Текст книги "Страна призраков"

21. Софийская соль

Тито пересек Амстердам-стрит, прошел мимо сизой, припорошенной снегом травы общественного сада и быстро зашагал по Сто одиннадцатой в сторону Бродвея.

Снегопад уже кончился.

Вдали, у «Banco Popular», он заметил двоюродную сестру Вьянку, одетую, как подросток. Любопытно, кто еще сопровождает его на обратном пути в Чайнатаун?

К тому времени как Тито достиг середины Бродвея, Вьянка пропала из виду. Он перешел на западную сторону и, держа руки в карманах, двинулся на юг, к станции на Сто одиннадцатой улице. Минуя багетную мастерскую, Тито поймал отражение Вьянки в зеркале: она переходила улицу.

Спускаясь в облицованный плиткой окоп метро под тонкой крышей из железа и асфальта, Тито видел облачко своего морозного дыхания.

Едва он очутился на платформе, подошел поезд первого маршрута. Можно было усмотреть в этом знак свыше. Значит, Тито поедет на первом до «Канал-стрит», оттуда пойдет пешком. Он сел на поезд, не сомневаясь, что Вьянка и по меньшей мере двое других делают то же самое. Протокол вычисления и опознания возможных преследователей требовал как минимум троих.

Вагон был почти пуст. Вьянка сидела впереди, притворяясь, будто увлечена карманной видеоигрой. Сразу после «Шестьдесят шестой улицы» из предыдущего вагона зашел Карлито.

На нем был темно-серый плащ и шарф на оттенок светлее; черные кожаные перчатки рождали впечатление, будто руки вырезаны из дерева, а поверх итальянских кожаных туфель красовались черные калоши. Все это придавало Карлито вид не ассимилировавшегося в Америке иностранца, консервативного и даже религиозного.

Он сел по левую руку от Тито и спросил:

– Хуана здорова?

– Да, – отвечал Тито. – Вроде бы.

– Ты с ним виделся.

Это был не вопрос.

– Да, – подтвердил Тито.

– И получил инструкции.

– Да.

Карлито опустил ему что-то в карман. Потом пояснил:

– От болгарина.

– Заряжен?

– Да. И с новым предохранителем.

Пистолеты болгарина, изготовленные с полвека назад, по-прежнему служили исправно. Разве что велосипедный клапан, установленный в плоском стальном резервуаре, служившем заодно рукояткой, иногда требовал замены, но в целом подвижных деталей было на удивление мало.

– Заряжен?

– Солью, – ответил Карлито.

Тито помнил эти патроны: дюймовые картонные трубочки, странно пахнущие, запечатанные с обеих сторон желтоватой пергаминовой пленкой.

– Тебе пора готовиться к отъезду.

– Надолго? – Тито знал, что такие вопросы не приветствуются, но иногда можно и попробовать – по крайней мере, так советовал Алехандро.

Карлито не ответил.

Тито чуть не спросил, что такого делал его отец для старика перед самой смертью.

– Он попасться не должен. – Карлито жесткой рукой в перчатке тронул узел шарфа. – И ты тоже. Им должна достаться только та вещь, которую ты будешь передавать, но чтобы они ничего не заподозрили.

– Дядя, чем же мы ему так обязаны?

– Он сдержал слово. Помог нам сюда попасть.

Перед станцией «Пятьдесят девятая улица» Карлито встал. Негнущаяся ладонь в перчатке на миг задержалась на плече Тито.

– Удачи, племянник. – Он повернулся и вышел.

Тито посмотрел сквозь поток входящих пассажиров, надеясь, что Вьянка еще в вагоне, но и ее не было.

Он полез в карман куртки и нащупал уникальный пистолет болгарина, завернутый в новенький, хрустящий китайский носовой платок.

Если вытащить его из кармана, люди вокруг подумают, что ты решил высморкаться. Тито, не глядя, знал, что картонный цилиндр с очень мелко помолотой солью целиком заполняет очень короткий ствол. С той поры как резиновые затычки болгарина заменили на силикон, заряд мог, не теряя эффективности, храниться до двух суток.

Интересно, откуда соль? Где делают патроны? В Софии? В Москве? В Лондоне, где, по слухам, работал болгарин, пока дед Тито не переправил его на Кубу? Или в Гаване, где он доживает теперь свои дни?

Поезд тронулся. «Колумбус-серкл» осталась позади.

22. Ударные и бас-гитара

В «Мондриан» Холлис отвезла на большом серебристом седане «фольксваген» Памела Мейнуоринг – англичанка с белокурой челкой, совершенно закрывающей лоб. Памела сообщила, что работала на «Муравья» в Лондоне, потом ушла куда-то еще, а потом ее пригласили руководить созданием филиала.

– Вы видели Губерта первый раз, – заметила она по пути к Сто первой улице.

– Что, так заметно?

– Он сам сказал, собираясь на встречу с вами. Губерт любит поработать с новым творческим сотрудником.

Мимо проплывали пальмы, черные и косматые на фоне сизовато-розового небесного сияния.

– Теперь, когда мы встретились, я удивляюсь, что раньше о нем не слышала.

– Он старается, чтобы о нем не слышали. И вообще о «Синем муравье». Нас часто называют первым агентством вирусного маркетинга. Губерту термин не по душе, и есть от чего. Выдвигать на передний план агентство или его основателя – контрпродуктивно. По словам Губерта, он желал бы превратить агентство в черную дыру, но это сложно.

Машина съехала с автострады.

– Вам что-нибудь нужно? – спросила Памела.

– Прошу прощения?

– Губерт велел предоставить в ваше распоряжение все, что потребуется. Понимайте эти слова буквально, ведь вы заняты особым проектом.

– Особым?

– Никаких объяснений, никаких заявленных целей, никакого «потолка» у сметы, абсолютный приоритет. Эквивалент быстрого сна для фирмы, как объясняет Губерт. Он считает, это очень важно. – Памела достала из-за солнцезащитного козырька визитную карточку и протянула ее Холлис. – Все что угодно. Только позвоните. Машина у вас есть?

– Нет.

– Хотите эту? Могу оставить.

– Спасибо, не надо.

– Наличные?

– Я предоставлю чеки.

Памела Мейнуоринг пожала плечами.

Автомобиль подъехал к гостинице, к каменным скульптурам у входа. Холлис открыла дверцу еще до того, как машина остановилась.

– Спасибо, что подвезли, Памела. Приятно было познакомиться. Доброй ночи.

– Доброй ночи.

Холлис закрыла дверцу. Серебристый седан плавно развернулся назад, на бульвар Сансет, отражение огней «Мондриана» на его корпусе уменьшилось и исчезло.

Дверь открыл ночной охранник с блютусом в ухе:

– Мисс Генри?

– Да?

– Для вас пакет. – Он жестом показал, куда нужно идти.

Холлис подошла к стойке администратора, пройдя мимо странного крестообразного диванчика, обитого девственно-белой кожей.

У администратора была внешность манекенщика. Холлис хотела спросить, чем он красит брови, но удержалась и просто назвала свое имя.

Администратор протянул ей коричневую картонную коробку примерно двадцать на двадцать дюймов и попросил подписать несколько экземпляров квитанции.

Холлис поблагодарила, взяла посылку – довольно легкую – и повернулась к лифту.

И увидела Лору Хайд по прозвищу Хайди. Бывшая барабанщица «Ночного дозора» ждала за крестообразным диванчиком. По крайней мере, заметил дотошный внутренний голос, Холлис не обозналась, когда видела ее проезжающей мимо «Virgin».

– Хайди?

Хотя сомневаться не приходилось.

– Лора, – поправила Хайд.

Ее костюм – футуристически-женственный деним, скорее всего Girbaud, подходил к этому вестибюлю не хуже многого другого. Темные волосы были подстрижены в том же духе, но Холлис не смогла бы сказать, в каком именно.

– Как ты, Лора?

– Замотана. Инчмейл узнал мой сотовый от друга в Нью-Йорке. Бывшего друга. – Это прозвучало так, будто сообщенный Инчмейлу номер стал причиной ссоры. – И позвонил сообщить, что ты здесь.

– Извини…

– Да нет, ты ни при чем. Правда. В двух кварталах отсюда Лоренс отсматривает съемочный материал. Если бы не к тебе, я поехала бы к нему.

– Он стал продюсером?

– Режиссером.

– Поздравляю. Не знала.

– Я тоже.

Помолчали.

– На такое я не подписывалась. – Широкие полные губы Лоры вытянулись в безупречно прямую линию: знак, никогда не суливший добра. – С другой стороны, это, может быть, ненадолго.

Что она имела в виду – режиссерскую работу своего мужа или их брак? Холлис всегда плохо ее понимала. Инчмейл говорил, другие тоже не понимают, отсюда и барабаны: род первобытных сигналов, который действует без осечки.

– Хочешь выпить или… – Холлис повернулась, прижимая к груди картонную коробку, а левой рукой стискивая импровизированную сумочку, и увидела, что бар в вестибюле преобразился.

Канделябры и вотивные свечи исчезли, все было готово для японского завтрака или, во всяком случае, для еды, которую следует брать черными палочками, но которую еще не подали. А так не хотелось приглашать Хайди к себе в номер. И Холлис просто продолжала идти по направлению к бесконечно длинному мраморному столу.

– Не хочу, – уладила вопрос Хайди. – А это что за херня?

Она указала в дальнее пространство за еще не открытым баром, оформленным в виде гигантского дорожного чемодана на колесиках.

Холлис заметила их, еще когда регистрировалась. Один барабан конга, комплект бонго плюс акустическая гитара и электрический бас на дешевых хромированных стойках. Инструменты были подержанные, и даже очень, но Холлис сомневалась, что на них играют.

На ходу плечи Хайди гладко перекатывались под темно-синим блейзером Girbaud. Холлис вспомнила ее в майке на выступлениях «Ночного дозора». У Хайди были внушительные бицепсы.

– Что за фигня? – Лора мрачно посмотрела на инструменты, потом на спутницу. – Мы должны думать, что сюда заглянет Эрик Клэптон? Или что после суши у нас джем-сейшн?

Холлис давно поняла: ее отвращение к дизайнерским выкрутасам – часть отвращения к искусству в целом. Дочь механика из ВВС, она единственная из приятельниц Холлис любила сваривать металл, но только если действительно надо было чинить что-нибудь важное.

Холлис покосилась на деревянную нефирменную гитару:

– Тусовка. Думаю, отсылка к добитловской Калифорнии.

– «Отсылка». А у Лоренса отсылка к Хичкоку. – Прозвучало так, будто это венерическое заболевание.

Холлис не видела мужа Лоры, да и не жаждала увидеть. Последний раз они с Хайди встречались вскоре после распада группы. Ее внезапное появление, а теперь еще и мальчишески-битниковско-джазовая инсталляция Старка вернули всю боль от утраты Джимми. Как будто он должен прийти или уже где-то здесь и просто не попадается на глаза. Может, парапсихологи расставили эти инструменты для спиритического сеанса? Впрочем, именно бас, инструмент Джимми, нельзя было при желании взять в руки и поиграть. Ни шнура, ни усилителя, ни микрофона. Интересно, что стало с «Пигнозом» Джимми?

– Он ко мне заходил за неделю до смерти, – сказала Хайди, заставив Холлис вздрогнуть. – Перед этим как раз отбыл двадцать восемь дней в центре.

– Он был здесь?

– Ага. Мы с Лоренсом только начали встречаться, я даже не стала их знакомить. Джимми был… не похож на себя. Мне показалось. – На миг за грубой бесцеремонностью проступила другая Лора, похожая на маленького растерянного ребенка; Холлис всегда удивлялась, вспоминая, как любила ее такой. – Ты была в Нью-Йорке, когда он умер?

– Да. Я была в городе, но понятия не имела, что он вернулся. Мы не виделись почти год.

– Джимми задолжал тебе денег.

Холлис посмотрела на нее:

– Да. Я почти забыла.

– Он сказал мне, что взял у тебя пять тысяч в Париже, в конце гастролей.

– И все время обещал вернуть, хотя я не понимала, откуда он собирается столько взять.

– Я не знала, как с тобой связаться… – Хайди запустила руки в карманы блейзера. – Думала, вдруг ты сама объявишься. Вот и встретились. Жаль, не вышло передать раньше.

– Что передать?

Хайди вытащила белый потрепанный конверт и протянула ей:

– Пятьдесят сотен. Как он мне дал.

Холлис увидела в левом верхнем углу свои инициалы, выведенные красной шариковой ручкой. У нее перехватило дыхание. Она заставила себя вздохнуть, приняла конверт и, не зная, как поступить, положила его на коробку. Затем подняла глаза на Хайди:

– Спасибо. Спасибо, что берегла их для меня.

– Для него это было важно. По-моему, важнее всего, о чем он говорил. Ну, там, Аризона, программа реабилитации, какой-то проект в Японии… Но он хотел, чтобы деньги точно вернулись к тебе, потому, наверное, и отдал их мне. Хотя бы потому, – она прищурилась, – что я точно не отдала бы их ему обратно, на героин, после того как узнала, что это долг.

Инчмейл сказал как-то, что «Ночной дозор» возник на непробиваемом фундаменте упрямства и воинствующей нехватки воображения у Хайди, но что это знание ничуть не помогало с ней ладить, и так было с самого начала. Холлис всегда считала, что согласна с его словами, но, наверное, только сейчас прочувствовала их нутром.

– Ладно, я пошла. – Хайди быстро сжала Холлис плечо – с ее стороны это было редкое проявление теплых чувств.

– До свидания… Лора.

Под взглядом Холлис Хайди прошагала через фойе, мимо крестообразного дивана, и скрылась из виду.

23. Два мавра

Браун долго не возвращался. Наконец пришел молодой кореец – возможно, сын хозяина – и молча вручил Милгриму китайский обед в коричневом пакете.

Тот сдвинул журналы, освобождая место на фанерной столешнице, и распаковал еду. Вареный рис, куриные наггетсы с красным пищевым красителем, расчлененные овощи люминесцентного зеленого цвета и неведомое мясо, нарезанное тонкими ломтиками. Палочки Милгрим трогать не стал, предпочел пластмассовую вилку. В тюрьме, утешал он себя, и такой обед показался бы роскошью. Только не в китайской тюрьме, возразил несговорчивый внутренний голос. Тем не менее Милгрим съел все. С Брауном лучше было есть, когда дают.

За обедом он размышлял о ереси Свободного духа, возникшей в двенадцатом веке. Последователи секты утверждали: Бог – либо все, либо ничто. Для них Бог безусловно был всем. Не существовало ничего, что не Бог, да и откуда такому было взяться? Милгрим никогда не интересовался метафизикой, однако сочетание несвободы, лекарства, которое не требовалось добывать, и этого текста постепенно открывало ему радость метафизических размышлений. Особенно о парнях из секты Свободного духа, соединивших в себе черты Чарли Мэнсона[25]25
  Чарльз Миллз Мэнсон (р. 1934) – американский музыкант, создатель коммуны «Семья», члены которой в 1969 г. совершили ряд жестоких убийств.


[Закрыть] и Ганнибала Лектера.

Они учили, что раз все на свете равно Богу, то те, кто наиболее близок Богу в последней мелочи, должны творить, что им вздумается, особенно – запрещенное людьми, еще не получившими посланий Свободного духа. В частности, они трахали всех, кого могли поймать, поскольку насилие, как и убийство, считалось у них особо праведным подвигом. Тайная религия воодушевляющих друг друга социопатов. Пожалуй, это был самый экстремальный пример человеческого поведения, о каком только слышал Милгрим. Какой-нибудь Мэнсон, к примеру, попросту затерялся бы среди сестер и братьев Свободного духа. А может, ему бы даже у них не понравилось. Какая радость Чарли Мэнсону от целого общества серийных убийц и насильников, каждый из которых убежден, что в нем непосредственно действует Святой Дух?

Однако больше всего в истории со Свободным духом, да и во всей книге, его завораживало рождение ересей. Обычно это происходило спонтанно вокруг средневекового эквивалента современного бродячего проповедника. Организованная религия в то время, думал Милгрим, была в чистом виде планом по разделению сигнала и шума, одновременно сообщением и средой, одноканальной вселенной. В Европе таким каналом стало христианство, и трансляция шла из Рима, однако скорость трансляции не превышала скорости конного гонца. Существовала иерархия местоположений и проработанная методика распространения сигнала сверху вниз, но постоянное запаздывание, вызванное отсутствием технических средств, вело к тому, что помехи ересей постоянно грозили заглушить основной сигнал…

Из размышлений его вывел звук открываемой двери. Подняв глаза от пакета с остатками еды, Милгрим увидел, как в проеме возник очень высокий и толстый негр в двубортной куртке из плотной черной кожи и низко натянутой черной лыжной шапочке. Вязаная шапка напомнила Милгриму подшлемники крестоносцев. В таком случае черная куртка превращалась в нечто вроде удлиненной кирасы. Черный рыцарь вошел в прачечную. С улицы потянуло предвечерним холодом.

Милгрим не знал, бывали ли рыцари-негры, но разве не мог какой-нибудь мавр, африканский исполин, обратиться и встать под знамя Креста? Такой сценарий выглядел даже правдоподобнее, чем появление секты Свободного духа.

Черный рыцарь подошел к корейскому прилавку и спросил, чистят ли здесь мех. Хозяин сказал, что не чистят, мавр кивнул. Затем встретился взглядом с Милгримом. Тот, сам не зная зачем, тоже кивнул.

Рыцарь ушел. Милгрим наблюдал через окно, как к нему подошел другой, очень похожий негр, в такой же черной двубортной кожаной куртке. Они пошли на юг по Лафайет-стрит, и скоро их одинаковые шапочки исчезли из поля зрения.

Убирая пустую пластиковую миску и лоточки из фольги, Милгрим ощутил сосущее чувство, что не заметил чего-то важного, однако при всем старании не смог сообразить, что именно это было.

Очень уж долгий выдался день.

24. Маки

В затемненном номере горели вотивные свечи. У кровати, застеленной ослепительным белым хлопком, стоял графин с водой. Холлис положила коробку, импровизированную сумочку и конверт со стодолларовыми купюрами Джимми Карлайла на высокий мраморный стол кухонного уголка.

Затем при помощи мелкого тупого лезвия в рукояти кухонного штопора разрезала прозрачную ленту, которой был запечатан картон.

Поверх пузырчатой пленки лежала серая квадратная карточка с почти клинописной надписью: «Пора вам иметь свой собственный. Нажмите ВКЛ. Г.».

Отложив ее в сторону, Холлис развернула упаковку. Что-то черное и матово-серебристое. Очевидно, более агрессивно-стильная версия беспроводного шлема, в котором она смотрела кальмара у Бобби Чомбо.

Такие же простые сенсорные панели. Она покрутила подарок в руках, ища знак производителя, но нашла только крохотные выпуклые буквы: «СДЕЛАНО В КИТАЕ». Впрочем, там сейчас делают почти всё.

Холлис надела шлем только для того, чтобы глянуть на себя при свете зажженных свечей перед зеркалом, но, наверное, нечаянно дотронулась до сенсорной панели. В дюймах от уха раздался отчетливый голос Одиль:

– Локативная инсталляция у тебя в номере.

От неожиданности Холлис села на кровать и вцепилась руками в шлем.

– Это «Маки» Моне. Роч.

Что за Роч?

– Цветы всегда совпадают по яркости с фоном.

Они и впрямь были здесь, подрагивали ало-рыжими лепестками, заполняли всю комнату вровень с кроватью.

Холлис повела головой – посмотреть, что получится.

– Это часть серии. Ее Аржентёйской серии. Роч.

Ну вот, опять.

– Она все заполняет «Маками» Моне. Позвони мне, когда получишь сообщение. Надо поговорить, и про Чомбо тоже. – Она произнесла «Шомбо».

– Одиль?

Ах да, это же запись. Не слезая с кровати, Холлис наклонилась и левой рукой погладила несуществующие цветы. Она почти ощутила их прикосновения. Затем свесила ноги с постели, нащупала ступнями пол и осторожно, по колено в маках, двинулась к занавешенному окну. На миг почудилось, что лепестки просто плавают на глади сонного озера. Художница наверняка не предполагала такого эффекта.

Вот и окно. Отдернув шторы, Холлис выглянула на Сансет, почти ожидая, что Альберто усыпал улицу трупами знаменитостей, картинами славы и бед, но ничего такого не заметила.

Тогда она сняла шлем, подошла к столу по внезапно опустевшей комнате и стала ощупывать сенсорную панель, пока зеленый индикатор не погас. Уже убирая подарок Бигенда в коробку, Холлис обнаружила под пузырьковой пленкой кое-что еще.

И достала на свет виниловую фигурку муравья, синего муравья. Водрузила его на мраморную столешницу и ушла с вечерней сумочкой в ванную. Выдавила дневную порцию геля для душа, пустила воду, а пока ванна наполнялась, вытряхнула сумочку и вернула на место обычное содержимое. Попробовала, не горячо ли, разделась и забралась в пенистую воду.

Холлис уже не помнила, зачем Джимми в Париже понадобилось столько денег, почему она согласилась с ними расстаться и вообще откуда у нее были наличные.

Она дала ему в долг франками. Как же давно это было.

Холлис лежала на спине, оставив над водой только лицо. Игрушечный остров над пенистыми волнами. Isla de Hollis[26]26
  Остров Холлис (исп.).


[Закрыть].

Маки Одиль. Холлис вспомнила рассказ Альберто, как тот создает текстуры для очередного несчастного случая со знаменитостью. Наверное, у маков Одиль текстура проще. Хотя кто их знает.

Холлис приподняла голову над водой и начала намыливать волосы шампунем.

– Джимми, – произнесла она, – а ты меня все же достал. Мир гораздо глупее и гаже, чем ты думал.

Намыленные волосы погрузились обратно в воду. Ванная комната все отчетливее наполнялась отсутствием мертвого друга, и Холлис заплакала, еще не начав смывать шампунь.

25. Сансет-Парк

Вьянка сидела по-турецки на полу в квартире Тито, пристроив на коленях «Сони», и протирала плазменный экран тряпочкой Armor All. На голове у Вьянки была одноразовая сеточка для волос, на руках – белые хлопковые перчатки. Покончив с телевизором, она уберет его в заводскую упаковку, которую тоже, в свою очередь, обязательно вытрет.

Тито, тоже в сеточке и перчатках, сидел напротив и вытирал синтезатор «Касио». Коробка с моющими средствами стояла в прихожей рядом с пылесосом, на вид очень дорогим. Вьянка сказала, что он немецкий и из него не выходит ничего, кроме воздуха, так что в квартире не останется ни волоска, ни других следов.

Недавно Тито помогал кузену Эусебио выполнить похожую процедуру. Впрочем, у того в основном были книги. Согласно протоколу, каждую необходимо было перелистать на предмет забытых бумажек и вытереть. Тито не объясняли, почему и куда исчез Эусебио. Так тоже полагалось по протоколу.

Он посмотрел на симметричные дырочки в стене, оставшиеся от плазменного экрана:

– А ты не знаешь, где теперь Эусебио?

Вьянка перестала вытирать панель и с прищуром взглянула на кузена из-под белой бумажной полоски, на которой держалась сеточка:

– Докторес.

– Что-что?

– Докторес. Район федерального округа Мехико. Или где-то еще. – Она пожала плечами и вернулась к работе.

Тито надеялся, что ему не придется ехать в Мексику. Он не покидал Соединенные Штаты с тех пор, как сюда попал, и хотел бы там же остаться. Уедешь – поди вернись. Будь у него выбор, Тито предпочел бы Лос-Анджелес; там жили родственники.

– Мы с Эусебио вместе тренировались по системе, – заметил он, переворачивая «Касио».

– Он был моим первым парнем, – сказала Вьянка.

Тито не поверил, пока не вспомнил, что она старше, чем выглядит.

– И ты не в курсе, где он?

Вьянка снова пожала плечами:

– Наверно, в Докторес. Но лучше не знать точно.

– Как вообще принимают решение, кого и куда послать?

Она положила тряпку на контейнер Armor All и взяла упаковочный пенопластовый сегмент. Тот безупречно сел на угол «Сони».

– Все зависит от того, кто за тобой, по их мнению, следит. – Вьянка подняла второй сегмент и надела на другой угол.

Тито глянул на синюю вазочку. Надо же, совсем забыл. Ее надо будет где-нибудь оставить. И кажется, он уже знал где.

– Куда вы переехали после одиннадцатого сентября? – спросила кузина. – Ведь не сразу же в этот район?

Прежде он жил с матерью за Канал-стрит.

– В Сансет-Парк. С нами еще был Антулио. Мы снимали дом из красного кирпича с очень тесными комнатами. Даже поменьше этой. Ели доминиканскую пищу, гуляли на старом кладбище. Антулио нам показал могилу Джо Галло[27]27
  Джозеф Галло (1929–1972) – американский гангстер по прозвищу Безумный Джо, один из главных участников мафиозных войн Нью-Йорка.


[Закрыть].

Отложив чистый «Касио», Тито поднялся и снял с головы сеточку.

– Пойду на крышу, – сказал он. – Надо кое-что сделать.

Вьянка молча кивнула, убирая «Сони» в коробку.

Тито надел куртку, взял вазочку и, не снимая белых перчаток, убрал ее в карман. Потом вышел и запер за собой дверь.

В коридоре он замер, не в силах определить свои чувства. Страх? Но это нормально. Нет, что-то другое. Перелом, беззащитность, слепая пустота? Он вышел через пожарную дверь, поднялся по лестнице на шестой этаж, а оттуда на крышу.

Бетон под слоем асфальта, гравий – тайные следы Всемирного торгового центра. Так однажды предположил Алехандро. Тито вспомнилась бледная пыль, густо запорошившая подоконник маминой спальни за Канал-стрит. Пожарные лестницы, забитые офисными бумагами, в районах далеко от упавших башен. Уродливая автострада Гованус. Крохотный палисадник перед домом, где они жили с Антулио. Поезд N от Юнион-сквер. Безумные глаза матери.

Облака над головой напоминали гравюры в старинных книгах. Приглушенный свет скрадывал краски мира.

Дверь на крышу была в южной стене крохотной скошенной надстройки, а в треугольной восточной стене был устроен стеллаж из давно посеревших некрашеных брусьев. На полках не то расставили, не то позабыли множество разных вещей. Ржавое ведро на колесиках с педальным устройством для выжимания швабры. Сами швабры, поседевшие и облысевшие от старости (облупленная краска на деревянных ручках полиняла до нежно-пастельных оттенков). Белые пластмассовые канистры, пустые, но с грозным изображением костлявой руки скелета внутри черно-белого ромба. Россыпь инструментов, настолько допотопных, что Тито не смог бы определить, зачем они нужны; ржавые банки из-под краски с выцветшими до полной нечитаемости этикетками.

Он достал из кармана синюю вазочку и потер ее хлопчатобумажными перчатками, думая про себя, что, наверное, у богини Ошун не счесть подобных домов. Поставил вазу на полку, поближе к стене, и задвинул банкой из-под краски, закрыв от посторонних взглядов. Может, ее найдут завтра, а может, она простоит в неприкосновенности долгие годы.

Ошун управляет пресными водами этого мира. Младшая среди сестер-оришей, однако зовется Царицей небесной. Цвета ее – желтый и золотой, цифра – пять. Ей посвящаются павлины и грифы.

Голос тетки Хуаны. Тито кивнул серой полке, тайному алтарю, и пошел обратно.

Вьянка вынимала жесткий диск из компьютера. Она подняла глаза:

– Ты скопировал все, что хотел сохранить?

– Да. – Тито притронулся к амулету на шее. Айпод-нано. Здесь хранилась вся его музыка.

Он снял куртку, пристроил ее на вешалке и надел сеточку для волос. Потом уселся напротив кузины и вновь приступил к дотошному ритуалу очищения, уничтожения собственных следов. Хуана сказала бы, что он омывает порог для нового пути.