Текст книги "Страна призраков"

– Вы ими вдохновлялись?

Холлис оторвала взгляд от четырнадцатидюймового дисплея на приборной панели «майбаха», где красный курсор – автомобиль – полз по зеленой линии бульвара Сансет.

– Не в прямом, музыкальном смысле. Я просто любила эти группы… Люблю, – поправилась она.

Бигенд кивнул.

Холлис опять поглядела на приборную панель: дорожная карта исчезла, вместо нее возникла каркасная диаграмма вертолета незнакомой луковичной формы, развернутая в профиль. Ниже появился каркас корабля. Очень мелкого корабля. Или вертолет был чересчур крупным. Картинку сменило видеоизображение настоящей летающей машины в небе.

– Что это?

– Так называемый «Хук»[20]20
  Вертолет Ми-6, по классификации НАТО – Hook (крюк).


[Закрыть]. Советский вертолет с огромной подъемной силой. У Сирии есть по меньшей мере один такой.

На экране, словно для иллюстрации, «Хук» или другой похожий вертолет поднимал советский танк.

– Смотрите на дорогу, – сказала Холлис. – А не на свой собственный пауэрпойнт.

Следующий сюжет в виде упрощенной цветной анимации показывал, как вертолет (не похожий на «Хук») переставляет грузовые контейнеры на палубе и в трюме судна.

– Контейнер из вашей истории… – начала Холлис.

– Да?

– Он был очень тяжелый?

– Насколько мы знаем, нет, – произнес Бигенд, – но иногда он размещается в центре штабеля из более тяжелых контейнеров. Очень надежное положение, так его в море обычными способами не достать. А вот «Хук» дает такую возможность. Плюс он способен перенести контейнер куда угодно, например на другой корабль. На большое расстояние и довольно быстро.

Он повернул на Сто первую автостраду, к югу.

Подвеска «майбаха» превратила изрытую оспинами дорогу во что-то шелковистое, гладкое, как растопленная сливочная помадка. Холлис ощущала мощь автомобиля, которой так естественно, без усилий управлял человек. Теперь линии на дисплее представляли сигналы, идущие от контейнера: они поднимались под острым углом к вертикали, затем их перехватывал спутник и пересылал обратно, за изгиб горизонта.

– Мистер Бигенд, куда мы едем?

– Губерт. В агентство. Дела лучше всего обсуждать там.

– Какое агентство?

– «Синий муравей».

Тут на дисплее возникло то самое насекомое, недвижное и категоричное, как иероглиф. Синее. Холлис вновь подняла глаза на Бигенда.

В профиль он ей кого-то смутно напоминал.

18. Окно Элегбы

Tía[21]21
  Тетя (исп.).


[Закрыть] Хуана велела ему пройти пешком по Сто десятой улице до собора Святого Иоанна Богослова на Амстердам-авеню и спросить совета у Элегбы – властелина всех дорог и дверей на свете. Хозяина всех перекрестков между человеческим и божественным. Потому-то, сказала Хуана, ему тайком отвели особое окно, место для поклонения в огромной церкви посреди Морнингсайд-Хайтс.

– Ни в том, ни этом мире ничто не происходит без его соизволения, – сказала Хуана.

Поднимаясь по склону мимо обклеенной постерами фанеры и проволочной сетки там, где много лет назад ливни обрушили подпорную стену церковного фасада, Тито заметил, как с неба посыпались первые белые хлопья. Он поднял воротник, надвинул шляпу и продолжал путь. Снег уже не был ему в новинку, и все равно Тито обрадовался, дойдя до Амстердам-авеню. Неоновая вывеска пиццерии «V&T», не горевшая днем, словно напоминала о будничном человеческом прошлом улицы. Дом священника. Вечно сухой фонтан с безумной скульптурой, на которой отрубленная голова Сатаны свисала из клешни священного божьего краба. Когда тетка впервые привела Тито сюда, он больше всего заинтересовался этой скульптурой. И еще четырьмя павлинами, живущими при соборе. Один из них был белый, и Хуана сказала, что это священная птица ориши Орунла.

Сторожей перед дверью не было, но они ждали сразу внутри и, как всегда, попросили сделать пожертвование в пять долларов. Тетка научила его, что нужно снять шляпу, перекреститься, пройти мимо них, как будто не понимаешь английского, зажечь свечу и сделать вид, что молишься.

Церковь была огромная, Хуана говорила – самая большая в мире, и сегодняшним снежным утром – совершенно пустая, по крайней мере на первый взгляд. А еще холодная – холоднее, чем улица. Здесь висела дымка, облако звуков. Отголоски эха от каждого движения постоянно гуляли среди колонн и над каменным полом.

Поставив свечку рядом с четырьмя другими, Тито двинулся в сторону главного алтаря. Он шел и смотрел на облачко своего морозного дыхания и только раз приостановился, чтобы оглянуться на круглое витражное окно над входными дверями.

Один из витражей в каменных нишах, обрамляющих чудовищное пространство, был посвящен Элегбе, о чем свидетельствовали изображения. Вот сантеро просматривает свиток: на нем легко различить числа три и двадцать один, по которым и распознается ориша; мужчина лезет на столб, чтобы установить «жучок» для прослушивания телефонов, другой смотрит в компьютерный монитор. Все о способах, которыми связаны миры, и все эти способы подвластны Элегбе.

Мысленно, как учила Хуана, Тито почтительно приветствовал оришу.

В тумане звуков возникло некое возмущение, источник тут же затерялся в причудливых поворотах и движениях эха. Тито обернулся, окинул взглядом длинный неф и увидел идущую к нему одинокую фигуру.

Он снова поднял взгляд к витражу, где один из персонажей работал с компьютерной мышью, другой – с клавиатурой, хотя очертания этих привычных вещей казались древними и незнакомыми. Тито попросил о защите.

Когда он вновь обернулся, старик походил на иллюстрацию перспективы и неизбежности наступающего момента. Снег припорошил плечи его твидового пальто и темные поля шляпы, которую старик теперь прижимал к груди. Голова слегка покачивалась в такт шагам. Седые волосы казались стальными на фоне каменных стен.

И вот он здесь, напротив Тито. Посмотрел ему в глаза, затем поднял взгляд к витражу.

– Гутенберг, – пояснил старик, указывая шляпой на сантеро. – Сэмюэл Морзе посылает первое сообщение. – Это относилось к человеку с «мышью». – Монтер телефонной линии. Телевизор.

Телевизором было то, что Тито принял за монитор.

Старик опустил шляпу и сказал по-русски:

– Ты очень похож на отца и деда.

– Это она вам сказала, где я буду? – по-испански спросил Тито.

– Нет, к моему прискорбию. – У старика был устаревший кубинский выговор. – Грозная женщина, твоя тетка. Я просто велел тебя выследить. – Он перешел на английский: – Мы давно не виделись.

– Verdad[22]22
  Верно (исп.).


[Закрыть].

– Но скоро увидимся снова. Ты получишь еще один такой же предмет. Принесешь мне, как обычно. Как прежде, за тобой будет «хвост».

– Так Алехандро был прав?

– Твоей вины тут нет. Ваш протокол правилен, ваша sistema эффективна. – Он ввернул в английскую фразу русское слово. – Мы сами приняли меры, чтобы тебя выследили. Так нужно.

Тито ждал.

– При передаче нас попытаются схватить, – продолжал старик. – У них ничего не выйдет, но устройство ты потеряешь, а они найдут. Последнее очень важно, так же важно, как то, что мы с тобой должны скрыться. И ровно для этого существует ваша sistema, верно?

Тито чуть заметно кивнул.

– А потом ты уедешь, как было задумано. Оставаться в городе небезопасно. Ты понял?

Тито вспомнил свою комнату без окон. Компьютер. Синтезатор. Вазу Ошун. И протокол отъезда со всеми его тонкостями, требующими самого строгого соблюдения. Он понятия не имел, куда ему предстоит отправиться, знал только, что это будет уже не Нью-Йорк.

– Понял, – сказал он по-русски.

– Где-то там есть «Арка Пёрл-Харбора». – Старик запрокинул голову, оглядывая неф. – Мне показывали, да я позабыл. В день нападения каменщики прекратили работу. Строительство собора прервалось на десятилетия.

Тито развернулся и поднял глаза, не зная, куда смотреть. Арки были так высоко. Как-то они с Алехандро запускали в Бэттери-парке модель аэростата. Маленький радиоуправляемый дирижабль, наполненный гелием. Если бы запустить сюда такой, можно было бы исследовать лес бесчисленных арок, тени опрокинутого глубоководного ущелья. Тито хотел спросить старика о своем отце, почему и как тот погиб.

Когда он повернулся, старика уже не было.

19. Фиш

Браун отвел Милгрима обратно в корейскую прачечную на Лафайет-стрит и оставил на время: судя по подслушанным обрывкам его телефонных разговоров, он решил, что упустившим НУ нужна еще одна головомойка.

На сей раз Браун даже не стал напоминать, что выход стерегут и любая попытка побега закончится очень плохо. Возможно, поверил, что Милгрим окончательно усвоил мысль о невидимых наблюдателях на улице (настоящих или нет, тот так и не решил). Занятно.

Браун не попрощался. Развернулся и ушел по западному тротуару Лафайет-стрит.

Милгрим обменялся равнодушными взглядами с владельцем прачечной, смоляным брюнетом лет семидесяти, стриженным под Ким Чен Ира. Должно быть, у Брауна был с ним договор, потому что кореец ни разу не спросил Милгрима, где его стирка, а если стирки нет, почему тот часами сидит на красном виниловом диванчике, читая книгу о средневековом мессианстве, пролистывая старые глянцевые журналы или тупо уставившись перед собой.

Милгрим расстегнул пальто, но снимать не стал, так и опустился в нем на диванчик. Бросил взгляд на кофейный столик, где плотным компостом слежались черты знаменитостей (пупок – тоже черта знаменитости?), и заметил на обложке «Тайм» президента в летной форме на палубе авианосца. Журнал был почти трехлетней давности, один из самых старых в кипе глянца, к которой Милгрим прибегал, когда от мессианства двенадцатого столетия уж слишком клонило в сон. Он знал: стоит начать клевать носом, кореец подойдет и ткнет его в бок свернутым в трубку журналом.

Сейчас, впрочем, Милгрим вполне настроился на амальрикан и Гийома Златокузнеца, поработавших, если можно так выразиться, на разогреве у его любимых еретиков Свободного духа. Он уже сунул руку в карман, чтобы вытащить уютно потрепанный томик, когда с улицы вошла темноволосая девушка в коричневых сапогах и короткой белой куртке. Она получила у корейца квитанцию в обмен на две пары темных брюк, но не ушла – достала сотовый и бойко затараторила по-испански, а между делом присела на диванчик и принялась без особого интереса перебирать журналы на столике. Президент Буш в костюме пилота тут же отправился на дно вороха. Девушка так и не откопала ничего такого, чего бы Милгрим еще не видел. И все-таки приятно было сидеть с ней рядом на виниловом сиденье и слушать чужую непонятную речь. Его почти врожденная беглость в русском уравновешивалась полной неспособностью к романским языкам.

Девушка бросила мобильный в большую сумку, встала, рассеянно улыбнулась в общем направлении Милгрима и удалилась.

Тот уже вытаскивал из кармана книгу, когда заметил на красном виниле оброненный телефон.

Милгрим глянул на корейца: тот читал «Уолл-стрит джорнэл». Крохотные черно-белые портреты над статьями издали напоминали отпечатки пальцев. Он снова посмотрел на телефон.

Надо же, как изменило его пребывание в заложниках. Прежде Милгрим машинально прикарманил бы телефон. Теперь он жил в мире слежки и готов был в любой случайности видеть умысел. Правда ли испаноговорящая красотка заскочила сдать в чистку офисные брюки или она подослана Брауном? Нечаянно ли оставлен сотовый?

А если нет?

Не сводя с корейца глаз, Милгрим взял мобильник. Телефон еще хранил тепло – пустяковая, но почти пугающая близость.

Милгрим встал:

– Мне нужно в туалет.

Кореец прищурился на него поверх «Уолл-стрит джорнэл».

– Пописать надо.

Хозяин прачечной сложил газету, встал, отвел рукой цветастую занавеску и жестом пригласил Милгрима зайти. Тот быстро прошагал мимо промышленного гладильного оборудования и вошел в узкую бежевую дверь с табличкой «ТОЛЬКО ДЛЯ ПЕРСОНАЛА».

Фанерные стены, окрашенные в белый цвет, напомнили ему домики в летнем лагере под Висконсином. В воздухе стоял сильный, но не лишенный приятности запах дезинфицирующего средства. Из общего принципа Милгрим запер дверь на хлипкий тайваньский шпингалет. Потом опустил на унитаз крышку, сел и уставился на чужой телефон.

«Моторола» с экраном вызовов и камерой. Довольно старая модель, хотя, насколько Милгрим знал, их продавали до сих пор. Если бы он украл телефон ради продажи, то огорчился бы. Зато – почти полный заряд и роуминг.

В десяти дюймах от глаз Милгрима висел календарь за тысяча девятьсот девяносто второй год. С августа кто-то перестал переворачивать листы. Рекламу фирмы по продаже коммерческой недвижимости украшала фотография Нью-Йорка в гипертрофированно ярких цветах, все еще с башнями Всемирного торгового центра. Задним числом они смотрелись до того странно, до того научно-фантастически – натуральные черные монолиты, – что Милгриму казалось, будто их вставили фотошопом.

Под календарем на четырехдюймовом горизонтальном выступе стояла консервная банка без этикетки, чуть заржавленная по краям. Милгрим заглянул внутрь. На дне тонким слоем лежали гайки, болты, две бутылочные крышки, скрепки, кнопки, непонятные металлические детали, трупики мелких насекомых. Все, что могло окислиться, было покрыто ровным налетом ржавчины.

Милгрим откинулся к бачку и раскрыл сотовый. Адресная книга состояла из испанских имен и фамилий, которые перемежались женскими именами, по большей части не испанскими.

Он по памяти набрал номер Фиша и, зажмурившись, ткнул кнопку вызова.

Фиш (сокращенно от «Фишер», фамилии) ответил после второго гудка:

– Алло?

– Фиш, привет.

– Это кто?

– Милгрим.

– Привет.

Голос в трубке прозвучал удивленно, что, впрочем, было вполне естественно.

Они оба сидели на бензодиазепинах. Помимо этого их объединял Деннис Бердуэлл, дилер Милгрима. Бывший дилер. Обоим транквилизаторы уже давно легально не выписывали, а на нелегальную выписку в Нью-Йорке, с его системой рецептов в трех экземплярах, рассчитывать не приходилось. У Фиша был источник рецептов в Нью-Джерси (видимо, врач), но в целом оба покупали преимущественно у Бердуэлла.

– Ну, как дела, Милгрим?

В смысле: не одолжишь лишнего?

– Перебиваюсь помаленьку.

– А, – ответил Фиш.

Он, как всегда, был немногословен. Работал в компьютерной анимации, жил с женщиной, у которой от него был маленький ребенок.

– Фиш, ты не видел Денниса?

– Угу. Видел.

– Как он?

– Злится на тебя. Сам сказал.

– А он сказал почему?

– Да вроде бы тебе деньги на что-то дал, а ты этого не сделал.

Милгрим вздохнул:

– Да, но это не я его кинул. Просто меня самого кинули, понимаешь?

В трубке послышался плач младенца.

– Ага. Только я бы на твоем месте был бы поосторожнее с Деннисом. Особенно сейчас. И в таком деле.

Судя по голосу, Фиша что-то тревожило, но явно не детский плач.

– Ты про что?

– Ну, ты понимаешь, – протянул собеседник. – Про то, другое.

«Тем, другим» у Денниса был кристаллический метамфетамин, который в последнее время стал главным его товаром и который Милгриму с Фишем был даром не нужен. Однако мет порождал и у прочих клиентов Денниса потребность в мощных успокаивающих веществах, отсюда его интерес к бензодиазепинам, необходимым им для покоя и ясности мышления.

– По-моему, он подсел еще крепче, – сказал Фиш.

Милгрим изумленно поднял брови, обращаясь к фотографии башен-близнецов:

– Жалко.

– Ты же знаешь, какими они становятся.

– Какими?

– Агрессивными параноиками, – ответил Фиш.

Деннис когда-то учился в Нью-Йоркском университете. Милгрим мог представить его себе рассерженным, но не агрессивным.

– Он же собирает сувениры из «Звездных войн», – сказал Милгрим. – Ночами напролет выискивает их на eBay.

Последовала пауза. Даже младенец Фиша притих, будто сверхъестественным чутьем уловил общее настроение.

– Он обещал нанять черных из Бруклина, – сообщил Фиш.

Ребенок завопил с новой силой.

– Черт, – сказал Милгрим, обращаясь не столько к Фишу, сколько к ржавой консервной банке. – Сделай одолжение.

– А?

– Не рассказывай ему, что я звонил.

– Легко, – заверил Фиш.

– Будет лишнее, позвоню, – соврал Милгрим и нажал отбой.

Выйдя из туалета, он помог вернувшейся пуэрториканке сдвинуть красный диванчик и, пока та искала свой сотовый на полу, незаметно сунул телефон под истрепанный номер «In Touch» с Дженнифер Энистон на обложке.

Когда пропажа нашлась, он стоял, прислонившись к сушилке, и читал про Гийома Златокузнеца.

20. Тульпа

Ей померещилось или та женщина в инвалидном кресле действительно катила за собой капельницу, одной рукой направляя кресло по пешеходному переходу, а другой придерживая хромированную стойку? Она правда была безногая? Впрочем, после встречи со скейтбордистом без нижней челюсти Холлис мало чему удивлялась.

– Ваша компания здесь? – спросила она, когда «майбах» свернул в переулок, по которому разумнее было бы ехать на бронемашине.

Миновав застывший вал граффити, что-то вроде фрактальной волны Хокусая, автомобиль нырнул под нависшие кольца колючей проволоки.

– Да, – отозвался Бигенд, выруливая на пятнадцатифутовый бетонный пандус, приникший к стене, которая, судя по виду, перенеслась в Лос-Анджелес из бесконечно более древнего города. Может, из Вавилона? Единственное граффити было клинописным и неброским – писарские почеркушки на старом кирпиче.

«Майбах» притормозил на плоской платформе, где разместился бы целый грузовик, перед шарнирной металлической дверью. Над ней темнели выпуклые наросты из дымчатого черного пластика, в которых прятались камеры, а может, и что еще. Дверь, украшенная пуантилистским портретом Андре Гиганта[23]23
  Андре Рене Русимов (1946–1993), более известный как Андре Гигант – профессиональный французский рестлер и актер. Из-за акромегалии уже в детстве Андре стал настоящим великаном. Наклейки с его изображением, созданным в 1986 г. в рамках стрит-арта («уличного искусства»), впоследствии стали продуктом массовой культуры.


[Закрыть] оруэлловских масштабов, медленно поползла вверх, и мрачный эндокринологический взгляд Андре уступил место галогенному сиянию. Автомобиль заехал в помещение, похожее на ангар, поменьше пустой фабрики Чомбо, но все же довольно внушительное. Внутри за желтым вилочным автопогрузчиком и ровными штабелями новехоньких гипсокартонных листов припарковалось в ряд полдюжины одинаковых серебристых седанов.

Бигенд остановил машину. За приехавшими внимательно наблюдал через зеркальные очки охранник в форменных черных шортах и форменной рубашке с коротким рукавом. На бедре у него была пристегнута увесистая кобура с многочисленными карманами.

Холлис почувствовала сильнейшее желание вылезти из «майбаха» и повернула ручку.

Дверца открылась, словно некий неприятный гибрид банковского сейфа и вечерней сумочки Армани: идеально сбалансированная бомбонепробиваемая надежность в сочетании с косметической зализанностью. После этого шершавый бетонный пол, усеянный гипсовой крошкой, даже немного успокаивал. Охранник повел радиопультом, и за спиной у Холлис загромыхало сегментированное железо.

– Сюда, пожалуйста, – произнес Бигенд сквозь грохот опускаемой двери.

Он шагнул от «майбаха», не потрудившись закрыть дверцу, так что Холлис не стала закрывать свою и пошла за ним. Нагоняя его, она обернулась. Машина стояла открытой – кожаная пещера, особенно четкая в искусственном свете гаража.

– В процессе ремонта мы теряем львиную долю преимуществ, – посетовал Бигенд, огибая десятифутовый штабель гипсокартона.

– Львиную долю?

– Да, бóльшую часть. Мне будет недоставать прежних неудобств. Они выбивали клиентов из колеи, а это полезно. На прошлой неделе мы открыли в Пекине новый офис, и я им совершенно не доволен. Три этажа в новостройке, ничего интересного. Впрочем, это Пекин. – Он пожал плечами. – Что там еще найдешь?

Холлис не знала ответа и промолчала.

По широкой лестнице они поднялись в помещение, которому предстояло стать вестибюлем. Еще один охранник смотрел в плоскоэкранный дисплей, на который транслировалась картинка с видеокамер наблюдения, и даже не глянул в их сторону.

Они вошли в лифт, сплошь обклеенный пыльным гофрированным картоном. Бигенд приподнял забрызганный побелкой клапан и прикоснулся к панели управления. Лифт проехал два этажа и остановился. Бигенд жестом пригласил Холлис выйти.

Она ступила на дорожку из того же картона, приклеенного изолентой к серому полу из какого-то незнакомого гладкого материала. Дорожка вела к столу для переговоров, окруженному шестью офисными креслами. Над столом настенный экран с диагональю футов тридцать показывал портрет Холлис работы Антона Корбейна в идеальном разрешении.

Она обернулась к Бигенду, и тот сказал:

– Чудесный снимок.

– Мне от него до сих пор не по себе.

– Это потому, что личность любой звезды – что-то вроде тульпы.

– Вроде чего?

– Проекция мыслеформы, термин из тибетской мистики. «Я» знаменитости живет своей отдельной жизнью. При удачных условиях – даже после смерти своего прототипа. Собственно, все истории о том, что Элвис не умер и кто-то его видел, – об этом.

Очень похожих взглядов придерживался Инчмейл, впрочем Холлис и сама так думала.

– А что происходит, – спросила она, – если звездное «я» умирает раньше?

– Почти ничего. В том-то и загвоздка. Но против этого работают образы такого калибра. Да и музыка существует практически вне времени.

– «Прошлое не бывает мертво. А это даже не прошлое». – Цитата из Инчмейла, цитирующего Фолкнера[24]24
  Фолкнер У. Реквием по монахине. Д. I, сц. 3. Пер. Д. Вознякевича.


[Закрыть]. – Можно переключить канал?

Бигенд махнул рукой в сторону экрана. На месте портрета возник советский транспортный вертолет «Хук», вид снизу.

– И как вам? – Улыбка Бигенда блеснула лучом маяка. В помещении не было видимых окон, и сейчас единственным источником света оставался огромный экран.

– Вам нравится, когда гости выбиты из колеи?

– Да.

– Значит, и я вам нравлюсь.

– Нравитесь. Вот если бы вы не удивились, это было бы плохо.

Холлис подошла к столу для переговоров и провела пальцем по черной поверхности, прочертив дорожку среди известковой пыли:

– Скажите, журнал и вправду существует?

– Все потенциально, – сказал Бигенд.

– Все – потенциальная лажа, – ответила Холлис.

– Пожалуйста, считайте, что я ваш патрон.

– Спасибо, но мне не по душе это слово.

– В начале двадцатых, – сказал Бигенд, – в этой стране еще были люди, ни разу не слышавшие музыки в записи. Не много, но были. Меньше ста лет назад. Ваша карьера «записывающейся певицы», – он жестом изобразил кавычки, – имела место в конце технологического окна продолжительностью менее ста лет, когда у потребителей записанной музыки не было технических средств для производства того, что они потребляли. Они покупали записи, но не могли их копировать. «Ночной дозор» возник, когда монополия на средства производства уже начинала расшатываться. До этой монополии музыканты получали деньги за исполнение и за продажу нот либо у них были патроны. Поп-звезда, какой мы ее знали, – легкий поклон в сторону собеседницы, – на самом деле артефакт до-вездесущих медиа.

– Чего-чего?

– Состояния, когда массмедиа, если хотите, существовали в рамках этого мира.

– А не?..

– А не поглощали его.

При этих словах освещение изменилось. Холлис подняла глаза на экран: теперь его целиком занял металлически-синий муравей-глиф.

– Что в контейнере Чомбо? – спросила она.

– Это не его контейнер.

– В вашем контейнере.

– И не наш.

– «Наш»? Вы имеете в виду себя и?..

– Вас.

– Это не мой контейнер.

– А я что говорил? – ответил Бигенд. И улыбнулся.

– Тогда чей?

– Не знаю. Однако надеюсь, что вы все выясните.

– Но что в нем?

– Этого мы тоже не знаем.

– Ладно, при чем здесь Чомбо?

– По-видимому, он нашел способ узнавать местонахождение контейнера, хотя бы время от времени.

– Почему вы не спросите его прямо?

– Потому что это тайна. Чомбо прилично платят за молчание, а как вы успели заметить, ему нравится владеть секретом.

– Хорошо, кто именно платит?

– Это, видимо, еще больший секрет.

– Может быть, хозяин контейнера?

– Или окончательный получатель, если таковой существует. Не знаю. Потому-то, Холлис, я и выбрал вас в качестве человека, с которым Бобби, скорее всего, согласится говорить.

– Вы просто не видели. Бобби разозлился, что Альберто меня привез. Я что-то не слышала повторного приглашения.

– Я убежден, что тут вы заблуждаетесь, – возразил Бигенд. – Когда он свыкнется с мыслью, что вы доступны для личного общения, то наверняка выйдет на связь.

– При чем тут айподы?

Бигенд поднял бровь.

– Рауш велел присматриваться к айподам, которые служат для хранения информации. Разве так еще кто-то делает?

– Чомбо периодически загружает данные в айпод и отсылает его из Штатов.

– Что за данные?

– Якобы музыка. У нас не было способа проверить.

– А вы знаете, куда он их отправляет?

– Сан-Хосе, Коста-Рика. Оттуда, возможно, куда-нибудь еще.

– Кто получатель?

– Хозяин дорогого абонентского ящика. В Сан-Хосе таких предостаточно. Мы как раз над этим работаем. Вы там бывали?

– Нет.

– В Сан-Хосе целая община пенсионеров-цэрэушников. И людей из Управления по борьбе с наркотиками. Мы кое-кого послали, чтобы без лишнего шума разобраться в обстановке. Правда, пока никакого толку.

– А почему вас так интересует содержимое этого контейнера?

Бигенд вынул из кармана пиджака голубую микрофибровую тряпочку и тщательно протер одно кресло от пыли:

– Присядете?

– Нет, спасибо. Продолжайте.

Тогда он сел сам. И посмотрел на Холлис снизу вверх:

– Опыт научил меня ценить аномальные феномены. Очень странные действия, особенно тайные, всегда мне интересны. Я трачу большие деньги на то, чтобы их понять. Иногда из них рождаются самые удачные достижения «Синего муравья». Например, Trope Slope, наша платформа вирусной рекламы, основана на анонимных видеороликах, выложенных в Сети.

– Вы таки правда засунули свою дрянь в старые фильмы? Это писец, извините за мой французский.

– Но туфли-то продаются. – Он улыбнулся.

– И что вы надеетесь выгадать из тайны контейнера Чомбо?

– Понятия не имею. Ни малейшего. В этом-то весь интерес.

– Не понимаю.

– Шпионаж, Холлис, – это реклама наизнанку.

– В смысле?

– Секреты очень круты. – Бигенд указал на экран.

Там они вместе стояли у переговорного стола (Бигенд еще не сел). Камера сняла их откуда-то сверху. Бигенд на экране достал из кармана голубую тряпочку и стер пыль с подлокотников, спинки, сиденья кресла.

– Секреты, – сказал Бигенд рядом с ней, – самая суть крутизны.