Текст книги "Ночь чудес"

– Я в курсе. Спасибо, – сказал я. – И еще раз спасибо за «Мечту Роглера».

Ну куда, куда меня опять занесло? – думал я, спускаясь по лестнице. Чтобы не потерять равновесие и не сверзиться вниз, пришлось держаться за перила.

Глава 12
ЭЙРБОРН

– О Господи! Кто ж это вас так изуродовал? Жена, наверное? Чаще всего жены стригут своих мужей так, что потом смотреть страшно.

– Нет. Жена стрижет меня очень даже неплохо. Это работа парикмахера.

– Не может быть! – Он обошел вокруг меня, рассматривая затылок. Я в зеркале наблюдал за его изумленным лицом.

– Последний раз я стригся у профессионала лет двадцать пять тому назад. Потом меня всю жизнь стригла жена. А теперь вот второй раз за два дня попадаю к парикмахеру.

На молодом человеке были широкие черные брюки из льняного полотна и серая футболка с белым изображением парашюта и надписью «Airborne».

– Одну минуточку, – сказал он. – Прежде чем приступить к работе, я должен показать вас шефу. Поймите меня правильно: необходим свидетель, а то скажут потом, что это я вас так обкорнал. – Он ушел.

В центре салона (а может, следует называть это заведение студией? – над дверью-то красовалась фирменная вывеска «Hair design») возвышалась гипсовая копия античной статуи Аполлона в «натуральную» величину. Я вдруг усомнился – не обидел ли молодого человека с парашютом на футболке, назвав его просто парикмахером? Выговорить «хэарстилист» я мог бы разве что мысленно. Если попробую произнести вслух, язык непременно начнет заплетаться, подумал я. Юноши, работавшие здесь, вполне сошли бы за сынов древней Эллады. Все как на подбор стройные, подтянутые, ни грамма жира, спортивные, они стригли, мыли, красили волосы клиентов, и на всех мастерах были футболки, не скрывавшие от взора мускулистые руки и верхнюю часть живота – ясно, что брюшной пресс у каждого, что называется, железный, а у одного был виден даже пупок – у стилиста, который красил волосы молодому парню, сидевшему в кресле по соседству с моим, мягкой кисточкой проводил тонкие оранжевые полосы по колпаку из алюминиевой фольги. В дальнем углу справа от меня, а если смотреть в зеркало, то слева, находился маленький бар, возле него стеллаж из стальных трубок, на котором стояли фотоальбомы, номера журнала «Vogue pour 1'homme», книжки комиксов. Из сферических динамиков лилась музыка техно, изредка издавала тихое шипение кофеварка. За стойкой хозяйничала девушка в малюсеньком платьице из черного шелка, оно, по-моему, вообще могло сойти за нижнюю сорочку, так называемую комбинацию. На девице были туфли с немыслимо высокими каблуками, и когда она наклонилась, доставая что-то из холодильника, будто поднялся занавес – взору явилась парочка полушарий. Дверца холодильника мягко захлопнулась, девица подошла ко мне и спросила, не хочу ли выпить коктейль, он якобы прекрасно успокаивает нервы.

– Я сегодня уже выпил коктейль, вернее, два, мартини. Утром. Я, знаете ли, вообще-то коктейли не пью. И в течение дня не употребляю спиртных напитков.

– Жаль. – Девица наклонилась ко мне, накинула на меня синее полотнище, меня обдало ароматом сандала. – Жаль, – снова сказала она. – Потому что «Карибская мечта» – мой фирменный коктейль. – Вроде бы случайно она на секунду прижалась грудью к моему правому уху.

– Ну хорошо. Попробую. Хотя у меня до сих пор шумит в голове после «Мечты Роглера».

– А это хороший коктейль?

– Очень, очень хороший.

– О, интересно, что вы скажете о моем коктейле!

Стилист рядом со мной работал точно художник – прикоснувшись кистью к голове своего клиента, отступал на шаг-другой, придирчиво изучал сделанное, снова легко касался кистью его волос. Я окинул взглядом салон – все здесь были здорово моложе меня.

Вернулся юный Эйрборн, за ним шел молодой человек, на его белой футболке гнусно скалился скелет камбалы. В зеркале я увидел, что все, кто были в салоне, вдруг как по команде уставились на меня, и стилисты, и клиенты.

Оба молодых человека разглядывали мой затылок.

– Ну и ну… Форменное телесное повреждение, – сказал тот, что был в молодежной футболке с рыбьим скелетом, видимо шеф заведения. – По-моему, вам следует подать иск о возмещении причиненного вреда. Серьезно, подайте в суд на того, кто это сделал.

– Ах, да ведь это ничего не даст. – Не мог же я рассказать, что стриг меня парикмахер, не имеющий лицензии, что на самом деле я не хотел стричься, что совершенно идиотским, необъяснимым образом вляпался в эту историю, позволил себя обкорнать. – Кроме того, меня постригли в восточной части города.

– Вот незадача, – посочувствовал Рыбий Скелет.

Я на секунду заколебался, но все же сказал:

– Он самого Вальтера Ульбрихта стриг.

– Несчастные люди. Понятно, почему пришлось стену поперек города построить. Мне кажется, вы стали жертвой акции народных мстителей. Тот, кто вас стриг, таким нетривиальным образом выразил свой протест против всего западного мира, устроил символическую расправу с западным немцем. – Он сам и все, кто были в салоне, засмеялись. – Спереди он подстриг вас безупречно, бока, пожалуй, тоже вполне прилично, а вот сзади… Три ступеньки, ужас. Какое гнусное коварство.

– Вы знаете, мне кажется, он не нарочно, не из плохих побуждений. Этот человек, понимаете, пожилой, он хотел сделать мне филировку.

Вот этого говорить не следовало. Салон буквально взорвался от хохота. Визгливый смех, фырканье, хрюканье, писк – в зеркале отражались другие зеркала, они множились до бесконечности, и во всех я видел смеющихся юных стилистов, смеющихся юных клиентов, и девушка за стойкой смеялась, и молодая кассирша за кассой.

– Извините, пожалуйста, – наконец сказал юный шеф, – но очень уж вы нас рассмешили. Гэдээровец, взявшийся делать стрижку с филировкой, – ситуация как в анекдоте.

И опять все засмеялись, я тоже постарался хохотать погромче. Девица из бара подошла, громко цокая каблуками, покачиваясь на невероятно длинных ногах, принесла коктейль, пресловутую «Карибскую мечту», которая оказалась напитком противоестественно яркого голубого цвета, на вкус он мне показался таким же лазурно-голубым. Но все-таки что же он напоминает? Определенно, в коктейле был семидесятипятиградусный спирт, потому что, пригубив, вернее, отхлебнув, я сразу погрузился в обволакивающе мягкий покой. Наверное, этот коктейль – успокоительное средство, подумал я, он у них тут вместо укола, который в кабинете зубного врача делают пациентам, если те слишком уж трясутся. Коктейль дают тому, кто не решается радикально изменить свой имидж. По соседству снова шла работа – стилист нежными движениями снимал излишек оранжевой краски с алюминиевой шапочки на голове клиента.

– Ну как, нравится? – спросила девица.

– Да, очень.

– Море видите?

– Гм…

– А вы глаза закройте. Теперь скажите, что видите?

Я закрыл глаза. Ее грудь опять прижалась к моему правому уху, нежно, ласково, – это девица поправила на мне накидку.

– Что вы видите?

– И правда море. Пляж. Нет, не пляж. Погодите-ка… Скалы, бетонные глыбы.

– Что? Бетонные глыбы?

– Да. Наверное, это укрепление на берегу или что-то такое… но самое главное…

– Что – главное? Что?

– Я вижу флаг, его прибило волнами к берегу. Маленький, голубое поле с белым прямоугольником посередине.

– Что за флаг? – удивилась девица.

– «Голубой Петер».

– Какой еще «Голубой Петер»?

Я открыл глаза и тут увидел, что у девицы глаза немыслимо голубого цвета.

– Так называется флаг, который поднимают рыбаки в море. Это сигнал, он означает: «Мои сети за что-то зацепились».

Она растерянно посмотрела на меня, потом сказала:

– Ну, вы даете. Я смотрю, вы тот еще типчик. – Она со смехом погрозила мне пальцем и, постукивая каблучищами, вернулась за стойку.

– Обычно видят все одно и то же: песок, волны и пальмы, – заметил юный Эйрборн.

– У молодой дамы глаза такие же ослепительно голубые, как ее «Карибская мечта», – сказал я. – Никогда не встречал людей с такими глазами.

– Контактные линзы. Голубые контактные линзы. А глаза у нее на самом деле серые, как штаны пожарного. – Эйрборн усмехнулся и снова в глубокой задумчивости воззрился на мой затылок. – Н-да… Ну, что я вам скажу. Чтобы как-то скрыть ваши три просеки, можно попробовать три варианта. Вариант номер один – состричь все. То есть побрить вас наголо. Но тогда вам не обойтись без золотой серьги в ухе.

Я крикнул «Нет!» так громко, что сидевший в соседнем кресле парень с оранжевыми прядями в волосах подскочил – стилист едва успел отдернуть руку, не то ляпнул бы ему оранжевой краской прямо по лбу. Мягким движением он усадил парня на место и повернул его голову.

– Наголо – ни в коем случае!

– Хорошо. – Эйрборн не настаивал. – Вариант два. Акцентировать эти три – как бы сказать? – три детали.

– Акцентировать? То есть?

– Ну, скажем, можно покрасить в зеленый цвет. Ваша внешность сразу приобретет некий особый нюанс.

– Нет. – Я отхлебнул «Карибской мечты». – Нет. Я не в том возрасте.

– Totally wrong. Напрасно вы так думаете. Слегка астральное звучание… при чем тут возраст?

– Ну да. То есть нет. Не хочу. – Я покосился на молодого человека в соседнем кресле, мастер маленькой кисточкой наносил последние оранжевые штрихи на его виски. Парень младше меня как минимум на двадцать лет. Он, кстати, тоже скосился в мою сторону, не поворачивая головы.

– В таком случае остается третий вариант. Думаю, это самое простое решение. Короткая стрижка. Ступеньки, конечно, будут просвечивать, но уже не так отчетливо. Но должен предупредить вас – вы будете похожи на студента-дуэлянта прежних времен.

– Что? Почему?

– Ну да. На бурша, который в поединке получил шпагой по голове, причем сзади, а это значит, дуэлянт пустился наутек, показав врагу спину.

– Какая мне разница.

– Хорошо. Просто я подумал, надо предупредить вас.

Интересно, откуда у этого Ариэля столь обширные познания о нравах средневековых студентов?

– Двум смертям не бывать… Стригите!

– А височки покрасить не желаете? Седины уже многовато.

– Нет! Пятидесятилетний мужчина с крашеными волосами – что может быть отвратительнее? И с каждым следующим годом вид все более пакостный.

– Ну что вы! Подумайте, ну как бы выглядел Геншер, если бы не закрашивал седину? Добренький дедушка с ушами как у слона, да его никто не стал бы слушаться.

– Нет, нет! Пожалуйста. Только стрижку!

– О'кей. Сперва помоем голову.

Я отпил еще глоток «Карибской мечты», и меня охватило благодушное безразличие ко всему на свете, в голове – а голову я откинул назад – клубился приятный туман. Я увидел, что Эйрборн вытряхнул себе на ладонь немного геля ядовито-зеленого цвета и мягкими, ласкающими движениями принялся втирать эту зелень в мои волосы.

– Но как же вам пришла такая странная идея – пойти там, у них, у восточных, к парикмахеру? Кто живет в западной части города, стараются в восточные районы не ездить, разве только в театр…

– Надо было встретиться с одним человеком, пришлось ждать его, вот и получилось… Вообще-то я из Мюнхена.

– У вас тур?

– Нет, я занимаюсь одной темой… хочу кое-что написать. О картофеле.

Эйрборн засмеялся:

– Моя любимая еда – отварная картошка с зеленым соусом, знаете, из зелени с майонезом или йогуртом.

– Да? Когда-то я познакомился с одной девушкой, она до того любила отварную картошку с зеленым соусом, что придумала себе, представьте, карнавальный наряд «молодая картошка».

Он бережно отжал воду из моих волос.

– Не беспокойтесь, и глаза можно не закрывать, этот гель не раздражает. Сразу видно, что вы давно не посещали салон причесок, – вы до сих пор не расслабились. Опустите немного голову и полностью расслабьтесь. – Он слегка сжал пальцами мускулы у основания моей шеи, потом довольно крепко – левое плечо. – Вот здесь и здесь мышцы сильно напряжены. – Капнув на ладонь геля, он помассировал мне шею. – Чувствуете? Затвердение, будто в узел завязано. Разве можно в таком состоянии по городу бегать?

Я почувствовал, что напряжение в мышцах слабеет, удивительно, раньше я и не замечал, что там что-то не в порядке. От удовольствия по спине побежали мурашки. Еще немного, и я, пожалуй, засну сладким сном.

Он быстро вытер мне волосы, взял расческу, ножницы и приступил к стрижке. Стриг он точно рассчитанными, выверенными движениями, ничуть не похожими на пижонское щелканье ножницами, которое перед моим носом производил Крамер, и гребнем не размахивал, будто саблей.

– Но разве он не показал вам в маленькое зеркало, как постриг затылок?

– Нет.

– Странно, ведь это, можно сказать, ритуал, строго соблюдаемый цирюльниками старой школы. Ну да ладно, все равно вы уже не можете подать рекламацию, остается только суд. Кто знает, скольким людям он в свое время нечаянно уши подрезал, в ГДР своей… Между прочим, с этой короткой стрижкой отлично смотрелась бы серьга в ухе. Вспомните Агасси. Он почти всегда с серьгой.

– Разумеется. Но я – не первая ракетка мира. Мне такие вещи не по возрасту. Не хочу казаться смешным.

– Но вы же носите перстень? Хотя люди вашего типа обычно перстней не носят.

– Верно. Этот перстень у меня появился два часа назад. Мне его подарили. Туарег один подарил. Нравится? Тогда я его вам подарю.

– Вещь дорогая, по-моему. Это гемма, да?

– Гемма.

– Благодарю вас, но лучше не надо. У меня уже есть постоянный друг. И вообще, что касается перстней… штука небезопасная.

– Почему?

– Мой друг по вечерам читает книжки. Если что-то особенно нравится, читает вслух. Я-то сам почти не читаю книг, мне больше музыка нравится.

– А вы что любите слушать?

– Chill out[15]15
  Зд.: расслабляющая (англ.).


[Закрыть]. Недавно мой друг прочитал мне историю, которую написал один итальянец. Про Карла Великого. Император был уже в почтенном возрасте, – Эйрборн запнулся, – я хочу сказать, он был гораздо старше, чем вы, и вот влюбился в молоденькую девчонку. Никого, кроме нее, знать не хотел. Придворные забеспокоились, потому что император забросил государственные дела. Вдруг девушка внезапно умирает. Двор вздохнул с облегчением. Но император не пожелал расстаться с возлюбленной, повелел забальзамировать ее тело и положить в своих покоях. Разумеется, это вызвало тревогу архиепископа. Заподозрив, что при дворе начались колдовские дела, он приказал своим людям хорошенько осмотреть мертвое тело. – Эйрборн отступил на шаг, окинул взглядом плоды своих трудов и решительно заявил: – Нет, в таком виде я вас отпустить не могу. Эти три полосы – точно шрамы. Все подумают, что вас стриг дилетант. Никуда не годится, смешно, уродливо, совсем не ваш стиль. Послушайте, вы же мне доверяете? Если провести тут три зеленых черточки, у вашей прически сразу появится стильная магическая нота.

Я допил последние капли «Карибской мечты», обдумывая его предложение. Может, и правда придать этим трем ступенькам некий оформленный вид? Как будто они нарочно сделаны. Как-нибудь стилизовать их. В конце концов, я вот уже четверть века хожу с одной и той же прической: довольно короткая стрижка, волосы от темени зачесаны вперед, чтобы прикрыть залысины, которые делают меня похожим на Гете в старости. Сейчас вот виски открыты, и, по-моему, я выгляжу намного моложе. Эйрборн смотрел на мое отражение в зеркале. Я подумал: он считает тебя трусливым узколобым обывателем. И решился:

– Ладно!

Эйрборн принялся перебирать флакончики, бутылочки, что-то встряхивать, перемешивать в мисочке, несколько раз придирчиво поглядел на ее содержимое и, наконец, показал краску мне. Ядовитая зелень.

– Ладно. Так какие колдовские дела там творились?

– Ах да. – Он взял кисточку. – Угадайте, что они нашли во рту возлюбленной императора, когда разжали ей зубы?

– Не знаю.

– Перстень.

Он провел кисточкой по моему затылку – одним-единственным уверенным движением. Мне вспомнился документальный фильм о творчестве Пикассо – вот так же уверенно и спокойно великий художник наносил мазки на свои полотна.

– Архиепископ сразу успокоился, а перстень надел себе на палец. – Он провел вторую полосу. – И тут император вдруг начинает строить глазки старику епископу, испускает томные вздохи и, наконец, пытается проникнуть в опочивальню святого отца. Ночи напролет стоит за дверью, ждет… – Он засмеялся и, мягко взяв за подбородок, приподнял мою голову. – Нет, вы только вообразите – два старца, один в епископском облачении, другой в королевской мантии, и император лезет с нежностями к архиепископу. – Эйрборн нанес третий штрих и аккуратно подправил его, легко проведя кисточкой по затылку. – Епископ потерял покой и сон, что же делать, думает, как положить конец скверной истории? И придумал – забросил перстень в Боденское озеро. Что было дальше? А то, что император Карл втюрился в озеро. День и ночь стоит на берегу и смотрит с тоской на водную гладь. – Он отложил кисть и поставил мисочку с ядовитой зеленкой на полированный черный стол. – Знаете, что сказал мой друг, прочитав мне эту историю? Настоящая, глубокая любовь всегда безответна. Взволнованность, напряжение возникают, только если нет взаимности. А если двое любят друг друга одинаково сильно, все так муторно, все равно что вязание крючком. А вы так не считаете?

– Нет. Ведь, в сущности, важно, чем еще ты занимаешься в жизни, помимо любви. Если только любовь и работа – например, работа клерка страховой компании, тут, пожалуй, и правда вскоре застой начнется. Но, допустим, какие-то двое – спелеологи. Или взять, к примеру, этого чокнутого Кристо и его жену, ведь это же небывалое предприятие – упаковать здание Рейхстага, а задумали они этот проект двадцать с лишним лет назад. Мне кажется, они любят друг друга одинаково сильно, и не бывает им муторно.

– Вы правы, – согласился Эйрборн.

– А что бы вы сделали на месте императора Карла? – спросил я. Он не задумался даже на долю секунды:

– Надел бы перстень себе на палец.

– Для человека ваших лет неплохое решение проблемы. А вот для старика такой выход означал бы унижение.

Он снял с моих плеч накидку, влажной, пахнущей сандалом салфеткой смахнул волосы с шеи, затем с помощью маленького ручного зеркала показал мне мой затылок. Три зеленых полосы, под каждой из них – светлая полоска кожи. Они идут наискось, если продолжить их влево, линии сойдутся как раз на плече, в точке, где Эйрборн массажем снял напряженность мышц. Я пытаюсь на его лице прочесть, что сам-то он думает о моей новой прическе. Он вполне удовлетворенно разглядывает свое произведение, даже голову набок наклонил и говорит:

– Передайте от меня привет профессору Розенову.

Иду к кассе, за которой сидит женщина, их тут двое, в этом салоне. С меня сто двадцать марок. Самая дорогая стрижка за всю мою жизнь. Шеф с коварно ухмыляющейся головой камбалы на серой футболке протягивает мне руку:

– Запомните, никакой филировки, особенно если предложит бывший гэдээровец.

– Хорошо, – говорю в ответ, – запомню.

Я выхожу на ослепительно яркий солнечный свет, в одуряющий зной. Оборачиваюсь. Юные стилисты и обе молодые женщины стоят в дверях и смотрят мне вслед. Никто не улыбается, хотя я именно этого опасался, нет, они смотрят серьезно и грустно, словно минуту назад я был изгнан из рая.

Глава 13
ФОКСТРОТ

По Унтер-ден-Линден скачет на коне Старый Фриц[16]16
  Прозвище короля Пруссии Фридриха Второго (1712-1786). Памятник Фридриху работы К. Д. Рауха стоит на Унтер-ден-Линден.


[Закрыть], впереди – генералы, сзади, аккурат под хвостом коня – бронзовые Кант и Лессинг. Вздумай конь облегчиться, конские яблоки повалятся прямехонько Лессингу на макушку. Я иду – нет, весело попрыгиваю себе через улицу. Хорошо бы сесть посидеть на сучке одной из старых лип, на веточке, которые своей нежной зеленью ласкают бока двухэтажных автобусов. Играет музыка, но это не любимый марш прусского короля, нет, а что?.. Да это же фокстрот! Должно быть, только сейчас «Карибская мечта» начала оказывать свое действие по-настоящему, во всем теле я ощущаю легкость, что мне при алкогольном опьянении вообще-то несвойственно. Фокстрот и Карибский бассейн – как-то плохо они друг с другом согласуются; сделав это наблюдение, я начинаю двигаться в ритме фокстрота, перепрыгивая по плиткам тротуара: слоу, слоу, квик, квик, слоу. Порхаю себе среди прохожих, а прохожих много, сколько – трудно сказать, но эта огромная толпа движется в сторону Рейхстага. Сбоку в лицо мне заглядывает какая-то тетка, чего ей нужно? Ну вот, я сбился с ритма. Говорю тетке:

– Я даю деньги только на Гринпис и тибетцам, а больше никому. У меня нет лишних денег, ясно?

Но тетка упрямо не отстает, вот прицепилась, я, приплясывая, обгоняю пешеходов, а она – за мной и все говорит и говорит, ну чего ей? Голос визгливый, на крик чайки похож. До меня наконец очень медленно доходит: она не просит денег, она о чем-то спрашивает. Что? Могу ли я построить гнездо?

– И не собираюсь.

– Вы можете построить гнездо! Самое простое, обыкновенное гнездо, какие строит выпь.

– Я вам не выпь, – весело и бодро кричу в ответ и опять пускаюсь в танцевальном ритме, но теперь танцую не фокстрот – нет, это вальс, ну конечно же вальс, раз-два-три, раз-два-три, при чем тут фокстрот? Или все-таки фокстрот? Продвигаюсь вперед мелкими шажками выпи. Нет, не выпи, скорей я похож на ласточку-касаточку и танцую вальс «На прекрасном голубом Дунае», прекрасном, как голубая «Карибская мечта».

– О Господи, вот ведь взрывоопасная смесь…

Тетка опешила:

– Что??

– Голубая «Карибская мечта». Плюс «Голубой Петер», dios mios, какие у нее ножки, длиннющие ножки, бесконечно длинные ножки. Но не воображайте, что я за сексизм и против сексуальных меньшинств. На сумке своей можете написать «сексизм».

– Послушайте, – тетка снова заводит свою песню, – гнездо выпи, в болотных камышах. Что в сравнении с ним вся здешняя мишура, весь этот суетный блеск! Лишь во имя Того, чье имя мы не смеем произносить, сверкают и блещут краски, во имя зверя о семи головах. Вы вот смеетесь, – продолжает она, – вы вот скачете, а что будет, когда настанут последние дни? Что? Что будет, когда разверзнется земля? А? Что будет? – Она идет чуть впереди справа и вопит: – Что тогда?!

Идущие перед нами оборачиваются, хотя мы от них довольно далеко, очень уж она громко вопит:

– Вы отмечены!

– Ага, и отстегнул за это кругленькую сумму. За каждую полосу – тридцатку, да-да. А еще за мытье и за стрижку.

– Мишура, мишура, суетный блеск! – кричит она. – Гнездо выпи в болотных камышах!

Прохожие, их все больше, останавливаются, глазея на нас. Я прибавляю шагу, но тетка не отстает, прилипла намертво. Я сворачиваю за угол и еще больше ускоряю шаг, и тут она хватается за рукав пиджака, который я забросил на плечо. Вдруг треск – сыплются искры, меня бьет током, я подскакиваю. На тетке серый, как штаны пожарного, плащ из синтетической ткани, а сшит, наверное, где-нибудь в далеком Новосибирске, не ближе, и туфли оттуда же – клеенчатые, с ослепительно оранжевыми пластмассовыми подметками. Не иначе эта тетка – из перебравшихся к нам российских немцев, тех самых, что в сибирской тундре в течение двух столетий упрямо холили и лелеяли свой немецкий язык и заумные сектантские толкования Библии. От тетки летят искры, и волосы у нее дыбом, а она все талдычит про Агнца и трубный глас и рассыпает сверкающие разряды, едва нечаянно заденет кого-то, не обутого в башмаки на резиновом ходу.

– Грех! – говорит она, – Армагеддон, – говорит, – но, – говорит, – Иегова, – говорит, – гнездо выпи…

– Ради всего святого, – взмолился я. Она снова схватилась за мой шелковый пиджак, от которого посыпались искры. – Прекратите! Отпустите меня! Прочь руки!

Ф-фу, вот и «Хилтон». Я врываюсь, на бегу натягивая пиджак, в крутящуюся дверь, портье привел ее в движение, отреагировав на дорогой пиджак, и застопорил перед преследующим меня непреклонным карающим ангелом в сибирском синтетическом плаще. В холле я перевел дух – наконец-то приятная прохлада. Тетка не уходит – стоит снаружи за стеклянной стеной и, приставив к вискам ладони, уткнувшись носом в коричневое тонированное стекло, пытается высмотреть меня в холле. Я мимоходом бросил взгляд на свое отражение в зеркальной колонне – хотелось понять все же, почему эта одержимая выбрала именно меня. Спереди все в полном порядке, ничего необычного. Волосы, конечно, коротковаты, спору нет, а теперь еще ярко выделяется светлая каемка на лбу и висках, там, где прикрытая волосами кожа не загорела. Такую же каемку я заметил у Розенова, когда встречался с ним. Но это нормально. А вот повернув голову в профиль, я вижу концы трех полос отчаянно зеленого цвета. Я отмечен, что да, то да, но ведь это просто дань моде. А что, если в Библии где-нибудь сказано о трех зеленых полосах? Обычно эти ловцы человеков из «Сторожевой башни» стоят себе с брошюрками в руках и бросают прохожим многообещающие взгляды. Наверное, дело все-таки в «Карибской мечте» и в моей плясовой побежке, должно быть, с этими тремя зелеными полосами на затылке я излучаю настроение, подобающее празднику Троицы.

Я обошел холл, поглядывая, не ждет ли где человек с пилотским кейсом, на котором должна быть наклейка с надписью «Гермес». Нет, не видать человека с пилотским кейсом. Люди в холле сидят за столиками небольшими компаниями. Да я же пришел на целых полчаса раньше назначенного времени. За одним столиком вижу знакомого писателя, он увлечен беседой с сотрудником редакции радио, которого я тоже знаю. Оба курят сигары. Меня они не узнают. Впрочем, если они меня увидели, то в профиль. Оба смеются, но непонятно, то ли над моим видом, то ли чему-то своему, о чем там у них разговор. Глядя на этих двоих, особенно на толстую литературную каракатицу с сигарой, я принимаю решение – брошу курить, не дожидаясь того дня, когда закончу работу над своим романом, вот только докурю последнюю из четырех сигар, которые у меня еще остались.

Я сел как можно дальше от этих знакомых, оставаясь все же в той части холла, где разрешается курить. Но едва я опустился на кресло, как на меня напала страшная сонливость, глаза слипались, я таращил их изо всех сил. Все выпивка – сначала «Мечта Роглера», потом искрящаяся голубая «Карибская мечта», чтоб ей! Наверняка в нее были подмешаны кое-какие добавки особого рода. Должно быть, я все же задремал, потому что вдруг услышал строгий голос официанта:

– Почтеннейший, если вы хотите спать, будьте любезны подняться в ваш номер.

Сидевшие за соседними столиками обернулись и уставились на меня. Кое-кто ухмылялся. Наверное, я всхрапнул – говорят, я тоненько храплю, если засну сидя.

Заказал капуччино и закурил сигару. Грамотно – сперва нагрев кончик над спичкой. Как там у Фернандо Ортеса? «Никотин возбуждает ум, вдохновляет его дьявольски». Точно подмечено.

Через холл идет толстяк – маленький, лысый, с кустистыми черными бровями, сросшимися над переносицей и похожими на крылья птицы, опустившейся на его лоб. Его сопровождает рослый, атлетического сложения парень. Оба в летних бежевых костюмах. Толстяк несет пилотский кейс. Я не успел помахать им, а они уже подошли к моему столику. Я встаю, произношу пароль «картофель» и протягиваю руку толстому коротышке. Но вдруг не он, а рослый атлет, хватает мою руку, причем левой, а правой мгновенно, я и глазом моргнуть не успел, обшаривает меня под пиджаком, обыскивает, бегло и деловито ощупывает бедра, зад, между ногами, и все происходит настолько быстро, что мой испуганный лепет «Что такое? Послушайте, да как же вы… Минуту!» прорывается, когда все уже кончено, и он, бросив «Извините!», вытаскивает из моего кармана портсигар, открывает, достает одну сигару, разламывает пополам. Снова слышу: «Извините!», и он сует портсигар обратно в карман, кивает и, отойдя, садится за два столика от моего, не спуская с меня настороженного взгляда.

– Послушайте, – я оборачиваюсь к коротышке с черными щетками вместо бровей, – что это значит! Это же форменное насилие! – Но мое негодование мгновенно улетучивается – коротышка ставит на стол пилотский кейс и заговорщицки подмигивает.

– Шкатулка?

Он кивает и говорит:

– Безопасность не забывать – нет осложнений. – И почему-то смотрит на меня вопросительно.

– Простите, что вы сказали?

– Меры безопасности – ни-и-ичего больше – о-о-очень – извиняемся. – Положил руки на свой чемоданчик. Необычные ногти, очень широкие, прямо как лопаты, подстрижены овально, наверное, чтобы поизящнее выглядели. На трех пальцах я замечаю порезы возле ногтей. И думаю: какое счастье, что я тогда не позволил Крамеру сделать мне маникюр.

– Вы получили каталог от шофера такси?

Кивает:

– Надо говорить. Ваши представления?

– И шкатулка у вас с собой?

Опять кивает.

– Чудесно. Знаете ли, это ведь главная ценность, классификация сортов картофеля. Там же все – признаки и качества, питательность, вкус, подверженность заболеваниям и паразитам.

– Да-да, – он мотает головой. И опять смеется, как тогда по телефону – громко, искренне, располагающе. – Все дело – цена, всегда цена.

– Конечно. Я же обещал вознаграждение. Но вы должны учесть, что ценность в общем-то не материальная, а идеального свойства.

Он мотает головой:

– Идеально-идеально. Бах-бах и готово.

– Вы не покажете мне каталог?

Мотает головой:

– Сделка – доверие.

– Каталог у вас с собой?

Опять мотает головой, но в то же время, словно в знак подтверждения, похлопывает ладонью по чемоданчику.

– Вы из Венгрии?

Кивает и говорит:

– Болгария.

– Не Венгрия?

Кивает:

– Нет, Болгария.

Ну, точно, думаю я, в «Карибской мечте» определенно была какая-то гадость замедленного действия, вот и путается все теперь, вот и жесты у этого толстяка несуразные, поди пойми. Ужасно клонит ко сну, закрыть бы глаза – а тут кивки, мотание головой, да еще две эти черные щетки, они тоже движутся вверх-вниз, будто крылья птицы, которая вот-вот взлетит и умчится куда-нибудь далеко-далеко…

– Покажите, пожалуйста. Не сомневайтесь, хорошо заплачу.

– Поставка только за наличные.

– Да ясно же.

Он открыл чемоданчик и достал… каталог в твердой обложке, на глянцевой бумаге. Осклабясь, подает мне:

– Картошка хорош, картошка класс.

Я читаю: противотанковые мины чешского производства, мины осколочные, магнитные, ударно-механические, болгарского производства, имеется сертификат качества. Фотографии: рядом с противотанковой миной положен букетик ландышей, а мина плоская, похожа на круглую резиновую грелку, которая была у мамы.

– Берете оптом – делаем скидку, – говорит болгарин и предлагает мне сигару – «Давидофф».

Мне вдруг пришло в голову – наверное, я стал жертвой дурацкого розыгрыша, я быстро обернулся, сейчас увижу скрытую камеру, которой снимают, прохвосты, мою изумленно вытянувшуюся физиономию. Или это мои добрые друзья-приятели Кубин и Райнхард? От них запросто можно ожидать подобных шуточек, сейчас стоят себе в сторонке, держась за животы от смеха. Нет, никого не видно. Болгарин извлек из кейса еще один каталог, серьезно, деловито. Никакой шкатулки в кейсе нет. Болгарин разворачивает каталог, на мелованной бумаге, с текстом на четырех языках – немецком, английском, французском и испанском. Противопехотные, противотранспортные. Осколочное действие. Поражение живой силы противника. Неуправляемые. Контактные. С «усиками». Рисунок, на котором представлена область поражения при взрыве. Рисунок, изображающий человека, наступившего на мину. Человек изображен схематично, стилизованно, это скорее тень, а вот бегущие в атаку солдаты нарисованы реалистично, осколки над их головами похожи на осиный рой. Радиус действия – пятьдесят метров.