Текст книги "Курсантская исповедь"

Пираты

Сколько лет пролетело и зим

Мы взрослеем и наше ребячество,

Исчезает, как призрачный дым,

И теперь откровенность-чудачество.

Уж не верим в неопытность губ,

Честность глаз подвергаем сомнению,

Тот, кто скромен и в «норму» не груб

Вызывает у нас удивление.

Наша юность, ты так далеко,

Наших чувств изменяется качество,

Мы, наверно, черствеем слегка,

И любовь превращаем в чудачество.

Не всегда мы правы пред собой,

И пред жизнью правы не всегда ещё,

Распрощавшись с чудесной порой

Нашей юностью – лучшим товарищем.

Автор курсант НВВПОУ С. Пиккарайнен. 1979 г.

Октябрь1986 г. Новосибирское ВВПОУ.

Курсантское общежитие. Комната курсантов номер №12.

Много утекло воды. Сейчас всего и не вспомнишь.

Первый отпуск! Второй Курс! Радости и печали… Третий.

И вот, наконец, через долгих три года как-то сразу неожиданно нагрянул 4-й курс.

В этот воскресный день курсантское общежитие7070
  в общежитии размещался только четвёртый курс


[Закрыть] пустовало. Большинство было в «свободном выходе» – новшество, заменяющее привычное доселе увольнение четверокурсникам, когда вместо «увольнительных записок» им вручали пропуск, именуемый в народе «аусвайсом». Что поделать – перестройка!

В 12 комнате горел свет. «Свободный выход» не достался как обычно провинившимся четырём её жильцам, да и идти было некуда и незачем. Один – гладил шинель. Другой, закусив губу, потрясая рукой, ногой и головой, слушал упоённо звуки «Хэви металл», несущиеся из магнитофона. Третий, закрывшись простынёй – спал. Четвёртый – сидел на антресоле, как птица в дупле и рылся в книгах.

– Запись чистейшая… Орган пошёл… Представь себе – машина несётся 250 км в час… Влад! Оценяй! Блэкмар на гитаре… там пальчики перебегают как у скрипача… Вы этот концерт наизусть должны знать, это как Библия! – комментировал вдохновенно Макс.

– А ты знаешь? – шипя утюгом, отозвался Юрка.

– Да!

– Ну, ты, Блекмар – Беламор!

– Юрик, прекрати городить чушь!

– А что, я ещё ни чего не сказал.

– О!.. Поехало!.. Вот это песня, попробуй под неё потанцевать. Это непревзойдённый гитарист, недаром у него 3 золотых Оскара. Блекмар признан лучшим гитаристом всех времён, как в своё время Давид Ойстрах… Гилан поёт! – Роковый соловей!.. А Гилану – 2 золотых Оскара дали за голос,.. – тут он вскакивает, лицо блаженно сморщено, ноздри раздуты, тело и руки ритмично, то плавно, то резко перемещаются в пространстве, ноги выделывают пируэты. Падает, задыхаясь слегка, закусив губу, откидывается на подушку.

– А сейчас Лорд на органе… надо «стерео» – здесь не слышно орган…

Тут, Юрка, уставший слушать этот «хэвимэтальский» бред, вступил в разговор со своим. Так, просто неся бессмысленную чепуху.

– Юрик! Не мели ерунду!.. Этот концерт – «механическая голова»,.. а вот сейчас «картина твоего дома» – это песня!.. Рейс на ударнике и Блекмар на гитаре! Это 72-й год! Это сколько же лет прошло! – закрыл глаза.

– Сейчас «Вайт шнейк» пойдёт!

– Влад, шнейк – это чёрт, – провозгласил, сворачивавший шнур от утюга, Юрка

– Змея! – Макс оторвался от магнитофона.

– Влад! Шнейк – это чёрт! – настаивал Юрка.

– Эх, классно живём! – тут неожиданно проснулся четвёртый жилец Арсен, – кому рассказать, не поверят! В общаге живём, не в казарме! Картофан сегодня пожарили! Чай пьём! Музыку слушаем7171
  Картошку, экспроприированную в столовой, незаконно жарили обычно в чугунке на местном «комбижире» с использованием электроплитки, хотя все эти предметы «преступления» потом тщательно прятали под полом, либо в иных уникальных «схронах», о большинстве из которых, офицерскому составу было всё же известно. Чай, также незаконно, варили обычно в банках, куда бросали самодельный кипятильник, ловко делаемый из лезвий от бритв, спичек и ниток. Магнитофон также не входил в список допустимых уставом предметов, для личного хранения и пользования курсантами


[Закрыть]!

– Эх, Арсен! Да нас просто никто не поймёт! Кто поймёт всю прелесть этих совершенно простых вещей, кто не испытал лишений!? – Тимофеев спрыгнул с антресоли.

– Мы – пираты! – вдруг провозгласил Юрка, окончательно впавший в ребячество.

– А давай пиратский флаг сделаем! – поддержал Арсен.

– А давай…! А давай ещё чайку сообразим!

– Точно! Я сейчас за вареньем схожу! – за Юркой захлопнулась дверь.

Тут прямо на готовящееся официально запрещённое «подпольное» мероприятие – чаепитие нагрянул парторг батальона.

– Да вы садитесь, садитесь, – он помахал ладонью вниз подскочившим опешившим курсантам, сел сам на край курсантской кровати, – чайком угостите?

– Так точно, товарищ подполковник, угощайтесь, – Арсен налил в армейскую кружку крепкий чай из банки.

Курсанты сконфужено сели, испуганно переглядываясь…

На столе рассыпаны коричневые кругляши пряников, шелестит обёртка пачки печенья. Тут же за скрипом открывающейся двери появился черноволосый курсант крепкого телосложения.

– Разрешите, – смущённо, словно обжегшись, выговорил он и, собравшись, бодрой походкой, с банкой варенья в руках, направился к своей кровати.

(Спиртным здесь, в этой, самой «расп… ской» комнате, никогда и не пахло. Такие мысли даже не посещали эти курсантские головы, как правило. С ролью «запретного плода» вполне справлялся обычный чёрный чай. А что было в других – бог его ведает).

Подполковник, слегка кивнув головой, ушёл куда-то в себя, сделал глоток чая. Помолчал с минуту и спросил у троих курсантов, неловко жующих пряники в присутствии неожиданного высокопоставленного гостя. Один сидел на кровати, двое – на стульях. Все были по пояс раздеты.

– Ну, вот скажите, товарищи студенты, как вас заставить учиться, как подобает, а? – задумчиво спросил, наконец, подполковник…

– Мы не студенты, – обиженно буркнул Арсен.

– Вот я и вижу, товарищи комсомольцы! – подполковник хлопнул ладонью по фуражке.

– Товарищ подполковник, тута и комсомольцев нету, – Тимофеев поднял обиженно глаза на офицера.

– Замечательно! Тогда спрашиваю вас как коммунист коммунистов, учиться-то когда будете настоящим образом?

Курсанты переглянулись…

Наконец наступила тишина. Ночь. Свет погашен в соседнем доме за забором. Все спят. Разве что влюблённые безумцы открывают где-то там, за забором, свой «рабочий день». Курсантская общага четвёртого курса затихла, унялись магнитофоны, развеялся запах жареной картошки, перестали усердно работать кипятильники. Вокруг общаги слышен был топот дежурного по училищу, выполняющего какую-то важную операцию. Доносилось:

– Заходи с тыла! Сейчас будут выпрыгивать!..

Но в 12 комнате всё ещё горела настольная лампа. Долбил перепонки тяжёлый рок, проникая в организм тонкими переборами гитарных струн. Один лежал ничком на кровати, вместо подушки лежал магнитофон. Полузакрыв глаза, он сокращался в такт музыки. Второй, отвернувшись к стене, закрыл глаза и пытался уснуть. Третий лежал на кровати, разглядывая фотографию девушки. Лишь одна кровать, смятая, со сбитой простынею и ещё не успевшей остыть подушкой пустовала. Четвёртый сидел за столом перед учебным пособием по тактической подготовке и писал… Затем он поднялся, устав, взглянул на пиратский флаг, всё же сделанный и всё ещё торчащий из вентиляционного отверстия в стене. И, выразив досаду на тот прискорбный факт, что вся рота предательски спит, вышел в коридор с пустым ведром и запустил его по коридору, которое загромыхало под ленивую ругань однокашников.

– Как вас заставить учиться «настоящим образом»? Я спрашиваю, мать вашу так…!

Следующий день. Шла самоподготовка.

В распахнутые окна струился тёплый воздух. С улицы доносилась жизнь. Звуки свободы, весны. Курсанты сидели, как попало на скамейках, на партах, лениво ожидая гонцов, посланных за мороженным. Некоторые, уткнувшись головами в сложенные на парте руки, спали. Некоторые периодически скапливались у окон, разглядывая случайно проходящих девах. Шла болтовня на темы, какие можно только придумать в такое время. Четыре года отделяло их от первого курса. Тогда перед сессией возникало волнение за сдачу, но каждый надеялся на знания, полученные ранее в школе. И каждый знал, что такое положение у всех. И ожидался только один исход – более-менее успешная сдача или отчисление. Позже, перед сессией каждый понимал, что надеяться не на что, как только на самого себя, удачу и «коллективизм», способный вытащить самых отстающих из безвылазной трясины. Если возникали пробелы, восстановить их казалось невозможно. И тщетны усилия преподов, задающих бессмысленный вопрос о «наличии вопросов». Ведь когда что-то есть в голове, то возникают и вопросы, и жажда знаний. В обратном же случае – ничего не возникает, пустота. Тогда опять успокаивает мысль, что в таком положении есть и другие. Уже поздно хвататься за учёбу в конце семестра. А в начале,.. в начале – армейская муштра, построения и т. д. и т. п. Учёба сама по себе предусматривает творчество, поиск, какую-то свободу в ходе учёбы. Армейская же система предполагает обратное, поэтому крайне не просто среди всей этой муштры получать реальные знания. Что знают об этом свободные студенты, живущие от сессии до сессии лишь молодёжными развлечениями?..

– Влад, ты слышал, говорят, в Глав ПУР7272
  Главное политическое управление – центральный военно-политический орган, осуществлявший партийно-политическую работу в вооруженных силах РСФСР и СССР, существовавший в 1919—1991 годах.


[Закрыть] поступила жалоба от первокурсников. Пишут, что первый курс морят голодом! И это тогда, когда они сейчас пищу получают первыми. А 4-й курс – последним. Хотя, помнишь, в наше-то время это всё было с точностью, да наоборот! Это когда их единственных обслуживают официантки! А раньше официантки были только на 4-м курсе! Это у нас они сейчас должны были быть! А вместо этого официантки у них! Это когда они питаются в кубриках, из покон веков считавшихся привилегией 4-го курса! В то время, когда мы, четвёртый курс, остались там же, где были на первом!

– Дурд-о-ом! Слава богу, нам хоть общагу оставили! А то помнишь, как в прошлом году, когда мы на третьем были, четвёртый курс, ради эксперимента, оставили в казарме, а первый курс в общагу поселили! Так те там до такой степени обурели, что до сих пор это самый разнузданный курс.

– Хорошо, хоть спохватились потом, через полгода всё вернули на круги своя.

– Только слишком поздно. Курс молодого бойца должен быть строгим. Вон вчера Арсен чаю с картошкой радовался! А радовался бы он, если бы он с общаги и расслабона бы свою службу начал! Всё должно быть последовательно. А сейчас этот курс, считай, навсегда загубили! Не будет с них уже толку никогда! Уже ничего с ним не смогут сделать. Когда они в наряд заступают, все вешаются! Что это за офицеры теперь выпустятся в 1990 году, с трудом себе даже представляю!

– Теперь они жалуются на то, что их заставили 50 м идти гусиным шагом, в то время, как мы ежедневно на зарядке делали по 8 км там и по-«гусиному», и по-«змеиному», и по-«лошадиному»! Со всякими хитростями, когда считалось, что пережил зарядку благополучно – значит самое трудное за предстоящий день – позади… Они валят в столовую толпой, тогда, когда мы летели в колонну по одному, и повторяли заходы – выходы по многу раз. Ели максимум 8 минут, минимум – 1 мин. Что успел, то и съел! Выносили заправлять койки на улицу зимой с 4-го этажа в наказание за плохую заправку. Я уже молчу про полевые занятия «на выживание»!.. А сейчас!..

– Что тут скажешь, перестройка!

– Беда, когда «перестроечное творчество» в руках у дураков и бездарей!

– Беда-а-а! Ладно! Где наша не пропадала! Не такое переживали! И её, злодейку, переживё-ё-м!

Дело приближалось к обеду. Длинные «кишки» рот с барабанным боем возвращались в расположение батальона.

– Слушай! А чё, там весь батальон выстроился перед нашей общагой?

– Не знаю. Смотри, они там заходят внутрь в колонну по одному!

– Чует мое сердце что-то неладное!

– А кто-то пиратский флаг-то хоть снял утром?

– Не-а!

– Ка-а-пе-ец! Теперь все наряды наши!..

Батальон в колонну по одному, под дробь барабана шёл на «экскурсию» в расположение 20-й роты, дабы посетить «проштрафившуюся» комнату номер 12!..

Корейский лесоповал

Май 1983 г. пос. Чегдомын, Верхнебуреинской р-н, БАМ.

Тайга.

Багряным цветом багульника пылали сопки. Ещё не было листвы. Но уже тысячи цветов наполнили этот суровый край своим великолепием. Всё благоухало. Корни тысяч растений цеплялись за пяти-десяти сантиметровый слой почвы, в местах по суше, на сопках, превращая его в сплошное сплетение корневищ, которое было невозможно вскопать, да и разрубить обычной тяпкой которое было не под силу.

– Женька! Да не чеши ты как лось! Сбавь ходу чуток! – взмолился упитанный Петька, едва поспевающий за проворным другом. Остановился, снял запотевшие очки, беспомощно пощурился на тут же расплывшийся мир вокруг, вытер пот под переносицей, натёртой до красна дужкой очков.

– Сам ты лось! Ну, ладно, давай, подгребайся быстрее! Жду!

– Женька, а ты вот лучше скажи, ты чё, и правда на Динку запал, что ли? – переводя дыхание, спросил Петька и снова нацепил очки.

– А чё, если и так?

– Да не чё! А мне вот Маринка нравится, – Петька мечтательно поднял глаза к пушистым облакам, плавно скользящим по безмятежной небесной реке.

– Да ладно, а мне вон эта сопка нравится, пошли?! – Женя дёрнул за верх одну из множества тонких берёз, прогнувшихся арками, едва не задевающих землю своими макушками. Не все берёзы здесь вырастали толстыми. А тонкие, так вот гнулись до земли, под весом собственных крон. Берёза закачала укоризненно вслед ходокам молодыми салатовыми почками.

– А Маринка твоя уже знает, что ты по ней сохнешь?

– Не-а, – Петька тяжело вздохнул, – я боюсь, она будет смеяться. Вот ты Динке записку сунул. Теперь вся школа ржёт.

– Да плевал я на них!

– Ладно, пойдём! А то уже скоро темнеть будет! Пора выбираться отсюда!

– Пить охота, Женька! А воды нет!

– Речка, Петька, скоро уже!

Мальчишки спустились с сопки к реке. Быстрой, прозрачной и холодной. Найдя место помельче, они отправились вброд. Ноги в резиновых болотниках осторожно ступали по скользким камням на дне. Ледяная вода пробиралась холодом насквозь, больно сдавливая ледяными тисками ноги. Мальчишки остановились, уперевшись ногами поудобнее, жадно пили, ломящую зубы прозрачную водичку, зачерпывая её ладонями.

– Там корейская дорога. Идём, словим лесовоз! – Петька почти взмолился.

– Что, ноги не тянут? Ладно, потопали! – согласился Женька.

При виде банки тушёнки, корейский лесовоз остановился.

Ребята залезли внутрь. Машина, с прицепом из брёвен, тронулась. Кореец кинул банку с тушёнкой себе в загашник. Его глаза выражали испуг. Он с волнением озирался по сторонам.

– Капитана,.. капитана!!! – худосочный кореец, приставил ладонь к своему горлу, таким образом, объясняя причину своего страха – это был страх перед его начальством, неким «капитана». Он жестами умолял ребят нагнуть свои головы в кабине, так, чтобы редкие случайные встречные корейские машины не засекли ребят в кабине. Мальчишки пригнулись.

– Тяжела жизнь корейцев, – Бедиев смотрел на друга, ковыряясь в носу.

– Не то слово. Хоть у нас здесь им, небось, получше, чем у себя на Родине, я прав, Женька? – Петя снял очки протереть.

– Не то слово. Они многие хотят у нас остаться!

– Так чё не остаются тогда?

– А тут останешься! Я вон слышал, тут один в прошлом году захотел к нам в Союз перебежать. Так его забили свои же до смерти.

– Да ну?

– Точно тебе говорю. Возили по лесоповалам в клетке и лупили палками. Пока не помер. А потом кинули в яму и трактором зарыли.

– Я слышал, они так всех своих хоронят. А дохнут они тут десятками каждую зиму. Одеты-то вон как никудышно для наших мест.

– Да. Наверное. В каких-то кедах, курточках, да кепчёнках ходят. Вместо валенок, унтов, да нормальных шуб и шапок, – Женя украдкой направил свой большой палец в сторону водителя лесовоза, который совершенно ничего не понимал из их разговора.

– Когда они домой едут, то на радостях всё скупают. У нас-то в магазине полным-полно всего! – зажмурившись, произнёс Петька. – Мы для них самая, что ни на есть «заграница»!

– Ага! И сидят потом на корточках под моими окнами. У нас магазин внизу. Из-за коробок самих не видно. А кореец тот, которого забили, пришёл к нашим, просил, чтоб его оставили. Только его выдали назад.

– Как так? Почему?

– Говорят, наши местные власти его прятали, а из Москвы пришёл приказ… Не хотели портить отношения с Кореей…

– Что? Вот так вот безо всякого сожаления, взяли и отдали?

– Да нет, с сожалением. Огромным сожалением. Едва ли не со слезами. Выхода не было. Его сперва прятали долго там, где бы его ни один кореец искать бы не додумался.

– Где это?

– Да в милиции. В КПЗ7373
  КПЗ – камера предварительного задержания


[Закрыть]

– Это в камере? – Петька едва не поперхнулся.

– А ты что думал? А то у нас секретный отель тут имеется! Для него это место раем казалось. Говорят, он ноги целовал, лишь бы там ещё посидеть. Он там жить был готов остаться! Это был для него настоящий санаторий!

– Ну, дела! А ты это всё откуда знаешь? – Петька наклонил подозрительно голову набок.

Но Женя лишь закашлял в ответ на собственный вопрос.

– Да ладно, знаю я,..– Петька проницательно посмотрел на Женьку.

– А ты, Толян, сам-то никому не трепись. Это я тебе так, как другу, по секрету рассказал! Понял!

– Я – могила! – Петька резанул себе ладонью по горлу, как это делал недавно кореец.

Кореец тут же как-то испугался. Глазки забегали. Он что-то нервно заверещал на своём…

Балты

13 ноября – Политбюро ЦК КПСС поставило задачу вывести все войска из Афганистана в течение двух лет.

19 ноября – в СССР принят закон «Об индивидуальной трудовой деятельности», призванный поставить под контроль государственных органов уже реально существующий «подпольный» частный бизнес.

Ноябрь 1986 г. Новосибирское ВВПОУ.

«…Сегодня – 19-е ноября. Позавчера был последний караул! Неужто отходил! Даже не верится! Неужели больше никогда не придётся ходить часовым. Нас менял первый курс. У них это был первый караул. Как они нам завидовали! У них это всё ещё впереди… В городе происходит какое-то безобразие. В Академе в школах комсомольские значки срывают. На уроках почти открыто извращают ход 2-й мировой войны, афганских событий, очерняют Красную и Советскую Армию, оправдывают фашистов, а иногда даже возводят их на пьедестал! Зашевелилась контра,..» – Тимофеев задумался, отложил письмо.

Взял со стола местную газету, и зачитал: «Из директивы А. Гитлера А. Розенбергу о введении в действие Генерального плана «Ост» (23 июля 1942 г.): «…Славяне должны работать на нас, а в случае, если они нам больше не нужны, пусть умирают. Прививки и охрана здоровья для них излишни. Славянская плодовитость нежелательна… образование опасно. Достаточно, если они будут уметь считать до ста… Каждый образованный человек – это наш будущий враг. Следует отбросить все сентиментальные возражения. Нужно управлять этим народом с железной решимостью… Говоря по-военному, мы должны убивать от трех до четырех миллионов русских в год…» Как признают немецкие авторы, «согласно планам РСХА от ноября 1941 г., должны были быть депортированы на Восток или умерщвлены 31 млн. человек «инородного (от «истинных арийцев» населения». Для 14 млн. «инородцев» планировалось будущее рабов. В дальнейшем речь шла о том, чтобы подавляющее большинство населения уничтожить или обречь на голодную смерть». По этому плану на «восточные земли» нацисты хотели переселить 10 млн. немцев, а оттуда выселить в Сибирь 30 млн. человек, причем не только русских. Многие из тех, кто прославляет гитлеровских пособников как борцов за свободу, в случае победы Гитлера также подлежали бы депортации. За Урал предполагалось выселить 85% литовцев, 75% белорусов, 65% западных украинцев, 75% жителей остальной Украины, по 50% – латышей и эстонцев. Крым же должен был стать «чисто арийской» территорией под названием Готенгау. Туда фюрер хотел переселить своих любимых тирольцев, освободив Крым от тех же крымских татар… «Чтобы избежать в восточных областях нежелательного для нас увеличения численности населении… мы должны сознательно проводить политику на сокращение населения. Всеми средствами пропаганды… Наряду с этим должна быть развернута широчайшая пропаганда и распространение противозачаточных средств… Аборты ни в коей мере не должны ограничиваться…» – Тимофеев отложил газету. Смеркалось и читать становилось тяжело. Он посмотрел в темнеющее окно комнаты курсантского общежития, зажёг свет настольной лампы и продолжил писать.

«Странно, когда люди, должные по планам Гитлера умереть, сегодня его же и прославляют. Больно на это смотреть. Я думаю, что особенно больно ветеранам, кто пережил весь этот ужас! Конечно, не все ветераны были на нашей стороне. Но потомки фашистских пособников могут лишь нести тяжкое бремя этой памяти, искупая всей своей жизнью грехи своих предков, а не наоборот! Хотя они-то ни в чём не виновны! Но их же никто и не винит. Однако, видимо, некоторым хочется не просто реабилитироваться, но и взять «реванш» и не только оправдать, но перевернуть, а то и переписать, или даже повторить или исправить историю! А что о тех, чьи предки пострадали от рук фашистов, то им вообще нет никакого ни мотива, ни оправдания, кроме собственного взрощенного в себе человеконенавистничества. Ладно, теперь о другом.

Была недавно короткая однодневная войсковая практика. Здесь, в Новосибе. Проводил политзанятие у солдат в дембельской группе. Меня сразу предупредили, что группа будет тяжёлой. Даже ротный к ним не суётся. Предпочитает не рисковать своим авторитетом. А-то как пошлют… куда подальше. Другие бойцы увидят, что ротный бессилен, то, что ему тогда делать-то с остальными? Его все тогда посылать будут. Интересно, что там были в большинстве Прибалты. Между собой, даже в присутствии других – только на родном общаются, хотя русский отлично знают, но говорить не хотят. Чаще придуриваются, что не понимают. Им ничего не надо. Всё им пофигу. Прямо на занятиях делают бумажных лягушек, играют спичками, пишут письма, спят и т. д. Даже их ком полка для них нуль, но построить их, то есть собрать в кучу и привести хоть как—то в чувство может только он. Правда, мою команду «встать», как я вошёл в ленкомнату, выполнили. Хотя и без энтузиазма. Ничего, бывало и хуже. А так, в индивидуальной работе они не такие уж и трудные, всё понимают. Даже читают газеты. Других заставлять приходится, а эти сами читают! Окончили все по одному курсу институтов. Все – деды. С такими солдатами, которые завтра станут уже гражданскими работать бесполезно. Но читают они с удовольствием, особенно на своём родном. Главное – их заинтересовать. Подсунуть что-нибудь интересное. Вести себя с ними нужно строго, иначе сядут на шею. Говорить – только без листка и интересное. Иначе будут спать. Не орать, но и не нянчиться. Вот так! … Не любят они ни политзанятия, ни комсомольские собрания. Что поделать. Как показывает опыт, большинство людей ненавидит собрания. Как их не сокращать, их всегда будет «слишком много» и они всегда будут идти «слишком долго»! Однако человек, при всем своём, даже сильно выраженном эгоцентризме, есть социальное существо. Он привык развиваться в социуме, даже самый замкнутый в себе нуждается в общении, в оценке. Именно через собрание человек имеет возможность почувствовать себя частью целого, частью коллектива. Именно на собрании людей, происходит обмен знаниями, профессиональная самореализация, общественная оценка, равной которой в деле мотивации нет! А иногда там случается и факт общественного порицания… Армейский, как и трудовой коллектив без собраний неполноценен, скорее, это и не коллектив вовсе, а просто – группа людей, делающая каждый своё дело вопреки другим и коллективу в целом. Люди в таком сообществе чувствуют себя неполноценно, испытывают беспокойство и демотивацию, не объединяются общим духом и общими ценностями. Решение оперативных задач коллективом в таких условиях также становится затруднительным! Страдает взаимодействие и слаженность действий каждого. Однако даже в таких условиях редко кто-то осознаёт истинные причины происходящего, продолжая высмеивать «по шаблону» собрания, проходящие, например, в соседней роте, не связывая их никак с одной из причин возможной успешности последней! Естественно, что всему есть мера разумного и грань целесообразного! В том числе и собраниям, дабы не уподобиться «прозаседавшимся»! Да и собрание сборищу рознь! Здесь, как и везде, ещё очень мало просто «назваться груздем»!..

– Рота-а! Строиться на улицу! – раздалась команда в расположении.

Рота медленно выстраивалась в колонну по три по учебным группам перед казармой. Белый свежий снег покрыл пространство вокруг. Тут вдруг прилетел один снежок со стороны курилки стоящей под углом казармы, где обитали второкурсники, потом другой влепился прямо в шею «замка» первой учебной группы.

– Снежки к бою! – курсанты дружно кинулись лепить белые шарики. Через мгновение десятки белых «снарядов» летело в сторону вероломно напавшего «неприятеля». Всех переполняло радостное воодушевление от слаженных действий роты.

В ответ полетела туча снежков второкурсников.

– Первая группа! Обойти с правого фланга! Вторая группа – с левого! Третья группа – зайти в тыл! – появился круглолицый старшина и тут же включился в это детское безрассудство. Четвёртая группа осталась сдерживать боевой натиск армады неприятеля. Остальные – ударив внезапно и слаженно, обернули тех в бегство, где их добивала беспощадно, зашедшая в тыл третья группа. И тут четвёртая группа, держащая оборону по фронту, перешла в решительную атаку, соединив свои усилия с остальными, увенчав сокрушительный «наголову» разгром «неприятеля», в панике бегущего к дверям казармы, кто куда, добиваемого градом снежков в спины!

– Будут знать, как к третьему курсу задираться! – двадцатая рота пылала радостью горящих пунцовых щёк победителей.