Текст книги "Статус. Почему мы объединяемся, конкурируем и уничтожаем друг друга"

16. Верить в иллюзию

Наш излюбленный нарратив о человечестве рассказывает о героическом пути прогресса. О стреле истории, следах на песке, нашем общем божественном предначертании. Подобное убеждение повсюду способно найти себе доказательства: в быстро развивающихся науке и технологиях, растущем уровне жизни. Последние 500 лет мы переживаем научную революцию и так называемое просвещение – два великих интеллектуальных движения, которые привели нас к чудесам современного прогресса и опровергли иррациональные верования прошлого. У нас больше нет причин цепляться за безумные идеи. Тогда почему же миллиарды людей все-таки не могут их отпустить? Почему мы остаемся суеверными, внушаемыми и религиозными? Живучесть иррационального остается загадкой. Но статусная игра предлагает объяснение. Люди – не герои, шагающие по полному чудес пути прогресса, а игроки, запрограммированные играть. Чтобы добиться в играх успеха, мы ищем сторонников с высоким статусом. Когда мы их находим, включается наш механизм «подражай – льсти – приспосабливайся». Мы копируем не только их поведение, но и их убеждения. И чем больше мы верим, тем выше поднимаемся. Итак, стимулом является вера, а не правда.

Именно так мы приходим ко многим своим самым сокровенным убеждениям. Может показаться, что мы выбираем их, как повар составляет рецепт, внимательно анализируя многообразие вариантов, прежде чем сделать выбор. Но обычно мы верим в то, во что верят наши группы, и покорно копируем взгляды наших элит, принимая мир таким, каким видят его они. Так играют в статусные игры, и так работает человеческая культура. Трудно ожидать, что мы лично проверим каждый факт, на который вынуждены полагаться; вместо этого мы смотрим вверх, ожидая указаний. У нас есть вера. Мы веруем. И иногда мы умудряемся поверить в полное безумие.

Это хорошо знает Маранда Динда. В 2012 году она в свои 18 лет готовилась рожать ребенка дома в сельском районе Пенсильвании. Но найти подходящую свободную акушерку было непросто. На это потребовались месяцы. Зато когда семья Маранды наконец нашла акушерку, та превзошла все ожидания. В день первой встречи акушерка появилась в доме, нагруженная пакетами, книгами, журналами, со стетоскопом. Она вела себя дружелюбно, но по-деловому. Акушерка уселась в старое деревянное кресло-качалку, купленное Марандой на гаражной распродаже. Десять лет работы за плечами, восемь собственных детей – эта женщина была настоящей находкой для беременной Маранды. «Она казалась надежной и умной», – вспоминает женщина. Акушерка задала серию стандартных вопросов:

– На каком вы месяце?

– Как себя чувствуете?

– Какую выбрали кроватку?

А потом вдруг неожиданно спросила:

– А вы не думали об отказе от вакцинации?

«Я не знала, что она имеет в виду, – рассказывала Маранда. – Вакцинация была для меня чем-то, что просто берут и делают. Идешь к врачу, и он делает укол. Это как оплата счетов за электричество или заправка машины. С тем же успехом акушерка могла спросить: „Вы пробовали не заправлять машину? Не думаете ли попробовать?“»

«Не понимаю, о чем вы», – ответила Маранда акушерке.

Дальше она сидела в собственной гостиной и слушала пересказ какой-то новой для себя, дикой фантазии. Акушерка рассказала, что, когда вакцинировали ее первого ребенка, все изменилось во мгновение ока. Бам! – он получил вакцину и заболел аутизмом. В его глазах погас свет. И разве Маранда не знает, что от вакцин у ребенка может развиться диабет? А потом всё обставят так, как будто вы его били? Это один из побочных эффектов – ребенок выглядит прямо как будто над ним издевались. И тогда служба опеки может забрать малыша. «Но в любом случае, – подвела итог акушерка, – вы должны сами принять решение. Все зависит от вас. В гугле много первоклассной информации».

После ухода акушерки Маранда принялась исследовать этот вопрос. Она прибегла к помощи гугла, как ей и сказали. Маранда напечатала в поисковике «почему не стоит вакцинироваться». И система выдала ей кучу информации: алфавитный перечень ингредиентов вакцин и объяснения, почему они опасны, блоги, где подробно описывалось, как дети заболевали эпилепсией и умирали после вакцинации, видео о «большой фарме» и денежных премиях, которые платят докторам за то, что они травят детей. Маранда зашла по ссылке на сайт доктора Джозефа Мерколы, «одного из лучших авторов New York Times, награжденного призом „За радикальные изменения в сфере здравоохранения“». Все выглядело профессионально. Убедительно. МЕРКОЛА: СТАНЬТЕ ХОЗЯЕВАМИ СВОЕГО ЗДОРОВЬЯ. На момент написания этой книги в заглавной статье заявлялось: «По данным исследования, в котором приняли участие 7850 человек, у вакцинированных детей в 22 раза повышается уровень заболеваемости ушными инфекциями, в 32 раза – синуситом, в 4 раза – аллергией, в 2 раза – астмой, в 4 раза – сенной лихорадкой, в 3 раза – СДВГ, в 19 раз возрастает риск расстройств аутистического спектра. И все же 98 % родителей делают своим детям прививки».

Затем Маранда заглянула в фейсбук. «Фейсбук стал главным источником информации, – вспоминает она. – Ты находишь в фейсбуке группу, вступаешь в нее, и она тебя засасывает». Одна из групп называлась «Хорошие матери сомневаются в вакцинах». Маранда запостила первый комментарий, заявив о себе как о «сомневающейся в вакцинации». Ждать пришлось недолго. Сообщество навалилось на нее, как слизни на земляного червя. «Меня бомбардировали сообщениями: „Я была няней и повидала, какой вред наносят вакцины“, „У меня пятеро детей, я вакцинировала первого, и вот что вышло“, „Я исследую этот вопрос 35 лет“». Эти истории завораживали Маранду и одновременно приводили в ужас. Но вместе с тем она почувствовала себя лучше. Маранде было 18 лет, все ее друзья учились в колледже, вокруг не было матерей, с которыми можно поговорить, кроме ее собственной. «Мне стало тепло и уютно».

Но вовлечение Маранды в группу происходило не только за счет награды в виде связи. «Я действительно уважала сильных и уверенных в себе женщин, – рассказывает она. – Я выросла в женской семье. И я думала: „Посмотрите только на этих матерей, на этих опытных женщин, которыми я окружена. Они намного умнее меня. Я не знаю, что делаю, а они все знают“. Это было как… представьте, что вы маленький ребенок, который мечтает стать пожарным, и приходите в пожарную часть, видите всех этих здоровых, полных сил борцов с огнем, знающих свое дело. Вы думаете: „Я просто хочу быть как они“. Я хотела быть классной, сильной матерью, которая берет знания и использует их себе во благо, во благо своего ребенка, во благо всего мира».

Перестройка мировоззрения Маранды была стремительной. Она дергала за рычаг игрового автомата статуса и продолжала выигрывать. «За то, что живешь жизнью группы, получаешь социальные награды. В виде лайков в фейсбуке, комментов вроде: „Умница, мамочка! Ты такая сильная, такая умная, ты все делаешь классно!“ – от женщин, часть из которых старше твоей матери». Все это казалось Маранде «захватывающим». «Еще было ощущение, что происходит что-то плохое и мы должны с этим что-то сделать. Мы объединяли силы. Это было похоже на политику».

Вскоре Маранда погрузилась в эту игру добродетели и стала проповедовать свои новые убеждения. Она поговорила с матерью и двоюродными сестрами. Она пользовалась любым предлогом, чтобы вывести разговор на тему отказа от вакцинации. «Очень хочется поднимать эту тему с людьми, с которыми можно поспорить, потому что хочется думать: „Я умнее, чем ты, я знаю больше, чем ты, посмотри на то, о чем я знаю, а ты нет“. Сейчас мне неприятно об этом вспоминать. Я думала, что знаю все. Я считала, что они поймут это и пожалеют, что со мной спорили».

Я спросил Маранду, не было ли дело отчасти в том, что ей хотелось возвращаться в группу и отчитываться, получая статусные награды. «Абсолютно точно, – ответила она. – Причем по любому поводу: „Я ходила сегодня к врачу, и уж я ему показала!“, „Я была у двоюродной сестры и устроила там раздачу“. За это я получала награды. Чем громче твой голос, чем ты упрямее стоишь на своем, тем выше поднимаешься по социальной лестнице. Ты становишься для других людей примером. Ты смотришь на них и думаешь: „Они так уверены во всем, что говорят, они верят в это так сильно, они хотят что-нибудь сделать. Мне надо стать такой же“. Думаю, это происходит неосознанно. Люди хотят, чтобы их почитали. Они хотят попасть в верхушку группы».

После родов Маранда отказалась делать прививки дочери. «Пожалуйста, уважайте мое мнение, – сказала она врачу. – Спасибо». Но в следующие два года она начала чувствовать, что радикальные убеждения товарищей по игре сбивают ее с толку. Маранда всегда гордилась своим рациональным складом ума и тем, что в детстве читала для развлечения научные книги. «Я всегда увлекалась наукой и всей душой доверяла ей». Маранду спас ее бунтарский характер. Она считала, что ее антипрививочная позиция основана на фактах. Но потом стала замечать, как некоторые мамы верят в то, что вакцины – единственная причина возникновения гомосексуальности. Потом кто-то сказал, что СПИДа не существует. А кто-то предупредил, что их всех поместят в лагеря смерти FEMA[33]33
  Федеральное агентство по управлению в чрезвычайных ситуациях (The Federal Emergency Management Agency, FEMA) – подразделение Министерства внутренней безопасности США, занимающееся координацией действий по ликвидации последствий катастроф, с которыми не способны справиться местные власти.


[Закрыть]. «Каждый раз, видя такие комментарии, я думала: „Что за хрень!“ Прошло немало времени, прежде чем я подумала: „Почему что-то я считаю чистой правдой, а про другие вещи думаю, будто это какая-то глупость? Особенно в случае с информацией, которую я получила от кого-то другого“».

Маранда снова обратилась к гуглу. На этот раз она специально искала информацию, противоречащую ее позиции. Она также задумалась о роли официальной медицины в своей жизни. «У меня была астма, мой отец – инвалид, в нашей семье хватает проблем со здоровьем. Я умерла бы от астмы, если бы не медицина. И внезапно картинка начала складываться».

Маранда молча вышла из всех антипрививочных групп в фейсбуке. И организовала вакцинацию своей дочери, которой было в тот момент уже два года. Когда она подписалась на страничку «Голоса в поддержку вакцин» (Voices for Vaccines), ее спросили, не хочет ли она вести блог о своем опыте. Так бывшие товарищи Маранды узнали о ее предательстве. «Блог взорвался. Это был один из самых читаемых постов за всю его историю. Им стали делиться в группах антипрививочников». И неизбежно, как ночь, сменяющая день, на нее обрушились потоки ненависти. «Те же люди, которые писали мне, что я – лучшая мама на свете, теперь говорили, что я дерьмовая мать. Некоторые женщины, так поддерживавшие меня во время тяжелых родов, теперь писали, что лучше бы я умерла в схватках». Элитные игроки, с которыми Маранда никогда не переписывалась, теперь слали ей сообщения, предрекая, что дочь вырастет и возненавидит мать, а также станет «отсталой».

Оставалось только догадываться, что же они говорят за ее спиной в группе. «Там было обычным делом писать посты о таких, как я, восклицая: „Вау! Что за идиотка!“ Членов группы объединяла общая ненависть к противнику». Они не были в состоянии понять, как кто-то может оставить группу: в сгенерированных их мозгами образах реальности было очевидно, что они просто лучше всех остальных. «Они считают себя умнее. Думают, что все остальные живут в системе, а они систему побеждают. И они уверены, что любят своих детей больше других». И почему бы нет? Кто не захотел бы стать одной из «хороших матерей, сомневающихся в вакцинах»? Кто захочет навредить собственным детям?

Маранду склонили к отказу от рационального мышления, предложив ей коалицию с высокостатусными мамами, которые в обмен на этот приз затянули ее в свои иллюзии о жизни. Она стала одержима игрой, стала проповедовать ее ценности всем, кого знала, рискуя здоровьем собственного ребенка. Ее желание быть хорошей матерью было поставлено в зависимость от веры во вред вакцин. Добиться первого можно было, только поверив во второе, сыграв в их игру и выиграв, «себе во благо, во благо своего ребенка, во благо всего мира». Маранда собиралась стать потрясающей матерью, собиралась участвовать в спасении мира. За это с ней щедро делились статусом. Когда она повернулась к группе спиной, взбунтовалась, ей не дали даже просто удалиться. Члены группы не пожалели времени, чтобы дать Маранде понять: заработанный ею статус отозван. Она была никем. Хуже, чем никем. Лучше бы она сдохла.

Опыт Маранды не так уж необычен. Она не была глупа, она просто была человеком и участвовала в игре жизни именно так, как должна была, будучи создана для этой игры.

В каменном веке не имело значения, истинны или ложны наши истории. Вера в мифы и предрассудки своего племени сплачивала наших предков, позволяла координировать их поведение и мотивировать яростнее бороться с врагами. Но в XXI веке, когда мы живем бок о бок со множеством переплетающихся и пересекающихся групп, склонность людей принимать на веру дикие фантазии нашей игры слишком часто ведет к ошибкам, недоверию, выстраиванию барьеров, агрессии, самонадеянности и, в конечном итоге, к катастрофе. И эта склонность очень сильна.

Психологи написали множество трудов, демонстрирующих, что даже самые сокровенные наши убеждения мы часто черпаем из игры. Так обстоит дело и с нашими политическими воззрениями. В ходе одного исследования, изменив заявленные принципы политики республиканцев и демократов, ученые обнаружили, что избиратели стали по-другому относиться как к прижимистым, так и к щедрым программам социальной поддержки. Люди не только не понимали, что ими манипулируют, – они находили веские причины для поддержания своих изменившихся убеждений и готовы были объяснить, как пришли к ним. Психолог, доктор наук Лилиана Мейсон пишет, что «в большинстве случаев граждане не выбирают, какую партию поддержать, основываясь на своих политических предпочтениях, а меняют политические предпочтения в зависимости от того, какую партию поддерживают. Люди обычно сами не замечают, как это получилось, а большинство из них бесятся от самого упоминания намека на такую возможность».

У мозга есть различные уловки, подталкивающие нас поверить в ту историю об окружающем мире, что характерна для нашей игры. Мы склонны считать, что члены нашей группы умнее других; не очень справляемся с логическим оспариванием оппонирующих аргументов; квалифицируем мнения, с которыми мы согласны, как факты. Мы часто автоматически предполагаем, что люди с другими убеждениями глупее, более предвзяты, менее нравственны и не так заслуживают доверия, как мы, – а значит, с ними очень легко не считаться.

Ум от этого не защищает. Наоборот. Когда умные люди мотивированы искать доказательства в поддержку ложных убеждений своей группы, они превосходно с этим справляются. Их выдающийся интеллект просто позволяет им лучше находить подтверждения своей искаженной версии реальности. Изучая, как религиозная, политическая и социальная идентичности людей влияют на их убеждения, психологи приходят к выводу, что чем образованнее, сметливее и умнее люди, тем больше вероятность, что они найдут оправдания радикальным идеям своих групп. Это касается и тех, кто отрицает изменение климата, вакцинацию и эволюцию. Чем умнее игрок, тем выше вероятность, что он отвергнет научный консенсус. Мы все предрасположены верить в то, во что требует поверить наша коалиция. По мнению антрополога профессора Джона Туби, «коалиционное мышление делает всех, в том числе ученых, гораздо глупее в рамках коллективных действий, чем они являются поодиночке».

Нет необходимости напоминать, что мы все же не так уж легковерны. Когда факты убедительны, а мы искренне прилагаем сознательные усилия, чтобы их понять, мы вполне способны быть рациональными. Личный опыт может вытащить нас из пузыря. Есть категории убеждений, которые мы можем принимать без борьбы; многие из них подлежат объективной оценке и лишены статусной ценности, такие как, например, длина Миссисипи. Если мы не ведем постоянные дебаты по поводу такого рода фактов, то лишь потому, что они ничего не значат для статуса. Но если речь идет о связанных с ним вещах, наше мышление может с легкостью исказиться.

Там, где можно обрести или потерять статус, мы бываем готовы поверить практически во все что угодно. Миллиарды людей играют в игры в фантастических иллюзорных мирах, навеянных религиями: христиане верят, что зло привнес в этот мир Бог в наказание за то, что женщина съела яблоко; мусульмане – что ангелы были созданы в среду и бродят по миру, записывая хорошие и плохие поступки верующих; евреи – в то, что они избраны Богом и должны «нести свет другим народам»; индуисты – в бессмертие души, путешествующей сквозь циклы рождения и перерождения, которые прекращаются, только когда достигнуто совершенство; свидетели Иеговы верят, что лучше умереть, чем согласиться на богопротивное переливание крови; буддисты уверены в существовании 31 уровня бытия, в том числе «царства голодных духов», через которое души умерших восходят в ходе реинкарнации; мужчины-сикхи носят специальные штаны, чтобы контролировать похоть, и верят, что волосы – божье творение и поэтому их нельзя подстригать.

Разумеется, не все современные последователи перечисленных религий верят в эти истории. Некоторые считают самые невероятные подробности просто метафорами, но при этом принимают лежащие в основе теологические посылы. Но тот факт, что 84 % населения земного шара считают себя верующими, демонстрирует способность игры наполнять наш разум странными идеями. Они лежат в основе необъяснимого стремления искать во всем схемы, ведущие к образованию связей и обретению статуса и плетущими вокруг них безумные иллюзии. У неверующих при этом нет оснований считать, что они лучше. Атеисты часто рождаются и получают образование в местах, где превалируют их ценности и идеалы. То, что верно для них, верно и для остальных. Чаще всего мы не проверяем сами, что правда, а что нет, – мы ориентируемся на мнение элиты. Мы придерживаемся тех убеждений, которых от нас ожидают.

Это касается даже самых дорогих нам верований, которые мы определяем как «мораль». Нравственная реальность, в которой мы живем, – это игра добродетели. Мы демонстрируем нравственность, чтобы получить статус. И хорошо, что мы так поступаем. Это эффективно. Именно поэтому миллиардеры финансируют библиотеки, университетские стипендии и научную работу, именно поэтому при исследовании 11 672 случаев донорства органов в США было обнаружено, что только 31 пожертвование было анонимным. Именно поэтому мы чувствуем себя хорошо, совершая моральные поступки и думая добродетельные мысли, – мы наслаждаемся одобрением нашей воображаемой аудитории. Статус за счет добродетели – это взятка, которая побуждает нас ставить интересы других людей – обычно наших товарищей по игре – выше собственных.

Мы относимся к моральным убеждениям так, будто они универсальны и абсолютны. В ходе одного из исследований было обнаружено: люди больше склонны верить, что Бог может изменить физические законы вселенной, чем в то, что он может изменить моральные «факты»[34]34
  Моральные факты (англ. moral facts) – понятие из словаря морального реализма, подразумевающее онтологическую, безотносительную сущность того или иного морального суждения. Например, если «врать нехорошо», то нехорошо всегда и везде, это не является предметом дискуссии и конвенций, и т. д.


[Закрыть], Может показаться, что они принадлежат к той же категории, что и природные объекты, как если бы их можно было наблюдать под микроскопом или доказать с помощью математических формул. Если моральная истина где-то и существует, то в нашей ДНК; это древний игровой код, который появился, чтобы побудить нас к сотрудничеству в группах охотников и собирателей. Но четких инструкций – стремись казаться добродетельным, ставь свою группу превыше других – мало, сформулированы они расплывчато и дают повод для разночтений при толковании. Все остальное – результат действия коллективного воображения. Иллюзии, которые мы сплетаем вокруг статусной игры.

От континента к континенту иллюзии разнятся. У народности малагаси на Мадагаскаре запрещено есть мясо слепой курицы, видеть во сне кровь и спать лицом на запад (потому что так можно пропустить восход). Подростки народности маринд из южной части Новой Гвинеи посвящаются в культуру путем «узаконенной содомии»: они спят в доме для мужчин и принимают сперму старших через анальное совокупление, потому что это должно сделать их сильнее. В одном племени североамериканских индейцев похищают девочек-подростков и принуждают их к сексу с женатыми мужчинами, и при этом, как пишет профессор психологии Дэвид Басс, «все участники – включая самих девочек – считают, что готовность родителей отдать дочь мужчине – добродетельный и щедрый акт благодарности». Какими бы странными ни казались эти правила, они представляются морально правильными большинству игроков. Они – часть иллюзии реальности, в которой существуют эти люди; иллюзии, что кажется им не менее очевидной и правдивой, чем наши иллюзии кажутся нам.

Такие «факты» также меняются с течением времени. Если переместиться в прошлое совсем немного, мы обнаружим, что моральные светочи того времени придерживались таких взглядов, которые сегодня разрушили бы их жизнь. Героиня феминисток, организатор кампании по контролю рождаемости Мэри Стоупс, которая была объявлена читателями Guardian женщиной тысячелетия, а в 2008 году удостоилась выпуска марки королевской почты с ее изображением, была антисемиткой и поклонницей евгеники; однажды она написала, что «нашу расу ослабляет ужасающе высокий процент негодных слабаков и инвалидов» и что «насущная задача общества – сделать родительство невозможным для тех, чье душевное и физическое состояние таково, что их отпрыски практически наверняка будут физически или душевно ущербными». А, например, Ганди однажды объяснил свое предубеждение против Великобритании следующим образом: «Мы ведем постоянную борьбу против деградации, что пытаются навлечь на нас европейцы, которые хотят опустить нас до уровня диких кафиров [темнокожих африканцев] <…> единственная мечта которых – собрать определенное количество скота, чтобы купить жену, и <…> провести свою жизнь в праздности и голышом». Такие заявления очевидно возмутительны. Но обвинять Ганди, что он не разделяет наши современные западные взгляды на расовую теорию, не менее бессмысленно, чем обвинять викингов в отсутствии у них Netflix. Моральные «истины» – работа воображения. Это идеи, с которыми мы играем в игру.

Иллюзия кажется такой реальной. Но она навеяна играющим мозгом. Мир вокруг наших тел хаотичен, непоследователен и чаще всего непостижим. Но мозг должен создать для него смысл. Должен превратить фоновый гул в точную, цветную и подробную картину предсказуемого мира, с которым можно успешно взаимодействовать, чтобы получить желаемое. Когда мозг обнаруживает игру, имеющую смысл с точки зрения ощущаемой им реальности, он может с энтузиазмом принять ее правила и символы. И гул стихает! Хаос приручен! Ведь мы нашли свою историю и героическую роль, которую собираемся в ней играть. Мы познали истину и путь – познали смысл жизни! Это ямс, это Бог, это деньги, это спасение мира от злой «большой фармы». Это не просто похоже на религиозный опыт, это и есть религиозный опыт. Именно так чувствовал себя писатель Артур Кёстлер, когда в 1931 году юношей вступал в коммунистическую партию.

«„Увидел свет“ – слабое описание душевного восторга, знакомого только новообращенным (независимо от того, в какую веру их обратили). Кажется, что этот свет льется в черепную коробку отовсюду, вся вселенная складывается по волшебному мановению в четкую схему, как кусочки пазла. Найден ответ на все вопросы, сомнения и конфликты остались в мучительном прошлом, уже таком далеком; в прошлом, когда некто жил в гнетущем невежестве в лишенном вкуса и красок мире тех, кто не знает. И с этих пор ничто не способно потревожить покой и безмятежность новообращенного, кроме посещающего время от времени страха снова утратить веру, потерять то единственное, что придает жизни смысл, и погрузиться во тьму внешнего мира, где слышны вой и скрежет зубовный».