что и ты и я были бы здесь, а тем более развивали какой-то иной способ заниматься нашими проблемами и жизнями.

В.: Да, действительно! Были времена, когда церковь обладала большими полномочиями…

У.Г.: Но теперь она снова пытается вмешиваться.

В.: Да, особенно в странах Восточной Европы…

У.Г.: Да. Русская православная церковь переживает новый расцвет. Это нормально, но все эти страны, от востока до запада, от севера до юга теперь будут включаться. Я рад, что сегодня на Западе больше просветленных людей, чем в Индии. Западные люди говорят не только о своем христианстве. Они объявляют себя просветленными и полны решимости сделать просветленными многие миллионы. Может быть, однажды все эти люди отправятся в Индию, чтобы просветлять местный народ.

В.: Да, в Индию. Вы правы.

У.Г.: Я не удивлюсь.

В.: У нас уже есть великие просветленные американцы…

У.Г.: Да, и много. Это по-своему хорошо, потому как положило конец потоку всех этих учителей из восточных стран, приезжающих, чтобы использовать людей здесь, на Западе. Было бы интересно, если бы вы импортировали весь этот религиозный хлам в эти страны и дали свои высокие технологии странам третьего мира. Они, вероятно, смогут составить конкуренцию вам на Западе. [Смех]

В.: Вы всегда находитесь в Бангалоре?

У.Г.: Нет, у меня нет собственного дома. Я провожу четыре месяца в Индии, четыре месяца в Европе, в основном в Швейцарии, и четыре месяца в Соединенных Штатах.

В.: Вы женаты или Вы холостяк?

У.Г.: Я был женат в прошлом, моей жены нет в живых, уже не знаю сколько, двадцать три года.

В.: Двадцать три года?

У.Г.: Ее нет в живых. Думаю, ее нет в живых двадцать семь лет. У меня есть дети, но я мало с ними общаюсь. Они навещают меня. Но когда они начинают говорить о своих жизнях и пытаются относиться ко мне сентиментально, мне становится не по себе.

В.: Вы живете в Индии или.

У.Г.: Нет. Я не живу ни в каком определенном месте. Сегодня я здесь, а завтра буду в Америке или бог знает где. У меня нет определенного места жительства. У меня нет ощутимых средств к существованию. Это определение бродяги. Моя жизнь похожа на цыганскую. Мне как раз хватает денег, чтобы путешествовать и удовлетворять свои физические потребности. Так что я ни от кого не завишу. Мир не должен мне и куска хлеба. Почему мир должен кормить меня? Я ничего не привношу в этот мир. Почему мир должен кормить меня и заботиться обо мне?

В.: Если люди хотят приходить к Вам и слушать, как Вы отвечаете на вопросы…

У.Г.: Нет, нет. Я не хочу много людей. Я пытаюсь избегать всех этих ищущих. Тут придумали слово «нашедшие». «Нашедшие» – это те, которые нашли истину. Я не хочу ищущих. А если существуют нашедшие, то моя помощь им не нужна.

В.: Да, точно.

У.Г.: Позволяя себе быть в окружении этих людей, я неосмотрительно поддерживаю иллюзию, что, ведя со мной диалог или беседу, они что-то получают.

Так что в последнее время я отбиваю охоту у людей. Даже если они просто приходят и садятся вокруг меня, я пытаюсь обратить внимание на смехотворный характер этих посиделок. Я пытаюсь закончить их, говоря: «Рад был с вами повидаться». Но они все равно не уходят. Они сидят часами. Даже если я встаю и ухожу, они всё сидят и говорят. Они говорят о том, что я сказал или не сказал или что, по их мнению, я сказал. [Смех] Так происходит везде и в Индии тоже. Но там мы привыкли к таким вещам.

В.: И Вы даже говорите людям: «Прощайте и не возвращайтесь».

У.Г.: А они все равно возвращаются. В последнее время я очень категорично заявляю, что не хочу видеть «вдов» Кришнамурти. Большинство из тех, кто приходит ко мне, последователи Дж. Кришнамурти. Я имею в виду фанатов Дж. Кришнамурти, «вдов» Раджниша и всевозможных религиозных приверженцев – всех форм, размеров и цветов. Если у них нет какого-то прошлого опыта во всем этом, они не могут интересоваться такими вещами. Они приходят ко мне, чтобы получить от меня некое подтверждение тому, в чем они заинтересованы. Но обнаруживают, что ничего от меня не получают. И все же продолжают приходить. Ты не представляешь, сколько тысяч людей прошли через пороги моих домов в Индии, Америке, Европе, Австралии и Новой Зеландии. Некоторые из них достаточно умны, чтобы понять, что они ничего от меня не получат и нет смысла ошиваться вокруг меня. Но тем не менее у меня есть несколько друзей, которых я называю моими Врагами Номер Один, Два, Три, Четыре, Пять и т. д. [Смех] Они постоянно околачиваются вокруг меня, но не думаю, чтобы они чего-то от меня ждали. Я не уверен, что они ничего от меня не ожидают. Они не готовы принять то, что я постоянно утверждаю и подчеркиваю: что случившееся со мной случилось вопреки всему тому, что я делал. Некоторые друзья, которые были со мной годами, говорят, что у них все еще есть надежда, что они что-нибудь получат от меня. Вот вкратце история моей жизни. [Смех]

В.: Чем больше находишь, тем больше получаешь…

У.Г.: Если пытаешься разрушить чей-то авторитет, ты сам становишься авторитетом для других. Как избежать этого [превращения в авторитет] – для меня настоящая проблема. Но в каком-то смысле это не такая уж и проблема.

В.: Но Вам следует принять их [ищущих].

У.Г.: Нет. Я не могу, потому что мне совершенно ясно, что я им никак не могу помочь и что они не нуждаются ни в какой помощи. То, что их интересует, они могут получить где-нибудь в другом месте. Такое множество людей продается на базаре. Их интересуют продажные утешители. Вот куда им надо идти, а не околачиваться рядом со мной.

В.: Можете Вы сказать что-нибудь о дисциплине? Например, Япония построена на дисциплине.

У.Г.: Правда. Вся религиозная мысль построена на фундаменте дисциплины. Для меня дисциплина означает своего рода мазохизм. Все мы мазохисты. Мы терзаем себя, потому что думаем, что страдание – это средство достижения наших духовных целей. Это печально.

В.: Жизнь трудна?

У.Г.: Жизнь трудна. Так что дисциплина кажется людям очень привлекательной. Мы с огромным уважением говорим: «Он много страдал». Мы восхищаемся теми, кто много страдал, чтобы достичь своих целей.

По сути дела, все религиозное мышление построено на фундаменте страдания.

В.: Оно у нас на кресте.

У.Г.: На кресте. Если вы страдаете не ради религии, то ради своей страны, во имя патриотизма…

В.: Ради своего города, своей семьи.

У.Г.: Те, кто навязывает нам такого рода дисциплину, садисты. Но, к сожалению, принимая ее, все мы являемся мазохистами. Мы истязаем себя в надежде добиться чего-то… мы рабы наших идей и верований. Мы не готовы отбросить их. Если нам удается отбросить их, мы заменяем их другим набором верований, другой формой дисциплины. Те, кто отправляется строем на поля сражений, готовые быть убитыми сегодня во имя демократии, во имя свободы, во имя коммунизма, ничуть не отличаются от тех, кто бросал себя на растерзание львам на арене. Римляне наблюдали эту забаву с большим удовольствием. Чем мы отличаемся от них? Ничем. Нам это нравится. Убивать и быть убитыми – вот основа нашей культуры.

Надстройка секса и любви

В.: Человеческие отношения стали своего рода товарообменом – в том смысле, что «Если ты мне что-то дашь, я тебе что-то дам». Не могли бы мы рассмотреть это?

У.Г.: Да. Это факт. Мы не хотим признать его, потому что он разрушает миф о том, что человеческие отношения – это нечто удивительное и выдающееся. Мы недостаточно честны, порядочны и благопристойны, чтобы признать, что все отношения построены на такой основе: «Что я извлеку из этих отношений?» Это не что иное, как взаимное удовлетворение. Если оно отсутствует, отношения невозможны. Вы продолжаете отношения по социальным причинам, или ради детей, имущества, защищенности. Все это неотьемлемая часть бизнеса отношений. Но когда он не удается и не дает нам того, чего мы на самом деле хотим, мы накладываем на него то, что мы называем «любовью». Просто невозможно иметь отношения на какой-либо основе, кроме как на уровне взаимного удовлетворения.

Вся культура, по своим собственным причинам и посредством своей системы ценностей, создала для нас эту ситуацию. Система ценностей требует, чтобы отношения были построены на любви. Но самый важный элемент – это защищенность и затем чувство собственности. Ты хочешь обладать другим человеком. Когда твое влияние на другого человека по тем или иным причинам ослабевает, ваши отношения изнашиваются. Вы не можете все время поддерживать «телячьи нежности».

Отношения между мужчиной и женщиной основаны на их образах друг друга, которые он и она создают для себя. Так что фактически отношения между двумя индивидами – это отношения между двумя образами. Но твой образ продолжает меняться, так же как и образ другого человека. Просто невозможно удержать образ неизменным. И вот когда все остальное терпит неудачу, мы используем последнюю карту в колоде, «любовь», со всеми ее чудесными и романтическими измышлениями.

Для меня любовь подразумевает двоих. А где есть разделение, будь то в тебе или вне тебя, там есть конфликт. Эти отношения не могут длиться долго. Что касается меня, то отношения формируются и затем немедленно растворяются. Обе эти вещи происходят в одном кадре, если можно так сказать. Это действительно проблема. Вы можете подумать, что я очень грубый человек, но если кто-нибудь говорит со мной о любви, для меня это «слово из шести букв». Это единственные основополагающие отношения между мужчиной и женщиной. Но для нас это социальная проблема – то, какие отношения ты должен иметь. Даже в годы моей молодости брахманы не могли жениться, если пара не принадлежала к одной и той же подкасте. Это было хуже, чем расистская дребедень в других странах. У них была странная идея поддержания семейных традиций. Что такое традиция в конце концов? Это нежелание меняться вместе со временем. Мы меняемся, но чуть-чуть, когда нас вынуждают к этому обстоятельства. Но факт в том, что перемены не интересуют механизм нашего мышления.

К сожалению, мы чрезмерно раздули эту тему секса. Это всего лишь простая биологическая потребность живого организма. Тело интересуют лишь две вещи: выжить и произвести себе подобных. Его больше ничего не интересует. Но секс стал для нас огромной проблемой, потому что мы превратили это основополагающее биологическое функционирование тела в движение удовольствия. Видишь ли, если нет мысли, нет и секса.

Вторая проблема в том, что [нам] важен не только сам половой акт, но и надстройка, которая присутствует при этом, романтическая структура, которую мы возвели вокруг любовной игры. Если ты смотришь на красивую женщину, например, в момент, когда ты говоришь, что это женщина, ты уже создал проблему: «Красивая женщина!». Тогда приятнее держать ее руки, чем просто смотреть на нее. Приятнее обнимать, еще приятнее целовать ее и т. д. Вся проблема в надстройке. Как только ты говоришь, что эта женщина красива, на первый план выходит культура.

Здесь [указывая на себя] надстройка абсолютно отсутствует, потому что они [указывая на свои глаза] никоим образом не могут быть непрерывно сфокусированы на каком-то определенном объекте. Не исключено, что, когда красивая женщина откроет рот, у нее будут самые ужасные зубы, какие только могут быть у женщины. Итак, взгляд переместился оттуда сюда и снова отсюда на что-то еще, скажем, ее движения. Они [глаза] постоянно меняют свой фокус и ты никак не можешь поддерживать эту надстройку. Есть только физическое влечение. Ты никогда не сможешь освободиться от него. Всех этих людей – этих святых – мучает идея о контроле над этим естественным влечением. Но естественное влечение не следует осуждать. Не уверяй себя, что ты богочеловек, реализованный, просветленный или святой, и что тебе не следует иметь таких мыслей. Проблема на самом деле в этом [убеждении себя]. Они недостаточно честны, чтобы признать это. Так что каждый раз, когда ко мне приходит святой или практикующий воздержание, я беспощаден к нему. Я спрашиваю его: «Ты действительно хочешь сказать, что у тебя не бывает поллюций?» Я говорю ему: «Практиковать воздержание во имя твоей духовной цели – преступление против природы». Если мужчина страдает импотенцией или женщина по какой-то причине оказывается бесплодна, тогда другой вопрос. Почему религиозное мышление человека выделило отказ от секса как средство духовного достижения, этого я не могу понять. Возможно, потому, что так вы можете контролировать людей. Секс – это самый мощный стимул.

В.: Итак, секс – это естественное явление, и в нем нет ничего грязного.

У.Г.: Правильно. Секс – это очень естественное явление. Если ты не занимаешься сексом, семя, наверное, будет выходить с мочой или каким-то другим способом.

Ведь половые железы должны функционировать. Если они не функционируют нормально, ты становишься ненормальным. Но мы не готовы признать эти факты, потому что они подрывают сам фундамент человеческой культуры. Мы не можем признать тот факт, что мы всего лишь биологические существа и не более. Это сродни утверждению, будто в сфере экономики ты не подвластен законам спроса и предложения. Но на самом деле подвластен. Точно так же в области политики нас контролируют законы политики. Но мы не готовы признать основополагающий факт, что мы – всего лишь биологические существа и все, что происходит с телом, – это результат гормональной активности. Если есть какая-то проблема там [в теле], с моей стороны слишком самонадеянно говорить об этом тебе, врачу-сексологу. Проблемы в этой области нельзя решить иначе, чем пытаясь изменить химию всего тела. Я думаю, все наше мышление должно быть направлено в другое русло. Я не знаю; я только предполагаю. Я могу ошибаться. Я недостаточно компетентен.

В.: Какое это должно быть русло?

У.Г.: Это все связано с химией. Если, как говорят, желания – это гормоны, тогда весь моральный кодекс и культура, создававшиеся нами столетиями для того, чтобы контролировать поведение людей, фальшивы. Значит, желание не может быть фальшивым. Все, что происходит в [человеческом] организме, не может быть фальшивым.

В.: Вы хотите сказать, что сексуальное желание будет всегда, даже без мысли?

У.Г.: Без мысли секса вообще нет. Мысль – это память. Эти знатоки смеются надо мной, когда я говорю, что самая важная из всех желез – тимус. Когда я обсуждал этот вопрос с какими-то физиологами и врачами, они меня высмеяли. Естественно, ведь, по их мнению, эта железа неактивная. Если ее активировать какими-то внешними средствами, это была бы аномальная ситуация. Но, понимаешь, тимус – самая важная железа, и чувства действуют там без элемента мысли.

В.: Из тимуса…

У.Г.: Да, из тимуса. Видишь ли, медицина игнорировала это уже долгое время. Они считали любое необычное состояние этой железы ненормальным отклонением и пытались лечить его. Правда, когда достигаешь подросткового возраста, она становится неактивной, и тогда твои чувства контролируются твоими мыслями.

В.: Скорее культурой, чем естественной биологией…

У.Г.: Чем естественной биологией. Для меня чувство – это вот что: если ты спотыкаешься, я на самом деле не спотыкаюсь с тобой вместе, но все мое существо вовлечено в это «спотыкание». Я говорю о таком чувстве; все остальные чувства – это эмоции и мысли. Различие между чувствами [не в том смысле, что я только что упомянул] и мыслью на самом деле ничего не значит.

В.: Оно просто искусственно.

У.Г.: Очень искусственно. Оно культурно. «Сердце важнее, чем голова» и подобная болтовня – абсолютная ерунда. Когда такое [как у У. Г.] нарушение происходит в гормональном балансе человеческого тела в ходе этой катастрофы, этого бедствия или назовите это как угодно, активируется не только тимус, но и прочие железы, как шишковидная железа и гипофиз. Меня спрашивают: «Почему бы тебе не пройти медицинское обследование, чтобы подтвердить все эти заявления?» Я им говорю, что не продаю эти заявления.

Мне не нравится в медицине то, что вы хотите понять функционирование этих вещей, движимые определенным мотивом. Когда однажды вы получите какое-то понятие о том, как работают эти железы, как активация этих желез поможет человечеству, вы не используете это знание во благо человечеству.

В.: И по этой причине Вы не заинтересованы в…

У.Г.: Я не заинтересован в изучении всего этого. Вы не признаете то, что я говорю, а я и не возражаю. Если какой-нибудь ведущий доктор захочет отвергнуть то, что я говорю, этот парень скажет, что я несу чушь. Но на сегодняшний день в Америке написана не одна книга на тему тимуса. Я не претендую на какое-то особое знание этих вещей. Я пытаюсь сказать, что чувства, испытываемые благодаря тимусу, абсолютно отличаются от чувств, вызываемых мыслью.

Сексу нужно отдать должное место, как одной из естественных функций организма. Он предназначен единственно, целиком и полностью для воспроизведения чего-то вроде этого [тела]. Другого места в функционировании организма у него нет.

В.: Если быть заинтересованным только в воспроизведении, тогда человек не нашел бы никакой другой функции для сексуальности?

У.Г.: Ты теперь уже никак не можешь вернуться назад, потому что мысль всегда вмешивается в секс. Он стал движением удовольствия. Я ничего не имею против этого. Я даже говорю людям, что если для них было бы возможным заняться сексом со своей матерью без каких-либо проблем, психологических или духовных, это положило бы конец их сексу. Понимаешь, все построено на твоих идеях. Я не пропагандирую инцест как образ жизни. Для этого [тела] вообще не существует такой вещи, как инцест. Проблема вины, психологическая проблема или религиозная проблема говорит о том, что все должно быть так, а не иначе. Если для человека стало возможным заняться сексом с его сестрой, дочерью или матерью, без раздумий, без угрызений совести, тогда с этим [сексом] покончено раз и навсегда. Он занимает свое должное место. Я не предлагаю это в качестве терапии. Пожалуйста, не поймите меня неправильно.

В.: Нет, нет…

У.Г.: Я хочу сказать, что просто невозможно иметь секс с женой или с кем-то еще без этой надстройки.

В.: То есть секс нуждается в ней…

У.Г.: Секс нуждается в ней. Соответственно, тебе остается естественное функционирование половых желез. Если они не используются, семя выйдет с мочой. Все эти заявления духовных учителей, что оно будет двигаться от муладхары к сахасраре, – ерунда. Не верьте всему этому бреду. Если семя не используется, оно выходит с мочой, будь ты святой, богочеловек или грешник. Независимо от того, бывают у тебя поллюции или нет, оно все равно выходит.

В.: Тело продолжает функционировать?

У.Г.: Да. Тут [в У. Г.], по-видимому, происходит какое-то аномальное функционирование. То, что вы называете эстрогеном в подобных случаях…. я не знаю всех этих терминов…

В.: Ну женские гормоны.

У.Г.: Женские гормоны. Видишь ли, говорят, что первые несколько дней или недель пол зародыша не определен, но в какой-то момент это решается…

В.: Ты становишься человеком мужского пола.

У.Г.: Мужского пола. Здесь [в У. Г.] тело вернулось к той стадии, где оно ни мужское, ни женское. Но это не двуполость, о которой столько говорят.

В.: Это скорее что-то психологическое…

У.Г.: Скорее психологическое. Итак, нам нужно пересмотреть все наши идеи по поводу секса. Мы придаем сексу огромное значение, и потому отказ от него становится таким наваждением для людей. В Индии даже отошли от этого отказа и создали то, что называется тантрическим сексом. Это должно быть высшим наслаждением, которое только мог испытать человек. Секс посредством тантры считается наивысшим. По этой причине в Бразилии и, вероятно, в каких-то еще странах создали это совокупление мужского и женского органов. У нас в Индии есть весь этот вздор – храмы… и потом храм быка, символ возмужалости. Всему этому поклонялись и восторгались этим. Это другая крайность [отказа от секса]: потворство сексу стало духовным поиском. Они говорили о достижении духовных целей, просветления, или что там еще у вас есть, и называли это тантрическим сексом. Будь то обычный секс, или тантрический секс, или секс с проституткой, все это одно и то же.

В.: Но я могу понять, почему людей интересует секс как средство достижения так называемой духовности. Потому что в момент глубокой сексуальной вовлеченности, или оргазма, у людей возникает чувство, что они уже не здесь…

У.Г.: Это чувство весьма и весьма преходяще.

В.: Оно длится лишь долю секунды.

У.Г.: Даже не долю секунды. Даже там разделения не может не быть. Даже в глубоком горе у тебя появляется ощущение, что тебя там нет. Что происходит, если тело испытывает невыносимую боль? Ты теряешь сознание. И тогда у тела появляется возможность заняться этой болью. Если оно не справляется, ты умираешь.

В.: Вы имеете в виду, что в момент оргазма, который длится лишь долю секунды, личность присутствует там?

У.Г.: Факт в том, что личность в большой степени присутствует там даже в момент пикового сексуального переживания. Это переживание уже зафиксировано твоей памятью. Иначе ты никак не можешь испытать его как пиковый момент. Если бы этот пиковый момент оставался просто пиковым моментом, это был бы конец секса; это был бы конец всего.

В.: Ты помнишь, что был пиковый момент, но не можешь вспомнить, какое именно это было чувство?

У.Г.: Это не важно. Тот факт, что ты помнишь это как пиковый момент и хочешь повторять его снова и снова, подразумевает, что он уже стал частью твоей структуры переживаний. Ты всегда желаешь его и к тому же хочешь растягивать его на все более длительное время. Это одна из самых больших глупостей. Я где-то читал, что когда-то давно истязали женщину, добиваясь, чтобы у нее был непрерывный оргазм в течение, не знаю, получаса или часа. Зачем подвергать ее такой муке? Для чего? Что этим докажешь? Это идея фикс и для людей здесь, на Западе. Они хотят, чтобы это длилось дольше. Но это всего лишь доля секунды, будь то у мужчин или у женщин. Ты врач. Ты, вероятно, знаешь намного больше меня. Но я считаю, что растягивание оргазма дольше его естественной продолжительности ничем не оправдано. Это стало наваждением для некоторых людей, и если они не испытывают этого, половой акт кажется им неудавшимся.

В.: Это тоже становится зависимостью?

У.Г.: Подобной любой другой зависимости. Я сам наблюдал все эти вещи. Я узнал о них не понаслышке. Я видел, как они происходят в моей собственной жизни. Я рассказывал о них моей жене. Каждый раз, когда она говорила о любви, я спрашивал ее, что это за ерунда. Единственной основой наших отношений был секс.

Двадцать пять лет я отказывался от секса, преследуя духовные цели. Потом я вдруг осознал: «Послушай, это смешно. Воздержание не имеет к этому никакого отношения. У меня бывают поллюции. Секс кипит внутри меня. Какого черта я отказываюсь от секса? Какого черта я мучаю себя?» Я спросил моего учителя: «Вы уверены, что у Вас никогда не бывает поллюций?» Он покраснел. У него не хватило смелости признаться мне.

В.: А Вы можете мне сказать, были они у Вас?

У.Г.: О да. Но это не значило, что я перешел к другой крайности и стал развратничать направо и налево. Меня окружали самые красивые девушки из Голландии, Америки, отовсюду. Мне не нужно было даже просить об этом. Но опять же я чувствовал, что так мне не понять проблему секса. Отношения с моей женой были единственной связью тогда. Она понимала мое отношение к сексу, но у нее все же были какие-то [свои] идеи о любви. Она всегда спрашивала меня: «Тебя здесь окружают самые красивые женщины. Ты очень красивый мужчина во всех отношениях. Почему ты не занимаешься сексом с ними? У тебя проблема вины или верности?» Я ей говорил: «На самом деле, если с моей стороны произойдет измена, то все переменится». Я предупреждал ее: «Не говори обо всей этой ерунде. Это не более чем предмет для разговора». Не то чтобы это была какая-то моральная или этическая проблема. Я хотел разобраться с сексом и я осознал, что на самом деле я использовал жену ради своего удовольствия.

В.: И Вы могли открыто говорить об этом?

У.Г.: Да, мы всегда это обсуждали.

В.: Любви не было?

У.Г.: Нет. И все же она была самой прекрасной женщиной, на которой я только мог бы быть женат.

В.: То есть Вы говорили: «Меня интересует только секс»?

У.Г.: Она тоже понимала, что большего не было. Но единственная проблема, что у нас была, касалась детей. Она хотела больше детей, из-за ее генов. Моя жена была плодом двадцать первой беременности своей матери.

В.: Двадцать первой?

У.Г.: Да. Так что желание иметь больше детей было генетической проблемой. Это было настоящей проблемой между нами. Мы даже хотели встретиться с Мэри Стоупс в Лондоне. Ты, может быть, слышал о ней.

В.: Чтобы решить это?..

У.Г.: Чтобы разобраться. Моя жена была также против противозачаточных и тому подобных средств. Она мне говорила, что если дольше выкармливать ребенка грудью, то можно оттянуть беременность. Всякие странные идеи! Она не была готова пойти к врачу и сделать аборт. Но однажды она все-таки сделала аборт, когда мы не захотели иметь больше детей.