Текст книги "Горбачев. Его жизнь и время"

Зато другой коллега, знавший Горбачева с иной стороны, запомнил его как человека, который не только многое схватывал на лету и “быстро решал… вопросы”, но еще и “поднимал всех на ноги”[410]410
  Григорий Горлов, цит. по: Зенькович Н. А. Михаил Горбачев. С. 158.


[Закрыть]. А Николай Пальцев, возглавлявший при Горбачеве местный комсомол, вспоминал: “Мы, молодые руководители, его тогда боготворили. Молодой, энергичный, думающий, предлагающий какую-то новизну. Манера общения была свободная, доступная, запросто разговаривал на любые темы, откровенно. Мы идем с моим сынишкой (ему лет 5 было) мимо дома Горбачева, а он выходит из дома на противоположной стороне. Он переходит улицу. Он мне: ‘Привет, Николай! Это кто?’ Я: ‘Сын’. Он: ‘Привет! Как тебя зовут? Что умеешь? Вот прочти, что написано’. А там была вывеска: ‘Управление внутренних дел’. Сын читает. ‘Слушай! Ты еще первым секретарем станешь крайкома партии! Молодец!’ Нас, его помощников, такие вещи всегда вдохновляют, заставляют энергичнее работать”[411]411
  Из интервью Николая Пальцева автору, взятого 5 июля 2005 года в Ставрополе.


[Закрыть].

Виталий Михайленко был молодым секретарем райкома партии, когда его пригласили на праздничное мероприятие, где собрались краевые чиновники и их жены. Михайленко слыл обаятельным человеком и славился умением играть на аккордеоне. “Ну, наверное, я был душой компании, – вспоминал Михайленко (в 2005 году это был жизнерадостный полный человек, который посреди интервью вдруг раскрыл аккордеон и пригласил американских гостей вместе с ним спеть русские народные песни), – а Горбачев по природе своей тоже душа компании… И он был заводилой, организатором всех песен. Я удивился, какая у него память и как много он знал песен… у него любимая песня была танго: ‘вдыхая розы аромат, тенистый вспоминаю сад и слово нежное ‘люблю’, что вы сказали мне тогда’. И он любил танцевать”[412]412
  Из интервью Виталия Михайленко автору, взятого 8 июля 2005 года в Железноводске; Михайленко В. И. Каким ты был… Провинциальные записки. С. 71–72.


[Закрыть]. Это совсем не похоже на описание человека, лишенного друзей, однако Михайленко подтверждает, что Горбачев явно предпочитал более уютные встречи в тесном кругу, где беседовали среди прочего о философии и об искусстве (а большинство его коллег-партийцев не способны были поддерживать разговор на такие темы). Чего он не переносил совсем, по словам Михайленко, это как раз тех затяжных хмельных застолий, которые так любили провинциальные партийные вожди. Хобби у Горбачева не было, добавил Михайленко, любимым способом провести досуг оставались для него долгие прогулки с женой где-нибудь на природе. Михайленко вспоминал, что Горбачев, в отличие от Казначеева, работал с большой отдачей: “Он вообще машина такая, он концентрирует эту энергию, напряжется и начинает выдавать пласты, прям блоками. Он вызывал стенографисток. Ему надиктовали материал, а он им [стенографисткам] надиктовал материалы и после расшифровки правил”. Он не просто сам писал себе речи – однажды он даже подготовил текст выступления для одной учительницы из Ставрополья, которую пригласили в 1976 году на XXVI съезд КПСС (это была огромная честь, и удачное выступление должно было создать благоприятное впечатление о руководителе, стоявшем за учительницей)[413]413
  Из интервью Виталия Михайленко автору, взятого 8 июля 2005 года в Железноводске.


[Закрыть].

Михайленко опроверг ставропольских критиков Горбачева и по другим пунктам. Никакой роскошной личной дачи Горбачевы себе не строили. Они пользовались одним из двух небольших домов, которые предназначались специально для ставропольского партийного и правительственного чиновничества[414]414
  Там же.


[Закрыть]. Раису Горбачеву Михайленко знал как преподавательницу сельскохозяйственного института, ему довелось побывать ее студентом, и, по его отзыву, она была совершенно чудесная: “Прекрасная жена, превосходная, которая следит за модой, образованная, умная женщина… она очень ровно, спокойно говорила. Она была моим преподавателем в сельскохозяйственном институте. Ее студенты просто боготворили. …Она если бы была не Горбачева, а Титаренко, она была бы не менее популярной”[415]415
  Там же; Михайленко В. И. Каким ты был… Провинциальные записки. С. 81.


[Закрыть]. Но вспоминал Михайленко и другое: как Горбачев маневрировал, желая привлечь и удержать внимание вышестоящих чинов в Москве, попутно оттачивая до совершенства те хитрые приемы, которые пригодятся ему позднее, когда он сам окажется в Кремле. После сбора урожая Горбачев устраивал массовые празднества на главной площади Ставрополя, и демонстранты, съехавшиеся со всего края, несли флаги, транспаранты и большие портреты высших советских руководителей. И кто же решал, в каком именно порядке следует расположить портреты Брежнева, Косыгина, Кириленко и остальных вождей, от благосклонности которых зависели и судьба самого Горбачева, и участь вверенного ему края? Это решал лично Горбачев. Он следил за всеми кремлевскими событиями и, кажется, хорошо знал распорядок дня Брежнева. После беседы с кем-нибудь из членов Политбюро он немедленно вызывал своих главных ставропольских помощников, даже если дело было в выходной, и сообщал им о содержании беседы. Зачем? По словам Михайленко, “естественно, он знал, что об этом будет обязательно доложено наверх”[416]416
  Там же. С. 79–80.


[Закрыть].

По мнению Михайленко, Горбачев был “тонким психологом”. Когда заместитель главы Ставропольского краевого правительства женился на своей секретарше, оказалось, что она “психологически не подготовлена” к тому, чтобы влиться в ряды ставропольской элиты. Тогда Горбачев проявил большое терпение и такт, поддерживал ее, помогал сглаживать какие-то шероховатости, пока все не наладилось. Он повел себя необычно. Но не менее необычно Горбачев повел себя и в другой раз, когда позвонил Михайленко в девять часов вечера и выдал ему пятнадцатиминутную “тираду”: он отчитывал его за недостаточную заботу о городском парке имени Ленинского комсомола. Похоже, на Михайленко донес Казначеев. “Так больно я ее перенес, что и сегодня разнос этот трудно вспоминать”, – писал Михайленко. А на следующий день Горбачев набросился уже на Казначеева. “Но я еще и тогда не понимал, – продолжает Михайленко, – что ‘великий режиссер’ Горбачев нас искусно стравливает. Ему это было просто необходимо: сталкивать людей лбами. Это свое ‘искусство’ он использовал и в Москве между членами Политбюро, отчего они и не ладили между собой”[417]417
  Там же. С. 83–85.


[Закрыть].

Именно в эти годы Горбачев подружился с председателем КГБ Юрием Андроповым, тоже уроженцем Ставрополья. Отдыхая на Кавказе, Андропов с женой, Татьяной Филипповной, обычно держались особняком, но из тех десяти-двенадцати дней, что Андроповы находились там, Горбачев, как правило, проводил с ними два-три дня[418]418
  Кучмаев Б. Г. Коммунист с божьей отметиной. С. 198.


[Закрыть]. Два раза они одновременно отдыхали в санатории “Красные камни”, вместе с семьями совершали прогулки в окрестностях Кисловодска, ездили в горы. Иногда они допоздна засиживались у костра, жарили шашлыки. “Андропов, как и я, не был склонен к шумным застольям ‘по-кулаковски’, – вспоминал Горбачев. – Прекрасная южная ночь, тишина, костер и разговор по душам”. Иногда Андропову привозили магнитофон, и он ставил песни главных бардов-шестидесятников – Владимира Высоцкого и Юрия Визбора, чьи политически неблагонадежные песни не внушали доверия идейным блюстителям. Не все их песни находились под запретом, некоторые выпускались официально, на пластинках, а Высоцкий вообще играл главные роли на сцене московского Театра на Таганке. Однако многие песни все равно можно было услышать только на кассетах, которые почитатели барда тайком передавали друг другу для перезаписи и просили не афишировать, как к ним это попало. Андропов не просто любил слушать эти песни – они с женой сами их пели. А однажды Андропов предложил Горбачеву соревноваться – кто больше знает казачьих песен. “Я легкомысленно согласился и потерпел полное поражение, – вспоминал Горбачев. – Отец Андропова был из донских казаков, а детство Юрия Владимировича прошло среди терских”[419]419
  Горбачев М. С. Жизнь и реформы. Кн. 1. С. 148; Gorbachev M. Memoirs. P. 95–96.


[Закрыть].

Андропову было в ту пору слегка за пятьдесят, у него редели волосы, а очки придавали лицу почти интеллектуальный вид. Достаточно ли Горбачев сблизился с ним? Сам Горбачев испытывал по этому поводу некоторые сомнения. Как он убедился позднее, “в верхах простые человеческие чувства мало возможны”[420]420
  Горбачев М. С. Наедине с собой. С. 210.


[Закрыть]. “Он меня не посвящал в какие-то закрытые, скрытые вопросы, – вспоминал Горбачев, – в то, что было в ведении генсека и Политбюро”. Однако с Горбачевыми и в особенности с Раисой Андропов чувствовал себя достаточно раскованно, чтобы вести вполне откровенные беседы. “Он с Раисой, например, мог три часа сидеть и разговаривать… Что с молодежью происходит, какие настроения? Она ему много рассказывала”. Однажды в 1975 году, когда советский строй начал подавать признаки застоя, а одряхление вождей уже всем бросалось в глаза, Горбачев набрался смелости и сказал: “Вообще, у меня такое впечатление, что вы не думаете о будущем страны. Он говорит: ‘Ты что? Ты что несешь?’ Я говорю: ‘Ну как, посмотрите последнюю фотографию перед парадом на Красной площади, ноябрьскую, последнюю фотографию… Кто к вам на смену придет в вашем поколении, кто?’ ‘Ну что ты, решил нас всех похоронить, что ли?’ ‘Как я гляну на пальто и шапки [на трибуне ленинского Мавзолея]… Не бывает леса без подлеска’”.

Андропов не стал отчитывать Горбачева за такую дерзость. Он ответил, что государству нужны всякие руководители – и старые, и молодые: старые будут предостерегать молодых от излишней прыти, но в то же время, глядя на молодых, сами будут работать лучше и усерднее. А через несколько лет, когда Горбачева перевели в Москву и сделали секретарем ЦК КПСС, Андропов сказал ему с улыбкой: “Ну, подлесок, поздравляю”[421]421
  Из интервью Горбачева автору, взятого 4 мая 2007 года в Москве.


[Закрыть].

Что же за человек был этот глава госбезопасности, который отправлял диссидентов в психушки, а сам слушал запрещенного Высоцкого? По отцовской линии предки Андропова действительно были казаками, но родители к казачеству уже не принадлежали. Более того, его мать была еврейкой, ее звали Евгения Флекенштейн. Отец Андропова умер в 1916 году, а после смерти матери в 1923-м мальчик жил в семье отчима. Работать он начал в 1928 году, в возрасте четырнадцати лет, потом стал киномехаником, а в восемнадцать лет устроился матросом на речное судно. Позже Андропов любил повторять совет, услышанный тогда от боцмана и явно применимый к беспощадному миру Кремля с его подковерными схватками: “Жизнь, Юра, – это мокрая палуба. И, чтобы на ней не поскользнуться, передвигайся не спеша. И обязательно каждый раз выбирай место, куда поставить ногу!”[422]422
  Медведев Р. А. Андропов. С. 24.


[Закрыть]

Потолком официального образования для Андропова стал техникум речного транспорта, который он окончил в 1936 году. После работы в комсомольских организациях в Ярославле и Карелии и перехода в 1944 году на партийную службу в Петрозаводске он пошел учиться сначала в Петрозаводский государственный университет, а затем в Высшую партийную школу при ЦК КПСС, но так и не окончил ни одно из этих учебных заведений. Он много читал, пытался самостоятельно изучать английский и немецкий языки. Георгий Арбатов, директор Института США и Канады Академии наук СССР, был ближайшим советником Андропова с 1960-х годов до самой его смерти в 1982 году. “Андропов выделялся среди тогдашних руководящих деятелей, – вспоминал он, – в том числе ‘оснащенных’ вузовскими дипломами и даже научными титулами как весьма яркая фигура”[423]423
  Арбатов Г. А. Моя эпоха в лицах и событиях. С. 40.


[Закрыть]. Другой советник Андропова, экономист Олег Богомолов, тоже придерживавшийся либеральных взглядов, вспоминал, что в 1960-е годы видел на столе у Андропова сочинения Монтеня и Макиавелли. “Зачем, почему это у вас?” – полюбопытствовал Богомолов. “Чтобы разговаривать с вами более или менее на равных”, – ответил Андропов[424]424
  Из интервью Олега Богомолова автору, взятого 11 апреля 2007 года в Москве.


[Закрыть].

Арбатов и Богомолов входили в группу “консультантов”, которую Андропов создал, когда заведовал Отделом ЦК КПСС по связям с иностранными коммунистическими партиями с 1957 по 1967 год. В течение пяти последних лет этого периода Андропов также занимал высокий пост секретаря ЦК КПСС. Однако подчиненный ему отдел оставался оазисом относительного свободомыслия, а работавшие там консультанты представляли собой ни больше ни меньше как “горбачевскую команду”, набиравшуюся опыта. Помимо Арбатова и Богомолова, туда входили Георгий Шахназаров (позднее – главный советник Горбачева по политике и праву), Федор Бурлацкий (позднее – главный редактор “Литературной газеты”), Александр Бовин (журналист и исключительный универсал), Лев Делюсин (китаист) и Геннадий Герасимов (позднее – пресс-секретарь МИДа). Андропов ясно давал понять, что ждет от своих консультантов откровенности: “В этой комнате разговор начистоту, абсолютно открытый, никто своих мнений не скрывает. Другое дело – когда выходишь за дверь, тогда уж веди себя по общепризнанным правилам”[425]425
  Медведев Р. А. Андропов. С. 77.


[Закрыть].

Подобно Горбачеву, Андропов был вежлив и тактичен, не курил, пил умеренно. Оба они умели сделать так, чтобы другим было уютно в их присутствии. Оба держали тон, оба сами писали себе речи – или, по крайней мере, переписывали их по много раз за спичрайтерами. (Андропов, к тому же, сочинял стихи.) И оба неважно разбирались в экономике[426]426
  Арбатов Г. А. Моя эпоха в лицах и событиях. С. 44–45; Медведев Р. А. Андропов. С. 77–79; см. Бурлацкий Ф. М. Русские государи. Эпоха реформации.


[Закрыть]. Поэтому неудивительно, что Андропов проникся к Горбачеву симпатией, да такой сильной, что весной 1977 года он назвал его имя в разговоре с Арбатовым, сказав, что именно такие молодые руководители и являются надеждой страны. В ту пору Брежнев находился уже в тяжелом состоянии телесного и умственного угасания. Два сердечных приступа (один случился в начале 1950-х, второй – в 1957 году) не нанесли ему заметного вреда, как не подорвал его здоровье и новый приступ, произошедший в 1968 году, во время советского вторжения в Чехословакию. Но к 1973 году Брежнев уже принимал болеутоляющие и успокаивающие, а они вызывали заторможенность и депрессию[427]427
  Чазов Е. И. Здоровье и власть. С. 73–75, 115–117, 125–132.


[Закрыть]. Андропов, с 1967 года занимавший должность председателя КГБ, лучше других знал о тяжелой болезни Брежнева и потому отреагировал особенно остро, когда Арбатов (как Горбачев однажды в Ставрополе) посмел высказать опасения по поводу того, что многие вожди уже совсем одряхлели, а на смену им идут явно заурядные кадры.

Как вспоминал Арбатов: “Андропова это разозлило (может быть, потому, что он в глубине души сам с такой оценкой был согласен), и он начал резко возражать: ты, мол, вот говоришь, а ведь людей сам не знаешь, просто готов все на свете критиковать.

– Слышал ли ты, например, такую фамилию – Горбачев?

– Нет, – отвечаю.

– Ну, вот видишь. А подросли ведь люди совершенно новые, с которыми действительно можно связать надежды на будущее”[428]428
  Арбатов Г. А. Моя эпоха в лицах и событиях. С. 45–46.


[Закрыть].

Если Горбачев возлагал надежды на Андропова, то Андропов возлагал надежды на Горбачева. Ведь если тот сетовал на изъяны советской системы в беседе с Андроповым, поделившись с одним из самых высокопоставленных людей в Кремле мыслями, которые не мог высказать публично, то, возможно, ему все еще открыт путь на самый верхний этаж этой системы. И все-таки Андропов карабкался по партийной лестнице еще при Сталине, и это научило его предельной осторожности: по некоторым сообщениям, после войны он сам ждал ареста со дня на день[429]429
  Ю. Красин, цит. по: Медведев Р. А. Андропов. С. 142.


[Закрыть]. А пребывание на должности посла СССР в Венгрии с 1954 по 1957 год укрепило его бдительность. Вначале он резко выделился среди прочих московских “наместников” в Восточной Европе тем, что решил получше понять страну, в которую его направили, даже попытался овладеть венгерским языком (очень сложным и не похожим на большинство европейских языков). Но позже, осенью 1956 года, он с возраставшей тревогой следил за тем, как начинает разворачиваться Венгерская революция: венгерские интеллектуалы восстали против жесткого, по сути, сталинского режима (сохранившегося там даже после смерти Сталина); к массовым демонстрациям присоединились рабочие и студенты; коммунисты либерального толка, вроде Имре Надя, попытались реформировать режим и тем самым сдержать волнения; в страну вошел первый контингент советских войск, чтобы усмирить беспорядки. Поначалу Хрущев и остальное советское руководство не решались подавить восстание, и войска были выведены. Андропов же побуждал их действовать, подкрепляя свои доводы фотографиями трупов венгерских коммунистов, повешенных на уличных фонарях и на деревьях. Эти снимки, доставленные лично Хрущеву, убедили его вернуть войска в Будапешт, что и было сделано 4 ноября 1956 года[430]430
  Taubman W. Khrushchev. P. 296–297.


[Закрыть]. Когда советские танки начали подавлять восстание, возле советского посольства завязалась перестрелка, и мятежники палили по посольскому лимузину Андропова. Жена Андропова, испугавшись за свою жизнь и за жизнь мужа, заболела (и впоследствии так полностью и не оправилась от болезни)[431]431
  Арбатов Г. А. Моя эпоха в лицах и событиях. С. 52–54.


[Закрыть].

У Андропова развился, по определению Арбатова и советского историка-диссидента Роя Медведева, “венгерский комплекс”, а именно опасения, что попытки реформ “снизу” обречены перерасти в бесчинства толпы (тут можно добавить, что полвека спустя подобный же комплекс проявился у российского президента Владимира Путина)[432]432
  Медведев Р. А. Андропов. С. 56–57; Арбатов Г. А. Моя эпоха в лицах и событиях. С. 54.


[Закрыть]. Официальная советская версия событий в Венгрии гласила, что махинации западных империалистов спровоцировали попытку “контрреволюции” правого крыла. Андропов же знал правду – что большинство венгров, в том числе пролетарии, взбунтовались против режима, – а потому всегда отдавал предпочтение контролируемым процессам реформ “сверху”, которые должны ослабить потенциал народных волнений. Потому-то после подавления восстания Андропов и рекомендовал назначить правителем Венгрии относительно умеренного Яноша Кадара; потому-то он окружил себя умными, непредвзято мыслившими консультантами в ЦК; потому-то он считал разумным продвигать Горбачева. Но ровно по этой же причине в 1968 году он оказался в числе первых советских руководителей, которые призвали к советскому вмешательству в чехословацкие дела и к подавлению Пражской весны. Еще в марте он предупреждал: “Положение действительно очень серьезное… Методы и формы… очень напоминают венгерские”[433]433
  Пихоя Р. Г. Советский Союз. С. 275.


[Закрыть]. И по этой же причине, будучи председателем КГБ, он жестоко преследовал диссидентов, многие из которых мечтали о том, чтобы СССР следовал высоким идеалам, провозглашенным в его собственной конституции.

Разумеется, карательные меры, которые принимал Андропов, не являлись его личной инициативой. Такова была политика режима в целом. И прежде чем подавлять инакомыслие, Андропов пытался мягко воздействовать на инакомыслящих. С некоторыми из них он даже встречался лично, а с “отцом” советской водородной бомбы Андреем Сахаровым, ударившимся в диссидентство, он разговаривал по телефону[434]434
  Сахаров описал свои телефонные разговоры с Андроповым в 1967 году и в августе 1968 года в мемуарах: Воспоминания. Т. 1. С. 382–383, 407; о встречах Андропова с Петром Якиром и В. Красиным см.: Медведев Р. А. Неизвестный Андропов: политическая биография Юрия Андропова. С. 128–130; поначалу Андропов пользовался хорошей репутацией среди интеллектуалов, потому что встречался со многими либералами – например, с режиссером Театра на Таганке Юрием Любимовым и поэтами Евгением Евтушенко и Андреем Вознесенским; см. Там же. С. 89–90.


[Закрыть]. Однако инстинктивная осторожность Андропова взяла верх. Еще в начале 1960-х годов Шахназаров лично наблюдал, как с Андроповым происходили почти физические метаморфозы, когда ему звонил Хрущев: “Буквально на моих глазах этот живой, яркий, интересный человек преобразился в солдата, готового выполнять любой приказ командира. В голосе появились нотки покорности и послушания. Впрочем, подобные метаморфозы мне пришлось наблюдать позднее много раз. В Андропове непостижимым образом уживались два разных человека – русский интеллигент в нормальном значении этого понятия и чиновник, видящий жизненное предназначение в служении партии”[435]435
  Медведев Р. А. Андропов. С. 76.


[Закрыть].

Среди главных заместителей Андропова на посту председателя КГБ были два брежневских “верных пса”, следивших за каждым шагом шефа, – Семен Цвигун и Георгий Цинев. Передавали, что на обсуждениях в Политбюро Андропов выступал против грубых методов, какие пускались в ход против некоторых реформаторски настроенных деятелей культуры, в том числе его любимого барда Владимира Высоцкого. Но в обозримом будущем он не видел никакой возможности для радикальных перемен вроде тех, которые в итоге предложит стране Горбачев. В 1975 году Андропов помог склонить Брежнева к подписанию Хельсинкских соглашений о безопасности и сотрудничестве в Европе, хотя “третья корзина” требовала от стран, подписывавших этот договор, соблюдения прав человека и политических свобод, которые в СССР сплошь и рядом попирались. “Вот лет через пятнадцать-двадцать мы сможем позволить себе то, что позволяет себе сейчас Запад, – бо́льшую свободу мнений, информированности, разнообразия в обществе, в искусстве, – говорил Андропов дипломату Анатолию Ковалеву. – Но это только лет через пятнадцать-двадцать, когда удастся поднять жизненный уровень населения”[436]436
  Медведев Р. А. Неизвестный Андропов. С. 187.


[Закрыть]. Придя к власти в 1985 году, Горбачев поменял очередность этих двух условий и начал продвигать политические реформы, хотя советская экономика оставалась в ту пору в печальном состоянии. Но если Андропова пугала одна мысль о том, что свобода вырвется из-под контроля, то и Горбачев не был вполне уверен в успехе плюрализма, потому что, изо всех сил ратуя за гласность и демократизацию, он переступал андроповские запреты.

Алексей Косыгин, много лет занимавший пост премьер-министра, тоже проводил отпуск в вотчине Горбачева. Если воспользоваться принципом разграничения, знакомым коммунистам, – “красных” (идеологов и партийных аппаратчиков) и специалистов (людей с инженерным образованием, вначале сделавших карьеру в промышленности), – то Косыгин относился к специалистам. Он родился в 1904 году и окончил Ленинградский текстильный институт, а в 1939 году его назначили народным комиссаром текстильной промышленности СССР. Уже в 1946 году он стал кандидатом в члены Политбюро ЦК ВКП(б), а полноценным членом Политбюро был избран два года спустя. В 1949 году Косыгин чудом уцелел, когда началось “Ленинградское дело” – печально знаменитый процесс, в рамках которого Сталин распорядился арестовать и ликвидировать тех членов Политбюро, кто имел связи с Ленинградом (в том числе “престолонаследника” Алексея Кузнецова). В 1964 году, когда отстранили от власти Хрущева, Косыгин сменил его на посту премьер-министра. В течение следующего года он продвигал программу частичных экономических реформ, и некоторое время в нем видели возможного соперника Брежнева.

Подобно Андропову (и в отличие от большинства остальных членов Политбюро), Косыгин был вдумчивым и серьезным. По свидетельству главного кремлевского врача Чазова, близко наблюдавшего Косыгина в течение многих лет, этот человек с грубыми чертами лица и вечной стрижкой “ежик” был прямолинеен, умен, тверд и наделен потрясающей памятью[437]437
  Чазов Е. И. Здоровье и власть. С. 76–79.


[Закрыть]. Однако в нем не было открытости, свойственной даже замкнутому Андропову. Горбачев вспоминал, что, отдыхая на Северном Кавказе, Косыгин держался осторожно и сдержанно. “Даже тогда, когда мы оставались с Косыгиным вдвоем, он… оставался как бы в собственной скорлупе”. О сталинских временах Косыгин не любил говорить, но однажды с горечью заметил: “Скажу вам, жизнь была тяжелой. Прежде всего морально, вернее – психологически. Ведь, по сути дела, осуществлялся сплошной надзор, и прежде всего за нами. Где бы я ни был, нигде и никогда не мог остаться один”. В отличие от Брежнева, обожавшего роскошь, и Андропова, который относился к ней терпимо, Косыгин, по словам Горбачева, отличался скромными, даже “аскетичными” вкусами. Приезжая в “Красные камни”, он не занимал отдельную дачу, а поселялся в общем корпусе санатория, хотя, уточнял Горбачев, эта скромность была “своеобразной, ибо в таких случаях он сам и его службы занимали целый этаж”[438]438
  Горбачев М. С. Наедине с собой. С. 211.


[Закрыть]. Косыгин терпеть не мог, когда в поездках по краю ему “докучало местное начальство”, вспоминал Горбачев; “не было у него склонности к трапезам, к пустопорожней болтовне за столом”. Зато, приезжая на Ставрополье, он встречался с руководителями колхозов и совхозов – возможно, потому, как замечает Горбачев, что “в сельском хозяйстве не очень хорошо разбирался”, но при этом “стремился понять, в чем дело, почему аграрный сектор хронически отстает”.

О присущем Горбачеву сочетании серьезности и человеческого обаяния косвенным образом свидетельствует уже то, что нелюдимый Косыгин пригласил его на скромное торжество по случаю дня рождения. Присутствовали его взрослая дочь Людмила, подруга Людмилы и еще несколько человек. Когда Косыгин включил музыку и пригласил на танец подругу дочери, Горбачев галантно пригласил Людмилу. Вдвоем с Косыгиным они подолгу прогуливались по сельской местности, и у Горбачева то и дело вырывались жалобы. Казалось бы, он руководит всем Ставропольем, но его по рукам и ногам связывают бесконечные указания из Москвы, так что у него нет “ни права, ни финансовой возможности принимать даже самые рядовые решения”. В отсутствие ощутимых стимулов к труду колхозники работали спустя рукава, рабочие тоже филонили, а в местных больницах и поликлиниках элементарно не хватало врачей и медсестер. Косыгин как-то по-особому молчал, по-видимому, выражая согласие. Однажды Горбачев сказал ему, что отчасти виной всему провал экономической реформы, которую когда-то предлагал сам Косыгин, и спросил: “Почему же вы уступили, дали похоронить реформу?” Обычно Косыгин спокойно относился к горбачевским “дерзостям” (как называл это сам Горбачев), иногда молча улыбался, показывая, что разделяет мнение Горбачева. Но тут он парировал: “А почему вы, как член ЦК, не выступили на Пленуме в защиту реформы?”[439]439
  Горбачев М. С. Жизнь и реформы. Кн. 1. С. 148–152; Горбачев М. С. Наедине с собой. С. 212.


[Закрыть]

Дисциплинированный Косыгин всю жизнь занимался греблей. В середине 1970-х чуть не произошла трагедия: он потерял равновесие и перевернулся вместе с байдаркой, едва не утонув. Оказалось, с ним случился небольшой удар. Со временем он оправился и даже вернулся к обязанностям премьер-министра, но, по свидетельству Чазова, “это был уже не тот Косыгин”. Реальная власть в правительстве постепенно перешла к его первому заместителю Николаю Тихонову – старому бюрократу и верному “брежневцу”, который в дальнейшем будет препятствовать продвижению Горбачева наверх.

Михаил Суслов тоже приезжал отдыхать на Ставрополье. Он родился в 1902 году, входил в состав Политбюро с 1952 года, а в 1943–1944 годах сам возглавлял Ставропольский крайком. Руки его нельзя было называть чистыми: с 1944 по 1946 год он был председателем бюро ЦК ВКП(б) по Литовской ССР с чрезвычайными полномочиями и отвечал за повторную оккупацию Литвы, сопровождавшуюся кровавыми репрессиями, арестами и высылкой тысяч людей. Но сердцем и умом Суслов был идеологически чист. Он славился своим аскетизмом и был, по воспоминаниям Горбачева, “абсолютный, стопроцентный бессребреник. Чистоплотный… можно на свет смотреть. Ходил, приезжал в калошах – на ботинки одеты – и длинный серый плащ. Доходил до лифта, снимал калоши старые. Ехал на работу на машине со скоростью пятьдесят километров в час. Ни на один километр больше. Длинный хвост, все ехали, никто не мог обогнать. Единственный, кто обгонял, – [член Политбюро, маршал Советского Союза Дмитрий] Устинов”[440]440
  Из интервью Горбачева автору, взятого 4 мая 2007 года в Москве.


[Закрыть].

Суслов внушал всем такой трепет, что даже Брежнев, всегда “тыкавший” всем кремлевским соратникам, кроме Косыгина, обращался к Суслову по имени-отчеству: Михаил Андреевич. Горбачев искал общества Суслова, чье одобрение было не менее важно, чем похвала Андропова, и Суслов тоже проникся к нему симпатией. Уже одно то, что Горбачев действительно читал Маркса и Ленина (в отличие от большинства руководителей) и просил Суслова помочь ему в понимании их текстов, подтверждало мнение Суслова о том, что труды “отцов-основателей”, в учение которых он сам искренне верил, не утратили своего значения. По рассказам вечного злопыхателя Казначеева, именно Горбачев уговорил Суслова лично почтить своим присутствием праздник по случаю двухсотлетия Ставрополя. Суслов приехал в город вместе с дочерью Майей (причем это событие пришлось на день рождения Майи), а жена Горбачева “никого к ней не допускала. И, видимо, по этой причине жен других секретарей крайкома [в том числе, и жену Казначеева] не пригласили на званый вечер, посвященный этой дате”[441]441
  Зенькович Н. А. Михаил Горбачев. С. 200.


[Закрыть].

Пользуясь близостью Ставрополья к горным курортам, Горбачев познакомился и с другими советскими лидерами. У Виктора Гришина, много лет возглавлявшего Московский горком партии (это его неуклюжая попытка выдвинуть себя кандидатом на освободившуюся после Черненко должность генсека ознаменовала последний выпад брежневской старой гвардии против Горбачева), остались приятные воспоминания о нем и о Раисе, с которыми он познакомился в Железноводске в начале 1970-х. “Он был молод, энергичен, вел себя раскованно, был радушен и гостеприимен… В воскресный день мы семьями ездили на Домбай, останавливались в Теберде, ловили рыбу в реке, обедали. Наш хозяин был любезен, внимателен. Были и другие встречи. Мы были довольны друг другом”[442]442
  Там же. С. 179.


[Закрыть].

Путешествия за границу, особенно в капиталистические страны, как ни парадоксально, относились к самым ценным подаркам, какими советская власть награждала своих преданных служителей. Ездить на Запад позволялось лишь самым политически благонадежным людям. Предпочтение отдавалось тем, кто выглядел особенно привлекательно, умел складно говорить и потому должен был произвести нужное впечатление на принимающую сторону. Горбачев с женой были в этом смысле идеальными кандидатами. Как вспоминал сам Горбачев – “международный отдел ЦК, когда они видели, ну так сказать, мой определенный уровень, интерес и способность вести разговор [с иностранцами], они начали меня тянуть, то туда, предлагать, то туда”[443]443
  Из интервью Горбачева автору, взятого 4 мая 2007 года в Москве.


[Закрыть]. До 1970 года зарубежные поездки Горбачева ограничивались странами советского блока – ГДР, Чехословакией и Болгарией. А между 1970 и 1977 годами он не менее пяти раз побывал в Западной Европе.

Его первое знакомство с западными европейцами состоялось в Москве, в 1961 году, во время Всемирного форума молодежи, когда его “прикрепили” к итальянской делегации. Принимать иностранную делегацию, да еще из Италии – страны, чью коммунистическую партию считали в Кремле особенно важной, – было большой честью. Горбачеву довелось много часов общаться с раскованными итальянцами, и этот опыт раскрыл ему глаза. Он познакомился с Акилле Оккетто, будущим главой компартии Италии (в 1988–1994 годах), а еще открыл для себя различия в национальных характерах (“За все дни форума не было случая, чтобы они пришли к началу работы”) и столкнулся с предвестниками того “еврокоммунизма”, который будет преследовать Кремль до тех пор, пока Горбачев, став лидером страны, сам не возьмет на вооружение его свободные принципы. Молодой редактор одного советского журнала рассказал итальянцам, что однажды он спросил французского художника-абстракциониста, захочется ли ему лечь в постель с женщиной, чей портрет не обнаруживал ни малейшего сходства с человеческим телом. Но вместо того чтобы рассмеяться в ответ, итальянский делегат набросился на советского редактора: “Советский товарищ выступил в духе нацизма, именно нацисты так относились к представителям абстрактного искусства, многие из которых были активными участниками борьбы с фашизмом”[444]444
  Горбачев М. С. Жизнь и реформы. Кн. 1. С. 159–160.


[Закрыть].

Так совпало, что когда чете Горбачевых представилась первая возможность съездить на Запад вместе – а произошло это в сентябре-октябре 1971 года, – они отправились в составе советской делегации в Италию. В план поездки входило несколько непременных “братских” встреч с деятелями компартии Италии и участие в мероприятии, посвященном газете итальянских коммунистов “Унита”. А еще там случился неловкий эпизод, когда 11 сентября пришло известие о кончине Хрущева, который с момента своей вынужденной отставки так и оставался “неугодным лицом”, живя фактически под домашним арестом. Итальянцы были очень высокого мнения о Хрущеве, особенно уважали его за антисталинскую кампанию, и теперь они поинтересовались мнением Горбачева о покойном. Ему пришлось промямлить что-то невразумительное, чтобы ни единым словом не опровергнуть официальную позицию партии и не выдать собственного восхищения заслугами Хрущева[445]445
  Из интервью Горбачев автору, взятого 4 мая 2007 года в Москве.


[Закрыть].