Текст книги "Клоунада"

– Как это будет по-французски? Задвижка?

– Le pêne dormant, – сказал он.

– Oui,[55]55
  Да. (франц.).


[Закрыть] – сказал инспектор. – Она была закрыта.

Я повернул ключ в противоположном направлении на два полных оборота, и задвижка ушла внутрь. Я прикрыл дверь и оглядел щеколду.

Она тоже была бронзовая, с закругленной ручкой, и выступала с левой стороны в семи-восьми сантиметрах от края двери. Паз в двери, куда она входила, тоже был бронзовый и привинчен к двери шестью бронзовыми винтами. Я поднял закругленную ручку и задвинул щеколду. Подергал дверь. Она не поддалась. Я провел пальцем по косяку сначала над щеколдой, потом под ней. Примерно в четырех сантиметрах от нее я с трудом нащупал в дереве большое неровное углубление – бесформенную дыру, замазанную шпаклевкой, затертую и покрашенную сверху. Как ни старайся зачистить дыру, сделать это, не оставив следов, практически невозможно.

Я повернулся к инспектору.

– Дверь была закрыта на щеколду. Вышибая дверь, вы вырвали винты и куски дерева. Вот здесь.

Он кивнул.

Значит, дверь и в самом деле была закрыта на щеколду.

Мое предположение, что она была закрыта, подтвердилось.

Если только полицейские не проделали дыру специально.

Я вернул инспектору ключ.

– Благодарю, – сказал я. Он кивнул и убрал его в карман. Я повернулся и стал внимательно оглядываться.

Гостиная была раза в два-три больше той комнаты, где я провел прошлую ночь. Белый ковер, белые стены. У одной, под знакомой фотографией Эйфелевой башни в рамке, стояла длинная, молочного цвета, довольно мягкая софа. Перед ней – сияющий кофейный столик красного дерева. Еще там были два кресла с такой же обивкой, как и софа, рядом с каждым – по столику красного дерева. Между креслами – большой радиоприемник того же красного дерева и так же начищенный, как и кофейный столик. Противоположную стену занимали две балконные двери. Белые шторы были раздвинуты, и мне был виден узкий балкон с кованой решеткой, а за ним – освещенные солнцем верхние этажи здания напротив.

Я повернулся к инспектору.

– Тут все, мебель и остальное, стоит так же, как раньше, когда вы обнаружили тела?

Инспектор кивнул. Он полез в правый карман и вытащил старую вересковую трубку, а из левого кармана достал кожаный кисет с табаком.

Я подошел к балконным дверям. Попробовал открыть одну. Заперта. Под ручкой увидел маленькую задвижку. Щелкнул ею, снова попробовал отрыть дверь. На этот раз она открылась. Я повернулся к инспектору.

– Была заперта? – спросил я.

Он набивал трубку табаком. Посмотрел на меня и кивнул.

Я вышел на балкон и осмотрел двери снаружи. Открыть или закрыть их с той стороны было невозможно. Я вернулся в комнату, закрыл двери, щелкнул защелкой и повернулся к инспектору.

– Ничего, если я тут как следует осмотрюсь?

Трубка была уже набита. Он пожал плечами и равнодушно махнул трубкой, как бы давая понять, что ему все равно, чем я намерен заняться.

Я вышел по ковру в коридорчик. Первая комната сплошь сверкала белизной. Там располагались унитаз, раковина и биде в окружении кафеля, который сиял так, будто над ним изрядно потрудился дантист. В следующей комнате помещались большая эмалированная ванна, другая раковина и косметический столик. Здесь тоже все сверкало. Дальше размещалась спальня – те же белые стены, тот же белый ковер, два прикроватных столика красного дерева, два больших шкафа красного дерева и огромная кровать – сверкающая бронза и белое покрывало. Еще две балконные двери, выходящие на тот же балкон, на котором я уже побывал.

Когда я вернулся в гостиную, там пахло жженой веревкой. Инспектор сидел в одном из кресел, расставив ноги во всю ширь, и дымил трубкой. Над его головой, точно венок, плавало облако синего дыма, похожее на маленькую тучку.

Ледок сидел в углу дивана. Я сел на диван с другого конца.

И спросил:

– Двери в спальне, что ведут на балкон, тоже были заперты?

Инспектор кивнул и выпустил другое облако дыма.

– А где было тело? – спросил я. – Форсайта?

Инспектор вынул трубку изо рта и показал ею на другое кресло.

– А Сабины фон Штубен?

На этот раз трубка указала на пол перед креслом. Затем он снова сунул ее в рот.

– Какие-нибудь вещи нашли? Чемодан? Саквояж?

Он покачал головой, уже не вынимая изо рта трубки.

– Разве у фон Штубен не было сумки?

– Была.

– Что в ней было?

Он вынул трубку изо рта.

– Так, всякая мелочь. Косметика.

– При вскрытии в желудке Форсайта обнаружили алкоголь. Вы нашли бутылку?

Инспектор медленно положил ногу на йогу – правую на левое колено, а руку с трубкой – на бедро.

– Бутылку абсента, – сказал он.

– Полную? Пустую?

Он несколько секунд смотрел на меня молча. Потом сказал:

– Бутылка была почти пустая.

– Выяснили, где они ее взяли?

– Господин Форсайт купил. Тут, в соседнем магазинчике. Перед тем как зарегистрироваться в отеле. – После столь бурного потока слов он снова сунул трубку в рот и опять задымил.

– Тут были бокалы, из которых они пили? – спросил я.

– Два. Один пустой, другой наполовину полный.

– У фон Штубен губы были накрашены? – спросил я.

Он два раза пыхнул трубкой, наблюдая за мной, затем снова вынул ее изо рта и положил руку на бедро.

– Полупустой бокал был в помаде мадемуазель фон Штубен.

– А наркотиков здесь случайно не находили?

Инспектор посмотрел на трубку, потом на меня.

– Мы обнаружить в кармане мсье Форсайта серебряный… – Он задумался, подбирая слово поточнее, – …серебряную коробочку для кокаин. В форме черепа, но плоскую. А в этой коробочке – маленький серебряный соломка.

– Отпечатки пальцев в номере снимали?

– Не я, – ответил он, – эксперты.

– Установили, кому принадлежат отпечатки?

Он сунул трубку обратно в рот и кивнул.

– Горничным и служащим отеля? – сказал я.

Он кивнул.

– И ни один отпечаток, – заметил я, – не принадлежал Сибил Нортон?

Несколько секунд инспектор сидел неподвижно. Потом сказал:

– Non. – Снова вынул трубку и улыбнулся закрытым ртом. – Вы беседовали с мадам Нортон.

– Да. Послушайте, инспектор, где бы вы сейчас находились, если взять ваш обычный день?

Он слегка поднял брови.

– Pardon!

– В это время, в любой день, где бы вы были? Чем занимались?

Он задумчиво попыхтел трубкой. И через несколько секунд ответил:

– Ел. Возможно, бутерброд в пивной «Дофин» рядом с набережной д'Орсэ. А может, пил пиво.

– Понимаю, вы вправе сердиться на нас за то, что мы оторвали вас от вашего бутерброда. Понимаю, вас могут раздражать мои вопросы по поводу вашего расследования. Уверен, вы добросовестно выполнили свою работу, не хуже любого другого полицейского.

Я набрал полную грудь воздуха.

– Но у меня тоже работа. Мать Ричарда Форсайта живет не в Париже. И ничего не знает о департаменте парижской полиции, как и о вас. Она знает только, что ее сын умер. И хочет узнать, почему. Думаю, ее можно понять. Она наняла пинкертонов, поручила им заняться расследованием, и агентство отрядило меня сюда.

Я вздохнул еще раз.

– Я знаю, в тот день Сибил Нортон была здесь. Но есть много того, чего я не знаю, и вы – единственный человек, кто может меня просветить. И я был бы очень признателен, инспектор, если бы вы согласились мне помочь.

Во время моего короткого монолога он никак не реагировал. Просто сидел и пыхтел трубкой. Когда я закончил, он пыхнул еще раз, вытащил трубку изо рта и снова положил руку с нею на бедро. И еще раз улыбнулся, не разжимая губ.

– Мне очень понравилось, – сказал он, – ваше… – Он повернулся к Ледоку и произнес французское слово.

– Обращение, – подсказал тот.

– …обращение к моему сердцу с этой историей про мамашу.

Я улыбнулся.

– Я пытался возместить вам отсутствие бутерброда.

– И пива, – добавил он.

– Я куплю вам пиво. И бутерброд в придачу.

Еще одна слабая улыбка. Он снова вложил трубку в рот, затянулся разок-другой, затем вынул трубку и положил руку на бедро.

– Вы должны понять, я всего лишь инспектор. Маленькая рыбка. Там, надо мной, плавает много других, покрупнее. Одному подавай то, другому это. И я должен следить, чтобы все были довольны, так? Возможно, есть вопросы, на которые я не мочь вам ответить. Понимаете?

– Да.

Он кивнул.

– Но я попробовать.

– Спасибо, – сказал я. – Но я все равно куплю вам бутерброд с пивом.

Он небрежно отмахнулся.

– Нет-нет. Спасибо, не надо. Когда мы закончим, я на час пойду домой. Моя жена приготовить coq au vin,[56]56
  Петух в винном соусе (франц.).


[Закрыть] y меня уже слюнки текут.

– Она берет красное вино? – спросил Ледок.

– Нет, – ответил инспектор, поглядывая на него. – Она берет белое. Рислинг.

– А! А как насчет lardons? – Он повернулся ко мне. – Ломтиков сала, – пояснил он.

– Спасибо, – сказал я. Поскольку ради меня они оба говорили по-английски, было невежливо их прерывать.

– Нет, – сказал инспектор. – Она обжаривает курица на сало, затем убирает его со сковорода. Добавлять морковь, лук-шалот и немного чеснок. Разумеется, все мелко нарезанное.

– Да, разумеется, – согласился Ледок.

– Все это румянит, снова кладет курицу на сковородку и добавляет равное количество рислинг и крепкий куриный бульон.

– А, понятно. Бульон. А специи еще добавляет?

– После того как она делать соус гуще с помощью куриного желтка, смешанного с немного сливки, она добавлять лимонный сок и немного сливового бренди.

– Сливовое бренди. Очень интересно. – Ледок задумчиво кивнул. – Спасибо.

– Пожалуйста, – сказал инспектор. Сунул трубку в рот и повернулся ко мне.

– Вы упоминать о Сибил Нортон, – сказал он, не вынимая изо рта трубки. Слова вырывались вместе с маленькими облачками дыма.

– Да, – подтвердил я.

– Она рассказать, что пришла к номеру господин Форсайт в три часа. И слышать выстрел. Она решить, что господин Форсайт застрелился, так она сказала. Она ушла. Но потом передумать и позвонить другу, который… давайте скажем, важный персона. Он звонить мне. – Инспектор снова улыбнулся. – Я очень славиться умением держать язык за зубами, а?

Я кивнул.

– Я взять с собой несколько офицеров и приезжать сюда. Она ждать внизу. Мы все подниматься в лифте. Дверь заперта. Мы ее взломать. Там… – он снова показал трубкой – находиться господин Форсайт и Сабина фон Штубен, оба мертвые. Госпожа Нортон сообщить мне некоторая информация про обоих. Я задавать несколько вопросов. Потом поблагодарить ее и сказать, что она может идти.

Инспектор снова пожал плечами.

– Все остальное я уже рассказать.

– Сибил Нортон заходила в другие помещения?

Трубка погасла. Он начал копаться в карманах в поисках спичек.

– В спальню. Я быть с ней. Она искать какие-то бумаги. Они принадлежат ей, так она сказать.

– Она нашла? – спросил я.

– Non. – Левой рукой он взял трубку за чашечку и поворошил в ней спичкой.

– Вы проверили ее слова?

Он примял табак большим пальцем, сунул чубук в рот, чиркнул спичкой и поднес ее к чашечке трубки.

– Да, – сказал он. Трубка разгорелась. Он затянулся, загасил спичку. И, склонившись в сторону, бросил спичку в пепельницу на столике.

– Дежурный и одна из горничных говорить, что она появиться в отель около трех часов, – сказал он. – Другая горничная говорить, что она ушла через несколько минут, а еще через пятнадцать минут вернулась. Вскоре прибыть и мы.

– Значит, теоретически она могла убить Ричарда Форсайта.

– Да. Теоретически. Но до трех часов ее никто не видеть, а фон Штубен к этому времени уже быть мертва. И я думать, что было бы очень глупо с ее стороны убить Форсайта и затем звонить… ее важный друг.

– Может быть, она видела, что ее заметили. Может, она так прикрывала себя.

Инспектор пыхнул трубкой и пожал плечами.

– Может быть. Но вопрос о смерти фон Штубен все равно оставаться.

Я кивнул.

– Теперь насчет дежурного, – сказал я. – Это тот, что звонил по просьбе Форсайта.

– Да, – подтвердил он, попыхивая трубкой. – Тот самый.

– Разве здесь принято, что дежурный занимается телефонными звонками?

– Только в это время суток. Когда телефонистка уходить на обед.

– Кто-нибудь видел, как он звонил?

– Еще одна горничная. Она и рассказать нам об этом. Он до того об этом не упоминать. Говорить, что забыл. Когда он искать запись, ее нет. Как говорить горничная, он звонить около часу дня.

– Примерно тогда, когда умерла фон Штубен.

Еще одна затяжка.

– Может, немного раньше. А может, позже. Мы же не знать точное время смерти. До минуты.

– И дежурный не мог вспомнить, кому звонил?

– Non.

– И вы никак не могли это узнать?

Инспектор снова опустил трубку.

– Телефонная компания проверять их данные. В тот день из этот отель между двенадцать и час быть несколько телефонных звонков. Один звонок был сделан в маленький табачный лавка на левом берегу. Возможно, именно это и быть звонок из номера господин Форсайт. Владелец лавки не помнить, кто звонить.

– Это похоже на правду?

Он еще раз улыбнулся своей безрадостной улыбкой. И пожал плечами.

– Тот человек отказался изменить свои показания.

– Как его зовут? Владельца лавки?

– Мартен Сарду. Но он уехать из Парижа. Мы не можем его найти.

– И вас это не беспокоит?

– Это меня беспокоит, да.

– Когда он уехал?

– Через две недели после смерть мсье Форсайт. Он продал лавку и исчез.

– Ладно. Вернемся к горничной. Она знала о звонке. Она в это время была там. Но из номера Форсайта могли быть и другие звонки, о которых она не знала.

– Между двенадцать и час, да. В час телефонистка возвращаться на коммутатор. Из номера больше не звонить.

Я кивнул.

– Каким образом дежурный умудрился потерять запись об этом звонке?

– Сказать, что записал на бумаге и положить ее в книгу со счетами. Наверное, она выпала, так он сказать.

– Вы ему поверили?

Он пожал плечами.

– Как и владелец лавки, он отказаться изменить свои показания. У меня не было возможности доказать, что он лжет.

Я ждал более конкретного ответа на мой вопрос.

– Он умер неделю спустя, – сказал я.

Инспектор снова сунул трубку в рот.

– Да.

Он опять перешел на отрывистые ответы.

– Вы расследовали его гибель?

– Да.

– Это был несчастный случай.

– Его раньше видеть пьяным. Его видеть, как он шел рядом с рекой. Когда его видеть в следующий раз, он был в воде. Мертвый. – Инспектор пожал плечами. – Такое и раньше случаться.

– Вскрытия не делали?

Инспектор вынул трубку изо рта и мрачно сжал губы. Не считал безрадостной улыбки, это было первым проявлением эмоций с его стороны.

– Non.

– Почему?

Он снова сунул трубку в рот, немножко попыхтел ею и вынул изо рта.

– Посчитать, что это не нужно.

– Кто так посчитал, вы?

– Нет, не я. Я предложить провести вскрытие.

Я кивнул.

– Что-нибудь необычное насчет этого несчастного случая?

– Не сам несчастный случай. Как я сказать, такое случаться и раньше, такие несчастья. Но в ту ночь он широко тратить деньги. И в предыдущие вечера он тоже тратить большие суммы денег.

– Вам так и не удалось выяснить, где он их взял?

– Нет.

– Ладно, – сказал я. – Теперь насчет женщины. Сабины фон Штубен.

– Да?

– Кто забрал ее тело?

Инспектор опустил трубку и еле заметно кивнул.

– Это очень интересный вопрос, – сказал он.

– Почему?

Он улыбнулся своей привычно скупой улыбкой.

– Потому что я думать, что на него есть очень интересный ответ. Тело забрали двое мужчин. Сказали, что друзья семьи. Немцы. Из Мюнхен. Они солдаты, офицеры. Они не были одеты в военная форма, но по их походке, речи… Я ведь воевал. Я знать немецких офицеров.

Инспектор снова затянулся трубкой.

– И они отказаться отвечать на мои вопросы. Они были… грубые. Я просил, чтобы их задержать. – Он снова сжал губы. – Но это было не можно.

– Почему вы хотели их задержать?

– Из рассказов, которые я слышать, Сабина фон Штубен была дочь немецкого аристократа. Барона. Я разговаривать с послом Германия и выяснять, что такой барон не существовать в природе. В тот день, когда я с ним говорить, этот посол быть очень общительный. На следующий день он уже не быть такой общительный. Он позвонить мне и сказать, что двое мужчин будут забирать тело. Как и немецкие офицеры, он отказаться отвечать на мои вопросы. Мне показаться, что он нервничать. Мне показаться, что он испугаться.

– Чего?

Инспектор пожал плечами.

– Чего-то, что может испугать послов.

– Тело выдали без всяких осложнений?

– Без всяких. И без задержки. – Он вынул часы, взглянул на них и сунул обратно в карман. – Мне кажется, я сказать достаточно. Возможно, даже слишком.

– Инспектор, – спросил я, – вы знаете Астер Лавинг?

– Певицу, которая умереть? Да. Это не мое расследование, но я слышать о ее смерти. – Он внимательно посмотрен на меня. – Почему вы спрашивать?

– У нее была связь с Ричардом Форсайтом.

– Да? – удивился он и снова поднял брови на три миллиметра. – На момент его смерти?

– Пока не знаю. Но узнаю.

– Прекрасно. И когда узнаете, вы мне сказать. – Это не был вопрос.

– Да, – сказал я.

– Прекрасно. – Он встал, за ним поднялись и мы. Он полез в карман, вытащил бумажник, открыл, извлек визитку. И протянул мне. Простая карточка, только имя и номер телефона. Я положил ее в карман пиджака.

Инспектор вернул бумажник на место и некоторое время смотрел на меня.

– Мне казаться, господин Бомон, что вам надо быть очень осторожным. – Он улыбнулся своей скупой улыбкой. – Я вчера слышать о событиях в «Ле Заль». Очень может быть, что не всех, кто интересоваться вами и вашими вопросами, можно легко задержать с помощью грузовик с рыбой.

– Спасибо, инспектор. Еще один вопрос?

Он слегка поднял брови.

– Да?

– Вы верите, что Ричард Форсайт покончил жизнь самоубийством?

Он снова улыбнулся своей привычно скупой улыбкой.

– Я не знать, как доказать другое.

Глава десятая

Он считает, – сказал Ледок, – что Ричард Форсайт не мог покончить с собой. – В его голосе чувствовалось некоторое удивление.

Мы стояли напротив «Великобритании». Инспектор только что уехал.

– Угу, – согласился я. – Мне нужно вернуться на телеграф.

Ледок нахмурился.

– Pardon?

– Я верю инспектору. Дверь была закрыта на щеколду. Если Ричард Форсайт не покончил с собой, тогда, выходит, убийца, кто бы то ни был, умудрился пройти через запертую дверь. И я хочу знать, как ему это удалось.

– Но как вы узнаете?

– Я знаю того, кто может это объяснить. Гарри Гудини.

Ледок поднял брови.

– Фокусник? Вы его знаете?

– Да. – Я махнул рукой, пытаясь поймать такси. Такси выверило из потока машин и остановилось около нас. – Я когда-то с ним работал.

Я открыл дверцу и жестом предложил Л едоку садиться. А сам залез вслед за ним и захлопнул дверцу. Ледок сказал водителю, куда ехать, и откинулся на спинку сиденья.

– И где же вы с ним работали? – спросил он.

– В Англии. Два года назад. – Такси рывком тронулось с места.

– Просто поразительно, топ ami. Разумеется, я читал кое-что из его книг, но лично никогда с ним не встречался. Могу сказать, он величайший фокусник всех времен и народов.

– Да. Он и сам так говорит. – Я повернулся на сиденье, силясь глянуть в заднее стекло. – Не могли бы вы попросить водителя свернуть? Надо проверить, не отрастили ли мы себе хвост.

Он наклонился вперед и сказал что-то водителю, затем снова уселся поудобнее и спросил:

– Как вы думаете, что это за дела – фон Штубен? Те немецкие офицеры. И посол. Что бы все это значило?

– Не знаю, Анри. Но, как сказал инспектор, это интересно.

Такси спокойно свернуло налево.

– У вас довольный вид, – заметил он.

Следовавшая за нами черная машина свернула на ту же улицу.

– Нет, дело не в том, что я доволен, просто мне любопытно. Все оказалось куда сложнее, чем можно было ожидать. Попросите водителя еще раз свернуть.

Ледок сказал что-то водителю, потом повернулся на сиденье и тоже глянул назад.

– Но даже инспектор не смог ничего доказать, – сказал Ледок. – Так что официально смерть Форсайта считается самоубийством.

– Инспектор не смог ничего доказать потому, что кто-то, возможно Лагранд, не хотел, чтобы он это сделал. Я не обязан слушаться Лагранда. Да и уволить меня он не может.

Такси снова повернуло.

– Нет, – согласился Ледок, – но он может вас арестовать. И, понятно, убить.

Я отвернулся от окна и улыбнулся ему.

– Очень надеюсь, до этого дело не дойдет.

Едущая за нами машина тоже повернула, не теряя нас из вида.

– Как вы думаете – полиция? – спросил Ледок.

– Возможно. – Я откинулся на сиденье. – Мы избавимся от них после телеграфа. – Я взглянул на него. – Только больше никаких трюков в духе «Кистоунских полицейских».[57]57
  Серия немых комедийных фильмов американского режиссера Мака Сеннетта (1880–1960), снятых между 1912 и 1917 годами.


[Закрыть] Попросите его высадить нас где-нибудь, откуда мы могли бы уйти от них пешком. А там найдем другое такси.

– Именно так я и собирался поступить.

– Вы молодец, Анри.

– Merci. Но, если честно, я бы не возражал против еще одной такой гонки по Парижу.

– Как-нибудь в другой раз, – сказал я.

– Bon. – Он несколько минут молчал. Я смотрел, как мелькает мимо окон Париж. Потом он повернулся ко мне и сказал: – Чего же так испугался посол?

Я посмотрел на него.

– Того, что пугает всех. Команды сверху.

– Но чьей?

– Не знаю, Анри. Но может статься, что мы занимаемся не тем человеком.

– В смысле – Ричардом Форсайтом? Вместо Сабины фон Штубен?

– Да.

Анри остался ждать в такси у телеграфа. Я забежал внутрь, послал телеграмму Гудини в Нью-Йорк, выбежал на улицу и сел обратно в машину. Водитель тронулся с места.

Мы снова переехали через реку по Новому мосту и двинулись на юг но улице Дофин, откуда свернули на бульвар Сен-Жермен. Проехав два квартала, повернули на улицу дю Фур, маленькую улочку, которая в конце неожиданно расширялась, переходя в улицу де Севр. Пересекли бульвар Распай и сбавили скорость, проезжая мимо зеленого ухоженного парка, где женщины катали коляски с детьми, а старики сидели на деревянных скамейках, бросая хлебные крошки голубям. Мы остановились у здания на следующем углу напротив парка. Черная машина замерла метрах в пятнадцати от нас, у парка.

Я заплатил водителю шесть франков, и Ледок получил от него квитанцию.

Мы выбрались из машины, и я принялся рассматривать здание. Серое, как и все здания в Париже. Это был четырехэтажный универмаг, больше, чем лондонский «Харродз», и почти такой же, как нью-йоркский «Мейсиз». Витрины, забитые всевозможными товарами и разряженными манекенами, располагались по бокам от входа с колоннами высотой не меньше двенадцати-пятнадцати метров, увенчанного аркой с двумя сидячими статуями, которые лениво наблюдали за проезжающими машинами.

– Это «Бон Марше», – сказал Ледок. – Пошли пройдемся.

Мы прошлись по тротуару улицы де Севр и свернули направо, на улицу дю Бак. Мимо проезжали машины, но той, черной, что нас преследовала, среди них не было.

– «Бон Марше», – беспечно сказал Ледок, – был первым универмагом в мире. И все еще один из самых крупных.

Казалось, он никуда не торопится. Ледок разглядывал витрины магазина, мимо которых мы проходили не спеша, любуясь прекрасными чемоданами, ювелирными украшениями, мебелью, постельными принадлежностями и разной утварью. Внутри стояли многочисленные манекены, как мужские, так и женские, – они все как один застыли в позах, которые далеко не всякий живой человек изловчится принять.

– Построили его в 1869 году, – продолжал Ледок. – Здесь Золя собирал материал для своего «Дамского счастья». Кстати, довольно посредственный роман, как и большинство его oeuvres,[58]58
  Произведения (франц.).


[Закрыть] но там есть некоторые занятные наблюдения. Универмаги он сравнивает со средневековыми соборами. Так что, утверждает Золя, они вбирают в себя все человеческие беды, обещая блаженство после смерти.

– Надо же, – отозвался я.

Ледок повернулся ко мне и улыбнулся.

– Мы войдем в следующий вход. Не спешите, пока я вам не скажу.

– Слушаюсь.

Мы неспешно вошли в следующий вход и тут же погрузились в аромат всех универмагов в мире – смесь запаха кожи, духов и денег, – потом повернули направо и прошли вдоль прилавков, заваленных товарами. Сквозь огромные матовые стекла на высоте трех этажей просачивался мягкий солнечный свет, а справа и слева горели электрические светильники, и все вместе это придавало товарам куда более впечатляющий вид, чем было на самом деле. Наверное, покупатели были в основном французами, хотя они мало чем отличались от покупателей в «Мейсиз». Люди бродили среди всей этой роскоши, глядя на нее во все глаза. Двигались они механически, и только глаза у них горели ярким блеском и шныряли по сторонам, останавливаясь то на одной блестящей штучке, то на другой.

Мы с Ледоком ни разу не обернулись назад. Мы подошли к широкой изящной лестнице с витыми перилами из кованого железа, выкрашенными в бледно-зеленый цвет. И медленно, спокойно, без всякой спешки начали подниматься по ней, оставив прилавки и покупателей внизу.

Метра за три до верхней площадки лестницы Ледок сказал:

– Когда дойдем до конца, пройдем несколько шагов медленно, а потом припустим во весь дух.

– Понял, – сказал я.

Мы, не торопясь, поднялись до самого верха и прошли метра два по паркетной площадке. Затем Ледок припустил так, что я вспомнил Чарли Чаплина, мчащегося вдогонку за поездом. Я рванул вслед за ним. Мы пронеслись мимо изумленных покупателей через маленькую служебную дверь, потом – вниз по узкому коридору, еще через одну дверь н снова вниз по узкой, слабо освещенной деревянной лестнице. Наши шаги гулко отдавались в тесном пространстве. Голова Л едока маячила прямо передо мной, когда мы спускались вниз, оставляя позади один пролет за другим.

Наконец мы добрались до последней площадки и оказались перед дверью. Ледок распахнул ее, и мы вскочили еще в один служебный коридор. Ледок свернул направо, я последовал за ним. Мы промчались мимо нескольких дверей, пока не оказались у последней, в конце коридора. Ледок рванул ее, и мы покатились еще по одной узкой лестнице.

Здесь было всего два пролета до очередной служебной двери. Ледок схватился за ручку и повернулся ко мне. Он совсем запыхался. Я тоже.

– Теперь ни гу-гу, – скомандовал он.

– Угу.

Он открыл дверь и спокойно вошел в магазин, вновь окунувшись в запах кожи и духов. Стараясь пыхтеть потише, мы прогулочным шагом прошли вдоль рядов прилавков и витрин с товарами, сотен браслетов, ожерелий и колец, вышли через изящные входные двери на заполненный пешеходами тротуар. И оказались с другой стороны магазина.

Мы перешли улицу, уворачиваясь от машин, и спокойно прошли метров пятнадцать-двадцать вдоль парка назад, в сторону улицы де Севр, ко входу в метро, который был огорожен бледно-зеленой кованой решеткой, похожей на ту, что мы видели в «Бон Марше». Когда мы начали все так же спокойно спускаться вниз, Ледок обернулся. За нами никто не шел.

Он повернулся ко мне.

– Все получилось, топ ami. – Слова сорвались с его губ вместе с тяжким вздохом. Он улыбался.

– Да, – сказал я. А сам, как и он, все никак не мог перевести дух. – Откуда вы знали про эти лестницы?

– Однажды… – задыхаясь проговорил он, – я близко дружил… с одной женщиной, а ее муж… был в совете директоров.

– И она пользовалась этими лестницами?

– Non. – Ледок вобрал побольше воздуха. – Ими пользовалась любовница… ее мужа. И потом она рассказала об этом его жене.

– Мсье Моррэ, – сказал Ледок, – резко осуждал связь мадемуазель Лавинг с мсье Форсайтом. По его словам, он предупреждал ее о нем каждый божий день.

Жак Моррэ, чье лицо было красным от ярости, сказал что-то по-французски, размахивая руками. В пепельнице у него на столе дымилась сигара, напоминал мне зажженный бикфордов шнур.

Кабинет был такой же маленький, какими обычно бывают кабинеты театральных продюсеров во всем мире, только у него было все французское. На стенах развешаны плакаты, афиши, подписанные фотографии – некоторые из них были так отретушированы, причем неудачно, что изображенные на них люди больше походили на мумии. Наверное, все эти люди когда-то были театральными знаменитостями и Моррэ знал их лично, а может, они просто подписали фотографии или просто позировали фотографу. По видавшему виды деревянному столу разбросаны чеки, извещения, письма и клочки бумаги, казавшиеся посланиями Моррэ к самому себе. Единственное окно выходило на пустую стену соседнего здания за узким серым двориком. Мы находились где-то в шестом округе недалеко от театра «Одеон».

Сам Моррэ был маленьким коренастеньким мужчиной лет сорока, любившим сигары. У него была круглая лысеющая голова, голубые глаза слегка навыкате, глубокие морщины между бровями, и широкий рот с розовыми губами. Все это делало его похожим на задумчивую жабу. Его пиджак висел на низенькой вешалке, стоявшей около двери. Моррэ сел за стол напротив нас. Воротник рубашки он расстегнул, галстук ослабил и сдвинул в сторону; его темные волосы, вернее, то, что от них осталось, были взъерошены, потому что он то и дело запускал в них пальцы, когда расстраивался, а расстраивался он довольно часто.

Ледок сказал:

– Он говорит, что мсье Форсайт был неверным мужем и к тому же извращенцем. По его словам, он уверял мадемуазель Лавинг, что тот всего лишь использует ее.

Моррэ рьяно закивал, повернулся ко мне и сказал на очень скверном английском:

– Он быть свинья.

– Она продолжала с ним встречаться перед его смертью? – спросил я.

– Non, поп, поп! – сказал Моррэ. Взял сигару, повернулся к Ледоку и протараторил что-то по-французски. Затем сунул сигару в рот, пожевал ее, положил руки плашмя на подлокотники кресла, поверился в нем и оказался лицом к окну.

– Их отношения, – перевел Ледок, – закончились в начале года. В январе. Слава Богу, скачал он. И еще раз повторил, что считает мсье Форсайта свиньей.

– Как это у них закончилось? – спросил я.

Моррэ все смотрел в окно и не отвечал. Ледок обратился к нему по-французски. Моррэ пожал плечами, затем, не глядя на нас, сказал что-то Ледоку.

Ледок перевел:

– Мсье Форсайт нашел себе новую пассию. Немку. А мадемуазель Лавинг объявил, что больше не желает с ней встречаться. Она была в отчаянии.

– Вы знакомы с этой немкой? – спросил я Моррэ.

– Non, – ответил он.

– А что-нибудь о ней знаете?

Он пожал плечами и что-то сказал, все так же не глядя на нас.

– Только то, что она богатенькая дочь барона, – перевел Ледок.

Моррэ сопроводил слова двумя-тремя крепкими выражениями по-французски.

– А еще – что она белая, – сказал Ледок.

Глядя по-прежнему в окно, Моррэ вынул сигару изо рта и что-то проговорил.

– Он спрашивает, – перевел Ледок, – почему так выходит, что самые беспомощные женщины связываются с самыми бессердечными мужчинами.

– Не знаю, – сказал я. – Бывает, они сами ищут друг друга.

Моррэ взглянул на меня, снова посмотрел в окно и слегка кивнул. Снова что-то сказал, не глядя на нас, и печально покачал головой.

Ледок перевел:

– Он говорит, что любил ее как дочь.

Моррэ несколько раз моргнул, вздохнул, поднял руки и быстро потер глаза, как будто они у него устали.

– Господин Моррэ, – сказал я, – понимаю, ваша утрата велика, и извиняюсь, что лезу со своими вопросы в трудное для вас время. Мне очень жаль. Но есть вещи, которые мне необходимо знать.

Моррэ пригладил ладонью те волосы, которые у него еще остались, и развернулся в кресле так, чтобы видеть меня. Он хотел что-то сказать, но тут зазвонил телефон. Он сунул сигару в рот и схватил аппарат. Держа микрофон в правой руке, левой он поднес наушник к уху.