Текст книги "Статус. Почему мы объединяемся, конкурируем и уничтожаем друг друга"

23. Аннигиляция, часть вторая

Когда игра становится напряженной, таким же становится и ее нарратив о мире. Ее место относительно соперничающих игр порождает упрощенную и удобную нравоучительную историю о том, как сформировалась именно такая иерархия. Нарратив неизменный: мы – добродетельные игроки, заслуживающие большего, а те, кто стоит у нас на пути, – воплощение зла. Соблазнительная картина мира – ведь она ровно о том, во что игроки хотят верить. Она становится источником статуса и надежды на его рост, а также провоцирует негодование, направленное на врагов, – всесильное негодование, ярость богов. Это сакральная история. Каждый должен верить во все ее детали. Когда кузены входят в раж угроз и принуждения, этот нарратив подхватывает и несет игроков, как ураганный ветер. Повествование становится безумнее, сползает в область иррационального. Но мы продолжаем верить. История кажется такой реальной. Мы спим, и сны, которые мы видим, – это сны о наших играх. Мы обитаем в них. Мы их разыгрываем. А когда сны становятся мрачнее, мы сами превращаемся в кошмар.

Таким образом путешествие в статусную игру приводит нас в ад. На одной из предыдущих остановок мы познакомились с беспорядочными внутренними мирами массовых убийц и обнаружили там клубок из амбиций и унижения. С тем же мы столкнулись и в случае коллективных иллюзий одной из наиболее смертоносных игр в истории. Нацисты были Эллиотом Роджером, Эдом Кемпером и Тедом Качинским. Они рассказывали лестную для слушателей историю, объясняющую катастрофическую нехватку статуса и оправдывающую его восстановление путем смертоносной войны. Но не только Германия была одержимой. Любой народ станет опасным, если его унизить. Исследование 94 войн начиная с 1948 года выявило, что мотивом для 67 % из них стали вопросы положения нации или национальной мести, в то время как второй по частотности фактор – обеспечение безопасности – шел с большим отрывом и составил только 18 %. Антропологи профессор Алан Пейдж Фиск и Таге Шакти Рай обнаружили, что часто «лидеры и общественное мнение склонялись к объявлению войны, чтобы поддержать или поднять ранг своего государства по сравнению с другими, особенно когда они чувствовали, что их несправедливо столкнули вниз на статусной лестнице». Объявляющая войну сторона обычно нападает, будучи во власти иллюзии токсичной морали, убежденная в своих добродетельных намерениях: «Чем больше нация чувствует себя униженной, чем больше переживает из-за аморальных действий, вызывающих праведный гнев, тем больше она склонна к мести».

Чувство собственной исключительности и унижение питали иллюзии молодых хунвейбинов во время культурной революции в Китае, в ходе которой были убиты от 500 тысяч до двух миллионов человек. Лидер Китая Мао Цзэдун, легендарный нарцисс, верил, что станет «человеком, который приведет планету Земля к коммунизму». Но после ужасного голода 1959–1960 годов стало ясно, что против лидера готовится восстание. Партия Мао тогда заявила, что славный подъем китайской нации был остановлен тайными капиталистами, которые вступили в заговор с целью установить «диктатуру буржуазии». Массам предлагалось выкорчевать этих «чудовищ и призраков», которые были «представителями буржуазии, пробравшимися в партию», и «искоренить вредные привычки старого общества». Студенты стали доносить на своих преподавателей в «дацзыбао» (стенгазетах), чем-то напоминавших твиты, но нарисованных на больших листах бумаги и вывешенных в публичных местах. Бывший хунвейбин Дай Сяоай вспоминает, как удивлен он был, когда донесли на одну из его любимых учительниц. «Я не хотел критиковать ее или бороться против нее, но одноклассники обвинили меня в сентиментальности и предупредили, что я становлюсь как она. Они даже намекали, что я напрашиваюсь на проблемы. Постепенно я понял, что они были правы. Партия не могла быть неправа, и я был обязан включиться в борьбу. В конце концов я проникся энтузиазмом».

Подозреваемых заставляли проходить через «сеансы самокритики», во время которых хунвейбины забрасывали их обвинениями, заставляя признаться во всем. Иногда это продолжалось несколько дней или даже недель. Такие сеансы всегда были «очень напряженными», как рассказывал Дай. Цель этих боен, полных унижения, заключалась в том, чтобы отобрать статус и возможность претендовать на него, содрав его, как мясо, с костей старших. «Мы заставляли учителей надевать шапки и ошейники с надписями вроде „Я чудовище“. Учащиеся по очереди нападали на них, осыпали лозунгами, обвинениями и призывами изменить свое поведение. Мы заставляли их чистить туалеты, мазали черной краской, организовывали „группы контроля над чудовищами“, наблюдавшие, все ли делается правильно <…> Понадобилась почти неделя постоянного давления, чтобы заставить учителя признаться, что он сказал в частной беседе: „Мао был неправ“. <…> Через две недели мы испугались, что учительница литературы покончит с собой. Мы держали ее под постоянным наблюдением и даже написали и прикрепили к москитной сетке над ее кроватью плакат, напоминавший ей, что мы следим за ней и совершить суицид не получится». Согласно биографам Дая, он «признавал, что получал острое жестокое удовольствие, унижая тех, кто обладал властью, особенно директора школы. Однажды, например, он потратил целый день, чтобы сделать вместе с остальными огромную картонную коровью голову, которая должна была стать символической короной директора Чена». Учителя поддавались травле, писали на огромных плакатах: «Мы приветствуем критику и неприятие со стороны наших товарищей-студентов».

Когда революция выплеснулась на улицы, хунвейбины обыскивали дом за домом в поисках «старых вещей», которые в их мстительной иллюзии реальности символизировали тайную преданность докоммунистической игре: рукописи, драгоценности, книги, облегающие джинсы, ботинки с острыми носами, лоскутные одеяла, сделанные в Гонконге. «Некоторые из нас обдирали стены и смотрели, что под штукатуркой, в то время как другие брали лопаты и кирки и рушили потолок в поисках спрятанных вещей, – вспоминал Дай. – Я помню даже, как двое-трое ребят из моей группы выдавливали из тюбика зубную пасту в поисках драгоценностей». Во время обысков жителей заставляли ждать снаружи и признаваться в контрреволюционных преступлениях. «Если у женщины были длинные волосы, мы их отрезали. Иногда мы брили мужчине половину головы и запрещали сбривать остальные волосы. Нашей целью было унизить этих людей как можно сильнее. <…> Я думал, что мы делаем важное дело, и я в полной мере наслаждался происходящим. Было действительно весело».

Ему было весело. Какой во всем этом смысл с точки зрения общепринятого понимания человеческой природы? Никакого, поэтому мозг призывает на помощь карикатуру и приходит к выводу: Дай был воплощением зла, вот и все. Но Дай был не исчадием ада, а обыкновенным человеком с обыкновенным же мозгом, запрограммированным на участие в статусной игре. Его статус зависел от подчинения не просто убеждениям, а ярым убеждениям. Когда его предупредили, что лучше избавиться от сомнений, он полностью отдался кошмарной иллюзии, навязанной игрой: «Постепенно я понял, что они были правы. Партия не могла быть неправа, и я был обязан включиться в борьбу. Постепенно я проникся энтузиазмом». Он поверил в важность своей миссии. Революция, к которой он присоединился, была статусной «золотой лихорадкой» с огромными наградами впереди. Разумеется, ему было весело. Для горящих энтузиазмом игроков, оказавшихся по нужную сторону пулемета, тирания – это всегда весело.

Унижение также лежит в основе многих террористических актов. В своем первом публичном выступлении после 11 сентября Усама бен Ладен сказал: «То, что переживает сейчас Америка, – лишь подобие того, что выпало на нашу долю. Наш исламский народ выносил позор и унижение на протяжении более чем восьмидесяти лет». Исследователи считают основным мотивом террористов-смертников «стыд и позор, которые принесли иностранные войска в их страну». Доктор Эйяд аль-Саррадж, психиатр, основатель Независимой палестинской комиссии по гражданским правам, писал, что мотивами террористов-смертников были «долгие годы унижения и жажда мести». Считается, что такие эмоции особенно остры в ближневосточных культурах, где честь играет главную роль, а образ мыслей напоминает то, что мы видели в историях амбициозных американских серийных убийц: они тоже старались восстановить ущерб от жестокого унижения, которому они когда-то подверглись, с помощью насилия. Террористы играют в игру, которая, как и в случае с «Небесными вратами», обладает такой притягательной силой, что убеждает игроков добровольно пойти на смерть. У ученого, опрашивавшего мусульманских экстремистов в Индонезии, состоялся следующий диалог с одним из них:

– Что, если бы богатый родственник пожертвовал много денег на общее дело в обмен на то, чтобы вы отказались от мученической смерти или хотя бы отложили теракт?

– Вы шутите? Я кинул бы эти деньги ему в лицо.

– Почему?

– Потому что только борьба и смерть за общее дело – достойный путь в этой жизни.

Террористы верят в свою нравственную добродетель, так же как колонизаторы-расисты. Империалисты времен Британской империи рассказывали лестную для них историю, согласно которой они сопровождают представителей низших форм жизни по дороге к земле обетованной – цивилизации. Поэт Редьярд Киплинг отразил эти настроения в стихотворении «Бремя белого человека»:

 
Несите бремя белых, —
Пожните все плоды:
Брань тех, кому взрастили
Вы пышные сады,
И злобу тех, которых
(Так медленно, увы!)
С таким терпеньем к свету
Из тьмы тащили вы[57]57
  В переводе М. Фромана.


[Закрыть].
 

Белые поселенцы Соединенных Штатов тоже считали, что выполняют цивилизационную миссию. По мнению 26-го президента Теодора Рузвельта, «по сути, на стороне поселенцев и пионеров была справедливость; этот великий континент не мог и дальше оставаться охотничьим заповедником для убогих дикарей».

Посрамленные амбиции могут стать поводом для массовых убийств, потому что преступники живут внутри героической истории, согласно которой они однозначно стоят выше своих жертв – и фактически принадлежат к другому виду живых существ. Жертв обычно описывают как созданий с более низким статусом: для коммунистов представители среднего класса были «паразитами», для нацистов евреи были «насекомыми», для французов в Алжире мусульмане были «крысами», а буры называли африканцев «бабуинами». Любая попытка защититься или дать сдачи подразумевала, что их образ реальности – иллюзия, а их критерии притязания на статус, следовательно, ложны. Это не могло не вызывать тревогу. Из такого отношения к сопернику вытекает несоразмерное проявление доминирования. Испытывая праведный гнев по поводу неподчинения их жертв-недочеловеков, они наносили ответные удары по принципу два ока за одно – или двести, или две тысячи, или сколько они считали подобающим эквивалентом. Когда в ходе восстания алжирцы убили 103 французов, их колониальные хозяева разбомбили самолетами 44 деревни, обстреляли прибрежные города с моря и устроили бойню на суше. Французы признают, что в той операции было убито 1500 алжирцев, местные же утверждают, что их было 50 тысяч. Именно такие примеры привели доктора психологии Эвелин Линднер к выводу, что «самым могущественным оружием массового уничтожения» является «униженный разум».

Социолог профессор Брэдли Кэмпбелл провел масштабное исследование самого зверского режима игры, на который мы способны. Он считает, что геноцид может произойти, когда высокостатусная группа «переживает снижение статуса или угрозу статусу» или когда группа с низким статусом «поднимает или пытается поднять его». Именно понижение статуса способствует проявлению самого ужасного безумия. Такие ситуации прочно базируются на токсичной морали: «Геноцид в наивысшей степени морален». Геноцид – это игра доминирования-добродетели, которая ведется во имя правосудия и справедливости, во имя восстановления правильного порядка. Он не сводится к убийству и «чисткам», геноцид – это излечение задетых амбиций агрессоров с помощью гротескных терапевтических спектаклей о доминировании и унижении.

Часто отмечают, что убийцы «с явным энтузиазмом унижают» жертв: во время геноцида армян турецкие жандармы развлекались, сбрасывая людей с лошадей на торчащие из земли сабли. Во время гуджаратского погрома индуисты таскали мусульман за бороды, испражнялись на Коран, заставляли мусульман с отрезанными пальцами ходить строем и славить бога Раму, играли в крикет отрубленными головами. Во время геноцида в Руанде высокостатусных тутси, прежде чем убить, символически «ставили на место», подрезая им ахилловы сухожилия и заставляя ползать по земле. Насильники-хуту говорили своим жертвам: «Вы, женщины-тутси, думаете, что слишком хороши для нас», «Вы, девушки-тутси, слишком гордые», «Помните, как вы раньше гордились собой и не смотрели в нашу сторону, потому что считали нас ниже себя? Такого не будет больше никогда».

Все было точно так же во время Холокоста и в предшествовавший ему период. Масштабные массовые убийства евреев начались, когда Гитлер перестал выигрывать – его нация и ее амбициозные мечты терпели поражение. Для выжившего в Аушвице Мариана Турски самым ужасным были не холод, голод или побои, а «унижение. Просто потому что ты был евреем, с тобой обращались не как с человеческим существом, с тобой обращались как с насекомым, как с клопом, как с тараканом». Хотя нацисты «вычищали» из своей игры всех, кто так или иначе отклонялся от нормы, в том числе коммунистов, цыган, гомосексуалов и инвалидов, особенно демонстративно они стремились «вычистить» именно евреев, которые вызывали у них зависть и негодование. Это происходило вновь и вновь: нацисты публично отрезали им волосы, сбривали бороды, проводили по улицам в обрезанных брюках, с висящими на шее табличками, заставляли их пить опасные дозы касторового масла, приказывали делать бессмысленную работу, например переносить туда-сюда матрацы, бесконечно строить и перестраивать стены и приседать с тяжелыми бревнами.

Как и у участников «культурной революции» в Китае, любимым занятием нацистов было принуждать своих жертв к грязной работе. Вот что видел в Вене журналист Уильям Ширер: «Группы евреев под охраной насмехавшихся над ними штурмовиков, стоя на четвереньках, отскребали с тротуаров рисунки в поддержку Курта Шушнига (оппозиционного политика).

Многие евреи совершали самоубийство. Все это – свидетельства садизма немецких нацистов и, что меня особенно поразило, австрийцев. Еврейских мужчин и женщин заставляли мыть унитазы. Сотни евреев просто хватали по случайному принципу на улицах и вели чистить сортиры нацистских парней». В оккупированной Восточной Европе поющая, смеющаяся толпа под звуки аккордеонов наблюдала за группой евреев, которых заставляли убирать с пола стойла конский навоз, избивали почти до смерти прикладами и ломами, а потом вставляли им в рот пожарные шланги и подавали воду, пока у жертв не разрывало желудок. Когда все были мертвы, второй группе евреев приказывали смыть кровь и унести тела. В другом пригороде известный раввин был обнаружен «склонившимся над своими пропитанными кровью книгами, а его отрезанная голова находилась в другой комнате».

Все это делалось не ради выгоды, не ради простого избавления от врагов ради материальных благ. Эти кошмарные поступки несут некоторое послание для нас. Они приоткрывают нам правду о том, кто мы и как мы играем.

24. Дорога из ада

Нам крайне трудно избавиться от игр с кузенами-соглядатаями, которые мы выстраивали на протяжении всей нашей истории. Игры добродетели-доминирования определяли уклад нашей жизни на протяжении тысячелетий. Мы рождались в паутине родственных связей – с кузенами, дядьями, тетями, свекрами, тестями, тещами, шуринами, золовками, невестками и их семьями. Нас объединяли четко определенные образы жизни и принципы разделения труда, уходящие корнями в далекое прошлое и определяющие идентичность группы. Сходиться с другими и обходить их означало придерживаться правил и символов; поддерживать порядок, если другие ошибались; прислушиваться к мнению тех, кто выше тебя; выполнять свои обязанности, выстраивая репутацию за счет лояльности, чувства долга и личной пользы от общего успеха игры. Невероятная живучесть таких игр отчасти связана с тем, что они были способны к самовоспроизведению. Столетиями браки заключались среди родственников: в XIV веке французский рыцарь Ла Тур Ландри советовал девушкам всегда «выходить замуж в своей земле». Даже сегодня каждый десятый брак в мире совершается между родственниками, в том числе двоюродными братьями и сестрами.

Но претендовать на статус можно не только благодаря добродетели и доминированию – нам доступна и стратегия успеха. В нашем общем племенном прошлом можно было добиться статуса, будучи полезным другим: стать лучшим охотником или колдуном, искуснее всех искать мед. Современный мир насыщен играми успеха, в которые играют ученые, разработчики технологий, исследователи, корпорации и работники креативных индустрий. Они добиваются статуса не тем, что демонстрируют и навязывают нравственную правоту, а тем, что становятся умнее, богаче, изобретательнее и эффективнее.

Современность родилась на Западе. Есть много ответов на вопрос, почему это стало возможным, но едва ли стоит говорить: ни один из них не сводится к тому, что люди, родившиеся на этом кусочке планеты, были по определению лучше других. Причины сложны. Отчасти дело в удачном географическом расположении: климатические условия благоприятствовали первым земледельцам и скотоводам. Пшеница, овес, овцы и коровы ускорили переход к оседлому образу жизни, накоплению материальных ценностей и разделению труда по принципу кастовой специализации. С другой стороны, в попытках обнаружить истоки западного индивидуализма большинство ученых обращают взгляды на Древнюю Грецию. Они подмечают ее особое географическое положение, напоминавшее картину в манере пуантилизма: античная цивилизация сформировалась вокруг примерно тысячи крупных городов-государств, усыпавших побережье и скалистые острова, где толком ничего нельзя было вырастить. Это вынуждало людей не просто быть послушными членами аграрных сообществ, но становиться предпринимателями: рыбаками, гончарами, дубильщиками кож. Древние греки были первопроходцами, и им регулярно приходилось сталкиваться с купцами из других сообществ и даже с отдаленных континентов, открывавших им альтернативные картины мира. Это стимулировало появление ориентированных на успех игр, построенных на демонстрации профессионализма и умении дискутировать. В таких играх формировался идеальный образ всесильного индивида, до сих пор характерный для западной культуры.

Но эти соображения – лишь часть ответа на наш вопрос. Еще один фактор можно обнаружить, приготовившись к скачкам через пласты истории статусных игр, вращавшихся вокруг монотеизма и денег. Во всех странах богатство и религия представляли серьезную угрозу власти королей, королев и императоров. Благодаря появлению духовных лидеров и преуспевающих торговцев образуются новые элиты, ведущие конкурирующие игры. И именно на Западе игры успеха сумели сначала превзойти старые игры добродетели, а потом сложиться в особую культуру.

Это случилось не в результате стратегии или интриг, а по воле случая. Произошедшее показывает, как могущественные игры, в которые мы играем, могут формировать нас самих, нашу культуру и историю. Люди хотят знать: кем мне надо стать, чтобы сходиться с другими и обходить их? Родившимся в обстановке доминирования, добродетели и покорности воле кланов и родственников предстояло стать такими же людьми, играть в уготованные им игры и жить в мире предназначенных им иллюзий. Но в самом начале Нового времени, в первую очередь на Западе, люди начали искать связей и статуса за пределами родственных групп. Нас заинтересовали новые полезные идеи чужих кланов и иных континентов. Мы стали присваивать высокий статус ученым, новаторам, тем, кто способен предсказывать события, кто умеет доискиваться до правды и находить ей полезное применение. Эти игры успеха стали подобием «золотой лихорадки», которая распространилась в Западной Европе, в США, а затем в остальном мире. Они изменили все. Они стали нашей дорогой из ада.

И они могли никогда не появиться, если бы не странная озабоченность католической церкви по поводу кровосмешения. На протяжении более чем тысячи лет, начиная с 305 года н. э., Церковь внесла в свой устав ряд поправок, сделавших невозможными старые, сосредоточенные на внутренних интересах родственников и разросшихся семей игры добродетели, и убедила людей играть по-другому. Были запрещены полигамные браки, браки с кровными родственниками до шестого колена, браки между некровными родственниками, в том числе между дядьями и племянницами, мужчинам также запрещалось жениться на мачехах и падчерицах. Это снижало количество договорных браков и поощряло молодоженов начинать жить своим домом вне разросшихся семей, а также стимулировало наследование по завещанию и духовным грамотам вместо автоматического перехода имущества клану. Процесс растянулся на несколько столетий, но тем не менее – одержимость церковников чужими грехами изменила игру навсегда.

Описанные изменения правил и их исторические последствия были обнаружены профессором Джозефом Хенрихом, исследовавшим эволюционную биологию человека. Он и его коллеги собрали впечатляющий набор доказательств. Хенрих утверждает, что рассматриваемые процессы «систематически разрушали кланы и родственные связи в Европе, где предпочтение отдавалось теперь малым моногамным семьям. Люди были вынуждены искать статус за пределами родственных сетей и играть с незнакомцами. Учиться «ориентироваться в мире с небольшим количеством унаследованных связей» означало развить новые психологические установки, поэтому коды игровых машин были переписаны. Люди создавали для себя игры, в которых «успех и уважение» зависели от оттачивания специальных способностей, умения привлекать друзей, сексуальных и деловых партнеров, а затем поддерживать с ними отношения». Главным образом исследование Хенриха показывает, как новые правила католиков стали причиной глубочайших перемен: чем дольше люди жили по этим правилам, тем слабее становились связи в их родственных группах и тем чаще они смотрели за их пределы, становились нонконформистами, больше доверяли чужим и сосредоточивались на себе. Они все больше проникались индивидуализмом.

Такое массовое психологическое перекодирование стало возможным в первую очередь благодаря тому, что мировые религии постепенно внедрили свои иллюзии игры в образ мыслей миллионов. Распространение двух наиболее успешных вероучений – сначала христианства, затем ислама – произошло отчасти благодаря изменению их теологических основ. В отличие от языческих и анимистических традиций с их пантеонами многочисленных божеств, христианство и ислам были монотеистическими: их бог был не просто одним из богов, он был Богом. Одним и Единственным. Его правила морали были универсальными, распространялись на всех. Принимать правду других богов и нарушать Его правила теперь считалось ересью, серьезным пренебрежением монотеистическими критериями притязаний на статус. Это стимулировало верующих обращать в свою веру окружающих и завоевывать их нейронную территорию. Исследования позволяют предположить, что люди массово становятся адептами новой веры не в тот момент, когда харизматичный праведник въезжает на ослике в их город. Верования распространяются скорее через личные связи, когда друзья или члены семьи убеждают своих близких к ним присоединиться.

Для того есть причины: исследования эффекта разговоров о религии выявили, что «психологическое и эмоциональное состояние большинства обратившихся к религии улучшается».

Иллюзии, которые сплетают монотеисты поверх игры жизни, требуют абсолютной веры. Исследователь Нового Завета профессор Барт Эрман пишет о том, что отличие христианского Бога от богов языческих в том, что его нельзя чтить с помощью жертв, но только с помощью «истинной веры». «Каждый, кто не верил в правильные вещи, считался согрешившим перед Богом». Наказание за неправильное поведение предполагается настолько суровое, насколько вообще можно себе представить: бесконечное унижение и адские муки. Этими муками, часто состоявшими в том, что тело будет «вечно гореть, но не сгорать», грозили проповедники, например святой Леонард: «Огонь, огонь! Закоренелые грешники, вот расплата за ваши пороки. Огонь, огонь! Огонь преисподней! Огонь в глазах, огонь во рту, огонь в животе, огонь в горле, огонь в ноздрях, огонь внутри, огонь снаружи; огонь сверху, огонь снизу, огонь со всех сторон. Ах, несчастные! Вы будете пребывать среди этого огня, как горящие головешки». Неверие также означало падение статуса здесь и сейчас с более чем реальными последствиями: если неверующих и не подвергали непосредственному преследованию, им часто отказывали в правовых и социальных привилегиях, а в некоторых мусульманских сообществах заставляли платить повышенные налоги. Наградой за участие в игре становились связи и статус в этой жизни и вечное пребывание в раю в следующей. «Никогда до этого религия не продвигала такую идею, – пишет Эрман. – Христиане создали потребность в спасении, доселе неизвестную. Затем они стали утверждать, что только они одни могут гарантировать попадание в рай. И колоссально преуспели в этом деле».

К началу Средневековья католическая церковь стала самым могущественным институтом на Земле, а ее лидер – самым влиятельным среди живущих людей. Папа, его епископы и священники, стоящие на вершине игры, были назначены свыше «преемниками апостольской благодати», восходящей сквозь века непосредственно к ученикам Христа. Оскорбление священника было преступлением против Бога. Церковь богатела, становилась крупнейшим землевладельцем Европы, ей принадлежали 44 % Франции и половина Германии. Ее представители неизбежно начали испытывать опьянение статусом, окружая себя сокровищами, надевая большие шляпы, настаивая на абсолютном благоговении в их присутствии – преклонить колена, снять головные уборы – и на особых обращениях к ним – «ваше преосвященство», «ваше преподобие», «ваше святейшество». Бóльшая часть богатства церкви была получена благодаря хитроумному изменению одного из правил игры. Возможно, Иисус и правда сказал, что «легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богатому войти в Царство Божие», но существовала одна уловка: богатый мог наслаждаться при жизни своим состоянием, а потом пожертвовать его церкви непосредственно перед смертью. В конце концов, если ты освободился от бремени богатства даже за секунду до того, как остановилось твое сердце, строго говоря, к моменту, когда ты достигнешь райских врат, ты уже будешь бедным.

Ученые спорят по поводу того, до какой степени простые жители Средневековья покупались на иллюзии христианства. Некоторые наверняка сомневались, и многие вели двойную игру, по-прежнему соблюдая старые политеистические традиции (в значительной части впитанные христианством, в котором вы найдете и святого-покровителя на любой вкус, и переделанные языческие праздники). Но надежда на вечную жизнь и ужас перед адом скорее всего были настоящими и широко распространенными: богатые много жертвовали церкви, покупая себе лучшее место в загробной жизни, а светские лидеры принимали законы, ограничивающие траты состоятельных подданных.

Католицизм был игрой добродетели-доминирования, в которой игрокам требуется Божья милость, чтобы подняться со дна: «Что такое человек сам по себе, без Божьей благодати? Существо более злобное, чем демон», – писала святая Екатерина Генуэзская. Жизнь по-прежнему была игрой за статус, но вот завоевывали его уже по большей части в вечности. Как ты закончишь, зависело от того, насколько хорошо ты играл. Правила немного усложнились. Бог в этой картине мира, безусловно, есть любовь и милосердие, но игроки должны демонстрировать ему принятие этого щедрого предложения, совершая добрые дела на земле. «Было довольно сложно понять, – пишет историк профессор Питер Маршалл, – достаточно ли уже сделал человек, чтобы это считалось безусловным „да“ в ответ на приглашение Господне?» Для многих напуганных людей этот вопрос превращался в наваждение. Считается, что во время позднего Средневековья было «широко распространено болезненное» чувство «тревоги о спасении», охватившее бóльшую часть христианского мира.

В этой тревоге церковь почуяла возможность. Папа заявил о способности гарантировать человеку место в раю за счет валюты в виде «избытка» добрых дел святых. Он начал продавать так называемые индульгенции, обещавшие покупателю, что грехи его прощены, а переход к загробной жизни будет легок. Первые индульгенции предназначались, чтобы подкупить крестоносцев и мотивировать их выступить в поход против конкурирующих с церковью мусульман, но вскоре отпущение грехов стало способом заработка, не в последнюю очередь за счет сопутствующего создания видимых символов статуса, таких как церкви и соборы. Рынок индульгенций рос, люди покупали отпущение разных грехов, включая браки между двоюродными братьями и сестрами. Продавалось даже прощение будущих грехов. Одна из потрясающих построек Руанского собора известна как Масляная башня: ее возведение было оплачено за счет индульгенций, разрешавших есть сливочное масло во время поста.

Но была одна проблема. Столетиями раньше та же церковь начала перепрограммировать мозги своих игроков. Ее ярая борьба против инцеста привела к возникновению новых правил, которые разрушали старый образ жизни, построенный вокруг кланов и разросшихся семей. Для многих христиан стало возможным выживать только за счет опоры на свои силы. Они все чаще жили в собственных домах, в небольших семьях, где было от двух до четырех детей. Некоторые работали на земле лорда из ближайшего поместья, другие переезжали в большие и малые города. Переселению из сельской местности еще больше способствовали войны и эпидемии, и люди оказывались на городских улицах, рынках и площадях, перемешиваясь там с чужаками, с которыми им необходимо было поддерживать плодотворные и доверительные профессиональные отношения.

Способы сходиться с другими и обходить их постепенно менялись. Основывались университеты. К 1500 году их было уже более пятидесяти. Университеты выпускали юристов, писателей, математиков, логиков и астрономов. Ремесленники, которые теперь были вольны выбирать профессию исходя из личных предпочтений, а не из-за того, в какой семье они родились, создавали профессиональные гильдии. Гильдии были играми успеха. Они возникали у представителей всех ремесел, включая кузнецов, пивоваров, ткачей, стекольщиков, красильщиков, слесарей, пекарей и скорняков. У каждой был свой набор правил и символов, которыми они вознаграждали за статус, основанный на успехе. Членам гильдии присваивалось звание мастера соответствующего ремесла. Амбициозные молодые игроки шли в ученики к мастеру, учились ремеслу, вступали в игру, а потом переходили к другому мастеру, чтобы учиться дальше. Мастерство росло, потребность в качественных товарах увеличивалась. Возникла трудовая этика, согласно которой сам по себе труд стал престижным. «Этот сдвиг можно считать началом трудоцентричного общества, – считает историк профессор Андреа Комлози, – в котором разнообразная деятельность всех его членов неизбежно приобретала черты активного производства и требовала больших усилий».