Текст книги "Страна призраков"

14. Хуана

Тито помнил ее квартиру в Сан-Исидро, неподалеку от вокзала. Провода, лианами вьющиеся по стенам, голые лампочки под потолком, кастрюли и сковородки на массивных крюках. На алтаре теснились предметы, наполненные особым смыслом. Склянки с тухлой водой, наполовину собранная пластмассовая модель советского бомбардировщика, лилово-желтая солдатская нашивка, бутылки старинного стекла – мутного, с пузырьками, хранящими воздух столетней давности. Предметы, по словам Хуаны, составляли сеть того, в чем боги чаще всего проявляются. Со стены на это все смотрела нарисованная Пресвятая Дева Гваделупская.

Тот алтарь, как и нынешний, на квартире в испанском Гарлеме, был в первую очередь посвящен Открывающему Путь и Ошун, чьи парные энергии никогда не достигают равновесия, никогда не бывают в покое.

Рабы, которым не разрешали поклоняться родным богам, вступали в католическую церковь и почитали их уже в качестве святых. Каждый бог получил второе, католическое лицо, как, например, Бабалу-Айе, он же Лазарь, воскрешенный Христом. Танец Бабалу-Айе был танцем живого мертвеца. Поздними вечерами в Сан-Исидро Тито наблюдал, как Хуана курит сигары и пляшет, словно одержимая.

Сегодня, много лет спустя, ранним утром, Тито сидел перед ее нью-йоркским алтарем, таким же опрятным, как и остальное жилище. Непосвященный увидел бы лишь обыкновенную полку, но Тито сразу разглядел старинные бутылки, те, чьи пузырьки хранили воздух давней поры.

Он только что закончил описывать старика.

Хуана больше не курила сигар. И, наверное, не плясала, впрочем за это он бы не поручился. Она подалась вперед, взяла с блюдца на алтаре четыре кусочка кокоса и, проведя другой рукой по полу, поцеловала кончики пальцев и чисто символическую пыль. Закрыв глаза, прочла короткую молитву на языке, которого Тито не понимал. Строго задала вопрос на том же языке, встряхнула кусочки ореха в горсти и бросила перед собой. Потом немного посидела молча, упершись локтями в колени и разглядывая полученный результат.

– Все упали мякотью к небу. Это знак справедливости. – Хуана собрала рассыпанные кусочки и бросила снова. На сей раз два упали вверх кожурой. Тетка кивнула. – Подтверждение.

– Что?

– Я спрашивала о судьбе человека, который тебя тревожит. Он тревожит и меня. – Она стряхнула кокосовые кусочки в жестяную мусорную корзину. – Иногда ориши служат нам оракулами. Но они если и говорят, то не много, и даже им не всегда известно будущее.

Тито хотел помочь ей подняться, однако Хуана оттолкнула его руки. На ней было темно-серое платье с молнией спереди, похожее на форму. Лысеющую голову прикрывал того же цвета платок. Глаза были цвета темного янтаря, белки пожелтели, как слоновая кость.

– Пойду приготовлю тебе завтрак.

– Спасибо.

Отказываться было бесполезно. Да и зачем?

Хуана побрела на кухню, шаркая тапочками – серыми, как и казенного вида платье.

– Помнишь дом твоего отца в Аламаре? – Через плечо, из кухни.

– Там все дома были похожи на пластмассовый конструктор.

– Да, – согласилась тетка. – Город хотели сделать копией Смоленска. Я всегда считала, что твой отец мог бы найти место получше. В конце концов, у него, в отличие от других, был выбор.

Тито встал, чтобы лучше видеть, как ее старые руки режут хлеб, мажут его маслом и убирают в духовку, наполняют водой крохотную алюминиевую кофеварку, сыплют туда кофе, наливают молоко в стальную емкость.

– Да, твой отец мог выбирать. Может, в большей мере, чем твой дед. – Хуана обернулась и посмотрела племяннику в глаза.

– А почему?

– При русских твой дед был очень могущественным человеком на Кубе, хоть и держался в тени, а твой отец – первым и любимым сыном очень могущественного человека. Но дед, конечно, знал, что русские уйдут и все переменится. В девяносто первом году, когда это случилось, он угадал «особый период», дефицит и остальное. Угадал, что Кастро потянется к символу злейшего врага – американскому доллару. И конечно, он понял, что лишится власти. Впрочем, я расскажу тебе про твоего деда один секрет.

– Да?

– Он был коммунистом. – Хуана залилась таким поразительно девичьим смехом, что на миг показалось, будто в крохотной кухне есть кто-то еще. – Сантеро[15]15
  Сантерия – синкретическая религия, распространенная на Кубе и отчасти схожая с вуду. Ориши (духи из пантеона йоруба) отождествляются в ней с католическими святыми. Сантеро – жреческое сословие в сантерии.


[Закрыть], да, но коммунистом больше. Он верил. Все получилось не так, а уж мы-то знали больше простых людей, и тем не менее твой дед, по-своему, верил. Он, как и я, бывал в России. Как и я, имел глаза, чтобы видеть. И все равно верил. – Она пожала плечами, улыбнулась. – Думаю, это придавало ему некую дополнительную силу, дополнительную власть над теми, с кем мы благодаря ему оказались связаны. Они всегда подозревали о его вере. Не трагической, клоунской, как у восточных немцев, а скорее наивной.

Кухню наполнил запах поджаренного хлеба. Молоко почти закипело, и Хуана начала взбивать его бамбуковым венчиком.

– Разумеется, проверить они не могли. Тогда все говорили, что верят, по крайней мере – прилюдно.

– Почему ты сказала, что у него было меньше выбора?

– Глава большой семьи обременен обязанностями. А мы к тому времени стали не просто семьей, а тем, что мы сегодня. Твой дед мечтал о справедливом государстве, но в итоге выбрал семью. Будь он один, остался бы на Кубе. И может, даже еще и сейчас был бы жив. Гибель сына, конечно, сильно повлияла на его решение переправить нас в Америку. Садись.

Она поставила на столик желтый поднос, белое блюдце с тостами и большую белую чашку кофе с молоком.

– А этот человек помог деду перевезти нас сюда?

– В каком-то смысле.

– Как это понимать?

– Многовато вопросов.

Тито улыбнулся ей снизу вверх:

– Он из ЦРУ?

Хуана грозно зыркнула из-под серого платка. Бледный кончик языка показался в уголке ее рта и тут же исчез.

– А твой дед был из ДГИ?

Тито задумчиво окунул кусочек тоста в кофе и прожевал.

– Ну да.

– Правильно. Был, конечно. – Она потерла морщинистые ладони, словно что-то с них стряхивая. – Но на кого он работал? Вспомни наших святых, Тито. Два лица. Всегда два.

15. Аферист

Инчмейл всегда был лысеющим, серьезным, немолодым – даже в первую встречу, когда им с Холлис только-только исполнилось девятнадцать. Фанатам «Ночного дозора» обычно либо нравился он, либо она и крайне редко – оба сразу. Бобби Чомбо, видимо, относится к первой категории, думала Холлис, пока Альберто вез ее в «Мондриан». И это хорошо. Можно вспомнить свои лучшие байки про Инчмейла, перетасовать, кое-что припрятать в рукав и выкладывать по одной, чтобы разговорить Бобби. Холлис никогда не спрашивала об этом Инчмейла, но не сомневалась, что он также при необходимости рассказывает байки про нее.

И не беда, что Бобби тоже музыкант, пусть не в традиционном смысле: не играет и не поет, а разбирает чужие вещи на фрагменты и соединяет по-своему. Холлис не имела ничего против, просто, как генерал Боске, глядящий на атаку легкой кавалерии, считала, что это не война[16]16
  Во время Крымской войны британская легкая кавалерия по ошибочному приказу была брошена на русские пушки. Эпизод вошел в историю благодаря поэме Альфреда Теннисона «Атака легкой кавалерии». Французский генерал Пьер Франсуа Жозеф Боске, свидетель атаки, отозвался о ней так: «Это великолепно, но это не война».


[Закрыть]. Инчмейл такое понимал и даже одним из первых начал, как только появилась возможность, цифровым способом извлекать из гаражных записей гитарные партии и превращать во что-то иное, как безумный ювелир вытягивает викторианские столовые приборы в нечто насекомовидное, нефункционально хрупкое и опасное для нервной системы.

Страсть Бобби к «Мальборо» тоже играла ей на руку, хотя Холлис поймала себя на том, что невольно считает про себя сигареты и, поглядывая на пустеющую пачку, чувствует желание закурить самой. Она пыталась отвлечься, потягивала найденный среди завалов на столе теплый «Ред булл», и вскоре глаза у нее полезли на лоб – то ли от кофеина, то ли от таурина, другого знаменитого ингредиента, якобы извлекаемого из бычьих яичек. Странно: обычно быки выглядели гораздо спокойнее, чем Холлис чувствовала себя сейчас. Или это были коровы? Она не очень в них разбиралась.

Рассказ Бобби Чомбо про семплы помог Холлис хотя бы отчасти понять, что за человек перед ней, оправдать его тесные белые штаны и дурацкие туфли. По сути он был диджеем. Или типа диджея, что тоже считается. Его основная работа – наладка навигационных систем – вписывалась в общую картину. Многие типа диджеи по жизни технари и часто именно этим кормятся. Может, именно сочетание хипстера и технаря в одном человеке так сильно напомнило ей Инчмейла, а может, он просто из тех чудиков, с которыми Инчмейл всегда отлично управлялся. Отчасти потому, что и сам был в какой-то мере таким чудиком.

– Обошлось. Я думал, будет хуже, – прервал ее мысли Альберто. – Обычно с ним просто так пива не сваришь.

– Пару лет назад я играла в Сильверлейке, там это называют реггитон. Смесь регги и сальсы.

– Да?

– Чомбо. Был там такой крутой диджей: Эль-Чомбо.

– Это не Бобби.

– Ясное дело. А почему наш Бобби, белый, тоже Чомбо?[17]17
  Чомбо (исп.) – латиноамериканский негр, особенно англоговорящий.


[Закрыть]

Альберто ухмыльнулся:

– А чтобы другие спрашивали. Вообще-то, его Чомбо – это софт.

– Софт?

– Ага.

Она решила пока не забивать себе этим голову.

– А ночует он там же?

– Да, и почти не выходит наружу без надобности.

– И, говоришь, никогда не спит в одном и том же квадрате сетки…

– Об этом при нем даже не заикайся.

– И он играет? Диджействует?

– Делает подкасты, – ответил Альберто.

У Холлис зазвонил сотовый.

– Алло?

– Это Редж.

– Только что про тебя думала.

– По какому случаю?

– Потом расскажу.

– Ты получила мой мейл?

– Да.

– Анжелина просила позвонить. Еще раз подчеркнуть. Еще-еще.

– Я поняла, спасибо. Но ничего уже не поделаешь. Пусть все идет, как идет, и посмотрим, что получится.

– Ты на каком-то семинаре?

– Почему это?

– Тебя вдруг потянуло философствовать.

– Я тут видела Хайди…

– Надо же, – сказал Инчмейл. – Она шла на своих двоих?

– Промчалась мимо на очень приличной машине по направлению к Беверли-Хиллс.

– Ну что ж, ее тянуло туда еще из роддома.

– Редж, я не одна. Мне пора закругляться.

– Чао.

Трубка умолкла.

– Это был Редж Инчмейл? – спросил Альберто.

– Да.

– Ты сегодня вправду видела Хайди Хайд?

– Да, пока ты разбирался с охраной «Virgin». Она проезжала по Сансет.

– Ничего себе! Какова вероятность такой встречи?

– Статистически – не знаю. Но я не то чтобы страшно удивилась. Она живет на Беверли-Хиллс, работает в Сенчури-Сити.

– Чем занимается?

– Что-то в компании мужа. Он адвокат по налоговым делам, имеет свою фирму.

– Ого, – помолчав, произнес Альберто. – Значит, все-таки есть жизнь после рока.

– Уж это поверь мне на слово, – сказала Холлис.

Робот Одиль то ли умер, то ли впал в спячку. Он без движения замер у занавесок с видом недоделанной игрушки. Холлис поддела его носком «адидаса».

На гостиничном автоответчике новых сообщений не было.

Холлис достала из сумки ноутбук, разбудила и повернула к окну. Хотите подключиться к надежной беспроводной сети SpaDeLites47? Да, пожалуйста. До сих пор SpaDeLites47 ни разу не подводила. Холлис подозревала, что точка доступа находится через дорогу, в здании со съемными квартирами.

Опять никаких писем. Придерживая одной рукой лэптоп, Холлис набрала в Гугле «бигенд».

Первым выскочил японский сайт с таким названием, но это оказалась марка моторного масла для автогонщиков.

Холлис нажала ссылку на Википедию.

Губерт Хендрик Бигенд, род. 7 июня 1967 г. в Антверпене, основатель инновационного всемирного агентства рекламы «Синий муравей». Единственный сын в семье; родители – бельгийцы: Бенуа Бигенд (предприниматель) и Федра Сейнхев (скульптор). И сторонники, и противники Бигенда часто припоминают, что его мать в молодости была связана с Ситуационистским интернационалом[18]18
  Ситуационистский интернационал – левацкое художественно-политическое движение, авангардистский проект по созданию «сюрреволюционного» искусства, продуцированию контркультуры и контркультурных ситуаций (отсюда название). Сыграл заметную роль в парижских студенческих волнениях 1968 г.


[Закрыть] (Чарльзу Саатчи ошибочно приписывают знаменитые слова: «Ситуационистский выскочка-аферист»), однако сам Бигенд объясняет успех «Синего муравья» исключительно собственными талантами, одним из которых, по его утверждению, является способность найти нужного человека для каждого проекта. Невзирая на значительный рост фирмы за последние пять лет, он по-прежнему активно занимается микроменеджментом.

В сумке на столе зазвонил сотовый. Если сдвинуть ноутбук, Wi-Fi потеряется, но страница останется в кэше. Холлис подошла к столу, положила ноут и выудила из сумки телефон.

– Это Губерт Бигенд. Могу я поговорить с Холлис Генри?

Похоже, ее телефон произвели в корпоративные секретари. Холлис застыла, охваченная первобытным страхом, что Бигенд застукал ее за чтением его вики-странички.

– Да, мистер Бигенд, – ответила она, даже не пытаясь изобразить франко-бельгийское произношение.

– Мисс Генри, будем считать, мы представлены друг другу? Наверное, вас удивил мой звонок. Видите ли, «Нод» – мой проект.

– Я только что вас гуглила. – Она широко раскрыла рот в беззвучном крике: Инчмейл учил таким образом снимать напряжение.

– Ага, вы опережаете события. Что и требуется от настоящего журналиста. Я только что звонил Раушу в Лондон.

Если Рауш в Лондоне, подумала Холлис, то где тогда вы?

– Где вы?

– В вестибюле вашей гостиницы. Не откажетесь со мной выпить?

16. Известные выходы

Пока Милгрим читал «Нью-Йорк таймс», допивая утренний кофе в булочной на Бликер-стрит, Браун успел несколько раз вполголоса переругаться с неведомыми людьми, которым надлежало дежурить у всех известных выходов НУ, когда тот спал дома – или чем он там еще занимался. Сочетание «известные выходы» навеяло на Милгрима приятные, хотя и явно фантастические мысли о подземной опиумокурильне, с множеством тоннелей и газовым освещением.

Утро у собеседников Брауна явно не задалось. НУ с каким-то мужчиной покинули здание, дошли до станции метро на Канал-стрит, спустились туда и бесследно исчезли. Милгрим, слышавший половину всех разговоров Брауна, уже знал о способности НУ и его родичей испаряться, особенно в подземке. Милгрим воображал, что у них есть ключи к особым метрополитеновским щелям и ходам.

А вот для Милгрима утро выдалось неплохое, хотя Браун и разбудил его, чтобы прочесть волапюк. Потом ему снова что-то снилось, он не помнил, что именно, помнил только, что неприятное. Вроде бы от его кожи (или сквозь нее) шел голубоватый свет. И все же как отрадно в столь ранний час посиживать за столиком, пить кофе с булочкой и читать оставленную кем-то «Нью-Йорк таймс».

Браун газету недолюбливал. Он вообще не терпел СМИ за то, что излагаемые в них новости не исходили из достоверных – иными словами, правительственных – источников. Да и не могли исходить, учитывая теперешнее военное положение. Любые новости стратегической важности по определению слишком ценны, чтобы доверять их штатским.

Разумеется, Милгрим не собирался спорить. Вздумай Браун объявить английскую королеву инопланетной рептилией-оборотнем, жрущей теплое мясо человеческих младенцев, Милгрим и тогда бы не возразил.

Но теперь, дойдя до середины статьи про АНБ и сбор данных (на третьей полосе), он кое о чем задумался.

– А вот… – неуверенно начал Милгрим; Браун как раз окончил беседу и свирепо смотрел на телефон, словно прикидывая, можно ли убить или замучить эту бездушную тварь. – Про АНБ и сбор данных…

Фраза повисла в воздухе над столиком. Милгрим не имел привычки заводить разговоры с опасным соседом, и не напрасно. Браун перевел взгляд с телефона на него, ничуть не поменяв выражения.

– Я тут подумал, – услышал Милгрим точно со стороны, – про вашего НУ. Про волапюк. Если АНБ может все, что здесь написано, то легко загнать в программу алгоритм, который будет выбирать ваш волапюк и ничего больше. Хватит полдюжины образцов семейного диалекта. Усреднить их, и все, что проходит через телефонную систему, получит такую метку. И не надо будет больше менять батарейки под вешалкой.

Милгрим упивался своей догадливостью. А вот Брауну, похоже, не понравилось, что тот вообще об этом думает.

– Годится только для межконтинентальных переговоров, – буркнул он, словно раздумывая, не поколотить ли непрошеного советчика.

– А-а-а, – протянул тот и сделал вид, будто с головой погрузился в чтение.

Браун вернулся к своему телефону и принялся вполголоса отчитывать еще кого-то, не уследившего за НУ и его спутником.

Милгрим уже не хотел читать, однако по-прежнему смотрел в газету. У него шевелились новые, странно неприятные мысли. До сих пор он принимал как данность, что Браун и его люди – правительственные агенты, скорее всего федеральные. Но если АНБ и впрямь делает то, о чем пишет «Таймс» (а Милгрим прочел это своими глазами), то с какой стати он должен верить Брауну? Американцы не возмутились историей с АНБ, потому что по меньшей мере с шестидесятых не сомневались, что ЦРУ записывает все телефонные разговоры. Об этом было в плохих телесериалах. Дети знали это с пеленок.

Но если на Манхэттене кто-то переписывается на волапюке, а правительству на самом деле так надо знать каждое слово, то в чем загвоздка? Милгрим свернул газету.

«А что, если, – пробивался из глубины сознания тревожный голос, – Браун вовсе не правительственный агент?»

До сих пор Милгриму отчасти хотелось верить, что быть в заложниках у федеральных агентов – почти то же самое, что находиться под их защитой. И хотя перевес был на стороне назойливых сомнений, что-то (возможно, ясность, которую давало новое лекарство) подтолкнуло Милгрима к осознанию: а что, если Браун – просто козел с пушкой?

Тут уже стоило пораскинуть мозгами, и, к своему удивлению, Милгрим обнаружил, что способен это сделать.

– Мне надо в туалет, – сказал он.

– Дверь за кухней, – ответил Браун, прикрыв телефон ладонью. – Захочешь удрать, имей в виду: у выхода дежурят. Поймаешь пулю в лоб.

Милгрим кивнул. Встал. Бежать он не собирался, однако впервые подумал, что Браун, возможно, блефует.

Он пустил в раковину холодную струю из крана, сунул под нее руки и посмотрел на них. Они по-прежнему были его. Пошевелил пальцами. Нет, правда, удивительно.

17. Пираты и цэрэушники

Мондриановская прическа спереди начинала напоминать гипертрофированную челку Бобби. Гель для укладки, или что там применил парикмахер, вобрал каждую молекулу лос-анджелесской воздушной взвеси плюс дым сигарет, которые Бобби Чомбо выкурил в непосредственной близости Холлис.

Паршиво, думала она, имея в виду не столько то, какой ее увидит новый работодатель, сколько общее направление своей жизни – все до этой самой минуты, включая Чомбо на расчерченном бетонном полу. Чомбо боится дважды ночевать на одном квадрате…

И все же… Блеск для губ. Серьги. В мятом пакете из магазина «Barneys» лежал парадный прикид: блузка, юбка, чулки. А сумочка? Холлис вытряхнула содержимое черной косметички и положила туда лишь самое необходимое. В том же «нарядном» пакете лежали туфли: черные мутантные балетки от каталонского дизайнера, который давным-давно сменил поле деятельности.

– Ну все, я пошла, – сказала она женщине в зеркале.

В старковском вестибюле с баром гудели голоса и по-вечернему звенели бокалы. Шатен-портье в фирменной светлой форме, стоящий на псевдоисламских закорючках светового ковра, во весь рот улыбнулся Холлис.

Зубы его, попавшие под сияние ослепительной загогулины, сверкали, как на рекламном щите. По мере того как Холлис подходила, оглядываясь в поисках бельгийского рекламного магната, улыбка набирала ширину и мощь, и, когда журналистка была готова пройти мимо, ее остановил роскошный голос, последний раз слышанный из сотового:

– Мисс Генри? Я – Губерт Бигенд.

Она не вскрикнула от неожиданности (хотя была к этому близка), а пожала ему руку – сухую, твердую, не холодную и не горячую. Бигенд в ответ легонько стиснул ее ладонь. Улыбка продолжала расползаться по его лицу.

– Приятно познакомиться, мистер Бигенд.

– Губерт, – поправил он. – Вас устраивает гостиница?

– Да, спасибо.

То, что она приняла за униформу портье, оказалось бежевым шерстяным костюмом с иголочки. Ворот голубой рубашки был расстегнут.

– Пойдем в «Скайбар»? – спросил рекламный магнат, глянув на часы размером со скромную пепельницу. – Или вы предпочитаете посидеть где-нибудь здесь?

Он махнул в сторону сюрреалистически длинного и узкого алебастрового стола на биоморфных старковских ножках.

«В толпе безопаснее», – подсказал внутренний голос, хотевший остаться здесь, выпить обязательный бокал, обойтись минимальным вежливым разговором.

– «Скайбар», – ответила Холлис, сама не зная почему, и тут же вспомнила, что туда не пробиться.

Бигенд повел ее к бассейну и фикусам в горшках величиной с гараж. Холлис вспоминала последние разы, когда здесь бывала – незадолго до и сразу же после официального распада группы. Те, кто не знаком с музыкальной индустрией, сказал как-то Инчмейл, думают, что только в кинобизнесе царит закон джунглей и что именно там водятся самые кровожадные гиены, акулы и крокодилы.

Они прошли мимо великанского футона, в глубинах которого удобно разместился с напитками целый выводок кровожадных гиен, акул и крокодилов – исключительно красивых парней и девушек. Впрочем, напомнила себе Холлис, может, они только смахивают на промоутеров. С другой стороны, здесь все выглядели именно так.

Бигенд провел ее мимо вышибалы, в упор его не заметив. Точнее, вышибала с блютусовым ухом еле успел убраться с дороги: Бигенд шел так, словно не привык, чтобы ему преграждали путь.

Бар оказался забит (впрочем, как всегда), однако для Бигенда столик нашелся сразу. Широкоплечий, ясноглазый, очень бельгийской внешности, он отодвинул дубовый тяжелый, как в библиотеке, стул и шепнул Холлис на ухо:

– Я был поклонником «Ночного дозора».

«Ага, и еще готом», – чуть не вырвалось у нее. Стоило представить себе, как будущий рекламный магнат поднимает над головой зажигалку «Бик» в затемненном зале во время концерта… Нет, лучше не представлять. Сейчас, если верить Инчмейлу, на концертах поднимают мобильные: удивительно, как много света дают их экраны.

– Спасибо, – ответила Холлис, нарочно не уточняя за что – то ли за признание в любви к ее группе, то ли за поданный стул.

Поставив локти в бежевой шерсти на стол и сцепив ухоженные пальцы, спутник довольно похоже изобразил взгляд пылкого поклонника перед некой частной версией ее портрета, сделанного Антоном Корбейном[19]19
  Антон Корбейн (р. 1955) – культовый голландский фотограф и режиссер.


[Закрыть], – того, где она в деконструированной твидовой мини-юбке.

– Моя мать, – начал он на неожиданной ноте, – Федра Сейнхев обожала «Ночной дозор». Она была скульптором. Когда я в последний раз был у нее в парижской студии, она слушала вас. Громко. – Он улыбнулся.

– Спасибо. – Холлис решила не развивать тему покойной матери. – Но сейчас я журналистка. И здесь у меня нет былых заслуг.

– Рауш очень доволен вашей работой. Он хотел бы взять вас в штат.

У столика возник официант и тут же ушел за джином-тоником для Холлис и «писо мохадо» для ее спутника. Название коктейля было для нее новым.

– Расскажите про «Нод», – попросила она. – Как-то в профессиональной среде вокруг него не слышно никаких разговоров.

– Да?

– Да.

Бигенд опустил сплетенные пальцы.

– Система «антишум», – промолвил он. – Выделяемся за счет незаметности.

Холлис ждала знака, что услышала шутку, но его не последовало.

– Нелепость, – сказала она.

Улыбка раскрылась, сверкнула, закрылась. Официант принес заказанные напитки в одноразовых пластиковых стаканах: защита гостиницы от исков со стороны босых посетителей бассейна. Холлис позволила себе окинуть взглядом остальную публику. Пожалуй, если бы сейчас крылатая ракета пробила рифленую крышу «Скайбара», редакции «Пипл» не пришлось бы спешно менять обложку. Модная тусовка перебралась куда-то еще. Что в целом было довольно кстати.

– Скажите… – начала Холлис, слегка наклонившись над своим джином-тоником.

– Да?

– Чомбо. Бобби Чомбо. Почему Рауш так настаивал, чтобы я с ним поговорила?

– Рауш – ваш редактор, – мягко возразил Бигенд. – Может, поинтересуетесь у него?

– Нет, здесь что-то другое, – настаивала Холлис. Она чувствовала, что выходит на бой с олгоем-хорхоем на его же земле. Быть может, опрометчиво, но внутренний голос подсказывал: так нужно. – Его настойчивость не показалась мне связанной со статьей.

Бигенд глянул на нее пристально:

– А. Да. Другая статья. Более занятная. Ваша вторая статья для «Нода», как мы надеемся. И вы только что с ним встретились – с Чомбо?

– Да.

– И что думаете?

– Он знает то, чего не знает никто другой. По крайней мере, он сам так думает.

– И что это, по-вашему, Холлис? Мне можно называть вас Холлис?

– Да, конечно. Едва ли Бобби по душе его нынешняя роль в локативном авангарде. Ему нравится покорять неосвоенные просторы, но скучно от однообразного рутинного труда. Вот когда он помогал создавать контекст локативного искусства, ему, наверное, было интересно.

На сей раз улыбка Бигенда напомнила Холлис огни встречного поезда в ночи. Она зажглась и погасла: поезд вошел в тоннель.

– Продолжайте. – Он отпил «писо», сильно похожий на микстуру.

– Мэш-апы и другие его диджейские штучки – тоже не главное. Главное то, что заставляет его расчерчивать пол по GPS-сетке. И никогда не спать в одном и том же квадрате дважды. То, из-за чего он считает себя значимым, одновременно срывает ему крышу.

– И что это может быть?

Ей вспомнился призрачный каркас грузового контейнера и то, как Бобби вырывал у нее шлем. Она не знала, говорить ли об этом.

– Пираты, – сказал Бигенд.

– Пираты?

– Да, в Малайском проливе и Южно-Китайском море. Маленькие юркие суденышки охотятся на грузовозы, укрываясь в лагунах, бухтах, пещерах. Побережье Малайского полуострова, Явы, Борнео, Суматры…

Холлис перевела глаза с Бигенда на окружающую толпу, чувствуя себя так, будто попала на обсуждение чужого сценария. Чей-то синопсис, оставшийся висеть под массивными потолочными брусьями бара, должен был упасть на первого, кто сядет за этот столик. И этим первым оказалась она. Пиратский фильм.

– Йо-хо-хо, – Холлис встретила взгляд Бигенда и допила свой джин-тоник, – и бутылка рома.

– Настоящие пираты, – без улыбки подтвердил Губерт Бигенд. – По крайней мере, большинство.

– В каком смысле?

– Некоторые из них – участники секретной морской программы ЦРУ. – Он опустил пустой пластиковый стакан так бережно, будто собирался продать его на «Сотбисе». Затем посмотрел на него через рамочку между пальцами, словно режиссер, подбирающий нужный ракурс для кадра. – Остановить подозрительное судно и обыскать на предмет оружия массового поражения. – Он по-прежнему не улыбался.

– Кроме шуток?

Он кивнул – еле заметно, но очень четко.

Значит, вот как они кивают, алмазные торговцы в Антверпене.

– Вы точно не издеваетесь, мистер Бигенд?

– Это самая дорогая квазидостоверная информация, какую я могу себе позволить. Данные такого рода, как вы легко можете понять, довольно скользки. Ирония же состоит в том, что программа – очевидно, вполне эффективная – пала жертвой ваших внутренних политических распрей. А прежде, пока некоторые факты не выплыли наружу, спецгруппы переодетых пиратами цэрэушников вместе с настоящими пиратами брали на абордаж суда, подозреваемые в нелегальном провозе оружия массового поражения. Затем они с помощью радиометров и тому подобного проверяли груз, а настоящие пираты забирали более заурядную добычу. Так они расплачивались с пиратами за право первыми заглянуть в трюмы и контейнеры.

– Контейнеры.

– Да. Пираты и цэрэушники взаимно друг друга поддерживали. ЦРУ подмазывало местные власти, а ВМС США, разумеется, во время подобных операций держались в стороне. Команда не знала, что на судне обнаружили контрабанду: его просто задерживали некоторое время спустя, якобы вне всякой связи с пиратским нападением. – Бигенд жестом велел официанту принести новый стаканчик «писо». – Хотите еще выпить?

– Минералки, – сказала Холлис. – Джозеф Конрад. Киплинг. Или кино.

– Лучше всего в этом деле показали себя пираты из индонезийской провинции Асех, что в Северной Суматре. Как раз те места, где в молодости бывал Конрад.

– И много им попадалось, лжепиратам?

Еще один кивок алмазоторговца.

– Зачем вы мне это рассказываете?

– В августе две тысячи третьего совместная команда поднялась на борт грузового корабля с панамским флагом, идущего из Ирана в Макао. Цэрэушников особенно интересовал один контейнер. Они уже открыли его, взломав пломбы, когда по радио поступил приказ – ничего не трогать.

– Не трогать?

– Оставить контейнер. Покинуть судно. Естественно, приказ был выполнен.

– Кто вам это рассказал?

– Человек, который, по его словам, был в команде.

– И вы полагаете, Чомбо как-то с этим связан?

– Подозреваю, – Бигенд подался вперед и понизил голос, – что Бобби время от времени знает местонахождение контейнера.

– Время от времени?

– Судя по всему, контейнер по-прежнему где-то в море. Как Летучий Голландец…

Официант принес второй «писо» и минералку.

– За вашу следующую статью. – Бигенд коснулся ее стаканчика своим.

– А пираты?

– Что?

– Они видели, что внутри?

– Нет.

– Мало кто водит такие машины сам, – заметил Бигенд, выезжая на Сансет.

– Мало кто вообще хоть раз ездил в такой машине.

Холлис, сидящая рядом с ним, вытянула шею, пытаясь заглянуть назад, в пассажирский отсек. Вроде бы там была чуть ли не панорамная крыша матового стекла, не просто световой люк. И много полированного дерева, остальное – серая кожа.

– «Брабус-майбах», – сказал Бигенд; повернувшись, Холлис успела заметить, как он похлопал руль. – «Брабус» основательно оттюнинговал «майбах».

– «Тачку – на Дарт-прокачку»?

– Если бы вы ехали сзади, то могли бы видеть локативные инсталляции на мониторах, встроенных в спинки передних сидений. Здесь есть беспроводная локальная сеть и GPRS-модем на четыре устройства.

– Спасибо, не надо.

Задние кресла, обтянутые орудийного цвета кожей, наверняка раскладывались, превращаясь в кровати, а то и в кушетки для сверхсовременной хирургии. Сквозь дымчатое оконное стекло Холлис видела, как пешеходы таращатся на «майбах». Зажегся зеленый сигнал светофора, и машина тронулась. Внутри по-прежнему было как в ночном музее.

– Вы всегда на нем ездите? – спросила Холлис.

– В агентстве есть «фольксвагены-фаэтоны», – ответил Бигенд. – Отличная неприметная машина. Издали можно принять за «джетту».

– Я плохо разбираюсь в автомобилях. – Холлис провела большим пальцем по шву сиденья. Все равно что погладить задницу супермодели, наверное.

– Если не секрет, почему вы занялись журналистикой?

– Надо было зарабатывать на хлеб. Деньги от переизданий «Ночного дозора» не такие большие. Инвесторского таланта у меня нет.

– Он мало у кого есть. Те, кому везет, считают, что у них талант. А в сущности, все делают одно и то же.

– Хорошо бы мне кто-нибудь объяснил, что именно.

– Если вам нужен заработок, есть области повыгоднее журналистики.

– Вы меня отговариваете?

– Ничуть. Наоборот, поощряю искать большего. Меня интересует ваша мотивация, ваше понимание мира. – Он искоса глянул на пассажирку. – Рауш сказал, вы раньше писали о музыке.

– Гаражные группы шестидесятых. Я начала писать о них еще во времена «Ночного дозора».