Текст книги "Родом из ВДВ"

…Рота вернулась в казарменное расположение почти под утро, и, сидя в грузовике среди товарищей, расположившихся теснее, чем шпроты в банке, Игорь сквозь сон соображал, чего бы он хотел больше всего: поесть, поспать или просто попасть в теплое помещение. А еще он знал, что в девять утра должен начаться экзамен по тактике, который никто не отменит и не перенесет. Ничего, они все сдадут экзамен, сдадут, как всегда… С иронией повторяя друг другу избитую фразу: «И есть десантные войска, и нет задач невыполнимых!». Дидусь натыкался во время наезда машины на ухабы то на твердое дуло автомата Алексея, то на костлявое плечо Сизого, иногда кто-то локтем попадал ему самому в бок, и он собирался выругаться, но передумывал, потому что для этого потребовалось бы слишком много усилий.

Глава пятая

(Рязань, РВДУ, 1989 год)

Игорь не отдавал себе отчета, что именно роднило его с Алексеем Артеменко. Интуитивно он понимал, что они совершенно разные люди и, встретившись в иной обстановке, в более спокойной и широкоформатной среде, где каждому в отдельности было бы уютно, вероятно, не сблизились бы. Но накаленная и разряженная, как на высоте Эвереста, атмосфера училища требовала чьей-нибудь поддержки. Так же, как в высоких горах альпинисты ходят в связках, страхуя друг друга на самых сложных участках, так и в условиях этого неординарного учебного заведения совершенно необходима была взаимовыручка. Для оптимального распределения усилий, за счет чего можно выигрывать состязание со временем. Чтобы во время бесконечных подъемов по тревоге один из них хватал в оружейной комнате сразу два автомата, а другой – два рюкзака со снаряжением, так было быстрее. Только после того как путем долгих тренировок такое распределение внутри взвода произошло, требуемый норматив стал легко выполним. Без надежного товарища невозможно наверстать пропущенные из-за нарядов темы, приобрести практические навыки, которые нужно долго отрабатывать, ощупывая каждый выступ оружия и каждый сантиметр швартовочных лент. Разобрать скорострельную пушку, отработать установку в боевых условиях противотанковой управляемой ракеты на башне боевой машины, подготовить боевую машину к погрузке и десантированию, показать на зачете действия гранатометного расчета и еще великое множество подобных мелочей, из которых и состояла выучка. Их можно было освоить, только двигаясь в паре, полностью доверяя друг другу, и потому такое осваивание военных премудростей становились непременной частью загнанной, исковерканной, до безумия извращенной жизни-учебы. Более того, малейшая ошибка одного – неправильно завязанный узел или неверно пущенная лента, несвоевременно поданный выстрел или неспособность в считаные секунды разобраться с заклинившей лентой скорострельного гранатомета – приводила к позорному неуду и безжалостным насмешкам со стороны товарищей для обоих.

Но дело было не только в страховке. Игорь долго размышлял над тем, что так объединило его с Алексеем, надолго связало их судьбы в один пучок. То, что они земляки? Вероятно. Национальная, сугубо украинская способность приспосабливаться к обстоятельствам и не только «терпеть негаразды», как любил говорить его дед Фомич из Межирича, но и придумывать всякие приспособления, уловки для преодоления препятствий. Вот и в армии он давно заметил, что как ни старшина роты, так обязательно украинец. Прирожденная тяга к обустройству, умелому управлению, ловким трюкам-решениям – да, безусловно, все это имело прямое отношение к национальному характеру. И Игорь пришел к мысли, что хотя они совершенно случайно подружились, на самом деле все гораздо сложнее. То, что плохо давалось ему, легко брал на себя Алексей, и, наоборот, что казалось Алексею высшей математикой, для него было проще вскапывания огорода в далеком украинском селе. Алексей мог мгновенно разобраться в нюансах боевой обстановки на топографической карте, в штрихах и знаках, зато он, Игорь, первоклассно замыкал запаску в двадцатиградусный мороз. Алексей перед смотром мог проспать очередь на утюг или плюнуть на ночную чистку лопатки и котелка; для него же это было невозможно. Он готов был не спать несколько ночей, лишь бы все выглядело безукоризненно. Да, в глубине души он признавал, что завидовал некоторым способностям Алексея, легкости и даже некой грациозности и филигранности исполнения, заметно оттенявшей его собственную угловатость, врожденное мужланство и инфантильное недопонимание некоторых хрестоматийных, с точки зрения городского жителя, истин. Игорь, который раньше всегда гордился своими фразами, будто с одного удара забитыми по самую шляпку гвоздями, признавал теперь личное обаяние и даже определенную харизму Алексея и его аккуратное, настойчивое ввинчивание в ситуации. Но он также отчетливо видел и то, что именно они, эти ярко выраженные личностные качества чаще всего становились для Алексея источником проблем во взаимоотношениях с командирами. Алексей стремился выделяться интеллектом, а в армии это карается с не меньшей жестокостью, чем неповиновение. А вот Игорь твердо усвоил первый солдатский закон: выделяться нужно тем, что ничем не выделяться. Это как камуфлированная сетка, которую носят разведчики, – ты победишь любую ситуацию, если научишься сливаться с местностью и окружающим миром. Потому Игорь и вел себя обезличенно, как бы растворяясь в той воинской массе, поражающей своей предсказуемостью в быту. Ибо именно эта святая простота и является главной добродетелью военного, от солдата и до маршала. Настоящая армия, Игорь был абсолютно в этом уверен, по меньшей мере, до времени чрезвычайных ситуаций и особого военного периода, не признает яркой индивидуальности, она карает любую самобытность как порок, демаскирующий признак. Игорь сравнивал Алексея с несносным, невыдержанным и слишком самонадеянным бойцом, считая его желание проявить себя явным недостатком. Но, взирая на слабые, как полагал Игорь, стороны характера товарища, он, тем не менее, не отдавая себе ясного отчета, восхищался его способностью заглядывать за пределы того узкого пространства, которое им отводилось. Будучи из военной семьи, Игорь свято верил, что даже ошибаться имеет право только один человек в подразделении – командир. Единственное, на что имел право бравый солдат, это медлить с выполнением распоряжения, если он чувствовал, что выполнять его глупо и опасно. Ведь неслучайно курсанты к концу первого курса наконец-то осознали тонкий смысл известного училищного принципа «Не спеши, а то успеешь!»

Но в будничной жизни они оставались ломовыми лошадьми, запряженными вместе, и Игорь небезосновательно считал, что без его сухой практичности и терпения склонность друга к романтическим переживаниям давно подвела бы его. Вот это они знали оба и поэтому упорно держались вместе и были весьма полезны друг другу, как два химических элемента, которые только в чудесном соединении обеспечивают стабильный иммунитет каждому. Способность Алексея бесстрастно и вместе с тем емко и красочно оценивать прошлое оказалась весьма ценной для Игоря, только в эти мгновения его внезапно прошибало: по странному стечению обстоятельств сам он никогда не имел личного прошлого. Его прошлое являлось достоянием его родителей, частью военной судьбы отца; его личная жизнь казалась ему самому костью, периодически бросаемой собаке с неокрепшими зубами, из которой та настойчиво, трогательно и чаще всего безрезультатно пыталась выгрызть то, чего уже там не было. Но еще хуже дело обстояло с будущим, которого Игорь также не чувствовал. Алексей толковал ему о каких-то упоительных перспективах, которые казались его другу слащавыми сказками, несбыточными шоколадными фантазиями. Для него парадигма будущего была до умопомрачения проста – служить, и точка! Но все-таки эти разговоры о прошлом и будущем открывали ему глаза на многие вещи, о существовании которых он доселе не подозревал. Хотя и интуитивно понимал главную проблему Алексея: тот застрял где-то между прошлым и будущим, и поэтому настоящее для него порой становилось невыносимо тягостным. Тогда как он, Игорь, жил исключительно настоящим моментом и мог научить этому незамысловатому ремеслу своего товарища.

Всякий раз обнаруживалось, что каждый из них иначе готовил себя к серьезному делу, имеющему, правда, неясные очертания и контуры. Вопрос придания смысла жизни проскальзывал почти во всех высказываниях Алексея, и Игорю это нравилось, потому что он раньше никогда не задумывался над подобными вопросами. Игоря даже удивляло, что Алексей намеревается самостоятельно сделать выбор дальнейшего пути, ведь он знал: военному особенно сложно влиять на свое будущее, и если слишком об этом заботиться, можно потерять все. Офицер, по его разумению, должен стремиться только к одному – как можно быстрее подняться по карьерной лестнице до Академии имени Фрунзе, а дальше – если уж очень повезет, то дотянуться до Академии Генерального штаба. Но в такие дали никогда не заводила его шальная мысль даже во время самых отважных мечтаний в бесконечной, вещей тиши дремучей караульной ночи.

Но и Игорь умел удивлять своих сослуживцев. Запутанность мыслей и немногословность он научился превращать в неоспоримые преимущества, принимая неожиданные, шокирующие окружающих решения будто бы в ущерб себе. Однажды, еще до первого отпуска, когда Иринеев распределял курсантов на работы, он назначил на наиболее грязные участки работы несколько человек, и в том числе Алексея, которого явно недолюбливал. Но, помимо уже назначенных, необходимо было еще несколько пар рабочих рук. Тут сержант пошел на мелкую хитрость, спросив, может, кто-то сам желает присоединиться? Вопрос был, скорее, как он говорил, «проверкой на вшивость», и замкомвзвода раскрыл рот от удивления, когда Игорь сам вызвался пойти с Алексеем и Глебом Осиповичем в мойку. «Ну, вы, хохлы, как будто смазаны салом», – только и проговорил он. Мойка слыла особо грязным и ненавистным местом, и не столько из-за самой работы, сколько из-за того, что работающие там практически были лишены возможности поесть жареной картошки с мясом – в силу невероятной загрузки и практически непрерывной работы беспощадного дьявольского конвейера по превращению грязной посуды в чистую. Чувство голода в течение долгих месяцев учебы оставалось наиболее острым после желания спать. В результате полугодичной закалки в стенах училища любой курсант был способен уснуть тотчас, в течение сорока-пятидесяти секунд в любом положении. «Дайте мне точку опоры, и я… усну», – с задором шутили они в первой год учебы. И стоило любого из них разбудить посреди ночи и осведомиться, будет ли он участвовать в поглощении продуктов – неважно, сала или шоколада, можно было не сомневаться на этот счет – через секунду курсант приобретал вид полноценного едока. И на такую-то жертву добровольно вызвался Игорь, заведомо зная, что изумит этим товарищей. Так он поступал не один раз, заслужив добрую славу человека, которого невозможно наказать работами или внеочередным нарядом. И удивительное дело: сержанты почти совсем оградили его от подобных задач. Нарушителей-то всегда было предостаточно. Терпение и усердие при выполнении монотонного будничного труда стали тем фактором, из которого Игорь научился высекать маленькие искры признания, и потому замешательство и удивление окружающих являлись самой звонкой монетой, которую он мог выбить из них за нестандартные поступки.

Но не только этим различались два сослуживца из самого центра солнечной Украины. Игорь, которому были одинаково чужды и слезливые романтические переживания, и архаическая тоска по пряному уединению, удивлялся, отчего, например, Алексей так мучительно стеснялся ходить в полевом лагере в общую уборную. Что его, собственно, беспокоит – все десять вечно безнадежно загаженных отверстий или разжиревшие до кошачьих размеров крысы, обнаглевшие до такой степени, что могли наблюдать с одного конца уборной за курсантом, сидящим в другом? Проницательность, живучесть и неизбывная, на глазах растущая наглость этих мутирующих и бесконечно умных животных внушали жуткий ужас, и Игорь порой в ночном карауле размышлял: а до чего бы могло дойти, если бы четвертый курс периодически не устраивал отчаянную стрельбу по крысам из пистолетов? Так вот, именно тогда, когда они уже были близки к выпускному дню, а Алексей почему-то отказался стрелять по лютым тварям, Игорь понял причину. Он сам сумел изловчиться и вогнать пару кусков жгучего железа в гадкое, лощеное тело твари, отчего оно с отвратительным звуком лопнуло, залив стены уборной кровью и разлетевшимися внутренностями. Игорь отчетливо видел, как неимоверно расширились зрачки его товарища, когда он увидел в метре от себя шмат крысьего тела с торчащими из кровавой массы волосками шерсти. Алексей тотчас повернулся и вышел из уборной, решительно разрядив свой пистолет и уложив его в кобуру. Брезгливость! Вот отчего Алексей бывал таким вопиюще застенчивым! Они постоянно прикасались к грязи, дерьму, крови, поту, отработанному маслу боевой машины, гнусной гари ревущего дизеля, ко всему, что было антитезой показанной в фильмах романтике с неизменно парящим кристально белым куполом на фоне бесконечно голубого бездонного неба. Но ведь так не бывает! К славе, к крупным военным победам идут по колено в дерьме! А нередко – захлебываясь в чужой крови, в людской. Жуков вот лично ползал перед Сталинградской битвой под пулями, изучал особенности обстановки. Как солдат, и его руки по локоть проваливались в грязь!.. И лично посылал бойцов туда, откуда не возвращаются.

Но было нечто, одна чудная и неиссякаемая тема, которая манила Игоря и которую его друг мог преподнести не только бесподобно, но и достаточно чисто, без примеси цинизма, неизменного спутника такого человеческого стада, как воинский коллектив. И Игорю, готовому смириться с любой грязью, любой безвкусицей и даже скотством военного вертепа, безумно хотелось, чтобы эта тема, именно одна эта тема оставалась хрестоматийно незапятнанной, незыблемой. И темой этой была, конечно, любовь к женщине.

Вряд ли кто в первой роте РВДУ особенно задумывался над тем, что отношение к женскому теплу, как раздваивающееся русло реки, неумолимой рукой стоящего над всеми конструктора делилось на два взаимоисключающих потока. Один был безнадежно заражен вирусом альфа-самца, стремящегося к грубому, нескончаемому покрытию многих самок репродуктивного возраста, правда отнюдь не с целью производства потомства; другой состоял из приверженцев тихого и напряженного поиска подруги жизни, способной выдержать рваный ритм гарнизонов, стихийность десантной службы и броневую логику военной карьеры. Первые вслух смаковали похабщину интимных встреч, сливая во всеобщий унитаз извращенного познания уйму порнографических деталей, визжа и измываясь над покоренными, как они полагали, девушками, испуская звериные рыки неутоленного желания в отношении более стойких. Другие многозначительно помалкивали. Раскрашенные в белый и черный цвета, кощунственно плотоядные мастер-классы задевали всю стоголовую семью, порой открывая шлюзы для импровизированных ристалищ, после которых решительно все участники оставались инфицированы подлым вирусом непристойности и гипертрофированных вкусовых раздражителей. Впрочем, свою лепту вносили и преподаватели, с видом ветхозаветных кудесников раздающие рецепты счастья, столь же уморительные и лишенные деликатности, как и сами наставники. «При выборе жены надо глядеть не на попочку, а на папочку», – долго ходила по училищу язвительная притча, авторство которой приписывали звучному генеральскому имени в высших эшелонах власти.

И, на удивление скептикам, вторая группа с поразительной последовательностью все более набирала силу, пришпоривая животные инстинкты в пользу отношений другого толка, наполненных горячим дыханием самоотреченности, порождающей в конце концов семьи и потомство. К четвертому курсу первых оставалось все меньше, а вторых становилось все больше, причем цепная реакция браков на третьем и выпускном курсах, как и штампованного стремления обрести членство в КПСС, лицемерной и деспотичной партии Советов, оказалась неодолимой. И все больше появлялось перебежчиков из одного стана в другой, втайне покусывающих губы за свою былую тарабарщину. К этой когорте, к немалому удивлению Игоря, присоединился изысканный Антон Терехов, который на втором курсе безудержно рассказывал о чрезвычайно успешной реализации своей эротической одержимости в отношениях, как он выражался, с одной ужасной развратницей. С глумливой улыбкой своим хорошо подвешенным языком он описывал и ее заботливое кормление себя с ложечки, когда она сидела у него на коленях, и потрясающе яркие нюансы их разнузданных слитий, и выразительность табуированных для многих, иных форм секса. Но к концу третьего курса Терехов стал неожиданно сдержан во время окопных рассказов. Настолько, что даже на вопросы орды смакователей, привыкших бесцеремонно стоять у окошка чужой спальни, перестал отвечать внятно и поспешно уводил разговор в другую плоскость. Каков же был шок Игоря, да и остальных тоже, когда на выпускном курсе славный мушкетер витиевато объявил, что женится… Естественно, на своей Анжеле, которая за полтора года сумела преодолеть дистанцию от любвеобильной сучки (так он величал ее на старте отношений) до подруги жизни. И все стали вдруг лицемерными джентльменами, а на свадьбе искоса, с плохо скрываемым любопытством поглядывали на блистающую наливными формами Анжелу, почему-то видя ее в своем грешном воображении преимущественно в тех непристойных позах, которые так увлекательно, в утонченно-красочных иллюстрациях описывал ее легкомысленный любовник. Сам он, чудесным образом превратившийся в картинного супруга, упражнялся в креативности свадебной постановки. Все бы это не вызвало в душе Игоря бури возмущения, негодования и бессильной ярости, если бы ярый женоненавистник Иринеев не зафиксировал волшебное превращение сослуживца. А замкомвзвода был мастер использовать чужие слабости. Он столь безжалостно лупил язвительным словами, как молотом по голове, при каждом удобном случае глушил сардоническим потоком из своего глумливого брандспойта, что сумел придать образу Терехова тухловатый привкус. Игорь знал причину – Терехов шел на красный диплом, превосходил тщеславного старшего сержанта во всем, но тут поплатился за открытость и несдержанность своей добродушной и настежь распахнутой натуры.

Удручающий опыт товарища явился для Игоря не просто шоком, но осязаемым травматическим уроком. Он навсегда приказал себе быть зашнурованным, как ботинок десантника во время прыжка. Он почему-то испытывал стыд и боль за Антона Терехова, легко распознавая в его былой вульгарности донжуана всего лишь защитную реакцию от самой этой окопной среды. Размышляя над «расстрелом» Терехова из мизантропической пушки замкомвзвода, Игорь сначала не мог понять, как человек из культурной семьи, обладающий утонченным восприятием мира, мог в течение долгого времени совершать такую оплошность. «Да он специально это делал, чтобы с Иринеевым и Корицыным быть в доску своим, – обронил однажды Алексей, когда они случайно коснулись этой темы, – к чему стремился, на то и напоролся». – «И точно, – подумал тогда Игорь, – ведь это долгая жизнь в толпе подорвала его индивидуальную этику, уничтожила с корнем его былую склонность к рыцарству и картинным оформлениям действительности, заменив очарование и пестроту беллетристики навевающими грусть штамповками и отталкивающими нормального человека крепкими эпитетами. Но таким, как Терехов, которые здесь оказались в меньшинстве, почти невозможно бороться с иринеевыми, лишенными морали и стремящимися к племенному промискуитету, простейшей форме удовлетворения своих плотских желаний в человеческой стае».

Но Игорю было наплевать на все советы и рекомендации. Единственным человеком, с которым ему хотелось говорить на эту щекотливую тему, был Алексей. Особенное вдохновение к теме любви у товарищей появилось, когда в жизни Алексея возникла Аля. Завороженно Игорь слушал каждое слово друга, всякая мысль о человеческих, межличностных отношениях становилась для него сокровищем, любая идея обдавала гипнотическим ароматом идиллии. Игорь ловил себя на мысли, что он ничего не знает об этой важнейшей части человеческого бытия, не сведущ даже в самых простых вопросах. И потому, очарованный пережитыми тактильными ощущениями друга, он собирал кристаллы и создавал собственный узор, пригодный для своей амурной болезни, к которой он стремился с настойчивостью магнитной стрелки компаса. Вскоре Игорь уже точно знал, какая жена ему нужна. «Она должна быть надежная, как чека гранаты», – сформулировал он однажды. «А еще?» – спросил Алексей. «И все. Этого вполне достаточно».