Текст книги "Статус. Почему мы объединяемся, конкурируем и уничтожаем друг друга"

15. Становясь игроком

Современные западные общества живут историей, согласно которой, если сильно захотеть, мы сможем добиться чего угодно. Открой дверь, сделай шаг вперед, рискни. Этот культурный миф призывает нас ставить перед собой высокие цели вроде полета на Луну. Но реальность достижения высоких целей состоит в том, что для полета на Луну потребуются годы тренировок, миллионы долларов, поддержка космического агентства и ракета. Без этого вы упадете на землю и расшибетесь. Чтобы успешно долететь до Луны, нужно обладать определенными качествами и подготовкой. И, скорее всего, у вас их нет.

Печальная правда в том, что на самом деле мир не похож на базар, полный игр на любой вкус. Мы вступаем в определенные игры по нескольким причинам, и зачастую у нас нет возможности на них повлиять. Во-первых, игры, как правило, возникают между людьми со схожими чертами характера и складом личности. Учителя, солдаты, политики, комедианты, космонавты и кошачьи парикмахеры, участвующие в соревнованиях по грумингу, – это сообщества в чем-то похожих людей. Никто не выбирает, какой склад ума ему достанется, – будет ли он уверенным в себе или скромным, гением, экстравертом, любить бокс или литературу, курить травку, увлекаться политикой (левого или правого толка). Подобные вещи в основном зависят от особенностей развития нашего мозга и от прожитого опыта.

Три главные силы сообща подталкивают нас в заданных направлениях: гены, воспитание и группы, в которые мы вливаемся. Мы уже знаем, как, особенно в детстве, мозг выуживает информацию из окружающей его среды и формирует нас в соответствии с полученным знанием. Но на самом деле такая заточка начинается еще раньше. Примерно 86 миллиардов нейронов мозга формируются в утробе матери, как и большинство элементов наших гормональных и нейрохимических систем. Речь идет о биологическом «движке», с помощью которого мы обрабатываем реальность, – и его устройство уникально у каждого человека. На что именно он заточен, зависит частично от случайных биологических событий, частично от инструкций, закодированных в генах, которые мы наследуем от родителей. Набор хромосом сильно влияет на способы восприятия и нашу реакцию на игры. Например, считается, что от области мозга под названием амигдала[30]30
  Амигдала, миндалевидное тело (лат. corpus amygdaloideum) – области мозга, отвечающие за формирование эмоций, в частности страха.


[Закрыть] и от уровня серотонина зависит степень нашей тревожности. И так же, как нет двух людей с одинаковыми отпечатками пальцев, нет и двух одинаковых миндалевидных тел или серотониновых систем. Так уж случилось, что некоторые люди обладают повышенной чувствительностью к угрозам – их тревожный механизм запускается легче, чем у других. Они более нервные, осторожные и чувствительные к критике. Иногда им тяжелее сходиться с другими.

Особенности личности людей сильно влияют на то, в какие игры они в конце концов будут играть. Людей с повышенной тревожностью и прирожденных любителей риска будут привлекать разные игры. Во время нашего интервью специалист по психологии личности профессор Дэниел Неттл предугадал, что, поскольку я писатель, для меня характерны такие черты, как невротизм и открытость опыту. Я прошел тест на определение типа личности и обнаружил, что профессор был прав. По мнению ученых, «на работу, за которой мы проводим существенную часть своей жизни, и на получаемый от нее престиж и доход по крайней мере частично влияют гены, унаследованные нами от родителей». Генетик профессор Роберт Пломин считает, что вклад генов в то, кем мы становимся, «не просто статистически значим – он огромен».

Гены влияют и на то, насколько успешными мы будем. Люди, запрограммированные испытывать более сильный восторг и чувствовать себя вознагражденными, когда побеждают, с большей вероятностью станут состоятельными. Большинство миллиардеров стали миллиардерами, потому что ужасающе конкурентоспособны. Они могут быть экстравертами, которым, как считает Неттл, «присуща амбициозность», и они «готовы очень усердно работать в погоне за славой или деньгами». Еще более успешны те, у кого есть выдающаяся способность к самоконтролю. Это связано с такой человеческой чертой, как собранность, которая является «самым надежным признаком всестороннего успеха в профессии».

Итак, мы рождаемся с унаследованными тенденциями, с набором склонностей, в колее, направляющей наше развитие. Но гены – не судьба и не приговор. В годы нашего формирования мозг настраивают правила и символы реальности, в которой мы родились. Опыт начала жизни так или иначе направляет нас к тому, чтобы стать людьми определенного типа с определенным набором убеждений, интересов и отношений с окружающим миром. Это помогает определить собственный режим игры. Антрополог профессор Адри Куссеров провела увлекательное исследование влияния социального класса на родительское поведение. Она наблюдала за белыми родителями в трех районах Нью-Йорка: населенном малоимущими Квинсе, где «невозможно было ходить в босоножках из-за осколков ампул от крэка, усыпавших улицы», патриотическом рабочем Келли, где обитали в основном жители с ирландскими, немецкими и итальянскими корнями, «безопасном и аккуратном сообществе», чьи жители гордились им, и, наконец, в Парксайде, богатой части Манхэттена.

Детей бедняков из Квинса и детей рабочих из Келли учили, что игра будет жесткой, а успех требует стойкости. Среди недопустимых качеств молодежи здесь называли «испорченность», «распущенность», «нытье», «малодушие», «изнеженность», «мягкость», «сентиментальность» и «слабоволие». Одна мать из Квинса рассказала профессору Куссеров, что «не следует обращать особое внимание на эмоции и слишком нянчиться с детьми, чрезмерно их хвалить. Мы же не хотим, чтобы они выросли неженками». Во время одного из интервью, когда четырехлетняя девочка пролила виноградный сок, ее мать заорала: «Отлично, Лаура, просто отлично! А теперь вытри, пока я тебе не врезала». Детей в Квинсе и Келли также учили соблюдению краеугольной статусной иерархии «родитель – ребенок». «Более низкий статус детей проявлялся и в отсутствии доступа ко всем частям дома и предметам мебели (например, нельзя было заходить в родительскую спальню, подходить к обеденному столу для гостей, к отцовскому креслу), и в том, что дети должны были говорить с родителями почтительным тоном».

В обеих группах статус присваивался за максимальное проявление стойкости. Однако мотивы объявления стойкости таким важным принципом у родителей из разных районов серьезно отличались. В Квинсе стойкость требовалась, чтобы выработать у детей силу характера, которая поможет им защитить себя от полного разрушения на нижних ступенях игры. Родители из Квинса «считали, что держат оборону в джунглях, полных испорченной молодежи и насилия». В Келли стойкость принимала более оптимистичную форму. Там она нужна была, чтобы прорываться вперед, к высокостатусным играм. Родители хотели, чтобы детям хватало силы характера «пробовать новое», «стоять на своем», «брать от жизни больше», «пробиваться», «идти за мечтой». «Я хочу, чтобы мои дети четко стремились ко всему, что могут получить, – и не просто так взять, а заработать», – услышала Куссеров от одного из родителей.

А вот в благополучном Парксайде растят игроков совершенно иного типа. Там в детях видят не маленьких воинов, а нежные бутоны, которым предстоит «раскрыться навстречу миру и успешной карьере». Родители подчеркивали «хрупкость личности ребенка, необходимость особой заботы, ресурсов, простора для игр и нежных прикосновений, чтобы помочь этой уникальной личности „расцвести“ и раскрыться в полной мере». Одна из матерей, прочитав историю о том, как 12-летнюю девочку отчитали за то, что она не поблагодарила за вечеринку по поводу своего дня рождения, буквально содрогнулась при одной только мысли об этом. «Моя дочь была бы так поражена глубоким чувством вины, что я никогда бы с ней так не поступила. Мы наделены огромной властью над нашими детьми, особенно в том возрасте, когда они так уязвимы».

В Парксайде детей не заставляли соблюдать иерархию «родитель – ребенок», а наоборот, учили равенству. Одна из матерей рассказала, что, обращаясь со своей дочерью как со взрослой, она «присваивает ей определенный статус в семье, дает почувствовать себя на равных, понять, что ее чувства так же важны, как и чувства остальных». Куссеров отметила различные техники, поощряющие такое мышление. Например, дети называют учителей по имени, родители советуются с ребенком при решении семейных проблем, детям позволяют «учить родителей», а взрослый спрашивает ребенка: «Как я могу помочь тебе получить то, что ты хочешь?» Один из отцов говорил о дочери: «Во мне глубоко сидит чувство, что я не имею права ее наказывать… Я сознаю разницу наших весовых категорий и не считаю, что имею право давить на нее, когда мы в чем-то не согласны, только потому, что я крупнее, сильнее и больше всего знаю». Его дочери было три года.

Матери и отцы из каждого района желали своим детям самого лучшего, но родители Парксайда – действительно лучшего. «Меня не интересует нормальное, меня интересует лучшее, – говорила одна из мам. – У моей дочери выдающиеся способности к шахматам и к фигурному катанию, и за все это я плачу кучу денег, чтобы она могла добиться успеха». Однако по иронии судьбы результаты исследования Куссеров показали, что у детей, с которыми взрослые обращались как с хрустальными и считали их равными себе, хуже обстоят дела с ощущением стабильности. «Некоторым детям Парксайда очевидно не хватает чувства безопасности, защиты, уважения и смирения, возникающих, когда человек понимает, что находится не на вершине иерархии», – писала Куссеров. Этим детям говорили, что они хрупкие, и они чувствовали себя хрупкими, но в то же время автоматически заслуживающими элитного положения. Исследование Куссеров было опубликовано в 2004 году. Она утверждала, что удивительная смесь хрупкости и исключительности, судя по всему, является признаком стремления к статусу некоторых наиболее привилегированных современных взрослых.

В раннем детстве наше стремление к статусу часто принимает форму доминирования, когда мы требуем того, чего хотим, а если нам отказывают, пытаемся навязать свою волю с помощью слез, истерик или зубов. А в подростковом возрасте мы начинаем играть во взрослые игры. Мы покидаем семейную иерархию ради новых соревнований. Наступает наше время присоединиться к игре.

По крайней мере в развитых странах игры, к которым мы присоединяемся в юношестве, обычно имеют форму тусовки или группы ровесников[31]31
  В случае с подростками Сторр имеет в виду именно группу ровесников, но английский термин peer group может быть прочитан также как группа людей с одинаковыми релевантными характеристиками.


[Закрыть] – людей, с которыми нам комфортно играть. Это начинается в подростковом возрасте отчасти из-за изменений той зоны мозга, которая делает нас гораздо более чувствительными к оценкам окружающих. Нас начинает тянуть к наградам в виде одобрения окружающих, а их неприятие пугает. Эта неожиданно возникающая чувствительность к репутации делает подростков особенно склонными к застенчивости и стыдливости. Нейропсихолог профессор Сара-Джейн Блэкмор пишет о том, что в возрасте с 11 до 14 лет подростки «всё чаще осознают, что другие имеют возможность их оценивать, и в результате могут преувеличивать, считая, что их оценивают куда чаще, чем это происходит на самом деле».

По мере того как мозг подростков продолжает меняться, они начинают ощущать присутствие «воображаемой аудитории», постоянно наблюдающей за ними и оценивающей их, и это чувство «не ослабевает даже с началом взрослой жизни». Подростки имеют обыкновение считать оценки людей из их группы истинным показателем своей самоценности – или ее отсутствия. Смещается самооценка: если раньше она была основана на том, как подросток чувствует себя, то теперь зависит от того, как, по его мнению, его оценивают товарищи. Подросток начинает стремиться получить их одобрение. Погоня за статусом захватывает его целиком и полностью. «К моменту, когда мы достигаем 13-летнего возраста, – пишет психолог профессор Митч Принстейн, – кажется, что для нас нет ничего более важного, чем подобная популярность. Мы говорим только о тех, у кого она есть. Мы строим стратегические планы, как ее добиться. Мы подавлены, когда ее теряем. Мы даже делаем вещи, про которые знаем, что это неправильно, аморально, незаконно или опасно, только чтобы обрести статус или чтобы яростно защищать его».

Чтобы обрести столь желанный статус, подростки объединяются для игры. На протяжении как минимум десятков тысяч лет именно в этом возрасте мы становились членами племени. В доисторических обществах подростковый возраст считался «критическим периодом для обретения статуса», подобно тому как в раннем детстве существует критический период для освоения языка. Вступление во взрослую жизнь часто было связано с мучительными церемониями инициации: подросткам выдергивали зубы, отрезали мизинцы, заставляли их глотать галлюциногены или яд, хлестали, резали или прижигали кожу, делали татуировки. Мальчикам племени бимин-кускусмин из Папуа – Новой Гвинеи во время инициации протыкали нос колышком из кости казуара и лили им на руки горячий жир, они «боролись и кричали, покуда на руках надувались огромные волдыри». Антрополог профессор Алан Фиске пишет, что проходящие инициацию «могут испытывать ужас, но, как правило, гордятся тем, что достигли статуса будущих членов племени… обычно они проходили инициацию добровольно или даже настойчиво просили провести ее». Такие пытки предназначались для того, чтобы пометить тело молодого человека знаком племени, таким образом «изувеченный юноша выделялся из общей массы людей».

Инициации происходят не только в традиционных обществах и не всегда бывают связаны с жестокостью. Некоторые религиозные группы требуют, чтобы подросток официально принял или отверг игру сообщества, в котором вырос. Католики и протестанты называют это конфирмацией, амиши – румспрингой. Такие обряды проводятся примерно в 14 лет. Еврейские мицвы в 12 или 13 лет знаменуют переход к полной ответственности в соответствии с правилами игры.

Но есть и современные группы, в которых инициации по-прежнему жестоки. Юноши, вступающие в уличные банды или идущие в армию, иногда подвергаются избиению в качестве «посвящения» («Когда вас при этом бьют палками, в вас вбивают другую идеологию», – заметил один новобранец из племени майи-майи в Восточном Конго). В США, несмотря на строгие запреты, по-прежнему существуют ритуалы «прописки» – неуставных испытаний при вступлении в студенческие братства элитных колледжей или спортивные команды. Студентов могут пнуть во сне, заставить сделать татуировку, ударить веслом, помочиться на них или подвергнуть сексуальному унижению. Фиске приводит рассуждения одного из членов такого общества: «У претензий на принадлежность к „элите“ должны быть какие-то обоснования, и это их часть. Такие ритуалы отделяют тех, кто их прошел, от более многочисленных групп – это свидетельство превосходства над остальными, непосвященными».

Даже когда от нас не требуют, чтобы мы унижались или переступали через себя, мы все равно гордо демонстрируем свое членство в играх с помощью одежды, культурных предпочтений, взглядов и отношения к разным вещам. У игры, в которую мы вступаем, есть правила и символы, и мы признаем их как свои собственные (часто к ужасу родителей). Сделав это, мы оказываемся заперты на нейронной территории. Другие игроки становятся нашим народом, нашим племенем, родней, они – источник нашего, а мы – их статуса.

Такое направляемое мозгом вступление во взрослые игры обычно происходит примерно в то время, когда мы переходим в среднюю школу. Подросткам предстоит усвоить жестокий урок человеческой жизни: иерархии статусов существуют не только внутри игр, сами игры формируют иерархии, и некоторые из них считаются ближе к вершине, а другие дальше от нее. Элитные группировки формируются игроками, которые лучше умеют заводить друзей. «Социальным животным свойственно стремиться к статусу, то есть они заинтересованы в дружбе с могущественными, привлекательными или популярными особями, – пишет профессор Николас Христакис, эксперт по социальному взаимодействию. – Желательные партнеры часто бывают связаны с другими, подобными им, поскольку они выбирают, с кем дружить. Отчасти в результате этого непопулярные особи оказываются друзьями других непопулярных особей». В результате такого рода отбора возникает наше «общество, основанное на статусе».

В середине 1990‑х группа под руководством профессора-антрополога Дона Мертена исследовала подростков, открывающих для себя суровую реальность статусной игры в школе для представителей среднего класса в пригороде Чикаго. Полностью осознавая происходящее, новички обнаружили, что их автоматически сортируют, составляя иерархию статусных игр, со всеми их «модниками», «качками» и «мажорами» на вершине и «ботанами», «тусовщиками» и «припевочками» на нижних ступенях. «В этом году нас оценивают, и мне это не по душе, – сообщил один из опрошенных. – Потому что в прошлом году такого не было… а в этом году они судят о тебе по тому, как ты выглядишь, что на тебе надето, с кем ты дружишь. Как будто, если твой друг – тусовщик, то и ты тоже».

Статусные игры также формируются вокруг внеучебных активностей, пронизанных «неформальной иерархией», «общепринятой среди учащихся». Самой престижной игрой для мальчиков была баскетбол, а для девочек – чирлидинг (к сожалению, об уровне престижности кружков креативного вязания мы данными не располагаем). В тот год, когда приезжала команда Мертена, около пятидесяти девочек претендовали на восемь мест чирлидерш, а доставались они обычно исключительно претенденткам из «хороших семей». Несколько элитных претенденток, которым удалось добиться успеха, говорили о том, что им «трудно было сдержать свой восторг», но они инстинктивно чувствовали, что лучше скрыть эти эмоции. Одна из них рассказала, что никогда больше не надевала свою форму чирлидерши в школу, помня, как хихикали ее друзья, когда она пришла в ней на урок физкультуры. Девушка настаивала на том, что это «ужасно смутило» ее. Правда, добавил от себя исследователь, по респондентке было видно, что все происходящее ей нравится.

В том году чирлидерш ожидало потрясение. Это был очередной тяжелый урок статусной игры. Одними из самых непрестижных игроков в школе, сразу после девочек-«припевочек», были те, кого называют тусовыми. Они отличались от ухоженных, безупречных и вхожих в лучшие дома мажоров неопрятностью, склонностью к неповиновению, пристрастием к наркотикам, алкоголю и беспорядочному сексу. Некоторые носили банданы. Разумеется, никто из них никогда не мог быть избран чирлидером. Но именно это и произошло. Одна из чирлидерш рассказала исследователям о том, какой ужас довелось испытать девушкам, потому что в их игру вступила тусовая Джеки. «Было тяжело с самого начала, потому что, когда мы шли по коридору, через динамики громко называли наши имена. И все говорили: „О, боже, неужели в этом году в чирлидерши собрались все лузеры?“.. Я едва сдерживала слезы». Пола вспоминала, как Род сказал, садясь в автобус: «Мы больше не придем ни на одну игру, потому что все наши чирлидерши – лузеры».

Они ополчились на Джеки во время репетиций. «Если Джеки делала что-то не так, на нее сразу набрасывались, потому что она дала повод на себя злиться, – рассказала одна из девочек. – Мне это не нравилось. Всех просто бесило, если она промахивалась в какой-то мелочи, например делала прыжок или что-то еще на две секунды позже положенного».

Вторым жестоким уроком для чирлидерш стала утечка статуса. Близость людей с низкими рейтингами ставит под угрозу как игроков, так и сами престижные игры. Но конкретно эта история закончилась скорее хорошо, потому что верно и обратное: люди с низким статусом могут воспользоваться принципом приближенности, чтобы продвинуться вверх. И Джеки вдруг обнаружила, что ее рейтинг растет. Когда одну из чирлидерш спросили, смотрят ли на Джеки по-другому после ее попадания в группу, она ответила: «Ну, мне кажется, о ней теперь меньше думают как о тусовщице или прям потаскушке. Я не знаю. Она теперь встречается с Марком Уильямсом. И все такие: „Марк Уильямс? Почему Марк с ней встречается?“»

После школы и вуза молодежь ожидают настоящие взрослые игры. Как мы уже видели, в темном мире конкуренции Enron игры, к которым мы присоединяемся, могут нас развращать. Этот процесс описан в очень необычном напутствии Патрика Дж. Шильца – бывшего адвоката крупной юридической фирмы, доцента права престижного юридического факультета Университета Нотр-Дам в Индиане, ныне судьи. Обращаясь к начинающим обучение студентам-юристам, он написал: «Если вы пойдете работать в крупную фирму, то, вероятно, начнете нарушать профессиональную этику в первый же год или два практики. Это происходит с большинством молодых юристов в крупных фирмах. Так случилось и со мной».

Те, кто хочет стать юристами в крупных фирмах, представляют собой, согласно Шильцу, «группу поразительно неуверенных в себе и соревновательных индивидов». Они проводят всю жизнь, конкурируя в границах системы образования, чтобы заполучить свое место. «И теперь, когда они попали в крупную юридическую фирму, что же должно произойти? Они перестанут конкурировать? Конечно, нет. Они продолжат соревноваться – за то, чтобы записать в счет больше часов, чтобы привлечь больше клиентов, выиграть больше дел, заключить больше сделок. Они играют в игру. А деньги выражают их счет в ней». Жажда наживы подогревается в них регулярно появляющимися в профессиональных изданиях статьями о том, сколько зарабатывает та или иная шишка. Публикуемые раз в два года списки доходов юристов изучаются другими юристами с тем же пристальным вниманием, с которым дети изучают сведения о своих любимых бейсболистах».

Так плесневеет юношеский идеализм. Молодые юристы приходят в крупную фирму и обнаруживают там новый набор правил и символов – новую игру, в которую нужно вступить: им предстоит конкурировать, используя богатство как признак статуса. Перестройка их мировоззрения будет тонкой, но весьма выразительной: «Культура будет давить на вас множеством искусных способов, заменяя ваши ценности ценностями системы». В первый месяц работы в фирме старший партнер[32]32
  Старший партнер в американских и британских юрфирмах принимает полноправное участие в бизнесе компании и в распределении прибыли.


[Закрыть] пригласит молодых юристов на барбекю. Они проедут по длинной подъездной дороге, припаркуются около множества шикарных автомобилей, затем будут долго шагать по зеленой аллее к огромному дому. Человек в черном галстуке-бабочке ответит на звонок в дверь. В идеальном большом саду им подадут коктейли, а на закуску – паштет, креветки и миниатюрные киши. Специально нанятый человек будет жарить на гриле рыбу-меч. А в углу сада гости увидят старшего партнера, попивающего из бокала белое вино в окружении восхищенно пожирающих его глазами младших партнеров и старших юристов. На старшем партнере будут дизайнерская одежда и дизайнерские черные очки, логотип на рубашке будет вопить о ее космической цене, шорты будут тщательно отглажены. И, конечно, он будет загорелым (хотя загар, усиленный посещением солярия, будет выглядеть рыжеватым), и у него будет самая классная стрижка, какую вам когда-либо доводилось видеть.

Таким образом («и тысячей других способов») молодые люди начнут усваивать игру юристов. «Молодому юристу, погруженному день за днем в эту культуру, будет очень трудно придерживаться ценностей, обретенных во время учебы на факультете права. Медленно, почти незаметно начинающие юристы меняются – восхищаются тем, чем раньше не восхищались, стыдятся того, чего раньше не стыдились, и больше не могут себе представить жизни без вещей, в которых прежде не нуждались. Так юрист превращается из человека, испытывающего острое удовольствие от покупки первой стереосистемы в свой автомобиль, в человека, которого оскорбляет бонус размером 400 тысяч долларов».

Но есть одна проблема: если эти молодые юристы уже работают с максимально возможным усердием (а именно так они и работают), как же им добиться преимущества? Чтобы победить, они начинают жульничать – способами, которые поначалу кажутся им простительными. Они выставляют клиенту счет на 90 минут за работу, которая заняла час, но мысленно обещают вернуть им эти полчаса в другой раз – это не воровство, они взяли взаймы. И они действительно возвращают. Но в какой-то момент перестают. Они скажут себе, что сделали свою работу так хорошо, что клиент мог бы «заплатить немного побольше». А еще они начнут врать, чтобы добиться преимущества: придумывать причину сорванных сроков, «терять» документ, не играющий на руку клиенту.

Пройдет года два – и они перестанут замечать, что постоянно лгут, жульничают и крадут. «Вы по-прежнему будете принимать каждый день десятки быстрых, инстинктивных решений, но эти решения, вместо того чтобы отражать понятия о хорошем и плохом, которыми вы руководствуетесь в частной жизни, начнут отражать набор ценностей из вашей профессиональной жизни – набор, воплощающий представление не о плохом и хорошем, а о том, что выгодно, и о том, что может сойти вам с рук. Система успешно заменит ваши ценности на свои и в результате выиграет от этого».

По мере взросления эта система и эта игра обретают огромную власть над нашим развитием. Мы приспосабливаемся к ее правилам и символам. На протяжении жизни наша индивидуальность меняется в зависимости от того, в какую игру нам приходится играть. Можно быть архитектором на работе, матерью семейства дома, активисткой онлайн, знатоком произведений Шарлотты Бронте в книжном клубе, реставратором гранатометов в гараже – и надеяться в любой из этих ролей чувствовать себя хорошо: компетентной, разбирающейся в деле лучше тех, кто вокруг, и продолжающей совершенствоваться. Наше самоощущение присасывается к каждой игре, как некий паразит, впивающийся в организм и вытягивающий оттуда то, что ему нужно. Наша индивидуальность сливается с игрой, становится размытой, а наши нравственность и восприятие реальности приспосабливаются к ее особенностям. Вот к чему сводится наша взрослая жизнь. Мы – сумма игр, в которые играем.