Текст книги "Пластиглаз (сборник)"

– Не надо, бабуль, а то меня опять девочки будут маленькой дразнить, а я уже большая, сама могу. Я же «Растишку» ем! Ты сама говорила!

– Ну, ступай, ступай, большая… На полчасика только! С улицы ни шагу! – крикнула бабушка вдогонку подрагивающему хвостику волос.

Оставшись на террасе одна, бабушка налила в высокую чашку чай, добавила молока, вышла с чашкой на крыльцо, осторожно присела на ступеньку. Поставила чашку на колено. О чём-то задумалась и улыбнулась.

По дорожке короткими перебежками сновала трясогузка. Завидев показавшуюся из зарослей смородины голову Кыски, птичка пискнула и упорхнула в глубину сада…

* * *

…Танина бабушка, разогнувшись с клубничной грядки и разглядывая Машеньку сквозь тонкие штакетины забора, сообщила, что ещё утром Танюша с родителями отправилась на речку и вернётся только к ужину.

Машенька огорчённо вздохнула.

Сегодня деда устал, и на речку они не пойдут.

А если бы пошли!..

Вот где кораблик пригодился бы – на речке! Если зайти по колено, а то и по пояс в воду, можно, жмурясь от солнечных бликов, пускать его по волнам, дуть в паруса и устраивать целый шторм ладонями…

Машенька снова вздохнула и погладила нос кораблика.

– Бедненький, ты хочешь погулять и поплавать… – прошептала она и вдруг радостно вскрикнула: – Светка! У Светки же надувной бассейн!

Три дома вверх по улице Машенька пробежала мигом. Остановилась перед высоким зелёным забором. Сложила ладошки рупором и позвала Свету несколько раз.

Не получив ответа, потянула на себя калитку. Как всегда, та оказалась незапертой. Машенька прошла по посыпанной гравием дорожке (камешки приятно шуршали под подошвами сандалий), обогнула дом – вход находился со стороны сада.

Качели и бассейн возле песочницы пустовали. Ни Светы, ни её мамы Машенька в саду не нашла.

«Тоже на речку ушли», – подумала Мешенька, готовясь от досады заплакать, но вдруг увидела, что дверь дома открыта.

Радостно топая, Машенька вскочила на крыльцо. У Светы было наоборот – сначала кухня, за ней терраса. Пробежала мимо раковины и плиты и, подняв кораблик высоко над головой, с криком: «Смотрите, что у меня есть!» влетела на просторную террасу.

– Ой! – сказала Машенька, увидев чью-то тёмную спину.

Незнакомый человек с телевизором в руках испуганно обернулся. Дёрнул щекой, резко поставил телевизор на стол, опрокинув вазу с пионами, и отскочил к закрытой двери комнаты тёти Лены.

Под дверь заползала тёмная влажная полоса. У стены стояла большая сумка.

Вода из упавшей вазы стекала по клеёнке на пол. Лужа росла.

Машенька медленно опустила руку с корабликом и попятилась.

– Дяденька, а вы кто? – спросила она уже у порога кухни.

Дяденька быстро посмотрел в окно. Кашлянул в кулак и улыбнулся совсем нестрашно:

– А ты кто?

– Я… Я Маша. А Света моя подруга. Я живу там, – махнула куда-то в сторону Машенька. – А вы кто? Вы вор?

Дяденька опять улыбнулся. Зубы сверкнули железом.

– Ну, нет, конечно. Разве похож? Какой же я вор… Я папа Светы!

Машенька отступила еще на шаг.

– А вот и неправда! У Светы нет папы. У нее только мама – тётя Лена, и больше никого нет. А вы – вор! Я все расскажу дедушке с бабушкой!..

Дяденька нахмурился. Сунул руки в карманы. Качнулся с носка на пятку. Огляделся по сторонам.

– Как это у Светы нет папы? Так не бывает. Папа есть у каждого. У всех есть папы. Просто иногда они очень далеко. Отсюда не видать…

– В тёплых краях?

Машенька остановилась. Чуть подалась вперёд.

Дяденька усмехнулся.

– Это уж кому как повезет. Кто в тёплых, а кто… Я вот, например, наоборот, из холодных краёв прилетел. К этой… Свете с мамой, вот.

– Прилетел?

– Ну, или приплыл. На кораблике… У меня такой же есть, только нарисованный. Хочешь, покажу? Ну, иди, не бойся! – дяденька сел на скрипнувший плетёный стул. – Смотри! – вытянул вперед руку.

Машенька нерешительно подошла. За несколько шагов остановилась и присмотрелась. Ногти у дяденьки были толстые и неровные, словно обкусанные. У большого пальца бежал по волнам синий кораблик.

– Нравится? – спросил дяденька и подмигнул.

Машенька кивнула.

– Это ты сам нарисовал? А зачем?

Дяденька достал сигареты. Закурил.

– Да друзья нарисовали. Давно еще… А затем – так надо… «По морям, по волнам, сегодня – здесь, завтра – там!» Знаешь такую песенку? А вот ещё есть, смотри!

Дяденька, выпустив струю дыма, зажал сигарету зубами и обеими руками задрал рубашку. На тощем белом животе Машенька увидела паутину с зелёным пауком в центре.

– А у меня тоже паук есть, только не нарисованный, а настоящий! Он добрый и мой друг. У тебя злой и страшный, а у меня добрый! И кораблик – смотри! Деда сделал! – Машенька протянула кораблик.

Дяденька, хмыкнув повертел игрушку в руках. Вернул Машеньке:

– Красивый.

Машенька огляделась.

– А где же Света с тетей Леной? Куда они подевались?

– А они, это… – дяденька тоже осмотрелся. – Гулять они пошли. Воздухом подышать. Позагорать.

– На речку? – загрустила Машенька.

– Во… на речку. Нуда… на неё самую.

Машенька внимательно посмотрела на дяденьку.

– А ты правду сказал, что у каждого папа есть? И у меня тоже? Он ко мне приплывет?

Дяденька несколько раз подряд затянулся. Бросил сигарету под ноги. Затушил каблуком.

– Ну, насчет папы не знаю. Тут уж как получится. А принц к тебе приплывет, точно. Под алыми парусами!

Резко и сильно, не вставая со стула, дяденька ударил Машеньку кулаком в губы.

Кораблик отлетел в сторону.

Машенька упала.

Подскочив, дяденька навалился ей коленом на грудь – что-то отчётливо хрустнуло – и ещё несколько раз ударил по лицу.

Всмотрелся.

Машенька была без сознания.

Трясущимися непослушными пальцами расстегнул молнию на брюках. Высвободив набухший коричнево-сизый член, запихнул его в окровавленный рот Машеньки. Закатил глаза – подбородок заблестел от потекшей слюны – и в ту же секунду задергался, извиваясь, стукнул кулаками подоскам пола, захрипел и закашлялся.

Встал. Ладонью вытер пах. Задёрнул ширинку.

Выкурив две сигареты подряд, тягуче сплюнул и принялся неторопливо паковать вещи.

Уже застёгивая молнию набитой доверху сумки, обернулся на звук.

Машенька, закрыв глаза, лежала на спине. Ноги скребли по полу. Тело содрогалось. Её толчками рвало кровью, вперемешку с йогуртом и спермой.

– Где два, там и три… – сказал сам себе.

Поднял девочку за руку и ногу, перенёс, брезгливо морщась, в комнату тёти Лены, пинком открыв дверь.

Бросил на тахту, покрытую мокрым одеялом. Из под одеяла свешивалась рука с маникюром.

С подоконника взял заляпаный плотницкий топор с налипшим на лезвие пучком волос.

Сорвал с вешалки шкафа бежевую ветровку и накинул на Машеньку.

Несколько раз с силой опустил топор. Ветровка скомкалась и потемнела.

Бросил топор на пол и вышел из комнаты, плотно притворив дверь.

* * *

Солнце клонилось к лесу, отражаясь в речке, рельсах у станции и крышах поселка. Листья деревьев темнели под красноватыми лучами. Где-то далеко работала циркулярка. Лениво лаяла чья-то собака.

Вверх по улице поднимались бабушка и дедушка Машеньки.

МАНЬЯК

Маньяк остановился метрах в двадцати от входа в школу.

Здесь, в тени пыльных листьев невысокого каштана, находился его наблюдательный пункт.

«Не лучшее место», – в очередной раз отметил маньяк, скользнув взглядом по сторонам. Слишком открыто. Со школьного крыльца его не заметят, но со стороны шоссе и магазина у остановки – он у всех на виду. Гораздо надёжнее занять позицию у гаражей. Ещё лучше – снять один из них и оборудовать лежку по всем правилам – тем, что узнал на войне и довёл до ума уже после.

Две разные, будто и не его они вовсе, жизни. Но в обеих, если решал получить, что выбрал, требовался один и тот же набор.

Терпение. Выдержка. Наблюдательность. Скрытность. Выбрать и оценить свою цель. Выследить. Оказаться там, где не ждут, и остаться невидимым. Долгие часы, а часто и сутки выжидания.

Так охотится умный, матёрый охотник. Всё ради одного выстрела. Ради решительного, неумолимого, мгновенного змеиного броска.

Т а м для одних он был военным преступником, для других – почти героем. З д е с ь он – выродок, нелюдь. Бешеный зверь.

Ерунда.

В пластиковой папке, рядом со своей коллекцией, маньяк хранил все найденные о себе статьи. Ложь и полная чушь, заурядная газетная стряпня, но важно было другое. За ним тоже ведут охоту. Не такие умные, как он, но их – целая стая. Опытная, подгоняемая хозяевами с самого верха обозлённая стая.

За стаей – сила и власть.

Смертельный гон не остановить. Стая не бросит след, одиночка не сдастся. Пока он невидим, пока идёт на несколько шагов впереди – он неуязвим.

Маньяк лишь опасался сбоя. Что-то может пойти не так. Останется незамеченной мельчайшая деталь, на долю секунды замешкается послушное, тренированное тело…

Опасно, когда вдруг н а х о д и т неожиданно, приступом, без тех хорошо знакомых ему симптомов – предвестников вылазки. Когда обрушивается лавиной, придавливает, будоражит и крутит плоть. Обволакивает, пропитывает насквозь косматым чёрным облаком, шевелясь и сверкая в мозгу колючими вспышками…

Крыльцо пустовало.

Залитый солнцем асфальтовый пятачок перед щербатыми ступеньками был густо заплёван и усеян окурками.

Маньяк усмехнулся.

Времена меняются. В своё время, чтобы покурить на перемене, он с одноклассниками бегал в соседние дворы. Да и там приходилось выслушивать ругань сидящих у подъездов бабок. Лишь в десятом, и то под конец, можно было позволить себе дымить на задворках школы.

Теперь же окурки валялись повсюду, как гильзы после уличного боя.

Память рывком перебросила его в южный провинциальный городок. Сверкающая водная рябь у опор моста. Выбитые окна домов и черные пятна недавних пожаров. Сухой перестук выстрелов в кварталах. Россыпи гильз на асфальте. Невообразимая, вязкая жара и белёсое небо. Хаос прифронтовой зоны.

Его первая вылазка. Выслеженная в «эсвэдэшную» оптику квартира в полупустой пятиэтажке. Нервное, суетливое убирание свидетелей – жилистого старика и молодой мамаши. Не выстрелом с дистанции, как привык, а трофейным румынским тесаком. Хрипы, возня, сломанные ногти и лужа мочи, в которую угодил коленями. Разбитый сервант, кровь на обшарпанном полу кухни. Тихий плач из дальней комнаты.

И долгие часы первой игры. Не старше семи была она. Смуглая кожица, терпкая, медовая. По неумению перемазался весь, хорошо – догадался раздеться догола. Отмывался из набранных жильцами вёдер – с водой в городке уже были перебои.

Её левый сосок вынес из квартиры во рту. Зажимал зубами, осторожно трогая языком, перекатывая, обсасывая.

Возбуждение спадало. Унималась бившаяся в венах кровь, покалывая виски. Мерцая, угасало в голове едкое облако, усмирялось сознание. Болотными гнилушками отсвечивались в нём следы недавних вспышек.

Уже добравшись до большого портового города на Чёрном, узнал, что обвинили каких-то приезжих казаков.

Лишь усмехнулся.

Кто-то должен отвечать за всё…

…Маньяк внимательно оглядел знакомый до мелочей пейзаж.

Хаос приходит и в этот город. Не фронтовой пока, всего лишь хаос упадка. Серое время. Время перемен. Перемены никогда не бывают к лучшему.

Школьный двор за этот год сократился до небольшой площадки, обтянутой по периметру ржавой сеткой-рабицей. Пара облупленных щитов с кольцами и почему-то одни хоккейные ворота. Уродливые гаражи теснили площадку со стороны трамвайных путей и дороги.

Школа, типовая четырёхэтажка в виде буквы «Н», заметно обветшала. Нелепые решётки из арматур в виде лучей солнца, выкрашенные грязно-белой дрянью… Треснувшее стекло в одном из окон раздевалки…

Стены перемычки, соединяющей школу со столовой и спортзалом, были густо покрыты крупными, затейливыми буквами. Лишь одну из надписей маньяк мог прочитать: «ДеЦл – лох!».

«Варварское время, варварское племя», – в рифму подумал маньяк и с лёгким раздражением обернулся.

По площадке, звонко и неумело матерясь, бегали мальчишки, увлечённые непонятной игрой. Мяч резво отскакивал от асфальта, от их ног и рук, пытаясь выскочить за пределы двора. Иногда ему это удавалось. Тогда игроки, по-обезьяньи ухватившись за сетку, просили кого-нибудь из прохожих подать им мяч обратно.

«Ленивые дураки», – подумал маньяк и брезгливо отвернулся.

Маньяк не любил мальчишек.

Не любил их ломкого голоса, не любил их нелепой речи. Больше всего маньяка беспокоил запах. Лёгкий, едва уловимый. Быть может, только он, маньяк, чувствовал его.

Но запах был.

От мальчишек всегда пахло немытыми волосами и мочой.

Маньяк поморщился и сплюнул себе под ноги.

От девочек, от трогательных девочек пахло совсем иначе.

Тонкий аромат с трудом поддавался определению. Самым близким, самым достоверно похожим маньяк находил запах пчелиного воска. Именно от него в глазах появлялись мелкие тёмные мушки и сладко, томительно напрягалась плоть. Именно этот запах, густея, в начинающем мерцать сознании, превращался в искрящее облако и выманивал маньяка на опасные рейды.

Последний едва не закончился провалом. Пришлось уходить быстро, на ходу протирая бритву и запихивая в пакет трофей – тонкие гольфы.

В гольфы маньяк во время игры сплёвывал сладковатую, смешанную со слюной кровь. За двойной стенкой гаража он хранил кропотливо собранную коллекцию. Гольфы – отдельными клубками, тёмными, заскорузлыми, но всё ещё хранящими з а п а х. На дощечке – пришпиленные к ней булавками крохотные сухие катышки. В два ряда. Его фирменный стиль – уносить с собой левый сосок. Не хватало лишь того, самого первого – не удержавшись, проглотил, о чём всегда потом сожалел.

Маньяк многому научился за прошедшее время. Хороший инструмент, чёткие, выверенные движения, быстрота, и главное – подготовка. Тщательная, продуманная до мелких деталей. Если находило раньше срока, заставлял себя часами сидеть в гараже, в темноте перебирая трофеи. Прикладывал к лицу пропитанную бензином тряпку, перебивая тот запах… Поспешность была бы губительной.

Маньяк зажмурился.

Несколько раз медленно и глубоко сделал вдох-выдох. Голова слегка кружилась.

Дверь школы хлопнула.

Маньяк пристально вгляделся в вышедших на крыльцо и тут же расслабился.

Ничего интересного.

Две долговязые дылды, одна в джинсах, другая в «леопардовой» мини-юбке, и трое прыщавых, стриженных почти под ноль – что за мода дурацкая, скривил губы маньяк – десятиклассников.

Закурив, компания, как по команде, начала громко смеяться.

Тем временем напротив школьного крыльца собралось десятка два взрослых. Папы, мамы, бабушки-дедушки… Кто-то стоял особняком, другие сбились в группки, чинно беседуя и поглядывая на часы.

Маньяк вскинул загорелую, с редкими светлыми волосами руку. Массивная Omega показывала без четверти два.

Словно повинуясь её немому приказу, из распахнутых по-майски окон школы раздался приглушённый звонок.

Маньяк вдруг вспомнил ту, прошлогоднюю, из английской спецшколы. Ангелок с золотистыми косичками и в белом фартучке по случаю последнего звонка.

Едва увидев её, курносую, с колокольчиком в руках на плече рослого недоумка, маньяк решил тогда, что сегодня же сыграет с ней в игру. Опасный экспромт, но маньяк мог гордиться собой.

Сработал чисто, ловко. Профессионально.

В школе ещё не успел подняться переполох, а она уже лежала на чердачной площадке многоэтажки, похожая на потрошёного цыплёнка. Гольфики и фартук тёмно-бурыми комками валялись в стороне…

…Ладони маньяка вспотели. Воспоминания мешали сосредоточиться. Так нельзя. Так нельзя… С минуты на минуту должна появиться она.

Входная дверь часто захлопала.

На улицу посыпала ребятня – кончились уроки у младших классов. Раскачиваясь из стороны в сторону под огромными ранцами, словно черепашки-ниндзя, школьники стремительно заполнили всю территорию.

С десяток чёрных, жирных голубей поспешили убраться на крыши соседних домов. Некоторых детей встречающие родители сразу же повели со двора. Другие, побросав рюкзаки и ранцы, с криками носились друг за другом.

Тут и там натянулись белые параллели резинок. Замысловатыми, только им известными прыжками, потряхивая чёлками и бантами, принялись скакать девочки.

Маньяк беспокойно забегал взглядом по лицам, чувствуя, как к мокрым ладоням добавились подмышки и лоб.

Он теряет контроль…

Её не было.

Маньяк сделал пару непроизвольных шагов по направлению к крыльцу и замер. Едва не упустил в толчее…

На крыльце, держа перед собой синий ранец с ядовито-кислотными покемонами, стояла она.

За её плечом, перебирая какие-то карточки, возникла рыжая подружка с двумя тугими, словно рогалики, изогнутыми косичками. Подружка что-то говорила, но она лишь кивала в ответ.

Рыжая махнула рукой и сбежала со ступенек, мелькнув светлой клетчатой юбочкой.

У маньяка заложило уши.

Она здесь, она здесь, она здесь.

Собраться.

Маньяк провёл ладонью по лбу и вытер руку о задний карман джинсов. Отступив снова в тень, встал боком к крыльцу, используя ствол каштана как укрытие.

Она продолжала стоять на крыльце, разглядывая школьный двор. Иногда кто-нибудь выбегал из школы и плечом задевал её, но она, казалось, не замечала ничего. Лишь покемоны начинали сердито раскачиваться, словно пытались защитить хозяйку.

Она отвела взгляд от поредевшей группы родителей, посмотрела направо, в сторону баскетбольной площадки.

Потом налево.

Глаза маньяка и девочки встретились.

Прошла секунда.

– Папа! – радостно вскрикнула дочь.

Размахивая ранцем, начала ловко пробираться сквозь толпу школьников.

Маньяк рассмеялся и вышел из укрытия. Пройдя несколько шагов навстречу, присел на корточки и широко распахнул руки.

Она с разбегу – он только успел подхватить ранец – запрыгнула на него. Обхватила руками и ногами. Прижалась. Пахнуло пчелиным воском.

Поцеловав дочь в обе щеки, маньяк легонько тронул пальцем её носик.

– Бип-бип! – с готовностью ответила она.

Рассмеявшись шутке, они пошли домой, держась за руки.

– Ты зачем за дерево спрятался, пап? – спросила, заглянув ему в глаза.

Маньяк улыбнулся:

– Хотел посмотреть, что ты делать будешь. Выйдешь, увидишь, что никого нет… Вот, мне и интересно стало.

Дочка покачала головой:

– Пап, ну я уже большая, ведь правда? Вон, Танька Федотова одна домой ходит, и ничего. А живёт дальше, чем мы. Там, за домами!

Дочка махнула рукой в сторону новостроек.

– И через гаражи одна ходит? – удивился маньяк.

Дочка недоумённо посмотрела на него:

– А чего, там ведь нет никого!

Маньяк снова улыбнулся:

– А нам с тобой трамвайные пути переходить надо, и шоссе без подземного перехода. Так что уж потерпи, пока не подросла.

Болтая, шагали вместе.

В тёплом воздухе кружился на лёгком ветру тополиный пух. Опускался на асфальт, пробегал по нему, едва касаясь и не пачкаясь, и снова взмывал вверх. Попадал в лицо и щекотал ноздри.

Дочь крепко сжимала отцовскую ладонь. Иногда отец оглядывался на залитые солнцем новостройки и улыбался.

БЫВШИЕ

Дворник в ватнике нехотя долбил наледь на ступеньках загса. С глухим стуком расплющенный конец кривого лома кромсал лёд и фальшивый мрамор ступенек заодно. Время от времени дворник прекращал своё занятие, опирался на инструмент и разглядывал меня. Мудацкую шапочку-петушок с непременным «sport» он натянул на брови, придав щетинистой морде выражение злобной дебильности.

Я уже минут сорок торчал возле серой двухэтажной коробки из стекла и бетона. Курил и тихо закипал. Наташка, сука, дрянь, в своём репертуаре. Женаты девять лет. Год встречались до этого. Но ещё тогда ясно стало, что проще зайца курить научить, чем Наташку – пунктуальности. Встречи надо было ей назначать за час до нужного времени. Но даже тогда она умудрялась опаздывать. И Лёшку в сад таскать, а потом и в школу, приходилось именно мне. Когда этим пробовала заниматься она, ребёнка выгнать обещали.

Хорошо ещё – не холодно сегодня. Сыро, конечно, и ветрено, но для начала марта ничего, терпимо.

Народу у загса не было. Желающих жениться в такое время не нашлось. За время моего ожидания прошло лишь три пары на развод – одна бездетная, освободились быстро. Те, что с детьми – чуть позже, но тоже не задержались.

Жрать захотелось.

Сходить в кафешку напротив, что ли… Сто граммов накатить для тепла, под бутерброд. Хер его знает, сколько ждать ещё…

Дворник спустился на пару ступенек, снова застучал своим инструментом. Серое крошево брызнуло в стороны.

– Суки! – прекратив долбить, неожиданно произнёс дворник и снова посмотрел на меня.

Этот ещё… Дятел. Ему-то хули от меня надо?

Щелчком отправил окурок в грязный сугроб сбоку от крыльца и смутился. Сугроб был усеян бычками, из них не меньше десяти – моих.

Сам виноват. Урны нет…

Стало смешно за мысленные оправдания.

Отошёл на несколько шагов от крыльца, хотел было закурить по новой, но лёгкие уже ныли и во рту скопилась горькая срань. Сунул пачку обратно в карман. Запахнул пальто и от скуки принялся разглядывать сотни раз уже читаный лозунг.

Жёлтые металлические буквы на фасаде загса складывались в знакомые с детства слова:

«СЕМЬЯ ЕСТЬ САМОЕ МАЛОЕ, НО И САМОЕ ЦЕННОЕ ЕДИНСТВО В КОНСТРУКЦИИ ЗДАНИЯ ВСЕГО ГОСУДАРСТВА».

– Развлекаешься? – раздался сзади голос.

Не спутать ни с чьим другим.

– Извиняться, как и приходить вовремя, ты так и не научилась, – бросил через плечо и направился к крыльцу.

Дворник, держа лом на манер патриаршего посоха, и не подумал посторониться.

Ну, гад… Пальцы сами собой сжались.

– Максим, постой! – окликнула Наташка.

– Что ещё?

Пауза.

– Помоги Алёше, – попросила совсем тихо.

Обернулся.

За три месяца, что Наташка провела у своей матери, она не изменилась нисколько. Да и чего ей меняться? Три месяца – не тот срок. Одета только получше – шуба новая (шиншилла или как там этих крыс-хорьков называют). Сапоги на каблуке высоком. На шее, в распахнутом вороте – ювелирка. Тоже новая. Ту, что подарил когда-то я, сняла.

Сука… Блядь…

– Ну, смотрю, кадра ты нашла себе и впрямь ничего. Сразу видно – попала в хорошие руки! – улыбка вышла у меня кривая, я чувствовал.

Сука! Сука! Сука!

А ведь нет – изменилась. За косметикой, сколько её не лепи, серость мертвенную не скрыть. Как и мешки под глазами. Киряешь потихоньку, милая? Нацепила тёмные очки – это в марте-то!

И чего только этот хер в ней нашёл…

А сам-то?..

А сам-то я с ней сегодня развожусь.

– Помоги мне с Алёшей, – вновь попросила Наташка.

Я перевёл взгляд на сына.

Алёша стоял сбоку от неё и чуть позади, опустив голову. С правой руки он снял варежку, теперь она болталась у рукава на резинке. Медленно и словно механически Алёша поглаживал красноватыми пальцами ворс Наташкиной шубы.

– Здравствуй, Алексей! – сказал я.

Рука замерла. Пальцы согнулись и ухватились за мех.

Сын поднял голову.

– Здравствуй! – из-за расширенных зрачков глаза Алёши казались тёмными кляксами.

– «Релаксидин»? – не отводя взгляда от ребенка, спросил Наташку.

– Семь дней, как и положено, – мне показалось, Наташка всхлипнула. – Ему трудно из-за него ходить. Помоги нам со ступеньками.

Я заметил припаркованный на другой стороне улицы белый, забрызганный грязью, «лексус». Пару минут назад его там не было.

– Твой?

Наташка помотала головой:

– Его… Он не захотел выходить. – Наташка вдруг взорвалась:

– Ты поможешь мне или так и будешь торчать, как придурок, у входа?! У меня куча дел, между прочим, сегодня ещё! Пошли, давай! Опаздываем ведь…

– Уж, не по моей ли вине? – голос мой прозвучал неприятно и визгливо. – Час почти жду тебя здесь! У меня таких вот тачек нету! – кивнул я в сторону «лексуса».

– Что ж не купишь? – сузила глаза Наташка.

Сука…

– А ну-ка проходите или туда, или сюда. Мне убирать надо! – вдруг подал голос дворник. – Орать при ребёнке то… Совсем озверели!

Дворник зло стукнул ломом. Вместе со льдом, мне показалось, откололся немалый кусок ступеньки.

Слова сердитого люмпена, как ни странно, успокоили нас. Подхватив Алёшу, я втащил его на крыльцо.

Наташка, забежав вперёд, открыла дверь.

* * *

Внутри было светло и тихо. Может, даже и тепло, но я, на нервах весь, не заметил.

Наташка сняла с сына пальто и шапку, передала мне. Я автоматически взял и теперь стоял, оглядываясь, куда их пристроить. Сложил на стол с образцами бланков и заявлений.

Гулко шагая, приблизилась служащая.

– Так, Быстрицкие – вам на одиннадцать назначено? Где вы ходите?! Документы давайте и проходим быстро в четвёртую комнату, второй стол!

Жена, стянув с себя, наконец, тёмные очки, торопливо чмокнула сына в лоб. Повернула его ко мне.

Лицо Алёши было абсолютно спокойным. Казалось, он даже слегка улыбался.

Я потрепал его волосы и погладил по затылку.

– Проходим, проходим! Не задерживаем регистрацию!

Толстая седая тётка в зелёном костюме увела Алёшку в конец зала, и они скрылись за дверью с надписью «Детская».

– Документы все взял? – буднично спросила жена. – Справки, выписку с работы?

Заботливая… Мне показалось странным, что вот эта, стоящая передо мной, напудренная баба в шубе и та, которой я много лет назад выводил краской на асфальте под окном «Ната, я люблю тебя!» – один и тот же человек. И ещё более странно – она до сих пор, юридически, моя жена. И пробудет ею ещё целых несколько минут.

– Пошли, давай. Твой, небось, заждался уже, – я направился к двери с цифрой «4».

– По крайней мере, меня есть, кому ждать, – следуя за мной, прошипела Наташка в затылок.

– Не волнуйся, не пропаду.

Сука…

– Постой, а вещи Алёшины, – Наташка растерянно остановилась у стола с образцами. – Надо же куда-то их…

– Пошли, я сказал! Без нас разберутся, – потянул её за рукав.

– Вот только давай тут без этого! Руки убери, я сказала! Не трогай меня, гад!

– Кому ты нужна, на хрен!

– Да уж кому-нибудь!

Выйти, что ли, забрать у дворника лом…

Другая служащая – молодая стерва с дурацким пучком на макушке профессионально-внимательно проглядела наши бумаги, сверила номера паспортов и, держа в руках Алешкино свидетельство о рождении, посмотрела на Наташу:

– Быстрицкий Алексей Максимович, тысяча девятьсот девяносто восьмого года рождения, пол – мужской, социальный статус – RSQ-2, прошёл необходимый семидневный реабилитационно-подготовительный курс с применением «релаксидина» и к дальнейшей процедуре готов?

Бросив на меня быстрый взгляд, жена, чуть помедлив, ответила: – Да.

– Ваше решение о расторжении брака с гражданином Быстрицким Максимом Александровичем, тысяча девятьсот семьдесят пятого года рождения, пол – мужской, социальный статус – FTS-4, остаётся в силе?

Жена кивнула.

Стерва сдвинула брови:

– Полагается отвечать «да» или «нет».

– Да.

Теперь очередь дошла до меня:

– На основании поправок восемь и сорок три к Гражданскому и Семейному кодексам Российской Федерации ваше решение не оказывает влияния на ход бракоразводного процесса и от вас требуется безоговорочное выполнение воли стороны, проявляющей инициативу…

– …в целях защиты и укрепления социального статуса женщины, – закончил я за неё.

Стерва позволила себе улыбку:

– Приятная осведомлённость. Знание законов…

– …путь к правовому обществу. Кончайте с этой хернёй.

Стерва взглянула на Наташку. Та пожала плечами.

– В таком случае, напоминаю вам ещё раз, что в соответствии с Законом о защите детства и поправкой пятьдесят восемь Семейного кодекса Российской Федерации развод родителей считается недопустимой морально-психологической травмой для ребёнка, делающей невозможным его полноценное существование в качестве будущего гражданина. В соответствии с указанными Законом и поправкой, к объекту статуса RSQ-2 будет применена государственная программа форсированного завершения жизненного цикла с целью предотвращения страданий и чувства неполноценности в результате отрицательного изменения социального статуса. Прошу поставить свои подписи на прилагающихся документах.

Наташка протянула руку. Стерва услужливо вложила ей в руку чёрную папку.

Золотым курсивом на папке было вытеснено:

«Разрушение института семьи означает конец любой высокоразвитой человеческой цивилизации. А.Гитлер».

Пять или шесть листов – удивительно невзрачных, тонких и блеклых, заполненных мелким шрифтом с перечислением множества статей и положений, мы подписали, почти не глядя.

* * *

Ни открывать, ни придерживать дверь для Наташки я не стал. Наоборот, прошёл быстрым шагом через вестибюль и, выйдя на крыльцо, хлопнул дверью. Торопливо закурил и жадно вдохнул дым.

Дворника на крыльце уже не было. Лишь его гнутый лом торчал из загаженного сугроба.

Из «лексуса» меня заметили – водительская дверь приоткрылась, но я был один, и из машины никто не вышел.

Скрипнула пружиной загсовская дверь – не глядя на меня, по крыльцу спускалась Наташка.

На последней ступеньке она остановилась. Обернулась. Плотно сжатые губы. Снова в очках.

Терминаторша.

Из «лексуса» посигналили.

– Паспорта новые, сказали, через неделю готовы будут. Чистые. Без штампов и без… – плечи Наташки чуть вздрогнули. – Десять лет… Как не бывало. Как будто и не было ничего.

– И никого, – в три затяжки я выкурил сигарету и полез за новой.

«Лексус» просигналил снова – настойчивей.

– Максим… – сказала бывшая.

– Ждут тебя, – ответил я.