Текст книги "Статус. Почему мы объединяемся, конкурируем и уничтожаем друг друга"

19. Тирания кузенов

Статусные игры – крепкие организмы. Иногда кажется, что они обладают собственными умом и волей, способными подчинять себе игроков. Охотники на сатанистов стали марионетками своей игры, впитав ее дикие иллюзии и выйдя в мир, чтобы сражаться от ее имени. Благодаря их верной службе игра набрала силу. То же произошло, когда участники группы «Хорошие матери, сомневающиеся в вакцинах» ополчились на Маранду Динда, а члены сообщества The Well – на Марка Итана Смита; они делали это, подчиняясь организму игры. Никакой игрок сам по себе не был способен начать и прекратить травлю. Это выглядело так, будто сама иммунная система игры воспламеняла умы игроков. Под этой странной властью группа действовала как единое целое, выдавливая чужеродное тело.

Власть игры над игроками усиливается, когда она переходит в режим войны. Связи между игроками становятся прочнее. Это было продемонстрировано в ходе множества исследований. Анализ социальных связей между ветеранами Второй мировой войны выявил, что люди, воевавшие бок о бок, поддерживают крепкие личные связи даже 40 лет спустя. Связь еще сильнее, если их подразделения понесли потери, – это позволяет предположить, что «чем больше социальная угроза, тем крепче социальные связи». В ходе другого исследования ученые сканировали мозг китайцев, зачитывая параллельно текст об угрозе со стороны Японии. Был отмечен «высокий уровень нейронной синхронизации» испытуемых. Такая сплоченность помогла им быстрее координировать выполнение заданий в группе. Более тесные взаимосвязи внутри игры делают ее эффективнее: мир отдельной личности уменьшается, а мир группы расширяется, и она может лучше защищать себя от нападения.

Этот цементирующий режим войны включается и тогда, когда надо завоевать статус. Мы можем видеть это на примере поведения людей, охваченных единым порывом, как это было во время «сатанинской паники», сумасшедшая энергия которой, казалось, возникла в основном за счет предлагавшихся наград. Исследования подтверждают, что группы возможно сплачивать таким образом – для нападения и защиты. Например, достаточно было наградить одну из групп испытуемых транзисторным радиоприемником для того, чтобы зафиксировать в ней рост сплоченности и внутригруппового фаворитизма[45]45
  Внутригрупповой фаворитизм – социально-психологический феномен, выражающийся в тенденции каким-либо образом содействовать членам собственной группы в противовес членам другой группы.


[Закрыть]. «Возможность обретения ресурсов» была расценена как «мощный контекст, сплотивший группу». Примерно так мы ведем и настоящие войны. Мы защищаем себя от атак и атакуем других; оба действия требуют слаженного сотрудничества, и режим игры, обеспечивающий тесную сплоченность, им только на пользу.

Когда игра набирает обороты, отдельные игроки начинают объединяться друг с другом, и власть иллюзий растет. Мы всё больше теряемся в них, подчиняемся им и служим. При этом никто из отдельных игроков не контролирует процесс сплочения. Жутковато, но это просто случается. Мы начинаем принуждать себя и других. Виной тому одна из самых парадоксальных черт статусных игр и доисторических племен, где они зародились: на самом деле не существует человека, который мог бы по-настоящему все контролировать. В нашу эпоху президентов, королев, пап римских, знаменитостей, селебрити-активистов и генеральных директоров очень просто сделать вывод, что подчинение лидерам – естественная составляющая жизни. Но это не так. Хотя сообщества охотников и собирателей строились вокруг иерархий, их общинами редко управлял один «большой человек». Антрополог профессор Кристофер Боэм пишет, что «иногда мудрый человек мог получить статус временного или постоянного лидера группы. Однако ожидалось, что он будет вести себя скромно, потому что стиль лидерства в таких обществах допускал лишь такую модель поведения: лидер внимательно выслушает мнение каждого, а затем деликатно поможет претворить в жизнь консенсуальное решение, если о нем удалось договориться. Это могли быть решения о дальнейших действиях или о том, что группа примет меры против того, кто заметно отклонился от ее правил. Но лидеры не определяли ничего самостоятельно, решение принимала вся группа». И именно за группой, а не за одним человеком оставалось право окончательного решения.

Предполагается, что таким образом эволюция научила нас справляться с доминантными игроками. На протяжении сотен тысяч лет, когда отдельные личности (как правило, мужчины) неоднократно пытались силой проложить себе путь к высокому рангу агрессией и угрозами, мы их убивали. Но казнь нежелательных игроков порождает новую проблему. Нельзя играть в игру, где один игрок может просто так обвинить другого в доминантном поведении и лишить его жизни. Это не только не избавит нас от проблемы игры доминирования – это стимулирует ее, поскольку игроки смогут просто обвинять соперников в преступных действиях и выкидывать из игры. Вместо этого игра сама приняла решение. Игроки будут существовать как единый мыслящий организм, а убивать будет разрешено только после достижения консенсуса. В наших родовых, построенных по принципу общности играх соплеменники принимали коллективное решение, жить нежелательным игрокам или умереть.

Бóльшую часть нашего пребывания на земле люди были свободны от тирании лидеров. Напротив, мы жили в страхе перед тем, что антропологи называют «тиранией кузенов». Эти «кузены» не обязательно были нашими реальными двоюродными братьями и сестрами. Обычно это были старейшины клана, которые выступали элитой в слаборазвитых иерархиях. Хотя считается, что это почти всегда были мужчины, в принятии консенсуальных решений о жизни и смерти могли участвовать представители обоих полов. «Когда группа объединяется, чтобы низвергнуть тирана, женщины могут принимать в политическом процессе не менее активное участие, чем мужчины», – пишет Боэм. Из некоторых источников следует даже, что мужчины и женщины символически делили ответственность за казнь. Во время одной из таких казней осужденного избивала группа мужчин, которые затем стреляли в его тело отравленными стрелами, пока он «не начинал выглядеть как дикобраз». А когда человек умирал, женщины подходили и пронзали его труп копьями.

Звучит справедливо, хоть и жестоко. Если игрок пытается доминировать в игре с помощью запугивания, его удаляют с игрового поля. Казнь – наивысшая (и последняя для провинившегося игрока) форма унижения, отторжение игрой, выраженное физически и психологически. Но, к несчастью для истории человечества, все не так просто. Проблема в том, что не существует двух отдельных легко идентифицируемых типов игроков – тиранов и нетиранов. Способность к тирании заложена во всех нас. Часто трудно понять, кто тиран, а кто жертва. Кузены и сами могут быть жестокими.

Сплотившиеся для расправы над тираном охотники-собиратели вполне могут применить свою сокрушительную силу и против тех, кто нарушил другие правила их игры. Игроков можно казнить за кражу, за утаивание мяса, за черную магию, за то, что смотрели, не имея права, на волшебный рог, или за то, что ходили «секретной тропой племени». Игры, в которые мы научились играть, могут угнетать и наводить ужас. Профессор-антрополог Ричард Рэнгем считает, что люди жили «в социальной клетке традиции», где «жизнь или смерть игроков зависели от их готовности подчиняться». В таких обществах власть кузенов была «абсолютной. Если вы не подчинялись их диктату, вам грозила опасность».

Нам уже встречались такие отношения – в индийской деревне Меране. Когда девушку из высшей касты застали с юношей из касты неприкасаемых, старейшины деревни совещались всю ночь. Влюбленных предложили повесить на баньяне, и протестов со стороны трех тысяч жителей деревни не последовало. Рэнгем описывает похожий случай вынесенного сообща смертного приговора среди народа гебуси из Новой Гвинеи. Один из членов племени серьезно заболел, и причиной болезни посчитали колдовство. На совете племени медиум провел ритуал с волшебными листьями, которые указали, что виновником является один из родственников больного. Оказавшись перед лицом угрозы, обвиняемый был вынужден выбирать стратегию поведения. Прямо отрицая вину, он рисковал выглядеть нераскаявшимся. Поэтому он отчаянно юлил, признаваясь: «Я ничего об этом не знаю. Он – мой родственник, я не мог навлечь на него болезнь. Я не знаю <…> Я мог быть немного сердит, потому что не ел в последнее время достаточно рыбы, но я, конечно, не мог навлечь болезнь на своего родственника таким образом». Через несколько дней после собрания обвинивший обошел членов племени, втихую настраивая их поддержать смертный приговор. В ходе ночного собрания кузены «стали все сильнее уверяться в том, что предполагаемый колдун в ответе за смерть человека, – писал Рэнгем. – Консенсус был достигнут. Все решили, что подозреваемый виновен. На рассвете устроили засаду. Убивают дубинами и стрелами. Иногда сначала пытают. А потом тело свежуют и готовят».

Создать впечатление, что стороны пришли к согласию, было жизненно важно в наших группах. Это не обязательно должен быть технический консенсус. Решающую роль играла поддержка предполагаемого исхода группой как единым организмом. Часто к ней приходили в бурлящей атмосфере сплетен и обсуждения прошлых грехов, которые разжигали пламя праведного гнева, направленного против обвиняемого. Кроме казни, группа могла потребовать кары позором. Для начала это могло быть просто «общественное отторжение», когда с наказанными не здоровались. Еще их могли игнорировать, подвергать насмешкам и унижению. Если члена племени мбути в Конго ловили на обмане во время охоты, мужчины и женщины начинали сплетничать о нем, оскорблять за спиной, вспоминая его прошлые провинности. Формировавшийся по поводу его морального падения консенсус приводил к демонизации. По возвращении на стоянку его игнорировали: никто, даже дети, не предлагал ему сесть, как было положено в племени. Когда он пытался занять место силой, ему говорили: «Животные лежат на земле». После того как ему публично предъявили обвинение, он сначала пытался лгать, потом плакал в знак извинения, затем хватался за живот и говорил, что умрет, поскольку лишился уважения.

Кузены были жестоки и могущественны, и в нас до сих пор глубоко сидит страх перед ними. Их присутствие заметно в огромном количестве литературных произведений, которые показывают, как естественно для нас подчиняться мировосприятию своих групп. В ходе канонического эксперимента психолога и профессора Соломона Аша, проведенного в 1951 году, требовалось ответить на простой и очевидный вопрос, сказав, какая из трех линий ближе по длине к другой. Когда семь подсадных участников озвучили альтернативный вариант ответа, 32 % испытуемых согласились с их оценкой. Явного давления на согласившихся участников не оказывали. Тот факт, что почти треть из них была готова отрицать четкие, видимые глазу доказательства даже при настолько условной власти группы, дает основания для выводов о том, до какой степени люди склонны подчиняться иллюзиям группы – особенно если на дворе, например, 1938 год и эти люди живут в Москве или в Берлине. Мы боимся кузенов, нам приходится покорно играть по их правилам социальной клетки.

Но кузены есть и внутри нас. Способность к тирании заложена в каждом. Восьмимесячные дети предпочитают играть с куклой, которую они видели в спектакле, где эта кукла наказывала нарушителя правил. Примерно в трехлетнем возрасте дети спонтанно начинают сами навязывать правила. Исследование причин, по которым детсадовцы или школьники от пяти до семи лет отвергают партнеров по игре, выявило тенденцию: они делают это, когда поведение сверстников начинает представлять угрозу статусу самих детей или их группы. Психолог профессор Франсиско Хуан Гарсиа Бачете уверен, что «дети отторгают другого ребенка, когда интерпретируют его поведение как угрозу для них и их социальной группы». В ходе другого исследования МРТ мозга показала, что мы получаем удовольствие уже от самого предвкушения того, что нарушитель будет наказан.

Нам неприятно так о себе думать. Мы предпочитаем историю, в которой человеческой культуре чужды ненависть и угнетение, и виним во всем коррумпированных лидеров и их злодеяния. Такого рода наивность можно было встретить у пионеров интернета и социальных сетей, которые предсказывали, что из объединения миллионов людей онлайн должна вырасти утопия. В 1996 году бывший участник The Well Джон Перри Барлоу опубликовал «Декларацию независимости Киберпространства», в которой провозгласил начало «новой цивилизации Сознания», где не приветствуются старые иерархии власти. «Я заявляю, что глобальное общественное пространство, которое мы строим, по природе своей независимо от тираний, которые вы стремитесь нам навязать <…> Мы творим мир, где кто угодно и где угодно может высказывать свои мнения, какими бы экстравагантными они ни были, не испытывая страха, что его или ее принудят к молчанию или согласию с мнением большинства».

Но вышло не так. Сегодня даже безобидные вроде бы комментарии в социальных сетях могут привести к объединению в группы, бурно выражающие негодование. Онлайн-толпы играют в игры доминирования: статус присваивается тем, кто выполняет и навязывает свои правила как внутри своих групп, так и за их пределами. Это сплоченные группы: вступившие в них игроки демонстрируют высокую степень конформизма. Эти виртуальные толпы дают кузенам огромную власть. Следы их нападений впоследствии часто удаляют или редактируют. Но не всегда. Показателен в этом смысле случай Карен Темплер, травля которой охватила несколько платформ, включая YouTube, Instagram и комментарии к ее блогу – она отказалась удалять их, поскольку «не верит в редактирование исторических документов».

Темплер занималась вязанием и была владелицей сайта Fringe Association (с лозунгом «Вяжи и давай вязать другим»). В январе 2019 года Карен опубликовала в блоге пост под заголовком «Мой год в цвете», в котором, помимо прочего, писала о том, что с нетерпением ждет поездки в Индию. Когда-то перспектива зарубежной поездки казалась ей «пугающей», но теперь она хотела «быть человеком, который чаще говорит „да“». Индийская литература и история были для нее «увлечением всей жизни». Семья школьной подруги-индианки однажды предложила взять ее с собой. «Для сельской девчонки со Среднего Запада с острым тревожным расстройством это было все равно, как если бы ей предложили билет на Марс. Помечтать об этом всегда приятно, но вы что, шутите?!» Когда представилась новая возможность, Карен решилась и сказала «да». «Я чувствовала себя так, словно мне вот-вот сорвет крышу от неописуемого восторга».

Сначала комментарии были поддерживающими. «Давай! – написала Кристин Линдоп. – Твои оранжевые босоножки сами ведут тебя туда!» Скоро последовали другие подобные комментарии.

Eastlondonknit: Какая крутая новость насчет Индии!

Тина М. Бери: Я так обрадовалась за тебя сегодня! Да!!!

Шерил Ортвайн: ЯХУУУ

Мисс Агнес: Так держать!

Деепа: США – мой дом во всех смыслах (уже 20 лет!), и мое сердце здесь, но моя душа навсегда останется в Индии. Я всем рассказываю, что другого такого места на Земле нет, и это правда. Там есть все, о чем ты уже слышала, и все же Индия многим тебя удивит.

Диана: Лучший. Пост. ВСЕХ ВРЕМЕН!

Мала Шрикант: Я живу в Индийских Гималаях <…> Ты отлично проведешь время.

Нарангкар: О! Восхитительно! Индия всегда будет для меня особенной, потому что там прошло мое детство.

Мари Картер: А ты еще интереснее, чем я думала КАРТИНКА СЕРДЕЧКА

Дуни: Поздравля-а-а-аю, блин!

Но потом появился пост, предвещавший недоброе: «Я прочитала в инстаграме обзор одной интересной статьи, и несмотря на то, что я сама привилегированная белая, я согласна с критикой: мы должны быть внимательнее, говоря о цвете кожи. Язык – могучее средство, а некоторые из заявлений выглядят сомнительными и бесцеремонными».

Темплер встревожилась. «Я не видела, о какой критике вы пишете и с чем соглашаетесь, – написала она. – Что именно из написанного мной кажется вам бесцеремонным?»

«Карен, – написала в ответ Алекс Дж. Кляйн. – Я прошу вас перечитать то, что вы написали, и задуматься о том, что ваши слова вписываются в колониалистское/империалистическое восприятие Индии и других незападных стран. Вы многократно сравнили поездку в Индию с полетом на другую планету – как, по-вашему, будет чувствовать себя человек из Индии, читая такое?»

Конечно, по крайней мере три человека предположительно из Индии радостно отреагировали на пост Темплер или отметили его словами поддержки. «Все, что я сказала, это что, когда я была подростком, Индия казалась мне такой же далекой и недостижимой, как Марс, – написала Темплер. – Было просто невозможно представить, что туда и правда можно отправиться. Не знаю, что в этом империалистического, но замечание учту». Она указала на положительные отклики от индийских френдов и читателей. «Я должна подумать, не обидело ли их что-то из сказанного мной».

«Вместо того чтобы просить своих индийских френдов делать за вас дополнительную эмоциональную работу и вытирать ваши слезы белой женщины[46]46
  Слезы белой женщины (англ. white women’s tears) – идиоматическое определение того, как в ответ на высказанную представителями других рас критику их некорректного поведения белокожие женщины демонстрируют защитное эмоциональное поведение, интерпретируя произошедшее как личную нападку.


[Закрыть], – ответила на это Кляйн, – может быть, лучше задуматься над тем, как сравнение Индии с инопланетным миром укрепляет отношение к „другому“, которое лежит в основе империализма и колониализма?»

Вскоре налетели другие нападающие, в том числе некая Кэролайн, которая поблагодарила Кляйн за вмешательство: «От всей души поддерживаю ваш комментарий!» – и Сара, которая добавила: «Романтизация других стран и культур – опасная вещь». Темплер извинилась. И снова попыталась объяснить, что имела в виду: «Я сравнила Индию с Марсом только в том смысле, как я уже объяснила выше Алекс, что и то и другое казалось мне одинаково далеким и недостижимым, когда я была подростком».

«Вместо того чтобы огрызаться, – написала Кэролайн, – прошу вас прислушаться к тому, что написали вам люди здесь и в инстаграме. И вам явно надо почитать об эмоциональной работе людей с небелым цветом кожи, если вы считаете, что не просите своих индийских френдов об эмоциональных усилиях, вываливая на них все это. И, если уж на то пошло, еще вам следовало бы почитать о хрупкости белых[47]47
  Белая хрупкость, или хрупкость белых (англ. white fragility), – термин, используемый критическими теоретиками, чтобы обозначить «состояние, в котором даже минимальный расовый стресс становится невыносимым, провоцируя череду защитных реакций. Эти реакции включают в себя внешнее проявление таких эмоций, как гнев, страх и чувство вины, а также такие формы поведения, как споры, молчание и уход от стрессовой ситуации».


[Закрыть] и отличии намерения от воздействия. Независимо от того, что вы намеревались сказать своим постом, воздействие его на многих людей оказалось совершенно иным. Вам бы поучиться».

«Всем, кого я обидела тем, что здесь написала, я хочу сказать, что услышала вас и мне очень жаль» – такой была следующая запись Темплер.

«Вам жаль, что люди обижены? – спросила Рейчел. – Это не извинение за ваше глубоко расистское и уничижительное заявление. Пожалуйста, передумайте насчет поездки. Не заставляйте жителей Индии иметь дело с вами и вашими колонизаторскими взглядами».

Некоторые читатели Темплер выражали поддержку, но другие повернулись против нее. Мари Картер, написавшая ранее «А ты еще интереснее, чем я думала», теперь высказалась: «Стыдно признаться, но я не подумала о влиянии этого поста на всех нас – людей с небелым цветом кожи <…> мое сердце болит, и я не смогу жить в мире с собой, если не признаю свою боль и боль подобных мне от использованных Карен Темплер слов. Я не буду больше ничего писать».

«Я того же мнения», – написала Лиз Н, рассказавшая также, что читала «тысячи комментариев» о посте в инстаграме.

Темплер уступила. В следующей записи в блоге под названием «Слова имеют значение» она призналась в том, что была «нечувствительной», «ужасной» и «легкомысленной», когда относилась к Индии как к «декорациям для белых людей» и продвигала «вредную мысль о том, что индийцы (и люди с небелой кожей в целом) „другие“ и что их даже надо бояться». В конце она снова горячо извинилась «перед всеми, кого обидела, и перед всеми, кто был так добр, что указал мне на это». «Я была не права, а женщины, рискнувшие высказаться, были правы».

Нельзя не провести параллель между тем, что обнаружили антропологи у досовременных обществ, и тем, что мы наблюдаем в XXI столетии на полях племенных сражений в социальных сетях. Первый ответ Темплер ее обвинителям напоминает поведение обвиняемого из племени гебуси, который в отчаянии колеблется между защитой и признанием: «Он – мой родственник, я не мог навлечь на него болезнь. Я не знаю <…> Я мог быть немного сердит, потому что не ел в последнее время достаточно рыбы». Их объединяет ощущение (а то и реальность) нарастающего как снежный ком консенсуса насчет того, что они нарушили правила. Он проявляется в сплетнях, социальном дистанцировании, пристыживании. И в очень странном местечковом характере обвинений. Для игроков, живущих внутри иллюзий обвиняемых, было очевидно, как именно их жертва нарушила правила. Но для тех, кто живет за их пределами, состав преступления был неясен: Темплер увидела «волшебный рог». Кузены сплотились, чтобы напасть на нее, и своими руками построили обвинительный консенсус, будучи уверены в собственной правоте и алча возмездия.

В конце концов Темплер удалось спастись. На момент написания этой книги компания Темплер все так же существует, и она по-прежнему ведет свой блог. Подчинившись тирании кузенов и беснованию, разгоревшемуся в сетях сплетен социальных медиа, она избежала «отмены» – так называют ситуацию, когда интернет-толпы, не удовольствовавшись насмешками, разоблачениями и унижением онлайн, пытаются как можно сильнее навредить своей жертве в реальном мире. «Отмена» может привести как к незначительным последствиям вроде частичной потери работы, так и к суровым вроде лишения средств к существованию и разрушения репутации, – или к чему-то еще похуже. Примеров множество, их легко найти. За последние годы мы не раз были свидетелями осуждения преподавателей, отмены диссертаций и лишения почетных званий, деплатформинга[48]48
  Деплатформинг (англ. de-platforming) – запрет высказываться на цифровой платформе или офлайн-мероприятии.


[Закрыть] влиятельных интеллектуалов, увольнения или вынужденной отставки журналистов, редакторов, агентов и топ-менеджеров, расторжения контрактов со спортсменами и авторами, закрытия бизнеса, например фургона с едой и студии йоги. Из обновления видеоигры Watch Dogs: Legion убрали голосовой дубляж британской журналистки Хелен Льюис; для дрэг-дивы Вэнити фон Глоу закрылись различные лондонские площадки; Табиту Моор-Моррис уволили из больницы в Кентукки, где она проработала 20 лет; блестящий разработчик новых технологий из Кремниевой долины Остин Хайнц лишился репутации и покончил с собой[49]49
  Подробнее об этой трагической истории Сторр пишет в седьмой главе книги «Селфи».


[Закрыть].

Толпы гонителей не ищут победы над своими жертвами и не хотят превратить их в союзников. Они стремятся в как можно большей степени лишить врагов статуса и любого из его символов. А в идеале – погубить репутацию. Так мы убиваем в мире, где доминируют игры престижа. Конечной целью культуры отмены является не человек, а его убеждения. Толпы ведут себя перформативно. Они говорят тем, кто на них смотрит: «Если вы выразите это мнение, то можете тоже ожидать появления в вашей жизни кузенов». Никакой отдельный человек не управляет этими толпами, и никто не способен их остановить. Они просто появляются, обычно когда кто-то высказывает позицию, противоречащую священным символическим верованиям игры. Группа тиранов не может смириться с угрозой их критериям притязаний на статус. Когда толпа разрастается до масштабов массового психоза, происходит мощный выброс мстительной энергии, направленный на жертву. Привлеченные призами, в игру вступают все больше и больше амбициозных игроков, и игра оборачивается хищным зверем, радостно ревущим в экстазе доминирования.

Чтобы понять, как влияет на общество эта форма статусной игры, давайте перенесемся в Северный Ирак. Лето 2014 года. Группа активистов, преимущественно миллениалов, движется к городу Мосул, все время делая по пути селфи. Они из ИГИЛ[50]50
  Организация признана террористической и запрещена на территории РФ.


[Закрыть], и они играют в игру доминирования-и-добродетели. На их страницах в соцсетях множество фотографий, где они полностью одеты в черное и вооружены. Есть также видео кошмарных пыток и казней, которым они подвергают пленных врагов, – все это под хештегом #AllEyesOnISIS. Этот хештег становится самым популярным в арабском твиттере. У ИГИЛ около пятидесяти цифровых хабов в разных регионах, откуда распространяется контент, ориентированный на разные типы аудитории. Они стимулируют пользователей к соучастию, спрашивая, как именно казнить пленных: «Предложите, как убить эту свинью – пилота из Иордании». Они не гнушаются популярных инфоповодов. Во время чемпионата мира по футболу один из боевиков выкладывает жуткую фотографию с комментарием: «Это наш футбольный мяч. Он сделан из человеческой кожи #WorldCup».

Десять тысяч иракских солдат встали на защиту Мосула. Но из-за кампании ИГИЛ в социальных сетях всех «пожирал страх», отметили исследователи Питер Сингер и Эмерсон Брукинг. Их хештег «приобрел силу невидимого артиллерийского удара, тысячи снабженных им сообщений бесконтрольно распространялись одновременно с наступлением боевых подразделений. Каждый удар сеял страх, разобщенность и отступничество». Когда боевики подошли к Мосулу, тысячи иракских солдат дезертировали, многие побросали оружие и технику. К моменту, когда боевики достигли городских окраин, им противостояла «только кучка отважных (или растерявшихся) солдат и полицейских. Это был не бой – это была резня, в подробностях заснятая и смонтированная для последующего оперативного распространения онлайн». ИГИЛ использовало «новый вид блицкрига, в котором интернет стал оружием», и с его помощью продолжало набирать «невероятный оборот».

Неуправляемые онлайн-толпы похожи на ИГИЛ. Они используют социальные сети таким же образом, как террористические группы. У западных культур есть священное правило – запрет на нетерпимость. Главы корпораций и государственные институты, СМИ и образовательные организации знают, что быть заподозренными в мизогинии, расизме, гомофобии или трансфобии означает угробить свою репутацию. Именно этим угрожают неуправляемые виртуальные толпы. Нет необходимости напрямую обвинять представителей элиты в любом из таких грехов, достаточно хоть раз понаблюдать за буйством толпы в интернете. Таким способом активисты, прямо как ИГИЛ, используют машину устрашения социальных сетей, чтобы добиться уровня статуса – и сопровождающих его влияния и власти, – несоразмерного их количеству.

Это ясно из проведенных опросов пользователей. Через год после травли Темплер было опубликовано одно из крупнейших в истории Великобритании социопсихологических исследований – на основе данных, поступивших от десяти тысяч респондентов. Были выявлены семь самостоятельных групп носителей различных мнений, одна из которых – «прогрессивные активисты» – описана как люди, «мотивированные бороться за социальную справедливость». Они представляют собой «влиятельную, активно высказывающую свое мнение группу, идентичность которой строится вокруг политики». Прогрессивные активисты верят в то, что игра в основном статична, что итоги жизни игроков «определяются в большей степени социальными структурами, в которых они выросли, чем их личными усилиями». Это самая высокообразованная и состоятельная из всех групп, в ней больше людей с семейным доходом свыше 50 тысяч фунтов, чем в любой другой. У них «самый громкий голос» в социальных сетях, где они играют «господствующую роль». Они в шесть раз чаще представителей других групп публикуют в твиттере и на других платформах посты о политике. Эта группа вносит в работу социальных сетей в целом куда больший вклад, чем все остальное население вместе взятое. И все же в 2020 году они составляют только 13 % населения. В США аналогичные исследования показали, что таких людей 8 %.

Опросы общественного мнения показывают, насколько маргинальными считают их убеждения и поведение. При этом общая ситуация в Великобритании и США развивается скорее в лучшую сторону: в 1958 году только 4 % американцев положительно отзывались о межрасовых браках, в 2013 году таких было 87 %. Только 3 % жителей Великобритании считают, что быть «настоящим британцем» означает быть белым, 73 % соглашаются с тем, что хейтспич – это плохо, более половины считают трансфобию «в какой-то степени» или «в существенной степени» проблемой. И все-таки многие модели поведения, характерные для прогрессивных активистов и собираемых ими толп, остаются непопулярными. Политкорректные формулировки в речи не любят в обеих странах. Среди представителей всех расовых групп США 80 % считают «политкорректность национальной бедой», с этим соглашаются 87 % испаноговорящего населения и афроамериканцев. В Великобритании о том, что политкорректность стала проблемой, говорят 72 %. Но довольно внушительное меньшинство – 29 % – соглашается с тем, что Великобритания – «страна системного или институционального расизма». По данным центра изучения общественного мнения YouGov, значительно более низкий уровень поддержки других позиций связан с прогрессивным активизмом: 12 % верят в то, что справедливо наказывать взрослых людей за противоречивые взгляды, высказанные ими онлайн в подростковом возрасте, 10 % не нравится, когда неяпонцы носят кимоно, и только 5 % считают, что следующим управляющим Банка Англии должна стать женщина (3 % считают, что это должен быть мужчина, 87 % – что пол не имеет значения).

Конечно, прогрессивные активисты заняты не только получением преувеличенного статуса за счет моббинга[51]51
  Моббинг (англ. mobbing) – целенаправленное коллективное насилие, преимущественно в интернете.


[Закрыть]. При их несравненном уровне благосостояния и образования они могут также внедрять своих элитных представителей во многие самые влиятельные игры общества. Важно отметить, что было бы крайне несправедливо утверждать, что все прогрессивные активисты одобряют моббинг. В том-то и дело. Те, кто собирается в неуправляемые враждебные толпы, – меньшинство из меньшинства. И все же слишком часто их громкий властный голос в социальных сетях в наших демократических условиях становится решающим. Как и ИГИЛ, они добиваются несоразмерного статуса, сея страх. Их сплетни, обвинения, безжалостная ярость помогают плести иллюзию консенсуса, пробуждают наш древний страх перед кузенами и загоняют нас силой в социальную клетку.

Так побеждает толпа.