Текст книги "Страна призраков"

3. Волапюк

Кутаясь в пальто Paul Stuart, украденное месяц назад в закусочной на Пятой авеню, Милгрим смотрел, как Браун отпирает стальную дверь парой ключей из прозрачного гермопакета, – в такие пакеты Деннис Бердуэлл, знакомый дилер из Ист-Виллиджа, расфасовывал кристаллический метамфетамин.

Браун выпрямился и пробуравил Милгрима уже привычным взглядом, исполненным злобного презрения.

– Открывай, – приказал он, переступив с ноги на ногу.

Милгрим сгреб в кулак полу пальто и через нее взялся за ручку. Дверь распахнулась. В темноте слабо тлела красная искорка индикатора – должно быть, от выключенного компьютера. Милгрим шагнул вперед, не дожидаясь толчка в спину.

Сейчас его занимала крошечная таблетка ативана, которая тихо таяла под языком. Она уже истончилась настолько, что ощущалась кожей как микроскопические чешуйки на бабочкином крыле.

– Почему его так назвали? – рассеянно произнес Браун, методично обшаривая комнату нестерпимо ярким лучом фонаря.

Милгрим услышал, как за спиной закрылась дверь и щелкнул замок.

Брауну было несвойственно думать вслух; видимо, в этот раз он здорово перенервничал.

– Как назвали?

Меньше всего сейчас Милгриму хотелось говорить. Он бы с радостью сосредоточился на мгновении, когда таблетка тает под языком на грани бытия и небытия.

Круг света остановился на складном парусиновом кресле возле казенного вида раковины.

У комнаты был жилой запах. Не вонь.

– Почему его так назвали? – повторил Браун с намеренно грозным спокойствием.

Он был из тех, кто не любит лишний раз произносить имена или упоминать понятия, которые презирает из-за недостаточной важности либо иностранного происхождения.

– Волапюк, – догадался Милгрим, как только таблетка исполнила свой трюк с полным исчезновением. – Эсэмэс набирают латинскими буквами и цифрами, а читают их как буквы кириллицы, на которые они похожи.

– Я спросил, откуда название?

– Был такой искусственный язык, эсперанто, для международного общения, – ответил Милгрим. – Волапюк – другой международный язык. Когда русские обзавелись компьютерами, то обнаружили на дисплеях и клавиатурах латинский алфавит, не кириллицу, вот и соорудили ее подобие из наших символов. Назвали волапюком. Такая вроде как шутка.

– В жопу, – отрезал Браун, очевидно имея в виду волапюк, Милгрима и даже НУ, которыми так интересовался.

На языке Брауна, как уяснил Милгрим, НУ означало «нелегальный устроитель» – преступник, который помогает другим преступникам в их делах.

– Посвети.

Браун сунул ему фонарь – профессиональный, с насечкой на металле, чтобы не блестел.

Спрятанный под паркой Брауна пистолет из композитного пластика тоже совершенно не блестел. Это как с обувью и аксессуарами, рассуждал про себя Милгрим; стоит кому-нибудь щегольнуть крокодильей кожей, и через неделю она уже будет у всех. Вот и в городе Браунтаун царил сезон неблестящего антицвета. Очень долгий сезон.

Браун натягивал зеленые латексные перчатки.

Милгрим светил фонариком туда, куда ему велели, и смаковал глубину восприятия, которую давала таблетка. Когда-то он встречался с женщиной, утверждавшей, что витрины магазинов, где распродают излишки армейского имущества, – гимн мужской слабости. Интересно, в чем слабость Брауна? Этого Милгрим не знал, однако сейчас восхищался его руками в хирургических перчатках: они шевелились, как дрессированные морские существа из сказочного цирка-аквариума, наученные изображать движения фокусника. Вот они нырнули в карман и достали прозрачную коробочку, откуда ловко извлекли крохотный голубовато-серебристый предмет. Что-то корейское. Милгрим не помнил, отчего эти цвета ассоциировались у него с Кореей.

Батарейка.

Батарейки нужны везде. Даже в том приборчике, что ловит для Брауна и его своры редкие эсэмэски НУ, исходящие и входящие, прямо из воздуха этой квартиры. Милгрим недоумевал: он раньше думал, «жучок» должен быть в телефоне. А этот НУ, по рассказам Брауна, редко использовал дважды одну и ту же трубку или номер. Покупал их и выбрасывал. А впрочем, если вспомнить, так поступал и Бердуэлл.

Браун встал на колени возле вешалки с одеждой и принялся ощупывать зелеными перчатками край чугунного основания на колесиках. Милгрим щурился на рубашки НУ и черную куртку: ему хотелось взглянуть на фирменные ярлычки, но приходилось держать фонарь, освещая чужие руки. Какая же это марка? Может, A. P. C.? Или нет?.. Однажды, когда они вдвоем сидели в закусочной на Бродвее, мимо прошел НУ собственной персоной, даже глянул на них через запотевшее окно. Браун от неожиданности спсихел, начал лихорадочно диктовать по беспроводной гарнитуре какие-то коды. Милгрим поначалу даже не понял, что паренек в черной кожаной шляпе с загнутыми впереди полями и есть тот самый НУ. Он выглядел как этнический вариант молодого Джонни Деппа. Браун однажды упомянул кубинско-китайское происхождение НУ и его родных, но Милгрим не определил бы этого на глаз. Скорее бы принял парня за филиппинца, да и то неуверенно. К тому же вся семья говорила по-русски. Вернее, обменивалась эсэмэсками на чем-то вроде русского. Голосов людям Брауна, насколько Милгрим знал, перехватить пока не удалось.

Эти-то люди и беспокоили Милгрима. Вообще Милгрима тревожила масса всего, в том числе сам Браун, однако брауновские невидимые товарищи удостоились отдельной мысленной папки. Во-первых, их явно было чересчур много. Где служит Браун? В полиции? А те, кто перехватывает для него эсэмэски, – полицейские? В это Милгриму верилось с трудом. Они действовали как сотрудники федерального агентства. Но коли так, кто тогда Браун?

Тот словно услышал беззвучный вопрос и, не вставая с колен, тихонько, с пугающим удовлетворением, хмыкнул. Морские зеленые твари вновь вынырнули на свет, держа что-то черное, матовое, возможно замотанное такой же черной матовой изолентой. Следом тянулся крысиный хвост черной матовой проволоки, тоже с изолентой. Милгрим догадался, что старая вешалка из Швейного квартала служит приборчику дополнительной антенной.

Браун менял батарейку, а Милгрим аккуратно держал фонарь так, чтобы освещать ему работу, но и не попадать в глаза.

Так, может, Браун из федерального агентства? ФБР? Управление по борьбе с наркотиками? Милгрим когда-то встречал и тех, и других. Он знал, что это разные (и взаимно враждебные) породы людей. Браун явно не принадлежал ни к одной из них. Впрочем, за последнее время наверняка появились новые, невиданные прежде разновидности федералов. Однако сочетание явно низкого IQ Брауна с той степенью автономности, которой он располагал в нынешней неведомой операции, продолжало смутно терзать Милгрима, несмотря на действие таблетки, необходимой, чтобы просто стоять здесь и не вопить.

Браун, склонившись к ржавому основанию вешалки, сосредоточенно установил «жучок» обратно.

Вставая, он сбил что-то темное с перекладины. Оно беззвучно упало на пол. Браун забрал фонарь и последний раз обвел лучом пожитки НУ. Милгрим тронул второй темный предмет, тот, что остался на вешалке. Холодная влажная шерсть.

Раздражающе яркий луч отыскал в темноте возле колонки аудиосистемы дешевую с виду вазочку, синюю с перламутром. Усиленный голубовато-белый диодный свет играл на блестящей поверхности, создавая впечатление нереальной прозрачности, – казалось, там что-то плавится. Фонарик погас, а вазочка словно осталась перед глазами Милгрима.

– Уходим, – объявил Браун.

Уже на улице, торопливо шагая по тротуару в направлении Лафайет-стрит, Милгрим решил про себя, что стокгольмский синдром – выдумка. Сколько недель прошло, а он так и не проникся к Брауну теплыми чувствами.

Ну вот ни капли.

4. Погружаясь в локативность

К вестибюлю «Стандарта» примыкал ночной ресторан: длинное помещение с окнами во всю стену, где между черных матовых диванов торчали обглоданные фаллосы громадных кактусов.

Одиль села у окна, Альберто, в мешковатой пендлтоновской ковбойке, – рядом с нею, напротив Холлис.

– Кабыпространство, – загадочно объявила француженка, глотая половину «р». – Оно выворачивается…

– Что-что?

– Кабыпространство, – подтвердила Одиль. – Выворачивается.

Для пущей наглядности она сделала жест, неприятно напомнивший Холлис вязаную модель матки, которую учительница демонстрировала им на уроках семейной жизни.

– Выворачивается наружу, – пояснил Альберто. – Киберпространство. Фруктовый салат и кофе.

Последние слова, как не без усилия сообразила Холлис, предназначались официантке. Одиль заказала кофе с молоком, Холлис – кофе и бейгл. Официантка ушла.

– Думаю, можно сказать, что все началось первого мая двухтысячного года, – сказал Альберто.

– Что началось?

– Геохакерство. По крайней мере, потенциально. Гражданские получили доступ к геокоординатам GPS – прежде исключительно военной системы.

Со слов Филипа Рауша Холлис смутно поняла, что будет писать про использование художниками интернета, широты и долготы, поэтому виртуальное изображение смерти Ривера Феникса застало ее врасплох. Теперь она вроде знала, с чего начнет статью.

– Сколько у тебя таких инсталляций, Альберто? – спросила Холлис, а мысленно прибавила: «И все ли они посмертные?»

– Девять. В «Шато Мармон», – он указал куда-то вдоль бульвара Сансет, – я буквально на днях завершил виртуальный храм Хельмута Ньютона. Рядом с тем местом, где он разбился. После завтрака покажу.

Официантка принесла кофе. Холлис смотрела, как очень молодой, очень белокожий англичанин покупает на кассе желтую пачку American Spirit. У англичанина была жидкая бороденка, похожая на мох у мраморного водостока.

– Так постояльцы «Шато Мармон» не знают о твоей инсталляции? – спросила Холлис. – И никак не могут о ней узнать?

Как пешеходы не знают, что идут по спящему Риверу на тротуаре бульвара Сансет.

– Да. Пока не могут. – Альберто порылся в рюкзаке у себя на коленях, вытащил сотовый, спаренный посредством серебристой ленты с другим электронным приборчиком. – А вот с помощью этой штуки… – Он нажал какую-то кнопку, открыл телефон и ловко застучал по клавишам. – Когда она станет всем доступна…

Предмет оказался у Холлис в руке. Это был телефон в сочетании с блоком GPS, правда на корпусе виднелся надрез, и оттуда росли странные устройства, примотанные серебристой лентой.

– Это для чего?

– Смотри.

Она прищурилась на экранчик. Поднесла его к глазам. Увидела ковбойку Альберто, но в странных кубистических линиях, горизонтальных и вертикальных. Что за бледные кресты? Холлис подняла взгляд на собеседника.

– Это не произведение локативного искусства, – сказал тот. – Нет привязки к месту. Попробуй навести на улицу.

Она направила обмотанный клейкой лентой гибрид на Сансет – и увидела четкую, идеально ровную плоскость белых крестов, расставленных по невидимой сетке, которая тянулась в бескрайнее виртуальное пространство. Чудилось, что белые вертикали, расположенные примерно на уровне тротуара, уменьшаясь и тая с расстоянием, уходят под Голливудские холмы.

– Американские жертвы в Ираке, – произнес Альберто. – Я с самого начала подключился к сайту, где при каждом сообщении о новых смертях добавлялись кресты. Эту штуку можно взять куда угодно. У меня есть слайд-шоу кадров из разных местностей. Думал отослать его в Багдад, так ведь никто не поверит, что это реальные тамошние снимки, а не фотошоп.

Холлис, оторвав взгляд от усеянного крестами поля, по которому ехал черный «рейнджровер», успела заметить, как Альберто пожал плечами.

Одиль прищурилась над белым краем чашки.

– Картографические атрибуты невидимого. – Француженка поставила чашку на стол. – Гипермедиа с привязкой к местности. – Теперь она говорила почти без акцента, – казалось, терминология вдесятеро усиливала ее способность бегло говорить по-английски. – Художник аннотирует каждый сантиметр пространства, любого материального предмета. Все могут видеть вот на таких устройствах.

Она указала на телефон Альберто, как будто в обвитом серебристой лентой чреве таился зародыш будущего.

Холлис кивнула и вернула прибор хозяину.

Тут прибыли фруктовый салат и поджаренный бейгл.

– И ты курируешь это искусство в Париже, да, Одиль?

– Повсюду.

А ведь Рауш был прав, решила Холлис, тут есть о чем писать. Хотя, конечно, ей еще предстоит разбираться и разбираться.

Методично уничтожив полпорции фруктового салата, Альберто глянул на Холлис; вилка застыла в воздухе.

– А можно спросить?

– Да?

– Как вы поняли, что с «Ночным дозором» все кончено?

Холлис посмотрела ему в глаза: типичная фанатская одержимость. Впрочем, никто, кроме фанатов, и не признавал в ней культовую певицу начала девяностых годов. Если не считать радиодиджеев, историков поп-культуры и коллекционеров, лишь они и знали о существовании группы. Однако в музыке «Ночного дозора» было нечто вневременное, и она до сих пор завоевывала поклонников. Новички вроде Альберто обычно вели себя пугающе серьезно. Холлис не знала, сколько лет ему стукнуло, когда группа распалась, но для его подсистемы увлечений это было все равно что вчера. У Холлис сохранялась такая же подсистема по отношению ко многим музыкантам, поэтому она чувствовала себя обязанной ответить честно:

– Да мы не то чтобы поняли. Просто на каком-то существенном уровне все как-то само собой закончилось, я даже точно не уловила, когда именно. Это стало мучительно ясно, и мы разбежались.

Как Холлис и ждала, ответ не удовлетворил Альберто, зато, по крайней мере, тот услышал правду. Она и себе не могла объяснить внятней, да, в общем-то, уже давно и не пыталась.

– Мы как раз выпустили компакт-диск на четыре песни. Чувствуем, это конец. Остальное – вопрос времени… – Надеясь, что тема исчерпана, она принялась намазывать половинку бейгла творожным сыром.

– Это произошло в Нью-Йорке?

– Да.

– А было какое-то точное время или место, когда вы поняли, что «Ночной дозор» распался? Когда группа приняла решение перестать быть группой?

– Надо подумать.

Пожалуй, не стоило так отвечать.

– Я бы хотел это изобразить, – сказал Альберто. – Ты, Инчмейл, Хайди и Джимми. Расстаетесь.

Одиль заерзала на черном диване: она не понимала, о чем разговор, и ей это не нравилось.

– Иншмель? – нахмурилась она.

– Что мы еще посмотрим, пока я в городе, Одиль? – Холлис улыбнулась Альберто, давая понять, что тема закрыта. – Мне нужен твой совет. И нужно договориться, когда я возьму у тебя интервью. И у тебя, Альберто. А сейчас я совсем вымоталась. Хочу спать.

Одиль сплела пальцы вокруг фарфоровой чашки. Ногти выглядели так, словно их покусала зверюшка с очень мелкими зубками.

– Мы тебя вечером заберем. Легко успеем посмотреть десяток композиций.

– Сердечный приступ Скотта Фицджеральда, – предложил Альберто. – Здесь недалеко.

Плотно орнаментированные буквы-переростки на обеих руках отливали тюремным оттенком индиго, и Холлис гадала, что там написано.

– Но ведь он тогда не умер? – спросила она.

– В магазине «Virgin», – сказал Альберто. – Отдел мировой музыки.

От мемориала Хельмуту Ньютону работы Альберто – много черно-белой наготы с отдаленным намеком на ар-деко в память о работах фотографа – Холлис пошла в «Мондриан» пешком. Выдалась одна из тех мимолетных минут, какие бывают каждым солнечным утром в Западном Голливуде, когда странные обещания хлорофилла и невидимых нагретых плодов наполняют воздух благодатью за мгновение до того, как на улицы ляжет тяжелое одеяло выхлопных газов. В такие минуты можно краем глаза уловить райскую красоту чего-то минувшего сто с лишним лет назад, но именно сейчас томительно близкого. Словно город можно стереть со стекол очков и забыть.

Темные очки… Надо было взять с собой хоть одну пару.

Холлис смотрела на тротуар в пятнах жевательной резинки. На бурые и бежевые пальмовые волокна, оставленные ураганом. И чувствовала, что дивное мгновение проходит, как всегда.

5. Два вида пустоты

Выйдя из японского супермаркета «Санрайз» уже перед самым закрытием, Тито остановился поглазеть на витрины «Ёдзи Ямамото» на Гранд-стрит.

Одиннадцатый час. Улица была совершенно безлюдна. Тито повертел головой: кругом ни души, даже желтые такси куда-то запропастились. Снова глянул на асимметричные лацканы не то плаща, не то накидки на пуговицах. В витрине отражались его темный костюм и темные глаза. В руке – санрайзовский пакет, нагруженный почти невесомыми стаканчиками с японской лапшой моментального приготовления. Алехандро посмеивался над этим пристрастием брата: мол, с тем же успехом можно есть сам пенопласт, но Тито лапша нравилась. Япония была для него планетой нестрашных тайн, родиной игр, аниме и плазменных телевизоров.

Впрочем, асимметричные лацканы «Ёдзи Ямамото» загадки не представляли. Всего лишь мода, и Тито вроде бы ее понимал.

Порой он боролся со странной раздвоенностью сознания, когда видел эти витрины, оформленные с дорогим аскетизмом, и одновременно – столь же, но по-иному аскетичные витрины Гаваны.

Там не было стекол. По ночам за грубыми железными решетками горели подводным светом одинокие люминесцентные лампы. И никаких товаров, чем бы ни торговали днем. Лишь аккуратно выметенные полы и грязная, покоробленная штукатурка.

Отражение в стекле «Ямамото» еле заметно пожало плечами. Тито продолжил путь, радуясь теплым сухим носкам.

Интересно, где сейчас Алехандро? Наверное, в своем излюбленном безымянном баре на Восьмой авеню, за Таймс-сквер; неоновая вывеска так и возвещала: «БАР» и ни слова больше. Именно там братец встречался с галерейщиками; ему нравилось затаскивать кураторов и дилеров в эти красноватые сумерки, в общество полусонных пуэрто-риканских трансвеститов и вокзальных проституток. Тито недолюбливал это место. Казалось, оно отыскало во времени свою крокодилью заводь, тупиковый континуум разбавленного пойла и подспудной тревоги.

Вернувшись домой, Тито заметил упавший с вешалки постиранный носок и повесил его обратно – сушиться дальше.

6. Райз

Спору нет, Милгрима радовала необыкновенная четкость наполненной азотом оптики в австрийском монокуляре Брауна. Но только не запах его жевательной резинки в холодном воздухе у задней дверцы наблюдательного фургона.

Фургон заранее припарковал на Лафайет-стрит кто-то из помощников. Браун проскочил на красный свет, чтобы успеть на место, как только наушник сообщил, что НУ направляется сюда. А теперь НУ застрял перед витриной «Ёдзи Ямамото» как приклеенный.

– Что он там делает? – Браун отобрал свой монокуляр, серовато-зеленый и неблестящий – под стать фонарю и пистолету.

Милгрим наклонился и припал невооруженным глазом к смотровому отверстию. Их в фургоне было штук шесть, каждое закрывалось привинченным сдвижным клапаном из черного пластика. Снаружи, на покрытой граффити поверхности, они приходились на черные пятна внутри тегов. Интересно, настоящие ли это теги? Быть может, фургон нарочно оставляли на улице, чтобы ночные граффитисты его расписали, но даже если так, обманет ли такая маскировка настоящего граффитиста? Сколько лет этим тегам? А если они что-то вроде зелени для камуфляжа, подобранной не по сезону?

– Смотрит на витрину, – сказал он, отлично понимая бесполезность своего ответа. – Поедете за ним до самого дома?

– Нет, – буркнул Браун. – Он заметит фургон.

Милгрим не брался гадать, сколько человек наблюдали, как НУ делает покупки в японском магазине, пока они вдвоем хозяйничали в его квартире, меняя батарейку в «жучке». Этот мир людей, постоянно следящих за другими людьми, был ему в новинку, хотя он вроде бы всегда подозревал, что где-то так и происходит. Видишь такое в кино, читаешь о таком, но не думаешь, что будешь дышать облаком чужого дыхания у задней дверцы студеного фургона.

Теперь уже Браун наклонился и прижал упругий край монокуляра к холодному запотевшему металлу. Милгрим лениво, почти разнеженно подумал: а что, если прямо сейчас взять что-нибудь тяжелое и стукнуть Брауна по голове? Он даже пошарил глазами в поисках подходящего предмета, но увидел только сложенный брезент и перевернутые пластмассовые ящики из-под молока, на которых они оба сидели.

Словно прочитав его мысли, Браун круто развернулся и сердито сверкнул глазами.

Милгрим заморгал, надеясь, что выглядит смирным и безобидным. Это было не сложно: он никого не бил по голове с начальной школы и вряд ли мог ударить сейчас. Впрочем, в плену его тоже раньше не держали.

– Рано или поздно он пошлет или получит эсэмэс у себя в квартире, – сказал Браун, – а ты переведешь.

Милгрим покорно кивнул.

Они остановились в «Нью-Йоркере», на Восьмой авеню. Смежные номера, четырнадцатый этаж. Похоже, Браун питал особую привязанность к этой гостинице, поскольку они въезжали сюда не то в пятый, не то в шестой раз. Почти весь номер Милгрима занимала двуспальная кровать, напротив стоял телевизор на тумбе из ДСП. «Пиксели на облицовочном шпоне слишком крупные», – подумал Милгрим, снимая краденое пальто и садясь на край постели.

Тут появился Браун и повторил свой обычный фокус: укрепил на косяке и на двери по маленькой коробочке того же серого оттенка, что фонарь, пистолет и монокуляр. То же самое он проделал у себя комнате – все ради того, чтобы Милгрим не улизнул, пока он спит. Милгрим не знал, как работают коробочки, но Браун велел не трогать дверь, когда они там. Милгрим и не трогал.

Затем Браун бросил на покрывало в цветочек упаковку таблеток и ушел к себе. Через минуту в соседней комнате заработал телевизор. Теперь уже Милгрим легко узнавал музыкальную заставку канала «Фокс ньюс».

Он покосился на таблетки. О нет, совсем не коробочки на двери удерживали его от побега.

Милгрим поднял упаковку. И увидел надпись: «РАЙЗ, 5 мг» и дальше что-то… вроде бы… ну да, по-японски. По крайней мере, так обычно выглядит декоративный японский шрифт на упаковках.

– Эй?

В соседней комнате за открытой дверью Браун перестал стучать по клавиатуре бронированного лэптопа.

– Чего тебе?

– Что это?

– Твое лекарство.

– Тут написано «райз» и еще что-то по-японски. Это не ативан.

– Один хрен, – произнес Браун, угрожающе растягивая слова. – Тот же четвертый список Управления по борьбе с наркотиками. Ну все, а теперь заткнись.

И пальцы снова застучали по клавишам.

Милгрим посмотрел на упаковку и опустился на кровать. Райз? Первым порывом было позвонить своему дилеру в Ист-Виллидж. Впрочем, гостиничный телефон точно выключен, незачем и проверять. Тут же пришла другая мысль: попросить у Брауна лэптоп и погуглить название. На странице Управления по борьбе с наркотиками есть все наркотические средства из четвертого списка, в том числе иностранного производства. Если Браун действительно федерал, он мог получить таблетки и прямо в УБН. А надежды одолжить лэптоп у Милгрима было не больше, чем позвонить Деннису Бердуэллу.

К тому же он задолжал Бердуэллу при неловких обстоятельствах. Такая вот паршивая история.

Он положил упаковку на угол ближайшего прикроватного столика, на котором остались черные дуги от незатушенных и догоревших сигарет. Дуги чем-то напоминали арки «Макдональдса». Интересно, скоро ли Браун закажет сэндвичи?

Значит, райз…