Текст книги "Воин пяти Поднебесных. Пророчество"

Глава 9. Душа Хана

Сали ехала еще четыре дня. Днем она дремала, не сходя с лошади и позволяя своей смышленой савраске самой пробираться по неровным тропкам; девушка останавливалась ночью лишь на несколько часов, чтобы дать кобыле отдохнуть. Путешествовать в темноте было опасно. Густой полог листвы и стеблей заслонял свет Небесного семейства, погружая лес в непроглядный мрак. Но Сали старалась не терять бдительности всю ночь, внимательно глядя под ноги.

Даже днем тени и ямы подстерегали на каждом шагу. Кобыла несколько раз чуть не сломала ногу, а однажды они едва не утонули вместе, когда Сали направила ее прямо в промоину и обоих подхватило подводное течение.

Сали не нужно было забираться выше полога листвы, чтобы видеть звезды: Зов Хана служил надежным компасом. Чем ближе она подбиралась к месту, где покоилась его душа, тем сильнее становился Зов. Она всем телом чувствовала эту тягу. Последние несколько часов ей было труднее дышать – вдохи сделались мелкими и будто через силу. Сали пришлось стиснуть зубы, чтобы они не стучали. Желание совершить Возвращение поглощало ее. Сали лишь усилием воли держалась на ногах и двигалась вперед – шаг за шагом.

Верхушки зазубренных черных шпилей Шакры стали видны над зарослями вечером третьего дня, прежде чем сумерки успели превратить городские постройки в скрюченные силуэты. Сали не обращала внимания на боль в спине и в ногах; и она, и кобыла брели вперед, повинуясь только инстинкту.

На рассвете четвертого дня у Сали уходили все силы на то, чтобы держаться в седле. Было бы унизительно умереть, свалившись с лошади, в нескольких часах пути от места назначения. Не говоря уж о том, сколько трудностей будет у шаманов, потерявших часть души Хана. Сали продолжала бездумно двигаться в том направлении, которое указывало биение в ее груди. Ей мерещились слабый свист и шипение, знакомый рев и лязг кузниц, утренние песнопения. Сали измучилась и была на грани бреда, она так отупела, что уже ничего не замечала. Этот шум казался ей эхом воспоминаний.

И потому она так легко попалась.

Только что она, согнувшись, сидела в седле – а в следующее мгновение ее окружил десяток одетых в черное воинов с мечами и высокими щитами. На лицах у них были татуировки, обозначавшие количество убитых.

– Назовись, – приказал один из них.

Это были так называемые Копья Башен – или Стерегущие Копья – личная армия шаманов, набранная из катуанцев всех племен. Главным качеством для них считались не столько боевые умения, сколько пылкая вера. Невзирая на свое название, Копья Башен никогда не пользовались копьями («Да и в башнях не сидели», – подумала Сали).

Она безразлично взглянула на них.

– Вовремя же вы меня нашли. Я чуть не свалилась вам на голову.

– Это Бросок Гадюки!

И не какой-то, а тот самый – первая среди семнадцати Бросков Гадюки. Впрочем, этот вопрос оставался спорным.

Командир отряда, узнавший Сали, отсалютовал, приложив кулак к груди.

– Ты почтила нас своим Возвращением, Воля Хана.

Остальные Копья Башен упали на колени.

Сали помнила, что значило ее положение для этих воинов, особенно в Шакре. Она постаралась сесть прямее и не казаться развалиной, как бы скверно она себя ни чувствовала.

– Я вернулась ради Перерождения, – произнесла она. – Ведите меня.

Командир подал знак своему отряду, и они выстроились вокруг нее, как почетный караул. Катуанские воины придавали мало значения подобным знакам внимания. Стражи требовались лишь тем, кто не мог сам себя защитить. Наличие охраны означало, что человек либо слаб, либо так важен, что обычаем решили пренебречь ради общего блага. К Сали относилось и то и другое.

Стражи провели ее сквозь заросли травы, которая пожелтела, как после засухи. Это было невозможно, учитывая время года. И тут Сали поняла, почему трава кажется больной.

Растительность вокруг была смята гусеницами, испорчена длительным воздействием городских испарений, угнетена близостью людей.

– С каких пор мы оказались прикованы к земле? – пробормотала она.

Ответ Сали получила пару мгновений спустя. Они миновали еще несколько травяных куп, и она увидела огромный лагерь беженцев. Сали была потрясена. Перед ней тянулось целое поле срубленной и истоптанной травы. Его усеивали десятки костров. Люди жили в убогих шалашах и хижинах, которые беспорядочно лепились друг к другу. Одни теснились у огня. Другие бесцельно и уныло сидели на земле – обессилевшие, с загнанным взглядом. Кучка босых и полуголых ребятишек играла в ручье. В воде плавал мусор. Море под ногами, должно быть, стонало от тяжести и горя.

Сали пришла в ярость.

– Огонь касается земли. Это святотатство.

Командир покачал головой. Ему тоже было неловко.

– Шаманы сделали некоторые послабления, чтобы облегчить людские тяготы.

Сали закрыла глаза. Прямо у нее на глазах происходило с полдесятка святотатственных действий. Видимо, дела и впрямь обстояли скверно, если шаманы смягчились. Тем не менее – вне зависимости от обстоятельств – это было неприемлемо.

Сали подумала: скоро она привлечет любопытные взгляды, и тогда весть о ее прибытии быстро разлетится. Люди устремятся сюда толпами, чтобы посмотреть на нее. Воли Хана – числом двенадцать – представляли собой части его души и считались продолжением его существа. После смерти Хана обязанностью каждой Воли было вернуться и присоединиться к нему в месте его упокоения – в святилище Вечной топи. Только после их воссоединения Хан обретал целостность и мог успешно воплотиться в следующей жизни, чтобы и дальше вести свой народ к спасению.

Копья Башен принялись расчищать дорогу, но это было излишне. Несметная толпа расступилась перед Сали. Большинство – если не все – прижимали кулаки к сердцу, когда она проходила мимо. Сали отвечала тем же, неотрывно глядя вперед и избегая смотреть на жалких бедняков. Для человека ее положения было неприемлемо глазеть на простолюдинов.

Наконец, после мучительного прохода через лагерь беженцев, показался крайний кокон Шакры. Под ним толпа была еще плотнее, чем в поле. Казалось, большинство собравшихся чего-то ждали. Сали не знала, чего именно, пока сверху не опустился большой подъемник. Беженцы, до тех пор стоявшие спокойно, начали толкаться, отчаянно пытаясь занять на нем места.

Стражи, сопровождавшие Сали, тоже принялись толкаться, пуская в ход щиты и дубинки, чтобы разогнать людей. Поначалу толпа, казалось, одолевала, но постепенно Копьям Башен удалось ее оттеснить. Сали с раздражением прищелкнула языком. Как она ни старалась, трудно было не обращать внимания на скулеж и мольбы.

Стража остановилась у подъемника. Сали помогли слезть с лошади. Колени у нее подогнулись, когда она ступила наземь, но, опершись одновременно на лошадь и на командира отряда, она умудрилась все-таки не ткнуться носом в землю. Командир попытался помочь ей со снаряжением, но Сали решила, что этого не потерпит. Почетное сопровождение само по себе было позором. Если кто-то еще и понесет за нее вещи, она никогда не сможет взглянуть в лицо подчиненным, не говоря уж о товарищах-Гадюках. Цзяминь не позволил бы Сали об этом забыть.

Она забросила суму на плечо, ласково похлопала кобылу и передала повод командиру отряда.

– Хорошая лошадь, но иногда горячится. Годится для путешествий, не для войны.

Командир кивнул, сжимая повод.

– Я прослежу, чтобы ее вознаградили хорошей работой, прежде чем она накормит своим мясом людей.

Катуанцы, за немногими исключениями, не приписывали личных черт ни животным, ни предметам. Кобылу просто называли бы кобылой, как и собаку – собакой. Любой инструмент, будь то лошадь, молоток или меч, просто выполнял свою задачу. Незачем было наделять его человеческими качествами.

Сали в последний раз почесала савраску за ушами. Ей нравилась компания этой лошади – терпеливого и кроткого создания, куда более покладистого, чем темпераментные и упрямые боевые кони, к которым привыкла Сали.

– Пусть твои плодотворные труды продолжатся, – сказала она лошади, повернулась к кокону и остановилась. – И еще кое-что, командир. Не разводите больше костров на земле. Придумайте что-нибудь другое. Тяжелые времена не оправдание для святотатства.

Она медленно взошла на подъемник, чувствуя на себе взгляды сотен глаз и видя протянутые руки людей, которые молили о позволении сопроводить ее в город. И вновь Сали выразила уважение к сородичам, приложив кулак к груди.

Наверху ее ждал мужчина, сплошь заросший бородой. Сали улыбнулась и коснулась ладонью его щеки, он сделал то же самое. На мгновение их лбы соприкоснулись.

– Здравствуй, Джамса.

– Шакра радуется твоему Возвращению, Воля Хана.

– Перестань.

На лице бородача появилась кривая улыбка, и голос наконец зазвучал задушевно:

– Сали, дитя моего сердца, я скучал по тебе. Я боялся, что по пути домой с тобой что-то случилось.

– Последний годовой цикл всегда суров, шаман, – сухо ответила Сали. – Наш Хан выбрал не лучшее время, чтобы умереть.

– О да. Я рад, что ты блюдешь свои священные обеты, Сали.

А разве у нее был выбор?

Он жестом позвал ее за собой к веревочному мосту.

– Идем. Ты, наверное, устала. Перед ритуалом нужно отдохнуть.

– Сколько человек уже прибыло? – спросила она.

– Не считая четверых, которые скончались прежде Вечного Хана, трое сгинули, когда мы пытались вызволить его тело. Их так и не нашли – и, боюсь, не найдут. Искатели Души стараются изо всех сил, однако на поле боя страшный разор. Еще двое прибыли несколько недель назад и уже присоединились к Целому. Двое, не считая тебя, пока остаются в мире – Молари и Поли.

– Отведи меня к нему, – потребовала Сали.

Джамса поколебался.

– Ты проделала долгий путь. Удостой Шакру чести пустить тебя к своему очагу. Церемония может подождать несколько дней.

Сали покачала головой.

– В голове у меня такой стук, что зубы вот-вот вылетят. Мне не нужны почтительные зеваки. Я хочу одного – сегодня же вечером упокоиться с миром.

На лице шамана на мгновение мелькнула печаль. Он, казалось, уже собирался отказать – а потом кивнул.

– Твоя верность долгу делает честь тебе и покрывает позором меня, Воля Хана.

Джамса миновал вместе с ней крайний кокон, на котором, как и на анкарском коконе, находились стойла и караульня. На другом конце высились массивные башенные арбалеты. Сали всегда об этом жалела. Шакра была вооружена лучше прочих городов, но, поскольку считалась святыней, никогда не участвовала в бою – во всяком случае, на памяти Сали. Разумеется, до создания Священной косы и войны с народами Чжун катуанские города порой сталкивались друг с другом и дрались, пока самый мощный не становился во главе племен Катуа.

Они перешли на следующий кокон, где стояли кузни и мастерская жестянщика. Отсюда мостик расходился на три стороны. Как во всех катуанских городах, каждый кокон ехал по Травяному морю на гусеницах, движимых паровыми механизмами, установленными на нижних ярусах. Все коконы были соединены, и жители могли перейти из одной части города в другую; при необходимости каждый кокон мог отделиться от соседних и вновь соединиться с ними, когда нужно.

Сали охватили воспоминания, пока они с Джамсой шли через Черный город. Вождь Незры, Фаалан, приходился Сали дядей, и в ее роду было немало Бросков Гадюки, поэтому Сали в детстве часто бывала в столице. Она вспомнила, как целыми днями бегала по этим самым мостикам с Цзяминем, Мали и детьми других вождей. Они неудержимо хохотали, когда случайно опрокидывали тележки, и докучали стражам, гоняясь друг за другом по городу, напоминающему паутину. Бедная Мали всегда отставала. Сали признала, что нередко пренебрегала сестрой. Цзяминь, напротив, был неизменно заботлив и не забывал посадить Мали на закорки.

Это были счастливые времена, когда непрерывная война казалась такой далекой. Большинство товарищей детства Сали, как она сама, выбрили себе виски и пошли путем своего клана – а значит, многие из них уже были мертвы. Сали видела, как призраки прошлого, смеясь, носятся по городским мосткам, по которым она шла в одиночестве.

На следующих коконах стояли склады, казармы, служебные постройки, которые поддерживали в городе жизнь. Чего не было, так это большого количества домов, в которых жили люди. Большинство жителей Шакры обитали не в ней, а рядом.

– Что случилось с Ханом? – спросила Сали, шагая по очередному веревочному мостику.

Выражение лица шамана поведало ей все, прежде чем он успел открыть рот.

– Ты же знаешь, что на Хана порой нападала тоска, – таково бремя бессмертия. Война постепенно истощает силы. В последние месяцы он то и дело пропадал на несколько дней. Мы ему не препятствовали, потому что… он всегда был чувствителен. Он нуждался в уединении, чтобы собраться с мыслями. Мы не вмешивались.

– И все-таки я не понимаю, каким образом мы за один годовой цикл лишились четырех городов. Это настоящее бедствие.

– Семи.

– Семи городов! – Сали запнулась и схватилась за перила, чтобы не упасть. – Как?

Джамса потупился и поник.

– Хан пропадал дольше обычного. Он забрел слишком близко к границам с землями Чжун. Наши люди наблюдали за ним, но держались на расстоянии. На него наткнулись чжунские дозорные…

Сали резко остановилась.

– Чжунские солдаты не могли победить Хана в бою.

Джамса понизил голос до шепота, хотя никого рядом не было:

– Он пил без продыху уже несколько дней. Когда чжунцы наткнулись на Хана, он едва стоял на ногах. Так мне сказали.

Сали закрыла глаза, скрипя зубами. Она ощутила вкус крови во рту.

– Значит, понадобилась всего лишь кучка чжунских мужланов, чтобы убить Вечного Хана.

Шаман кивнул:

– Мы напали на них, пытаясь его спасти. Передовой отряд разбил чжунцев, однако враги перешли в наступление. Наши воины нагнали солдат, похитивших тело Хана, но и сами были перебиты чжунской армией. У нас не осталось выбора, кроме как повести в бой города.

– Мы никогда не могли одолеть чжунцев числом, – сказала Сали. – Почему вы не отступили, когда вам стало грозить поражение? – И тут до нее дошло: – Тело Хана. Линия не должна прерваться.

Джамса кивнул:

– Мы не могли отступить.

Катуанцы верили, что после смерти душа Хана вселяется в нового человека. Их священным долгом было отыскать того, кто стал сосудом для души Хана, и доставить его в святилище Вечной топи, чтобы завершить Перерождение. Только тогда Хан мог восстать, обрести свой естественный облик и вновь возглавить катуанские племена. Шаманы утверждали, что Хан окончательно умрет только в том случае, если его тело не вернется в храм. Тысячу лет династия Ханов не прерывалась, и Сали была рада, что прервется она не при ней. Пусть даже ее народ заплатил за это высокую цену.

Последний кокон занимали дом Совета и храмы. Сали приближалась к сердцу Шакры – и к смерти. Последние минуты ее жизни истекали. Она должна была ощущать покой. Она выполнила свой долг перед народом Катуа, и ей было обеспечено место среди предков на Колесе Жизни. В следующем воплощении она вернется совершеннее и лучше.

Тем не менее Сали не ощущала покоя. Как бы она ни пыталась выгнать этот вопрос из головы, сдерживаться она больше не могла. Сали должна была знать.

– Джамса, я не видела по пути сюда коконы Незры. Тебе известно, какова их судьба?

Ее голос звучал очень тихо.

Шаман поколебался.

– Сали, не кощунствуй.

Спрашивать об этом было запрещено, а шаману не позволялось отвечать. По традиции Воле Хана следовало избавиться от прошлого в день Возвращения, чтобы ее душа была чиста и свободна от всякого бремени. Цепляться за предыдущую жизнь значило обременить душу Хана во время Перерождения.

– Пожалуйста, названый отец, иначе я не успокоюсь. Если сегодня мне предстоит покинуть этот мир, я хочу знать о судьбе своей семьи.

Джамса, судя по всему, собирался ей отказать, но не смог противостоять решимости на лице Сали и ее отчаянному взгляду. Он отвернулся, скорбно скривив лицо, и тихо ответил:

– Сали, я предпочел бы избавить тебя от страданий, но старику не под силу отказать названой дочери в последнем желании. – Его голос дрогнул. – Во время битвы Незра пожертвовала собой, выдвинувшись вперед, чтобы заслонить наших людей, пока те искали тело Хана. Твой город понес самые тяжелые потери. Он был разбит и остался на поле боя. Незры больше нет. Мне жаль.

Сали не сразу поняла сказанное. Ее дом погиб. Сияющий изумрудный маяк никогда больше не зажжется. Бамбуковая плоть домов, изогнутые арки, многочисленные лестницы, ведущие к небесам. Если все ее сородичи пали, неужели она осталась последней, кто помнит Незру? А когда Сали соединится с Целым, значит, Незра будет позабыта?

Она закрыла глаза и попыталась удержать воспоминания, зная, что они наверняка исчезнут, когда ее душа сольется с Целым. Быть может, если она хорошенько напряжется, следующий Хан их сохранит.

– Все мои родичи мертвы? – спросила Сали.

– Насколько нам известно, – медленно произнес Джамса, – те жители Незры, кто пережил битву, погибли, сражаясь на городских стенах, или были взяты в плен. – Он помолчал и добавил: – Мне принадлежит честь сказать тебе, что твоя семья храбро билась до последнего, защищая свой дом.

Слова старого шамана казались до странности бессмысленными. Города редко участвовали в битвах, но, когда это происходило, сражались все. Не только воины шли в бой. На защиту города вставали даже старики и дети. Каждый знал свое место.

Сали кивнула:

– Спасибо, шаман. Теперь я могу совершить Возвращение спокойно.

Она солгала. Это было неважно. В ту минуту – в нескольких шагах от воссоединения с Целым – ничто уже не было важно. Кроме боли. Сали хотелось упасть на колени и заплакать. Ей хотелось схватить свой кнут, в одиночку помчаться к чжунцам и дать волю ненависти – насколько хватит сил, пока оседлые ее не убьют. Она хотела сделать хоть что-то, прежде чем войти в святилище Вечной топи и умереть. Но она ничего не могла – и все равно ничего не изменилось бы. Умереть и вернуться в Целое было необходимо, чтобы придать сил Хану, когда он продолжит свой бесконечный путь в следующей жизни.

Сали вздохнула и поборола горе.

– Я готова.

Джамса беспомощно взглянул на нее и произнес:

– Сали, милая, это небольшое утешение, но знай – Мали выжила. Ее захватили чжунские солдаты, когда вторглись в город.

Сали содрогнулась. Она должна была обрадоваться, узнав, что сестра жива. Как ни странно, она не обрадовалась. По крайней мере, до сих пор Сали думала, что Мали обрела покой и что они, возможно, встретятся в следующем воплощении. Но теперь она стояла на пороге иной жизни, а Мали осталась одна – в плену на чужой земле.

Сали и шаман молча перешли последний мост. Перед ними уходили в небо высокие черные шпили святилища Вечной топи. Это место служило усыпальницей тридцати семи катуанским Ханам.

Сали была здесь только раз – и при виде святилища почувствовала ледяной ужас и трепет. Храм, высеченный из оникса, драгоценных камней и вантама, служил символом Перерождения. Здесь покоились тела Ханов, здесь испытывали и освящали сосуд перевоплощения. Это было самое высокое здание в Шакре, да и во всех катуанских городах. Святилище Вечной топи стояло в одиночестве и как будто поглощало свет. Оно казалось перенесенным из иного мира.

Джамса остановился у подножия храма и запрокинул голову. У него вырвался удовлетворенный вздох.

– Каждый раз, стоя в этом прекрасном месте, я ощущаю благоговение. Как нашим предкам удалось достичь такого величия?

На взгляд Сали, храм был ужасен – с массивным приземистым основанием и изогнутыми башнями, похожими на ветви больного дерева или щупальца раздавленного осьминога. Но Сали оставила свое мнение при себе.

– Он великолепен.

Они достигли входа в святилище Вечной топи – тяжелых дверей красного дерева, инкрустированных вантамом и хрусталем. Их громадность угнетала. Сали почувствовала себя ничтожно малых размеров.

Джамса повернулся к ней:

– Ты уверена, что не передумаешь? Когда ты войдешь в эту дверь, ритуал начнется, и обратной дороги не будет. Может, подождешь несколько дней? Позволь старику напоследок предаться воспоминаниям с названой дочерью.

– Мой долг стал бременем, которому я не могу противиться, – сказала Сали, покачав головой, и тяжело вздохнула. – И потом, для меня в этом мире ничего не осталось.

Шаман кивнул:

– Я понимаю. – Он взял ее за плечи и крепко обнял. – Твоя жертва не будет забыта. Твое Возвращение в Целое принесет удачу нашему народу и поможет Хану возродиться сильнее прежнего.

– До свиданья, названый отец. Я рада, что перед смертью вижу твое лицо.

Он улыбнулся:

– Моя милая Сали. Это не конец, а лишь переход. Когда мы встретимся в следующий раз, Искатель Души вновь познакомит тебя со мной.

Искатели Души. Люди, которые странствовали по Травяному морю в поисках очередного вместилища для души Вечного Хана. В детстве Сали часто воображала, как объявляет себя Искателем Души. Хотя положение Искателей считалось низким, о них рассказывали множество историй, воспламенявших воображение маленьких катуанцев. Никогда в жизни Сали не думала, что станет вместо этого частью души Хана. Судьба – странная штука.

Сали в последний раз обняла Джамсу и посмотрела на дверь усыпальницы. Как только она войдет, ее земная жизнь будет кончена. Как Воля Хана она должна присоединиться к остальным одиннадцати, и в следующей жизни Хана они продолжат существовать, как это происходило почти тысячу лет.

Сали сделала глубокий вдох и вошла. Внутри находился алтарь, уставленный курильницами, чашами с вином, золотыми блюдами, на которых лежали сушеные фрукты и вяленое мясо.

По другую сторону алтаря лежал – или, точнее, стоял – Вечный Хан, человек, который не мог умереть, но все-таки умер. Он покоился на поставленной наискось каменной плите. Позади стояло еще двенадцать плит. На четырех лежали мумии – Воли, которые скончались прежде Хана. Три плиты были отмечены – они принадлежали Волям, чьи тела не удалось найти и которым предстояло целую вечность искать обратную дорогу в Целое. На двух других лежали тела Шанки и Тришана.

Последние три плиты предназначались для Молари, Поли и, разумеется, Сали. Она решила занять пустую плиту в середине, подумав, что приятно будет лежать в окружении друзей. Появилось несколько шаманов, но они держались в стороне, терпеливо ожидая, когда настанет время омыть ее и приготовить, прежде чем она выпьет нектар.

Сали закрыла глаза, думая о своем клане и о Незре, о сияющих окнах и зеленых паровых трубах. О хвостовых коконах, которые всегда двигались медленнее остальных. Об общих празднествах. А главное, о своей семье. О родителях, десятках двоюродных братьев и сестер, дядюшек и тетушек. Все они погибли, защищая свой дом. И не пожелали бы себе иной судьбы.

Неизбежно она подумала и о Мали, младшей сестренке, которая никогда не годилась для битвы, – ее ум был приспособлен для иного. Теперь Мали томилась в плену у злобных чжунцев. Сали неохотно признала, что ей от этого по-прежнему больно.

– Ты готова, Воля Хана? – спросил шаман.

Сали сделала глубокий вдох и посмотрела прямо перед собой.

– Оставьте меня. Дайте мне немного времени.

Четверо шаманов – старшему из них было не более двадцати, ровесник Мали, – казалось, сперва растерялись, но сердитый взгляд Сали заставил их торопливо отступить. Кланяясь, они вышли. Дверь закрылась, и эхо сотрясло склеп.

Оставшись одна, Сали перестала притворяться. Она больше не нуждалась в том, чтобы изображать бесстрастную и могущественную представительницу Хана, быть его спокойным неумолимым голосом. Сали закрыла глаза и глубоко вздохнула, ощутив прохладное движение воздуха, в котором витал слабый запах пыли и бальзамических веществ. Здесь ей предстояло покоиться.

Она стояла неподвижно, сама не зная, какие чувства должна испытывать. Благоговение, веру, гордость? Довольна ли она была своими достижениями? Сали ощущала только пустоту внутри. Она как будто утратила целостность. Конечно, она не боялась смерти. Для катуанца умереть так же естественно, как проснуться поутру. Нет, что-то еще ее удерживало. Казалось, что она еще чего-то не сделала в этой жизни. Чего-то не хватало, но она сама не понимала чего.

Но прямо сейчас, впрочем, она собиралась сбросить кое-какую тяжесть с души.

Сали подошла к телу Вечного Хана и приложила одну ладонь ко лбу, другую к груди. Мир и любовь – от ума и сердца.

– Здравствуй, Цзяминь. – А потом ударила мертвеца по щеке. – Ты. Слепой. Бестолковый. Самовлюбленный. Глупец. Как ты мог? Ну конечно, ты не удержался! Ты, такой могучий, всегда был хрупким. И вот, пожалуйста. Я даже не удивляюсь. Ведь мы оба знали, правда, Цзяминь? В глубине души я надеялась на лучшее, но ты подтвердил мою правоту.

Задыхаясь от горя, она смотрела на Хана – бессмертного бога народа Катуа. На вождя всех катуанских племен, символ могущества, спасения и славы. На усталого мужчину, который тащил на плечах бремя нежеланной ответственности. На испуганного мальчика, на которого взвалили огромную тяжесть. На своего лучшего друга.

Чувства, которые она подавляла несколько недель – или даже лет, – взяли верх над Сали. Неужели теперь ей осталось только это?! Сали было больно, она горевала и плакала, а еще злилась на весь свет. Она едва сдерживалась, чтобы не смахнуть подношения с алтаря. Она избила бы Цзяминя до полусмерти за то, что у него хватило наглости умереть. Сали хотела многое ему сказать. Наконец она могла это сделать.

Она погрозила Цзяминю пальцем.

– Ты не обязан был становиться Ханом. Ты имел право отказаться. Ты должен был отказаться.

Она покривила душой. Никто и никогда не отказывался от этой чести. Ни разу за тысячу лет. Это был не личный выбор, а судьба. Хана выбирали высшие силы еще до его рождения.

Но Сали все помнила. Она присутствовала там в тот день. Цзяминь очень хотел отказаться. Он уверял, что Искатели ошиблись. Они явились к нему домой и подтвердили его принадлежность к линии Хана вопреки всем указаниям звезд… но это не могло быть правдой. Он был недостаточно силен. Он не хотел этой чести. Неслыханно! Каждый катуанский мальчик, каждая девочка мечтали стать Ханом. Все, кроме Цзяминя. Тогда маленькая неопытная Сали подумала: раз он отнекивается, значит, точно достоин. Теперь она знала правду. Цзяминь был искренен, но никто ему не верил. И она не верила.

Сали всегда была рядом – она стала Волей Хана сразу вслед за братом Цзяминя. И вот он погиб, как и его народ, а скоро умрет и она. Потому что Цзяминь не сказал «нет». Она присоединится к нему, пусть даже их города разгромлены, а племена рассеяны и порабощены. Она бросит сородичей, как бросил их он. Сали знала, что это правда, пусть даже не рискнула бы упрекнуть Цзяминя вслух. Она понимала его как никто.

Она догадывалась, что гибель Цзяминя не была случайностью. Он всю жизнь боролся со своим положением. Физическое преображение, которому подвергались те, кто становился Ханом, исказило его ум и покрыло шрамами душу. Необходимость быть достойным своего титула, тяжкое бремя правления и огромная ответственность изменили мягкий нрав Цзяминя, и он нашел для себя выход, не задумываясь о последствиях. О гибели городов. О порабощении сородичей. Об исчезновении Катуа.

Все потому, что он не сказал «нет».

Сали вновь закрыла глаза. Она думала о Незре, о своем народе, о погибших родных, о Мали. Быть может, последней в их роду. Семя, которое, вероятно, никогда не даст ростка. Мали. Ее сестра была еще жива. Где-то там, в землях Чжун.

Время шло, и сердце в груди Сали грохотало.

Она открыла глаза. Все стало совершенно ясно.

Она обняла своего самого давнего и близкого друга и поцеловала его в губы.

– Я знаю, что должна сделать. Ты не смог отказаться, а я смогу. Я должна это исправить. Прости, что не присоединюсь к тебе, Цзяминь. Только не сейчас. Ты поймешь.

Сали повернулась и вышла из зала, который должен был стать местом ее упокоения. Она толчком открыла дверь, напугав ждавших ее Джамсу и шаманов.

Старший шаман ахнул:

– Сальминдэ, что ты делаешь? Обратной дороги нет. Ты должна остаться и исполнить свой долг как Воля…

– Я еще не закончила, – прервала Сали и зашагала прочь от храма, не оглядываясь. – Объявляю себя Искателем Души. Я отыщу следующего Хана.