Текст книги "Чародей"

Все в ужасе смотрели на него, обескураженные зрелищем владыки Египта, с ошарашенным лицом сидящего по пояс в липком нильском иле.

На долгую минуту все лишились дара речи. Затем Минтака рассмеялась. Это получилось не преднамеренно, просто картина была слишком потешная, чтобы удержаться. А начав, она уже не могла остановиться. Смех у нее был такой заразительный, что его подхватили служанки. Их хихиканье передалось егерям и лодочникам. Даже Таита присоединился к веселью, расхохотавшись в голос.

На миг показалось, что Нефер вот-вот расплачется, но потом гнев, так долго обуздываемый, прорвался наружу. Юноша ухватил пригоршню густой черной грязи и метнул в покатывающуюся со смеху царевну. Переживаемое унижение придало руке сил и меткости, а Минтака, обессилев от хохота, не успела увернуться, и ком попал прямо ей в лицо. Перестав смеяться, девушка уставилась на Нефера; черная маска медленно обтекала с ее лица вокруг глаз.

Пришел черед Нефера смеяться. Продолжая сидеть в трясине, он запрокинул голову и излил все свое огорчение и унижение в потоке громкого язвительного хохота. Когда фараон веселится, весь мир радуется вместе с ним. Рабы, гребцы и ловчие загоготали с удвоенной силой.

Минтака быстро оправилась от потрясения и без предупреждения ринулась с обрыва в атаку, всем своим весом обрушившись на Нефера. Нападение оказалось таким внезапным, что юноша не успел даже набрать воздуха в легкие, прежде чем ушел с головой под воду с сидящей на нем противницей.

Фараон старался найти в скользком дне опору и выбраться на поверхность, но девушка вдавила его в ил, а руки сцепила в замок на его шее. Он пытался сбросить ее, но царевна была проворной и скользкой, как уж, чему особенно помогала покрывшая ее кожу жидкая грязь. Огромным усилием Нефер приподнял ее ровно настолько, чтобы высунуть голову и глотнуть воздуха, а затем снова скрылся под водой. Ему удалось вывернуться из-под нее и оказаться сверху, но удержать ее в захвате оказалось чрезвычайно трудно. Гиксоска извивалась и пиналась с неожиданной силой. Ее туника задралась до пояса, обнажив ровные ноги. Одной из них она обхватила его ногу и повисла на ней. Теперь противники оказались лицом к лицу, и Нефер ощущал через слой липкой грязи тепло ее тела.

Всего пара дюймов разделяла их перепачканные лица, длинные волосы падали ей на глаза. Нефер с удивлением понял, что под маской из грязи она улыбается ему. Он улыбнулся в ответ, и оба рассмеялись. Но уступать никто не хотел, и борьба продолжалась.

Его грудь была обнажена, тонкая ткань ее одежды промокла и уже не шла в расчет. Голые ноги девушки все еще оплетали его ногу. Юноша потянулся, надеясь высвободиться из этой крепкой хватки. Случайно правая его рука легла на крепкую округлую ягодицу, мышцы которой энергично сокращались.

Странное и сладостное чувство разлилось вдруг по всему его телу, и желание одержать победу в этой схватке напрочь покинуло юношу. Позволив ей бороться в свое удовольствие, он довольствовался тем, что удерживал ее и наслаждался этим новым и неизведанным ощущением.

Она вдруг перестала смеяться, в свою очередь сделав ошеломляющее открытие. Между нижними частями их тел возникло нечто твердое, чего еще миг назад не существовало. Неизвестный предмет был такой большой и осязаемый, что она не могла его не заметить. Минтака сжала бедра в надежде понять, что это такое, но от этого таинственная штуковина стала еще крупнее и тверже. Это было нечто неизвестное, и, будучи любознательной по натуре, девушка повторила прием.

Она даже не заметила, что соперник прекратил попытки сбросить ее, а его левая рука обвила верхнюю часть ее туловища. Правая же его ладонь сжимала ее зад, и когда она подалась к нему бедрами, чтобы исследовать таинственный предмет, он сделал толчок ей навстречу, а стискивающая ягодицы рука юноши подтянула девушку еще ближе к нему. Отросток приник к ней, как если бы был неким маленьким живым существом, действующим само по себе.

Прежде царевна даже вообразить не могла чувства, обуявшего ее. Неожиданно это загадочное создание обрело значимость куда большую, чем все, о чем она мечтала до этого. Все ее существо наполнилось жаркой, томительной негой. Не сознавая, что делает, Минтака опустила руку, пытаясь схватить зверька, как если бы то был котенок или щенок.

А затем с потрясением, как от удара под дых, вспомнила чудные истории, которые рассказывали ей рабыни про эту штуку и про то, что вытворяют ею мужчины. Не раз служанки описывали ей этот процесс в пугающих подробностях. До сих пор она отмахивалась от этих россказней, как от чистой выдумки, потому как отростки, болтающиеся между ног ее младших братьев, никак не согласовывались с этими ужасами.

С особенной четкостью припомнились ей слова Саак, ее рабыни-нумидийки: «Ты не захочешь больше молиться Хатхор, стоит тебе хоть раз увидеть одноглазого бога, когда он во гневе».

Минтака вырвалась из объятий Нефера и села в грязи, озабоченно глядя на него. Юноша тоже сел и воззрился на нее в ответ. Оба дышали, как если бы только что бегали наперегонки.

Уловив неладное, зрители на обрыве перестали хохотать и веселиться, тишина становилась гнетущей.

– Ваше величество, – своевременно вмешался Таита. – Если вы и дальше намерены плавать, то завтрак будет не у вас, а у какого-нибудь крокодила.

Поднявшись на ноги, Нефер подошел к Минтаке и помог ей встать, действуя так бережно, будто она была сделана из тончайшего хурритского стекла.

Служанки увели царевну – перемазанную илом, со спутанными волосами, липкими плетями ниспадающими на лицо и плечи, – на поиски ближайшего озерца чистой воды за пологом тростника. Когда некоторое время спустя она вернулась, на ее коже не осталось ни малейшего следа грязи. Рабыни захватили с собой смену одежды, поэтому Минтака предстала в расшитом шелковом переднике, украшенном жемчугами, на руках позвякивали золотые браслеты, а на шее висело ожерелье из бирюзы и цветного стекла. Волосы, хотя и влажные, были аккуратно расчесаны и заплетены.

Нефер поспешил ей навстречу и проводил к исполинскому колбасному дереву, в тени раскидистых ветвей которого был накрыт завтрак. Поначалу юная пара держалась смущенно и сдержанно, все еще потрясенная недавно сделанным сообща открытием, но вскоре природная бойкость возобладала, и они присоединились к общей болтовне. Но взгляды их почти не разлучались, а каждое произнесенное слово предназначалось только друг другу.

Минтака обожала загадки и вызвала царя на соревнование. Для Нефера дело осложнялось тем, что подсказки она давала на гиксосском языке.

– У меня один глаз и острый нос. Я пронзаю жертву насквозь и обратно, но крови не проливаю. Кто я?

– Ну, это просто! – Нефер ликующе рассмеялся. – Ты – швейная игла.

Минтака вскинула руки, признавая поражение.

– Исполняй желание! – загалдели рабыни. – Фараон ответил верно, пусть загадывает желание.

– Спой песню, – потребовал юноша. – Только не про мартышку – на сегодня мы про нее уже наслушались.

– Я исполню для тебя «Песнь Нила», – согласилась царевна.

Когда она закончила эту песню, Нефер сразу потребовал другую.

– Только если вы поможете мне, ваше величество, – сказала девушка.

Фараон обладал звонким тенором, но иногда не попадал в ноты, и тогда Минтака покрывала его ошибку, и с ее помощью он пел гораздо лучше, чем самостоятельно.

Разумеется, Нефер захватил на пикник доску и камешки для бао. Таита приучил его к этой игре, и мальчик знал в ней толк. Устав петь, он предложил Минтаке сыграть в бао.

– Тебе придется быть снисходительным ко мне, я ведь новичок, – предупредила фараона девушка, когда они садились за доску.

Бао была игра египетская, и на этот раз Нефер рассчитывал легко взять верх.

– Не переживай, я тебя научу, – подбодрил он ее.

Таита усмехнулся, потому как за время пребывания во дворце в Бубастисе, пока они ухаживали за младшим братом Минтаки, им довелось провести несколько часов за игрой в бао. После восемнадцати ходов ее красные камни завладели западной крепостью и угрожали фараонову центру.

– Я правильно ходила? – робко спросила царевна.

Нефера спас окрик со стороны берега. Подняв глаза, он увидел галеру под флагом регента, быстро идущую по проливу.

– Какая жалость! Как раз когда игра начала становиться увлекательной! – воскликнул юноша и начал торопливо убирать доску.

– А нам нельзя от них спрятаться? – спросила Минтака.

Нефер покачал головой:

– Нас уже заметили.

Этого явления он ожидал все утро. Рано или поздно регент должен был услышать о его самовольной вылазке и послать Асмора вернуть беглого подопечного.

Галера уткнулась носом в берег у того места, где был устроен завтрак. Асмор спрыгнул на сушу и подошел к фараону:

– Регент очень недоволен твоей отлучкой. И просит тебя немедленно вернуться в храм, где твоего внимания ожидают важные государственные дела.

– А я очень недоволен твоими дурными манерами, вельможа Асмор, – ответил Нефер, пытаясь хотя бы отчасти возместить урон своей гордости. – Я не какой-нибудь конюх или слуга, чтобы ко мне обращались в таком тоне. Ты также не выказал должного уважения царевне Минтаке.

Но бесполезно было скрывать, что с ним обращаются как с ребенком. Тем не менее юноша старался поддержать свое достоинство и пригласил Минтаку плыть домой в его лодке, оставив служанок на другом суденышке. Таита удалился на нос, чтобы эти двое могли наконец поговорить наедине. Не вполне уверенный, чего ожидать от девушки, Нефер изумился, когда вместо светских любезностей царевна с ходу принялась обсуждать надежды на успех мирных переговоров.

Положение дел она себе представляла хорошо и судила о нем уверенно, чем немало впечатлила его.

– Если бы нам, женщинам, позволили править этим миром, то этой дурацкой войны никогда бы не случилось, – подытожила Минтака.

Нефер, разумеется, не мог с этим согласиться. Они оживленно спорили всю дорогу до храма. Путешествие показалось молодому фараону чересчур коротким, и когда они сходили на пристань, он взял царевну за руку:

– Я хотел бы снова увидеться с тобой.

– Я тоже хотела бы этого, – ответила девушка, не убирая руки.

– Скоро, – продолжал Нефер.

– Очень скоро.

Она улыбнулась и тихонько высвободила ладонь. Глядя, как Минтака удаляется в сторону храма, Нефер чувствовал себя так, будто потерял что-то важное.

– Мой господин, ты ведь участвовал в обряде лабиринтов Амона-Ра, – сказал Таита. – Тебе известно о тяжком бремени, возложенном на меня богами. Ты знаешь, что я не посмею ослушаться их воли, а потому никогда не пойду наперекор твоим выгодам. У меня имелся веский довод поспособствовать мальчику в этой в конечном счете совершенно безобидной выходке.

Успокоить Наджу оказалось не так просто. Его до сих пор бесило, что Нефер ускользнул от Асмора и провел утро на болотах в обществе гиксосской царевны.

– Как могу я тебе верить, если ты помогал Неферу? Ну уж нет! Эта глупая затея – твоих рук дело.

– Господин, ты должен понять, что ради успеха нашего предприятия я должен пользоваться полным доверием молодого фараона. Если будет казаться, что я пренебрегаю твоими приказами и властью, мальчик убедится в моей прежней преданности ему. Это поможет мне исполнить сложную задачу, возложенную на меня лабиринтами.

Таита ловко отводил все обвинения регента, пока тот не перестал злиться и только буркнул недовольно:

– Такого не должно повториться, маг. Разумеется, я верю в твою преданность – воистину ты был бы дураком, если бы нарушил прямо высказанную волю богов. И тем не менее отныне и впредь Нефер не должен покидать своих покоев иначе как в сопровождении Асмора и надежной охраны. Я не могу допустить, чтобы он исчез.

– Как продвигаются переговоры с Пастушьим царем? Могу ли я чем-нибудь помочь тебе достичь успеха в этом деле? – Таита ловко пустил собак по другому следу, и Наджа поддался на уловку.

– Апепи нездоровится. Этим утром у него случился приступ кашля столь сильного, что у него пошла горлом кровь и ему пришлось уйти с переговоров. Но не будучи в силах участвовать в них сам, он не позволяет никому его замещать, даже вельможе Троку, хотя обычно доверяет ему во всем. Только богам известно, через какое время этот здоровенный медведь сможет продолжить обсуждение. Его болезнь может задержать нас на многие дни, а то и на недели.

– А что за хворь у Апепи? – поинтересовался Таита.

– Не знаю… – Наджа не договорил, осененный идеей. – Ну как я раньше об этом не подумал? С твоими-то способностями ты легко сумеешь его исцелить. Ступай к нему немедленно, маг, и постарайся хорошенько.

Приближаясь к царским покоям, Таита еще во дворе услышал голос Апепи – будто рык угодившего в ловушку черногривого льва. Когда евнух вошел в палаты, рев сделался еще громче. В дверях Таиту едва не сбили с ног трое жрецов Осириса, в ужасе убегающих от царя. В косяк двери врезался тяжелый бронзовый светильник. Его метнул через всю комнату повелитель гиксосов, который сидел голый на кипе шкур и скомканных простыней в середине покоя.

– Где ты пропадал, Чародей? – взревел он, едва завидев Таиту. – Я послал Трока за тобой еще до рассвета, чтобы ты спас меня от этих проклятых жрецов с их вонючими ядами и раскаленными щипцами. Почему ты появляешься только к полудню?

– Я не видел Трока. Но пришел сразу, как только узнал от вельможи Наджи, что ты нездоров.

– Нездоров? Я не просто нездоров, Чародей, я на краю могилы.

– Давай посмотрим, нельзя ли как-нибудь тебя спасти.

Апепи лег на поросший волосами живот, и Таита увидел у него на спине громадную багровую опухоль. Размером она была с два сжатых царских кулака. Стоило старику слегка коснуться ее кончиками пальцев, как гиксос снова взревел и покрылся потом.

– Полегче, Таита! Ты ничуть не лучше всей этой своры египетских жрецов!

– Откуда взялась эта шишка? – Таита отступил на шаг. – Что ты чувствуешь?

– Началось все с сильной боли в груди. – Апепи показал где. – Потом появился кашель, и стало еще больнее. Было такое чувство, что внутри у меня что-то шевелится, после чего боль сместилась в спину и возникла эта шишка.

Потянувшись рукой за лопатку, царь коснулся опухоли и снова застонал.

Перед тем как продолжить, Таита приготовил настой из красного шепена, навевающего сон цветка. Принятая доза должна была свалить с ног молодого слона, но, хотя глаза у Апепи закрылись, а речь стал невнятной, он не уснул. И когда Таита снова коснулся опухоли, царь застонал. Но иных протестов не последовало.

– Глубоко в твоей плоти находится чужеродное тело, господин, – подвел Таита итог обследования.

– Это меня не очень удивляет, Чародей. Злые люди, египтяне по преимуществу, шпиговали меня чужеродными телами с тех самых пор, как я выбрался из пеленок.

– Я бы предположил, что это наконечник стрелы или острие копья, но входного отверстия не видно.

– Протри глаза, старикан. Да я весь усеян ими!

Волосатое тело царя и впрямь было испещрено рубцами от старых боевых ран.

– Придется резать, – предупредил больного Таита.

– Так режь, Чародей, и перестань рассусоливать, – рявкнул Апепи.

Пока Таита доставал из сундучка бронзовый скальпель, Апепи поднял с пола толстый кожаный ремень и сложил его вдвое. Потом закусил его зубами и лег, подставив спину.

– Идите сюда! – обратился Таита к стражам у дверей. – Держите царя.

– Прочь, глупцы! – отменил приказ Апепи. – Я не нуждаюсь в том, чтобы меня держали.

Таита склонился над ним, рассчитывая угол и глубину надреза, затем сделал решительное и сильное движение скальпелем. Апепи замычал со стиснутыми зубами, но не дернулся. Когда из раны хлынул фонтан темной крови и густого желтого гноя, Таита отпрянул. Тошнотворный смрад наполнил комнату. Врач отложил скальпель и засунул в разрез указательный палец. Кровь не позволяла туда заглянуть, но он нащупал глубоко в ране что-то острое. Таита взял вырезанный из слоновой кости пинцет, который заранее приготовил, и стал прощупывать разрез. Наконец кончик пинцета натолкнулся на твердое.

Апепи перестал мычать и лежал неподвижно, если не считать непроизвольных сокращений мышц спины. Он резко и с шумом втягивал воздух носом. С третьей попытки Таите удалось ухватить твердый предмет пинцетом; с усилием маг принялся тянуть и наконец почувствовал, что предмет поддается и движется к поверхности. И вот в потоке гноя и сукровицы тот показался на поверхности, и Таита подставил его под лучи света из окна.

– Наконечник стрелы, – объявил старик. – И пробыл в теле долгое время. Удивляюсь, как он давным-давно не вызвал омертвения.

Апепи выплюнул ремень, сел и слабо хмыкнул.

– Клянусь волосатым хозяйством Сутеха, я узнаю эту милую штучку. Один ваш негодяй всадил ее в меня под Абнубом десять лет назад. В то время мои лекари сказали, что наконечник залег слишком близко к сердцу, чтобы его можно было достать. Поэтому он остался там, и я с тех самых пор вынашивал его.

Взяв треугольной формы кремень из окровавленных пальцев Таиты, царь посмотрел на него с гордым видом собственника.

– Чувствую себя как мать, родившая первенца. Сделаю из него амулет и повешу на золотой цепочке на шею. Ты наложишь на него заклятие, оно будет отводить другие стрелы. Что скажешь, Чародей?

– Уверен, что талисман получится в высшей степени действенный, господин.

Таита набрал в рот заранее налитого в чашу подогретого вина с медом, взял медную трубочку и, введя ее глубоко в рану, промыл.

– Пустая растрата хорошего вина. – Апепи обеими руками поднял чашу и влил себе в рот остатки вина вместе с осадком. Потом запустил чашей в дальнюю стену и рыгнул. – В уплату за твою услугу, чародей, я расскажу тебе одну занимательную историю, которая восходит к прошлому нашему разговору на верхушке башни в Бубастисе.

– Я весь обратился в слух, ваше величество.

Таита склонился над больным и начал бинтовать открытую рану полосами льняной ткани, бормоча при этом соответствующее заклинание:

 
Я связываю тебя, творение Сета.
Я закрываю твои красные уста, создание великого зла.
 

Апепи резко перебил его:

– Трок предложил мне лакх золота в качестве выкупа за Минтаку.

Руки мага замерли. Он застыл с наполовину обмотанным вокруг могучей груди царя бинтом.

– И какой вы дали ему ответ, ваше величество?

Таита был так расстроен, что царский титул против воли сорвался у него с языка. Сватовство Трока сулило серьезные и непредвиденные осложнения.

– Я сказал ему, что выкуп за невесту составляет пять лакхов. – Апепи ухмыльнулся. – Этот кобель так разохотился до моей маленькой сучки, что похоть застила ему глаза. Но хотя за многие годы он наворовал у меня кучу добра, пяти лакхов ему никогда не собрать.

Гиксос снова рыгнул.

– Не переживай, Чародей. Минтака слишком ценна, чтобы отдавать ее кому-нибудь вроде Трока, когда я могу с ее помощью приковать к себе твоего маленького фараона.

Он встал и поднял мускулистую руку, пытаясь из-под нее взглянуть на забинтованную спину, отчего сделался похож на ворона, сунувшего голову под крыло.

– Ты прежде срока превратил меня в мумию, но это была славная работенка. – Апепи рассмеялся. – Ступай и скажи своему регенту, что я готов еще разок отравиться запахом его благовоний. Через час буду в зале переговоров.

Наджу умилостивил успех Таиты и послание, принесенное им от Апепи. Любые сомнения, которые еще оставались у него в отношении мага, рассеялись.

– Я загнал старого мерзавца Апепи в угол, – ликовал регент. – Он уже был готов пойти на бо́льшие уступки, чем сам это осознавал. Вот почему я так разозлился, когда гиксос сбежал с переговоров и завалился на лежанку.

Наджа так гордился собой, что не мог усидеть на месте, но вскочил и стал расхаживать по каменным плитам.

– Как он себя чувствует, маг? Ты дал ему какое-нибудь зелье, затуманивающее разум?

– Я влил в него дозу, которая свалила бы буйвола, – заверил его Таита.

Подойдя к сундучку с благовониями, Наджа взял зеленую бутылочку с духами, налил на ладонь и стал втирать в шею.

– Ну, тогда у меня все преимущества. – Он направился к двери, но остановился и оглянулся через плечо. – Идем со мной. Прежде чем я покончу с Апепи, мне могут пригодиться твои чары.

Опутать Апепи хитрыми речами оказалось вовсе не таким простым делом, как Наджа надеялся. На гиксосе, похоже, не сказывались ни болезнь, ни лечение, и он, как всегда, кричал и стучал кулачищем по столу еще долго после того, как сторож на стене храма объявил о наступлении полночи. Ни одно из предлагаемых Наджей соглашений не устраивало его, и наконец даже Таиту утомила царская неуступчивость. Наджа объявил очередной день переговоров закрытым и под карканье ворон во дворе поплелся в свою опочивальню.

Назавтра в полдень, когда владыки встретились снова, Апепи выказывал ничуть не большую склонность внимать доводам разума, и переговоры пошли еще более бурно. Таита как мог старался остудить горячие головы, но Апепи лишь с большим трудом поддавался увещеваниям. В итоге лишь на пятый день писцы начали заносить условия договора на глиняные таблички, одновременно иератическим шрифтом и иероглифами, на гиксосском и египетском языках. Работа заняла всю ночь.

До сей поры Наджа не допускал фараона Нефера-Сети до участия в переговорах. Он отвлекал его повседневными делами: занятиями с учителями и тренировками с оружием, устраивал встречи с послами, купцами и священнослужителями, которые выпрашивали уступок или пожертвований. Наконец Нефер взбунтовался, и тогда Наджа отправил его на соколиную охоту в обществе младших сыновей Апепи. Вылазка получилась далеко не безмятежная: первый день окончился жарким спором из-за добычи, едва не перешедшим в потасовку.

На следующий день по совету Таиты к охотникам присоединилась царевна Минтака, взяв на себя должность миротворца. Даже старшие братья уважали сестру, поэтому смирили гнев, тогда как в иной обстановке обнажили бы мечи и набросились на египтян. Пока Минтака ехала рядом с Нефером в его колеснице, его враждебность утихала. Переставая замечать похвальбу и задиристость неотесанных родичей царевны, юноша наслаждался ее умом и осведомленностью, не говоря уж о ее близком присутствии. В тесном пространстве повозки, пока они преследовали по пересеченной местности стада газелей, их часто бросало друг на друга; в таких случаях девушка хваталась за Нефера и долго не отпускала, даже когда непосредственная опасность оставалась позади.

Вернувшись в храм, Нефер послал за Таитой, якобы желая поделиться с ним впечатлениями от охоты, но мысли его витали далеко. Даже когда наставник поинтересовался успехами любимого сокола мальчика, Нефер едва его услышал. А потом неожиданно спросил:

– А тебя не удивляет, Таита, какими нежными и теплыми бывают девушки?

На утро шестого дня писцы завершили работу, и записанные на пятидесяти табличках условия мирного договора готовы были к утверждению. На этот раз Наджа пригласил фараона принять участие в церемонии. Присутствовали и отпрыски Апепи, включая Минтаку.

Снова храмовый двор заполнился блестящей толпой венценосных и знатных особ, и царский глашатай торжественно начал зачитывать текст договора. Нефер сразу обратился в слух. За проведенные с Минтакой дни они много обсуждали эту тему и теперь обменивались многозначительными взглядами всякий раз, когда обнаруживали недоработку или пропуск в том или ином условии. Впрочем, таковых оказалось немного, и Нефер не сомневался, что узнаёт тайное влияние Таиты в изложении многих условий длинного соглашения.

Наконец настало время прикладывать печати. Под резкие рулады бараньих рогов Нефер вдавил свою печать во влажную глину. Апепи сделал то же самое. Неферу неприятно было видеть, что гиксос узурпировал священное право фараона и завел у себя государственную печать.

Под пристальным взором Наджи, чувства которого скрывал толстый слой грима на лице, новые соправители двух царств обнялись. Апепи заключил гибкую фигуру Нефера в свои медвежьи объятия, и все собрание разразилось громкими криками: «Бак-кер! Бак-кер!» Воины били оружием в щиты или колотили тупыми концами копий и пик по каменным плитам пола.

Неферу едва не сделалось дурно от источаемого телом Апепи густого запаха. Чего гиксосы так и не позаимствовали из обихода египтян, так это понятия о телесной чистоте. Нефер утешал себя мыслью о том, что уж если ему неприятен этот запах, то какое испытание ждет Наджу, когда царь обратит внимание на него. Мальчик аккуратно высвободился из кольца рук соправителя-фараона, но Апепи широко улыбнулся ему с высоты своего роста и, будто добрый дядюшка, положил волосатую лапищу на хрупкое плечо Нефера.

– Жители могущественной земли, которая теперь снова стала единой, я обязуюсь служить вам и любить мое отечество, – обратился гиксос к толпе. – В доказательство этого я предлагаю выдать мою дочь царевну Минтаку за фараона Нефера-Сети, с которым мы совместно управляем Египтом. За фараона Нефера-Сети, делящего со мной корону Верхнего и Нижнего царств, который станет мне сыном, а сыновья коего будут моими внуками!

Над двором повисла тишина: присутствующие переваривали это неожиданное заявление. А затем народ разразился еще более восторженными криками одобрения, а стук оружия и топот подбитых гвоздями сандалий воинов сделались оглушительными.

На лице фараона Нефера-Сети появилось такое выражение, которое, если бы речь шла о простом смертном, можно было обозначить как дурацкую улыбку. Он глядел через двор на Минтаку. Девушка застыла, закрыв ладонью рот, как если бы старалась сдержать крик или стон, а ее широко раскрытые глаза в изумлении смотрели на отца. Постепенно щеки ее залила густая краска, и она бросила застенчивый взор на Нефера. Они смотрели друг на друга так, будто в этом переполненном дворе не было никого, кроме них двоих.

Таита наблюдал за ними от подножия фараонова трона. Он понял, что Апепи точно рассчитал момент для подобного заявления. Теперь никто, будь то Наджа, Трок или еще кто-то, не смог бы воспрепятствовать этому браку.

Таита располагался недалеко от трона Наджи. Даже толстый слой грима не мог спрятать жестокого разочарования регента, прекрасно понимавшего, какие сложности сулит ему такой поворот. Женившись на Минтаке, Нефер окажется недосягаем для него. Наджа чувствовал, как двойная корона ускользает из его цепких рук. Видимо, он ощутил на себе взгляд Таиты, потому как посмотрел в его сторону. Лишь на краткий миг Таите удалось заглянуть в самую глубину его души. Ему показалось, что он смотрит в пересохший колодец, до краев полный кобрами, в честь которых регент и получил свое имя. Потом Наджа прикрыл злые желтые глаза, холодно улыбнулся и кивнул в знак согласия и одобрения, но евнух знал, что в голове регента кипят иные мысли. Однако были они настолько стремительными и запутанными, что даже магу не по силам было уловить их.

Таита перенес внимание на стоящего среди гиксосов Трока. В отличие от регента, военачальник даже не пытался скрыть своих чувств. Его обуревала черная ненависть. Борода у него встопорщилась, а лицо опухло от прилива крови. Он приоткрыл рот, как будто намереваясь выразить возмущение или протест, но затем снова стиснул зубы и взялся за эфес меча. Пальцы у него побелели – с такой силой он сжимал рукоять, и на миг Таите показалось, что Трок готов выхватить клинок и прорубить себе путь через толпу к хрупкой фигурке Нефера. С огромным трудом гиксос взял себя в руки, пригладил бороду, потом резко повернулся и зашагал прочь со двора. Толчея была такая, что этого почти никто не заметил. Только Апепи посмотрел ему вслед с презрительной ухмылкой.

Как только Трок скрылся между гранитными колоннами со статуями Хатхор, Апепи снял руку с плеча Нефера и подошел к трону Наджи. Он легко поднял регента с подушек и прижал к груди еще более пылко, чем прежде фараона. Губы его почти прижались к уху Наджи.

– Больше никаких египетских трюков, ароматный мой цветочек, – едва слышно проговорил он. – Не то я засуну их в твою задницу так глубоко, насколько руки хватит.

Царь уронил Наджу на подушки, потом уселся на трон, поставленный для него. Побледневший регент приложил к носу надушенный льняной платок, собираясь с мыслями. По двору волна за волной прокатывались одобрительные крики. Как только они стихали, Апепи ударял кулачищами по подлокотникам кресла, побуждая к новым восторгам, и ликование начиналось снова. Повелитель гиксосов очень радовался сам и побуждал к этому остальных до тех пор, пока у них не иссякли силы.

С короной дешрет на голове, обозначающей властителя Нижнего Египта, он был самой заметной фигурой. Рядом с ним Нефер, даже украшенный высокой короной хеджет, казался сопляком. Наконец, после последнего взрыва радости, Наджа поднялся и вскинул обе руки. Наступило благодатное молчание.

– Пусть подойдет священная дева!

Выступив во главе своих прислужников, верховная жрица храма подошла к двойному трону. Перед ней две жрицы несли короны-пшент двойного царства. Под звуки хора, воспевающего богиню, достопочтенная настоятельница сняла с голов соправителей одинарные короны и заменила их двойными, символизируя объединение Египта. Затем она дрожащим голосом благословила обоих фараонов и новую страну, после чего удалилась в недра храма. Последовала минута неопределенности, потому как в долгой истории Египта то была первая церемония добровольного объединения и никто не знал, каким порядком следует ее проводить.

Наджа решил использовать заминку к своей пользе. Он снова поднялся и встал напротив Апепи:

– В этот знаменательный и благословенный день мы празднуем не только воссоединение двух царств, но также помолвку фараона Нефера-Сети и прекрасной царевны Минтаки. Посему да будет объявлено по всем двум царствам, что свадьба состоится в этом самом храме в тот день, когда фараон отметит свое совершеннолетие или когда он совершит подвиг, подтверждающий его способность носить корону и править самолично, без регента, призванного оберегать его и давать советы.

Апепи нахмурился, а Нефер всплеснул руками в отчаянии, но было поздно. Объявление прозвучало во всеуслышание, а в качестве регента Египта Наджа говорил от имени обоих венценосных персон. Теперь, если Неферу не удастся поймать собственную богоптицу или пройти по Красной дороге, тем самым подтвердив свою зрелость как правителя, Наджа будет на законных основаниях оттягивать свадьбу еще много лет.

Ловкий удар, подумал Таита с горечью, хотя не мог не признать скрытого в нем тонкого расчета. Быстро все обдумав и точно рассчитав момент, Наджа отвел грозящее ему поражение. Видя, что соперники выбиты из колеи, регент поспешил закрепить успех:

– На этой же счастливой ноте я приглашаю фараона Апепи и фараона Нефера-Сети на мою собственную свадьбу с царевнами Хезерет и Мерикарой. Эта радостное торжество состоится через десять дней, в первый день праздника Исиды Восходящей в храме богини в Фивах.