Текст книги "Клоунада"

Глава шестая

Я провел у Сибил Нортон еще какое-то время и задал ей еще несколько вопросов.

В отель вернулся около семи вечера. Разделся, вымылся и переоделся. Знай я, что случится позже, мне следовало бы все сделать по-другому. Возможно, я залез бы под одеяло или под кровать и носа бы оттуда не высовывал.

У меня оставалось немного свободного времени до прихода Ледока, поэтому я лег и полистал книгу Сибил Нортон. «Таинственное происшествие в Пайлзе».

Одна компания собралась на выходные в английском особняке недалеко от побережья Девона. Среди гостей оказался знаменитый французский частный сыщик Пьер Рейнар, старый друг хозяйки дома, леди Петтигрю. Гости распивают коктейли, рассуждают о разных умных вещах, и ничего особенного не происходит – до ужина, когда лорд Петтигрю, бездыханный, падает лицом в клубничный шербет. Все думают, что с ним случился сердечный приступ, – все, кроме Рейнара, который много чего повидал на своем веку. Он осматривает тело и обнаруживает в ухе умершего крошечную стрелу с оперением. Когда появляются местные полицейские, они, конечно, ни в чем не могут разобраться, так что Рейнар берет дело в свои руки и все выясняет. Его приятель Кипперс, от чьего имени ведется рассказ, ходит за ним по пятам и восхищается его методами. Тем временем старший инспектор, которому вовсе не хочется, чтобы вся слава досталась Рейнару, пытается сам разобраться в деле и опередить Рейнара…

К тому времени, когда я вышел из номера и спустился вниз, чтобы встретиться с Ледоком, Рейнар и Кипперс уже допрашивали в оранжерее юную мисс Петтигрю. А старший инспектор опрашивал слуг.

Я бы поставил на Рейнара. Уж больно он был хорош!

– Здесь нет протокола вскрытия гостиничного портье, – заметил я.

Ледок пожал плечами.

– Так вскрытия и не было. Несчастный случай, топ ami. Из полицейского отчета вы узнаете, что есть много свидетелей, и они видели этого портье незадолго до смерти. Он был в стельку пьян. Ему бы держаться подальше от берега. Но у него явно не хватило ума.

Мы сидели снаружи под навесом в баре под названием «Купол», на бульваре Монпарнас. Вечер выдался ясный, но прохладный, поэтому между столиками стояли маленькие угольные жаровни, чтобы посетители не замерзли. Ледок потягивал свой рикар. Я – скотч. А филер, который шел за нами от самого отеля, потягивал пиво. Он сидел метрах в восьми от нас за одним из крайних столиков. На этот раз филер был другой, и, как отметил Ледок, тоже в плохом костюме.

Мы разложили на столике переводы отчетов, которые передал нам префект Лагранд. Я просматривал их, подсвечивая себе спичкой.

Из полицейского следственного отчета я мало что узнал, зато кое-что выяснил из протокола вскрытия тел Ричарда Форсайта и Сабины фон Штубен. Форсайт и женщина действительно занимались сексом перед смертью. У Форсайта в крови было обнаружена большая доза алкоголя, а вот в крови женщины его почти не было. Между тем в обоих трупах были найдены следы кокаина.

Однако протокола вскрытия гостиничного портье среди бумаг не оказалось.

– Анри, – сказал я, – Форсайт позвонил из номера отеля «Великобритания». Это тот самый парень, который потерял учетную запись об этом звонке. А через неделю его нашли в Сене. Его тело должны были вскрыть.

– Должны, – согласился он, – но не вскрыли. Спросите завтра об этом инспектора.

– Непременно.

– Кроме того, попросите его подтвердить слова Сибил Нортон. Если она говорит правду, то она слышала тот самый выстрел, от которого погиб мсье Форсайт.

Я положил бумаги на стол и откинулся на стуле.

– А может, она сама и стреляла.

– Ну конечно, – резонно рассудил он. – Она выстрелила ему в голову, потом попросила закрыть за ней дверь на задвижку.

Я улыбнулся.

– На вашем месте, Анри, я не придавал бы такого значения двери.

– Тогда почему… смотрите, это Ман Рэй и Кики. Славная парочка. Он американец, но вполне внятно говорит по-французски. Она, разумеется, француженка. Манекенщица. Знаете, у нее на лобке совсем нет волос.

– Нет, – сказал я, – не знаю. Чем же они прославились?

Наблюдая за парой, вернее, за ее женской составляющей, он улыбнулся.

– Своей знаменитостью. – Он снова повернулся ко мне. – А разве дверь вас не смущает?

– Не очень, – пояснил я, – она и не была заперта на задвижку. Сибил Нортон призналась, что она знакома с Лаграндом. Призналась она и в том, что звонила ему в день убийства. А в полицейских отчетах ее имя не упоминается потому, что Лагранд покрывает ее. Скрывает тот факт, что она там была.

– Скрывать еще куда ни шло, но покрывать убийцу?

– Вы думаете, такое невозможно?

Ледок призадумался, поглаживая бородку.

– Non, – наконец сказал он. – Только не мсье префект. Он сам мог запросто придумать историю о задвижке. Или приказал инспектору, который вел это дело, и тот указал на эту деталь. И если он в самом деле покрывает мадам Нортон, тогда понятен его интерес к нашим хождениям. – Он взглянул на человека, шедшего за нами по пятам от самого отеля. И нахмурился. – Но какая у него может быть на то причина?

– Может, он в нее влюбился.

– В мадам Нортон? – Он недоверчиво сморщился. – Она привлекательная женщина, топ ami, но не из тех, кто сводит мужчин с ума. К тому же у вашей теории есть еще один изъян.

– Зачем Сибил Нортон убивать Форсайта?

– Вот-вот. Из ревности? Она ревновала его к этой немке?

– Вряд ли. Она ей не нравилась, верно. Но я не думаю, что она была настолько влюблена в Форсайта, чтобы ревновать.

– Она не знала о связи мсье Форсайта с Астер Лавинг?

– Она сказала, что никогда о ней не слышала. – Среди прочего я спросил ее и об этом, перед тем как от нее ушел.

– Зачем тогда ей понадобилось его убивать?

– Не знаю. Может, она потребовала назад свои стихи, а Форсайт отказался.

Ледок улыбнулся.

– Она же писательница, дружище. Наверное, она могла бы убить его, откажись он напечатать ее стихи. Но за то, что он собирался их издать? Не думаю.

– А что, если она передумала, испугалась, что читатели узнают, кто их написал?

– Но будь так, если стихи – настоящий мотив убийства, зачем она тогда вообще упоминала о них в разговоре с вами? А Роза Форсайт о них говорила?

– Нет, хотя Нортон об этом не знала.

– Но если мсье Форсайт не хотел возвращать ей стихи, зачем ему было приглашать ее в отель… Ах! Это Нэнси Канар. Из семьи судовладельцев. Очень богата. И привлекательна, а?

– Да.

– Ее так и тянет к неграм.

– Да?

– К великому сожалению, – добавил он.

– Сожалеете, что вы не негр?

Ледок засмеялся.

– Точно. – Он снова засмеялся и взглянул на меня с одобрением. – Думаю, ваши родители тоже были французы, топ ami. Причем оба.

Я улыбнулся.

Он отпил глоток своего рикара и поставил стакан на стол.

– Итак. Если мсье Форсайт решил не возвращать мадам Нортон ее стихи, зачем он пригласил ее в отель?

– А если не приглашал? Тогда, выходит, она сама его выследила. Ледок поднял брови.

– Вот как. – Он откинулся назад и задумчиво поджал губы. – А может, он позвонил мадам Нортон прямо из номера.

Теперь я призадумался.

– Но с какой стати он ей звонил?

Ледок пожал плечами.

– Понятия не имею.

– Я тоже. Предположим, просто как вариант, что она его выследила.

– От самого дома Форсайтов?

– Ну да. Впрочем, не имеет значения. Выследила, и все. Предположим также, что она поступила хитро. Допустим, у нее был с собой пистолет Форсайта.

– Как вы до такого додумались?

– Она же побывала в библиотеке Форсайта за неделю до его смерти. И знала про пистолет. Знала, как и все, что он каждый божий день твердит о самоубийстве. И она решила взять пистолет.

– Довольно хитроумный ход с ее стороны.

– Она же сочиняет детективы. И довольно ловко подставила своего мужа.

– Верно. Тут я согласен. Она способна на любую хитрость. Поэтому вы и решили, что она могла выследить Форсайта и не ответила на его телефонный звонок. Да? Значит, по вашей теории, она спланировала все заранее, решив не ждать, когда Форсайт ей позвонит.

– Ну да.

– И мсье Форсайт за целую неделю так и не заметил, что у него пропал пистолет?

– Не знаю, – признался я. – Надо спросить у его жены.

– Ясно. Мадам Нортон следует за мсье Форсайтом до отеля. А что потом?

– Потом появляется Сабина фон Штубен. Нортон понимает, что немку нельзя оставлять в живых, поскольку она видела ее в номере, вот она и убивает ее.

– А потом они с мсье Форсайтом сидят два часа в номере, прежде чем она решает укокошить и его.

– Возможно, Форсайт пытался ее отговорить.

– Понятно. – Ледок вскинул брови. – Думаете, ваша теория звучит убедительно?

– Не очень.

Он засмеялся.

– Я тоже так думаю, топ ami. Почему вы пытаетесь убедить себя в виновности Сибил Нортон?

– Ничего я не пытаюсь. Наоборот, стараюсь исключить ее из круга подозреваемых.

– Похоже, у вас пока не очень получается.

– Верно.

Он улыбнулся.

– Пойдемте поищем, где поужинать.

Ледок взял у официанта счет, а я заплатил за выпивку.

Поужинали мы на другом берегу реки, недалеко от Оперы. Ресторан был красивый и элегантный: полированное дерево, изящная драпировка, белые льняные скатерти, свечи. Я заказал блюдо под названием carré d'agneau à la Bordelaise,[33]33
  Котлета из ягненка по-бордоски (франц.).


[Закрыть] a на самом деле – обыкновенные ребрышки ягненка, и fenouil cru en salade, сырой сладкий укроп под анчоусовым соусом.

Ледок заказал себе côtes de veau en casserole à la Dreux.[34]34
  Тушеная телятина на ребрышках по-дрёйски (франц.).


[Закрыть]

– Берете большую телячью котлету, – объяснил он, когда ушел официант. – Нашпиговываете ее маринованным языком и трюфелями. Затем слегка обжариваете с обеих сторон на сливочном масле, пока она не прожарится. Потом укладываете на тарелку вместе с garniture financière.[35]35
  Гарнир из грибов (франц.).


[Закрыть] Он делается из куриных кнелей, петушиных гребешков и грибов, все аккуратно перемешивается с sauce financière.[36]36
  Грибной соус (франц.).


[Закрыть] Разумеется, соус готовится заранее – из нарезанной ветчины, грибов, трюфелей и мадеры.

– Петушиные гребешки, – заметил я.

– Да. Найти их все труднее и труднее.

– В самом деле?

– Теперь зачастую цыплят забивают раньше, чем у них отрастают гребешки.

– Надо же.

Ледок взглянул на меня и улыбнулся.

Еда была вкусной, вино – тоже достойно всяческих похвал. Это было «шато-марго» 1920 года разлива. Молодое, как заметил Ледок, но многообещающее.

Человек, следивший за нами, сидел в дальнем углу напротив. Не знаю, что он там себе заказал, но ему, судя по выражению его лица, нравилось. Пил он пиво, и тоже как будто с удовольствием.

Во время ужина говорил практически только Ледок. Я узнал, как готовить лягушачьи лапки à la meunière,[37]37
  В кляре (франц.).


[Закрыть] свиную вырезку с фисташками, индюшачьи потроха à la bourguignonne[38]38
  По-бургундски (франц.).


[Закрыть] и crêpes suzettes.[39]39
  Блинчики по-сюзски (франц.).


[Закрыть] Мне бы все это, конечно, очень пригодилось, вздумай я сменить профессию.

Мы не возвращались к делу до тех пор, пока нам не принесли кофе и бренди.

– Однако тут вот что пришло мне голову, – сказал Ледок. – Насчет мадам Нортон.

– Что именно?

– Если она действительно как-то связана со смертью мсье Форсайта, зачем ей было вам рассказывать, что она была в отеле, когда раздался выстрел?

– Возможно, она боялась, что Роза Форсайт что-нибудь расскажет. Например, о том, что она ей звонила и сказала, что Ричард и фон Штубен мертвы.

– Но если бы она убила мужа…

– Верно. Зачем было звонить Розе? Я не знаю. Может, из чувства вины?

– Настолько сильного, что она была готова рисковать?

– Может, она смотрела на все по-другому. Поговорила с Лаграндом. Тот обещал ей свое покровительство. И пока расследованием занимались только парижские полицейские, ей нечего было опасаться.

Ледок кивнул.

– И все-таки кое-что меня волнует. Те два часа, что прошли между смертью фон Штубен и мсье Форсайта.

– Согласен. Меня это тоже волнует.

После ужина мы пошли на запад по бульвару Капуцинов, мимо здания Оперы, освещенного, как новогодняя елка, и свернули на узенькую улицу Капуцинов.

«Дыра в стене» оказалась именно тем, на что и указывало ее название, – тесным, забитым посетителями помещением с низким потолком и в клубах табачного дыма. За изрядно помятой оцинкованной стойкой, тянувшейся во всю длину пивной, метров на двенадцать, висело высокое зеркало с позолотой – благодаря ему помещение казалось шире, чем на самом деле, а кроме того, посетители, глянув в него, могли вовремя заметить, что кто-то подкрадывается к ним сзади.

Затхлый запах сигарет и сигар смешивался с запахом пота и старого пива и тяжелым ароматом дешевых духов. Несколько шатких деревянных столиков, полностью занятых, жались к деревянной обшивке стен, выкрашенных в цвет засохшей крови. Доски пола скрывались под толстым слоем опилок. Некоторые половицы под моей поступью прогибались.

В пяти минутах ходьбы, всего в двух кварталах отсюда элегантно одетые горожане вкушали телячьи котлеты, фаршированные трюфелями. Большинство же здешней публики, и мужчины, и женщины, выглядели так, будто они и в глаза не видели телячью котлету, не говоря уже о трюфелях. Глядя на некоторых посетителей, можно было подумать, что они вообще никогда не видели пишу.

Мы с Ледоком примостились за стойкой и заказали выпивку – коньяк.

– Не надейтесь, – заметил Ледок, – что жидкость в бутылке хотя бы отдаленно соответствует надписи на этикетке.

Бармен поставил стаканы на стойку, и Ледок спросил его о чем-то по-французски. Я разобрал только имя – Рейли. Бармен покачал головой и что-то сказал в ответ.

– Четыре франка, – перевел Ледок. – Он говорит, Рейли еще не появлялся.

Я порылся в кармане и выложил на стойку четыре франка.

Кто-то похлопал меня по плечу.

Он был низенький и тощий, в длинной шерстяной пехотной шинели, потрепанной и сплошь заляпанной, и в рубашке, которая потеряла белизну еще в военное время, а может, и раньше. Ввалившиеся щеки были черными от щетины, а глубоко посаженные водянистые серые глаза обрамлены красными ободками. Выглядел, может, лет на двадцать пять, и казалось, до тридцати ему никак не дотянуть.

– Вы же американец, верно? – спросил он. Судя по его дыханию, выпивка, которую он держал в руке, была далеко не первой порцией за сегодняшний день.

– Да.

– Я тоже, приятель. Джимми Джепсон. – Он поставил стакан и протянул мне руку. – Давай пять.

– Фил Бомон, – отрекомендовался я и пожал ему руку. Она была горячей и влажной, как будто его лихорадило. – А это Анри Ледок.

Джепсон отпустил мою руку и протянул свою Ледоку.

– Приятно познакомиться.

– Я тоже рад, – сухо ответил Ледок. Он пожал ему руку и тут же отпустил.

Джепсон повернулся ко мне.

– Надо держаться вместе, да? – сказал он. – Нам, американцам.

– Да.

– Особенно в чужой стране, верно говорю?

– Да, особенно в чужой.

Он повернулся к Ледоку.

– Я не хотел никого обидеть, mohnaymee.[40]40
  Искаженная форма французского обращения «mon ami» – дружите, приятель.


[Закрыть]

– Я и не обиделся, – с напряженной улыбкой сказал Ледок.

Джепсон снова повернулся ко мне.

– Так что привело тебя в этот развеселый город, приятель?

– Дела. А вас?

Джепсон пожал плечами.

– После войны я вот решил остаться. Здесь, в Париже. – Скорее всего, он околачивался здесь и во время войны, когда стал дезертиром. – Столько возможностей для умного парня.

– Угу.

– Дало в том, что я слышал, как ваш друг говорил с Филиппом. – Он дернул головой в сторону бармена. – Вы ищите Джона Рейли, верно?

Я кивнул.

– А вы его знаете?

– Мы с Джонни, да мы с ним вот так, – сказал он и поднял руку, скрестив указательный и средний пальцы. Потом опустил руку, поставил локоть на стойку и наклонился ко мне. Когда он заговорил, слова слетали с его губ вместе с влажным, густым облачком перегара – Все, что вы хотите от старины Джонни, приятель, могу для вас сделать и я. Все что угодно, улавливаете?

– Мне нужно кое-что разузнать.

– Разузнать, – повторил наш новый знакомый, дыша на меня перегаром. – Считай, тебе сегодня подфартило, приятель. У меня этого Добра навалом.

– Вы знаете человека по имени Ричард Форсайт?

Джепсон призадумался.

– Того богача? Педика? Конечно, знаю. Он раза два появлялся здесь с первоклассной дамой. Красоткой. Кто-то сказал, это его жена, но, по-моему, вранье. Точно говорю.

– Значит, вы его здесь видели?

Джепсон посторонился и взглянул на меня из-под опущенных бровей.

– А я что говорю? Видел с этой самой немочкой. Фон как-там-дальше. Фон Дурой. – Он ухмыльнулся, обрадовавшись собственной шутке. – Подружкой Джонни.

– Сабиной фон Штубен? – удивился я. – Она была подружкой Рейли?

– Ну да. Она постоянно туг бывала, торчала с Джонни, до того как стала якшаться с этим педиком. Я слыхал, он дал дуба. Педик несчастный.

– Верно.

– Ага, я точно слышал. Говорили, его кто-то кокнул.

– Даже так? А каким образом, не сказали?

Джепсон взглянул на меня и моргнул.

– А вам-то зачем знать?

– Интересно.

Он хитро ухмыльнулся.

– Да? Правда интересно? Или просто чтоб языком почесать?

Я полез в карман и достал пачку франков. Отсчитал пятьдесят, положил их на стойку, остальные сунул обратно. Он так внимательно за мной наблюдал, как будто я показывал ему фокус, которого он никогда раньше не видел, и ему ужасно хотелось понять, как оно делается.

Когда я закончил, он отвернулся от денег, потом снова взглянул на них. Вероятно, решил, что не успеет схватить деньги и смыться, прежде чем я сцапаю его и ему станет больно. И он небрежно сказал:

– Значит, не хотите говорить, почему вас интересует это парень?

– У меня были с ним дела. Года два назад.

– Какие дела?

– Химикаты.

Он тупо смотрел на меня несколько секунд, потом снова хитро ухмыльнулся.

– И теперь вы ищите кого-нибудь еще, я правильно понял? Для деловых отношений?

– Вот именно. Так что там за история про то, как его прикончили?

Джепсон снова взглянул на деньги, потом на меня.

– Берите, – сказал я.

Он протянул руку через стойку, схватил банкноты и сунул их в карман шинели. Затем повернулся и небрежно положил обе руки на стойку. Те из присутствующих, кто этого не видел и не понял, что происходит, наверняка были слепые. Он поднял стакан, отпил глоток и снова поставил на стойку. Затем наклонился ко мне.

– Слыхал я, – заговорил он, едва разжимая рот, – на него катили бочку какие-то шишки.

– Кто?

– Почем мне знать. Очень важные, так я слыхал.

– И почему же они катили на него бочку?

– Он собирался расколоться, так я слыхал. Понимаете, правительство об этом знало. Ну, что его укокошили. Конам велели держаться в стороне, так я слыхал.

– Расколоться, говоришь? – спросил я.

Джепсон повернулся ко мне, и вдруг лицо у него застыло.

– Джимми, дружок, – раздался у меня за спиной глубокий музыкальный голос с ирландским акцентом. – Как поживаешь?

– Привет, Джон, – сказал Джепсон. И улыбался так широко, что, казалось, его рот того и гляди разорвется. – Как делишки?

Я обернулся.

Мужчине было лет за сорок, высокий, под метр девяносто, крупный, грузный, в добротном шерстяном пальто. Отвороты у пальто бархатные, в петлице – бутоньерка с красной розой. Красивый, цветущий, он выглядел так, будто получал от того и другого большое удовольствие. Густые темные волосы с проседью разделены слева на пробор, лоб высокий. Темно-карие глаза ясные, щеки полные и румяные – результат здоровья и ирландского виски, улыбка довольная, как у кардинала, который только что поддержал вновь избранного папу.

– Тут двое ребят пришли с тобой повидаться, Джон, – живо сообщил Джепсон, причем слова у него набегали друг на друга, как вагоны скоростного поезда. – Я их тут развлекал, пока тебя дожидались.

– Молодец, Джимми, – сказал здоровяк, все так же весело улыбаясь. И хлопнул Джепсона по плечу, отчего тот сразу стал еще меньше ростом. Поморщился, хотя и продолжал улыбаться.

– Ты парень свой, – сказал здоровяк и впился пальцами Джепсону в плечо. Тот перестал улыбаться и посмотрел на руку.

Крупный мужчина повернулся к нам и указал розовым пальцем на Ледока.

– А вас я знаю. Ледок, верно? – Он просиял и сказал что-то веселое по-французски.

Ледок улыбнулся и ответил, тоже по-французски.

Все так же сияя, здоровяк повернулся ко мне.

– А вот вы кто? Кажется, не имел раньше удовольствия вас знать.

– Фил Бомон, – сказал я.

Он протянул мне большую ручищу. Я даже удивился, что он не стал демонстрировать, какой он большой и сильный. Наверное, он думал, что в этом нет необходимости.

– Джон Рейли, – сказал он. Отпустил мою руку и ухмыльнулся. – Бомон, да? Французская фамилия, но вы ее как-то не так произносите. Американец, угадал?

– Угадали.

– Рад слышать. И видеть соотечественника на здешних берегах. – Он повернулся к Джепсону и одарил его сияющей улыбкой. – Джимми, малыш, шел бы ты отсюда. Мы с тобой потом поболтаем, а?

Джимми и так был бледный, а сейчас и вовсе стал белее мела. Он попробовал еще раз улыбнуться, но улыбку унесло, как хлипкую маску на ветру, и она тут же сменилась отчаянием.

– Джон, я болтал с ними, только чтобы время скоротать, можешь их спросить…

Все еще улыбаясь, Рейли протянул руку и сжал Джимми левое предплечье.

– Джимми, Джимми. Ты все болтаешь, дружок, а я терпеть не могу болтунов. – На руке Джепсона вздулись вены – как тонкие упругие черви извивались они под пятнистой кожей. Над рукой и под нею складки на шинели Джепсона сделались глубже, и он зашипел, втягивая воздух.

Рейли не ослабил хватку.

– Глазом не успеешь моргнуть, – сказал он, – как начнешь плакать. А от твоих слез, надо сказать, мне совсем станет тошно.

Тут он отпустил Джепсона. Джимми покачнулся. Правая рука потянулась к левой, где еще остались вмятины от пальцев Рейли.

Уже без всякой улыбки Рейли повернулся спиной к бару и прислонился к стойке. Уперся каблуком огромного ботинка в подножку стула, пристроил оба больших локтя на стойке, указал большим пальцем на дверь. И посмотрел на Джепсона сверху вниз, как отец на любимого сына. – Даю тебе фору, малыш. Так что не зевай.

Джепсон перевел взгляд с Рейли на меня, с меня на Ледока и затем снова на Рейли. Тот слегка кивнул в сторону двери. Джепсон втянул голову в плечи и бойко зашагал в указанном направлении.

Рейли задумчиво смотрел ему вслед. Он дождался, пока Джепсон скроется за дверью, потом повернулся ко мне и грустно улыбнулся.

– Знаете, он плохо слушается. Видите ли, беда в том, что ему некуда идти.

– Вижу, – заметил я, – насколько сердечно вы о нем заботитесь.

Рейли тупо смотрел на меня несколько секунд. Затем снова ухмыльнулся. Медленно убрав один локоть со стойки, а ногу с подножки, он оттолкнулся от стойки и повернулся лицом ко мне. Положил свою большую левую ладонь на правое предплечье и сказал:

– Ты не у себя дома, Фил, откуда тебе знать, что здесь творится. Хочешь, растолкую. – Он небрежно махнул левой рукой, убрав ее со стойки. – Это все мое, понимаешь. Я не владелец, во всяком случае но бумагам или по закону, но все равно это мое. И принадлежит мне. – Он кивнул на других посетителей. – И они тоже. Я щелкаю пальцами, они подпрыгивают. И это здорово, Фил. Такой у нас порядок. И дисциплина. Понимаешь, о чем я?

– Само собой. Ведь ты все так толково объясняешь.

Рейли улыбнулся. Глаза сверкнули. Он наслаждался произведенным впечатлением.

– Порядок нужен, Фил. Ведь без него мы хуже диких зверей в лесу. Усекаешь?

– Еще бы.

– А что происходит, Фил, когда кто-нибудь, вроде малыша Джимми, начинает распускать язык с чужаками? Плохо это, Фил. Совсем плохо. Нехороший пример остальным, Фил. И чтобы все исправить, видишь ли, я должен все вернуть на свои места и показать это на примере Джимми. Мне это не по душе, Фил, могу поклясться на Библии, что это не доставляет мне удовольствия, но приходится.

– Он не сказал нам ничего такого.

– Да не в этом дело, неужели не ясно? – Его румяное лицо потускнело. – Он переступил черту уже тем, что открыл рот перед вами. – Рейли покачал головой. – А ты и твой друг, маленький лягушатник, к сожалению, ему потакали.

Я кивнул.

– Я тебя понимаю.

– Я всего лишь хочу сказать, здесь нет ничего личного. Знаешь, меня бы ни капельки не удивило, если бы, скажем, в другой жизни мы с тобой лучше узнали друг друга…

Я не видел смысла в том, чтобы дать ему закончить. Мы оба знали, куда это приведет.

Наверное, Рейли обладал хорошей реакцией, но он с таким увлечением меня стращал, что я застал его врасплох. И со всей силой нанес ему хороший удар правой прямо в горло. Глаза его расширились, он издал булькающий звук и схватился за свой кадык, а я поднял левую ногу и вмазал ему в челюсть, вложив в удар все свои силы.

Голова у Рейли дернулась в сторону, но он устоял на ногах, поэтому я от души вмазал ему коленом в пах – он согнулся, я схватил его за волосы, прижал к стене и принялся колотить головой о панель. Деревянная обшивка треснула, под трещиной проступила каменная кладка, Рейли тихо вздохнул, как человек, припомнивший ушедшие радости давно минувших дней, и как мешок рухнул на пол.

Все это произошло за какую-то секунду или две. Когда я резко обернулся, никто из посетителей даже не шелохнулся.

Но это продолжалось недолго.

Из-за ближайшего столика поднялись трое громил и разом набросились на меня.

* * *

Сен-Пья, Франция

10 мая 1923 года

Дорогая Евангелина!

Со времени моего последнего письма события развивались так быстро, что я, право, не знаю, с чего и начать.

Как ты догадываешься по адресу в правом углу, теперь я в Сен-Пья, маленькой деревушке километрах в двадцати пяти от Шартра. На самом деле мы (семейство Форсайтов и я) живем в полутора километрах или около того от деревни. «Прелестный маленький château[41]41
  Замок (франц.).


[Закрыть]», о котором говорила Maman Форсайт, на самом деле оказался едва ли не самым настоящим замком на полпути к вершине лесистого холма. Из моей комнаты в башне (настоящей башне!) открывается потрясающий вид на высокие, похожие на свечи, цветущие каштаны, а дальше, через широкую долину, – на реку Эр, отливающую синевой ленту, плавно вьющуюся по зеленым полям и темным ольховым рощам. То там, то здесь на фоне всей этой зелени стоит фруктовое дерево, покрытое вуалью из цветов, – белых, кремовых, розовых. Красотища просто изумительная, Ева, прямо как в сказке.

Кстати, о сказках. Я познакомилась с графом и его сестрой Эжени, которые тоже произвели на меня потрясающее впечатление. Завтра мы с Эжени направляемся в Париж: и остановимся там на ночь в загородном доме графа на острове Сен-Луи. А в воскресенье я, разумеется, отправляюсь на маскарад на виллу графа в Шартре. Вот так. Но какая же тоска эти бесконечные переезды, ты не находишь, Ева?

После нашего приезда сюда я уже успела вместе с детьми подняться на узкую колокольню шартрского собора; я прочла маленькую и совершенно изумительную книгу, изданную Ричардом Форсайтом, – сборник рассказов, написанных каким-то Эрнестом Хемингуэем; я гуляла по лесу вокруг chateau, томно вздыхала в романтических позах и собирала букеты диких цветов, подобно какой-нибудь неуемной простушке.

Но, зная свою Евангелину, я понимаю, что графы с их сестрами интересуют ее куда больше, чем полевые цветы. Итак, переходим к le comte.[42]42
  Граф (франц.).


[Закрыть]

Они вдвоем появились здесь вчера, ближе к ужину. Мелисса и Эдвард сидели у себя комнатах. Maman с господином Форсайтом – в гостиной на диване, а нянька с Нилом – в креслах. Думаю, няне позволили задержаться после ужина и кофе только потому, что недавно прибывший господин Форсайт пожелал оценить их новое семейное положение. Как банкир-на-весь-мир, господин Форсайт знает толк в оценках.

Он выглядит так, как и должен выглядеть, по идее, богатый банкир-на-весь-мир. Розовощекий, слегка располневший, в твидовом костюме. Ему лет пятьдесят пять, а ростом он под сто семьдесят сантиметров. (Отчего выглядит лет на пятнадцать старше и на два сантиметра выше жены.) Улыбка под аккуратно подстриженными седыми усиками широкая и преходящая и, скорее всего, бессмысленная. Он явно никогда в жизни не испытывал никаких стеснений и не имел долгов; словом, беды как будто обходили его стороной.

Господин Форсайт рассуждал о социализме, на одну из тех бесконечных тем, о которых он имеет обширные, даже, можно сказать, чересчур обширные познания.

– Возьмем теперь Германию, – говорил он. – Эту клятую Веймарскую республику. Она ведь катится ко всем чертям. Четыре миллиона марок за доллар! В Берлине сейчас, чтобы купить батон хлеба, деньги на тележке возят. Женщины, я имею в виду благородных девиц, торгуют собой на улицах.

– Дорогой, – сказала Maman с некоторой брезгливостью. – Пожалуйста. – Кстати, она уже окончательно оправилась после того расстройства желудка, которым мучилась в Мон-Сен-Мишеле.

Он улыбнулся ей.

– Да ладно, мамочка. – (Я ничего не придумываю, Ева, он в самом деле к ней так обращается.) – Мы же взрослые люди. – Он повернулся к Нилу и подмигнул ему. – Правда, малыш?

Нил улыбнулся ему, довольно натянуто, затем взглянул на меня и быстро отвел глаза в сторону. Ему было стыдно за отца, как мне показалось. И винить его в этом трудно.

– Но нас с мисс Тернер, – сказала Maman, – такие подробности не интересуют.

Господин Форсайт взглянул на меня.

– Правда шокирует вас, мисс Тернер?

– Никоим образом. Но…

– Я так и думал. – Он посмотрел на жену, довольный своей ожидаемой победой. – Видала? Ты сделала удачный выбор.

– Ну и что, – возразила она, – а лично я совсем не желаю слышать такое.

– Как скажешь, мамочка, – весело ухмыляясь, сказал он, протянул руку и хлопнул ее по бедру. (По бедру, замечу, спрятанному под белой атласной юбкой в складку, которая, опять же замечу, прекрасно сочеталась с ее темно-синим верхом). – Как скажешь.

Граф снова откинулся на спинку дивана.

– Так на чем я остановился? – Он огляделся, как будто ожидал разглядеть где-нибудь поблизости обрывок знакомого разговора, повисший в воздухе.

– Четыре миллиона долларов, дорогой, – подсказала Maman, умевшая ловко обращаться с цифрами.

– Точно, – подтвердил он. – Вот вам ваши красные. А еще называют себя социалистами. Ничем не лучше проклятых большевиков, если хотите знать мое мнение. Они ведут свою страну к разрухе.

Он повернулся ко мне.

– Вы когда-нибудь бывали в Германии, мисс Тернер?

– Да. Между прочим…

– После войны?

– Нет, я…

– Вы бы ее не узнали. Преступность, наркотики, всякие извращения. – Он покачал головой, – Страна катится ко всем чертям.

Maman нахмурилась.

– Тогда почему, дорогой, ты продолжаешь вкладывать туда деньги?

Господин Форсайт покровительственно хмыкнул.

– Не свои же, мамочка. Банковские. И я все верну, можешь поверить, к тому же с процентами. Там пока еще есть порядочные люди. Этот парень Мессершмитт…

Его прервал звонок в дверь.

– Это Жан, – сказал он, вставая.

Maman удержала его за руку.

– Питерс откроет.

Питерс – дворецкий. Как и свинья Рейган, он англичанин. Все слуги – англичане, за исключением мадам Эстер, кухарки. Maman терпеть не может английскую кухню. Этой женщине явно никогда не приходилось вкушать удовольствие от жареной рыбы с картофельным пюре.

Господин Форсайт снова повернулся ко мне и спросил:

– Л как вам Франция, мисс Тернер?

– Прелестная страна, – сказала я.

– Бывали здесь раньше?

– Да. Мои родители…

– Замечательная страна, – согласился он. – Бездна возможностей. – Он взглянул на входную дверь. – А вот и ты, Жан. И Эжени. – Он встал. – Рад вас видеть.

Это была потрясающая пара, Ева. Он – высокий, стройный, гладко выбритый, лет сорока. Густые волосы цвета воронова крыла, татю слегка посеребренные сединой на висках. Глаза почти такие же темные, как и волосы. Высокий лоб, выступающие скулы, прямой нос. Губы полные и так резко очерчены, что кажется, будто над ними поработал скульптор. На подбородке ямочка. Джейн Эйр, увидев его, наверняка грохнулась бы в обморок. Без пинкертоновского опыта и закалки я бы и сама была на грани обморока.

На нем были черный пиджак, белая рубашка, черные брюки и черные ботинки. Никакого галстука. Слегка удлиненный воротник рубашки, расстегнутый на шее, предполагает элегантность под стать Байрону, и отличного портного.

Туалет его сестры, да и сама сестра тоже были верхом элегантности. На ней было черное шелковое платье без рукавов, с задрапированным вырезом, неровный подол – украшен кистями. На лбу поверх коротких темных волос – черная шелковая лента, вышитая золотом. Концы ленты – завязаны за левым ухом и ниспадают на плечо. Она тоже была высокой, хотя и не такой, как ее брат. И намного стройнее. Она была невероятно красива – более мягкий, «женственный» вариант ее брата. Но больше всего меня поразил цвет ее кожи. У нее была прекрасная кожа, гладкая, без пор, молочно-белого цвета и почти прозрачная. Когда ей на руки и на шею падала тень, они становились бледно-голубыми. В первое мгновение она напомнила мне бесплотных женщин из рассказов Эдгара Аллана По.

– Джордж, – сказал граф, одаривая господина Форсайта приятной улыбкой и пожимая ему руку. Затем он сделал шаг к Maman, взял ее протянутую руку, наклонился и поцеловал. – Элис, – сказал он и улыбнулся.

– Вы знакомы с Нилом? – спросил господин Форсайт. – С моим сыном?

– Ну конечно! – воскликнул граф. Нил, поднявшись, сделал шаг вперед, протянул графу руку, и тот горячо ее пожал.

– А это, – продолжал господин Форсайт, – мисс Тернер, новая няня. Мисс Тернер, познакомьтесь с Жаном Обье, графом де Сентом.

Граф улыбнулся и склонил свою благородную голову.

– Очень рад, – сказал он. Я осталась без поцелуя. Лишь немногим няням (в моем случае – пинкертонам) целуют руку или что-нибудь еще.

Я тоже поклонилась.

– Мсье.

Мсье вежливым кивком показал на стоявшую рядом женщину.

– Моя сестра Эжени.

Я улыбнулась сестре.

– Enchantée,[43]43
  Очень приятно (франц.).


[Закрыть] – сказала я.

Ее брови слегка поднялись.

– О, – сказала она. – Pariez-vous français?[44]44
  Вы говорите по-французски? (франц.).


[Закрыть]

– Un peu,[45]45
  Немного (франц.).


[Закрыть] – ответила я.

– Однако у вас замечательное произношение, – сказала она на прекрасном французском. (Я буду тебе переводить, Ева, поскольку я припоминаю, что твой французский не пошел дальше основных кулинарных рецептов и самых необходимых анатомических терминов.)

– Бренди? – спросил господин Форсайт, и граф с Эжени согласились. – Садитесь, – предложил им господин Форсайт, и они вняли его предложению. Эжени села в кресло рядом со мной, а граф – напротив. Нил вернулся на свое место. Он взглянул на Эжени, потом на меня, заметил, что я за ним наблюдаю, и снова отвернулся. Бедняжка, представить себе не могу, как кто-то, какого бы пола он ни был, переживает отрочество. Иногда я даже сомневаюсь, удалось ли мне самой одолеть этот возраст.

Пока господин Форсайт разливал бренди, Эжени наклонилась ко мне и спросила опять же по-французски:

– Вы раньше, бывали во Франции?

– В детстве, – сказала я. – Мы с родителями ездили сюда каждый год.

Эжени вдруг перестала казаться мне бесплотной. Она весело улыбнулась, откинулась на спинку кресла и хлопнула в ладоши.

– Но французский у вас и правда великолепный! Просто замечательный! – Ее карие глаза сияли, она наклонилась ко мне и коснулась кончиками пальцев моей руки. – Для меня, я хочу сказать! Наконец-то нашелся хоть кто-нибудь, с кем можно поговорить!

– Мисс Тернер, – обратился ко мне господин Форсайт, – вы точно не хотите глоток бренди?

Я уже успела отказаться, потому что сочла, что так должна поступать любая ответственная няня и тем более ответственный за ее поведение пинкертон.

– Ну, – сказала я, – разве что совсем чуть-чуть.

– Нет-нет, непременно, – сказала Эжени, еще раз одарив меня сияющей улыбкой. – Вы же знаете, это полезно для сердца.

Господин Форсайт раздал бокалы и вернулся на свое место на диване.

– Мы только что говорили о Германии, – сообщил он графу.

– А, Германия, – отозвался граф. – Bête noire[46]46
  Пугало (франц.).


[Закрыть] Европы. Так что мы будем делать с Германией? – Он говорил по-английски почти без акцента.

Я взглянула на Maman и увидела, что она смотрит на графа поверх бокала с особым вниманием, даже с жадностью. Разумеется, нетрудно было догадаться, почему. Но, с моей точки зрения, проявлять столь пристальный интерес с ее стороны, как замужней женщины, было, мягко говоря, неприлично.

Тут слово вставил Нил.

– Мисс Тернер была в Германии, – уведомил он графа.

Граф взглянул на меня.

– В самом деле, мисс Тернер? – сказал он и улыбнулся хоть и учтиво, но без всякого интереса. – И что вы думаете об этой стране.

Я не поставила в конце этого предложения вопросительного знака, потому что он произнес его так, что в нем не было ни намека на вопрос. Это было скорее заявление, внешне вежливое, но почти безразличное как в отношении меня, так и всего, что я могу сказать; и вместе с тем в этом безразличии ощущалась (возможно) надежда, что я скажу что-нибудь не только невежественное, но и откровенно глупое и, следовательно, его развеселю.

– О той, которую я видела раньше, – спросила я, – или о сегодняшней?

Он снова учтиво улыбнулся.

– А это как вам будет угодно. – Как бы то ни было, мое мнение, naturellement, не имело никакого значения.

Ладно, Ева. Я знаю, тебе трудно будет в это поверить, но, боюсь, я отреагировала скверно. Я сделала именно то, что все мое воспитание (за исключением тех лет, что я провела с грозной госпожой Эпплуайт), вся моя подготовка как пинкертона мне категорически запрещали: я сказала то, что думала.

Разумеется, я несколько подсластила пилюлю. Здесь присутствовали члены семьи, а для выполнения моего задания мне необходимо было сохранить мою работу в качестве няньки. Я улыбнулась одной из тех очаровательных, милых и кротких улыбок, которые мы, няни, приберегаем для тех редких случаев, когда нам доводится говорить на Важную Тему или обращаться к Важным Персонам. Вот что я сказала:

– Господин Форсайт несколько минут назад говорил об инфляции в Германии. Я плохо разбираюсь в экономике, но разве это, в сущности, не вина французского правительства?

Граф улыбнулся. Мне хотелось думать, что улыбка у него была уже не такой самодовольной, как раньше.

– Что вы хотите этим сказать?

– Если бы французское правительство не отправило войска захватить Рур…

– Но, мисс Тернер, – вмешался тут господин Форсайт, – немцы много задолжали по репарациям. У французов не было выбора. Надо было что-то делать.

– Но почему именно это? – удивилась я. Моя улыбка изменилась и теперь изображала не милую кротость, а милую (то есть подчеркнутую) робость. На тебя бы это произвело сильное впечатление, Ева. – Понимаете, именно этого я и не понимаю. Французские войска заняли чужую территорию, немецкие рабочие забастовали, германское правительство поддержало рабочих. Но для этого ему понадобилось напечатать больше денег…

– Вот именно, – сказал господин Форсайт и снисходительно улыбнулся. – В том-то и дело, мисс Тернер. Они печатают бросовую бумагу, чтобы поддержать рабочих, не желающих выполнять свою работу.

Теперь я заняла позицию полного недоумения.

– Но разве эта ужасная инфляция не привела к снижению цен на немецкие товары на международном рынке? И разве сами французы от этого не пострадали?

Господин Форсайт уже было открыл рот, чтобы что-то сказать, но граф удивил его – и еретичку-няню тоже, – громко расхохотавшись. Все повернулись к нему.

– Мисс Тернер совершенно права, – сказал он, обращаясь к господину Форсайту. – Пострадали. Оккупация была глупым решением. И в ближайшие полгода правительство отзовет войска.

Господин Форсайт повернулся к нему и нахмурился.

– Ты вправду так думаешь?

– Это неизбежно. Да, оккупация пошла не на пользу Германии, но, как верно заметила мисс Тернер, она не принесла пользы и Франции. – Он повернулся ко мне и снова улыбнулся. – А что вы конкретно думаете о репарациях?

– О Господи, – проговорила Maman бесконечно усталым голосом, – неужели мы должны говорить о репарациях, оккупации и обо всей этой политической ерунде? Я бы предпочла обсудить субботний маскарад. Эжени, все остается в силе? Я жду с нетерпением уже несколько месяцев.

– Ну конечно, – ответила Эжени. Она владела английским не так свободно, как ее брат, но в нем ощущалась какая-то милая, легкая напевность. И мне она показалась очаровательной.

Внезапно Эжени повернулась ко мне и снова улыбнулась своей сияющей улыбкой.

– Но, мисс Тернер, – сказала она опять же по-английски, – вы обязательно должны пойти! – Она опять коснулась моей руки. – Вам ведь это доставит удовольствие, да? И нам тоже. – Она возбужденно повернулась к графу. – Жан, пожалуйста! Мисс Тернер обязательно должна пойти с нами в субботу.

Жан улыбнулся. Он умел улыбаться по-разному. Эта улыбка была снисходительной и ласковой. (Как ты, наверное, уже догадалась, Ева, граф начал медленно, но верно возвращать себе благорасположение няньки.)

– Разумеется, – сказал он. – Мисс Тернер, не окажете ли вы нам честь присутствовать на нашем маленьком торжестве в субботу вечером?

Я бросила взгляд на Maman и заметила, как сжались ее губы, а в уголках, рта появились горькие складки. Даже в Америке не принято ходить па вечеринки вместе с прислугой. Случается, конечно, но без удовольствия для хозяев.

Я не знала, как поступить, Ева. С одной стороны, целью моего превращения в няньку был прежде всего сбор сведений именно от графа и его сестры (и о них самих). А тут передо мной открылась такая прекрасная возможность заполучить все это одним махом. С другой стороны, приняв предложение (если я правильно поняла выражение лица Maman), я рисковала потерять работу.

– Благодарю вас, – сказала я графу. – Очень вам признательна, но, боюсь, я не смогу принять ваше предложение. У меня есть обязанности перед детьми. – Сказано это было с простым достоинством добросовестной няни.

– Ерунда, – заметил он. – Думаю, Джордж и Элис смогут обойтись без вас один вечер.

– Конечно, – заявил господин Форсайт. – Вы едете с нами, мисс Тернер. – Он усмехнулся. – Только работа и никаких развлечений, куда ото годится! Никак не могу это допустить. Верно, мамочка?

Сидящая рядом Maman натянуто улыбнулась. У меня возникло подозрение, что позже, когда они останутся одни, господин Форсайт пожалеет о вспышке либерализма со своей стороны.

Я сделала еще одну попытку. Повернулась к Эжени и сказала:

– Маскарад? Но я не могу. Правда. Мне даже нечего надеть.

Эжени повернулась к Maman и сказала с насмешливой твердостью:

– Элис, ты должна разрешить мисс Тернер поехать со мной завтра утром в Париж, чтобы мы могли походить по магазинам. Да? Она может остаться со мной на ночь в городском доме. – Она повернулась ко мне и весело улыбнулась. – Это на острове Сен-Луи, там очень-очень славно. Мы прекрасно проведем время.

– Но утром в субботу мисс Тернер должна везти детей в Париж, – сказала Maman. – Она улыбнулась той спокойной и рассудительной улыбкой, под которой зачастую матери и маньяки скрывают приступ злорадного торжества. – Все уже подготовлено. Естественно, она этого не сделает, если уже будет в Париже. Мне очень жаль, но…

– Да ладно, Элис, – вмешался граф, – наверняка можно что-нибудь придумать.

– Я бы с радостью, Жан, – мило сказала она, – но я просто не могу посадить Эдди и Сиссу в поезд одних, без сопровождения.

– Я сам их отвезу, – вызвался Нил.

Взгляд Maman пронзил его, как стрела. Ее подвела собственная плоть и кровь. Думаю, у нее под маской спокойствия клокотала лавина гнева.

Вне сомнения, и она и Нил понимали, что в таком случае у него будет возможность провести с няней немало времени без присмотра. (С той минуты, как мы сюда приехали, она двигала нами как шахматными фигурами.) Но ни она, ни сын своих догадок ничем не выдали.

– Мы все можем встретиться с мисс Тернер в Париже, – добавил он с наигранной наивностью, которая, скорее всего, досталась ему по наследству. Но кто знает, может быть, для Нила еще не все потеряно.

– Ну вот, – сказал граф. – Видишь, как все легко устроилось.

– Но, Жан… – начала было она.

– Да будет тебе, мамочка, – вмешался господин Форсайт. – Нил вполне справится с детьми. И ему полезно хоть иногда брать на себя ответственность. – Он усмехнулся. – Верно, малыш?

– Возможно, – обратился граф к Maman, – завтра вы с Джорджем найдете время со мной пообедать. У меня есть новые картины, и я бы охотно их вам показал. Одна – Пикассо, другая – Матисса.

– У меня ничего не получится, – сказал господин Форсайт. – Завтра мне ехать в Лондон, до субботы не вернусь. Я же предупреждал тебя, мамочка. По ты можешь поехать. – Он повернулся к графу. – Тебя такой вариант устроит, Жан?

– Ну разумеется, – сказал он. И повернулся к Maman. – Я буду счастлив, если ты ко мне присоединишься, Элис.

Не знаю, вольно или невольно, но граф предложил сделку: обед в обмен на свободу для няньки. (Кстати, эта фраза прозвучала двусмысленно и неспроста. Я уже начала подозревать, что когда-то Maman и le comte уже обедали вместе, и не только обедали.)

Maman раздумывала недолго. (Не дольше, чем ушло бы на раздумья хорошо тебе знакомой няньки.)

– С большим удовольствием, Жан, – сказала она и мило улыбнулась.

– Прекрасно, – сказал он. – Вот и договорились.

Эжени снова коснулась моей руки.

– Замечательно! Мы едем завтра утром. Около девяти, да? Я заеду за вами на машине.

– Значит, все улажено, – сказала Maman. Повернулась ко мне и мило улыбнулась. – Надеюсь, вы хорошо проведете время, мисс Тернер. Но не могли бы вы сейчас оказать мне небольшую услугу?

– Конечно, – сказала я.

– Сходите к детям и гляньте, все ли у них в порядке. Сисса иногда плохо спит за городом.

– Конечно, – сказала я. Она явно хотела восстановить свое главенствующее положение, но Париж был уже у меня в кармане, так что мне было наплевать. Я улыбнулась (мило) и сказала: – Должна признаться, я сама чувствую себя усталой. Если вы меня извините, я загляну к детям и отправлюсь отдыхать.

Мужчины встали, когда я поднялась. Встала и Эжени.

– До завтра, – сказала она, в очередной раз легко коснувшись моей руки, и улыбнулась своей сияющей улыбкой.

Итак, я буду в Париже. Завтра. Эйфелева башня. Елисейские поля. Триумфальная арка. И магазины, Ева!

Все. Нужно выспаться.

Но какой же дивный сюрприз – эта поездка в Париж!

С любовью,

Джейн